Текст книги "Малая земля"

Автор книги: Георгий Соколов

Их было шестеро

Передний край в Станичке проходил по Азовской улице. Левее был большой пустырь, на котором одиноко стоял двухэтажный каменный дом. Чуть поодаль находились еще два разрушенных одноэтажных домика. Пустырь считался нейтральной полосой, и дома пустовали.

Однажды мартовской ночью в пустующий каменный дом пробрались шестеро разведчиков под командой лейтенанта Михаила Камергородского. В комнатах в беспорядке валялись различные домашние вещи. Видимо, хозяева в спешке не знали, что захватить с собой. В спальне перины и одеяла сброшены с кроватей.

– Бесподобно! – сказал лейтенант своим бойцам. – Отсюда и наблюдать удобнее, и постели готовы,… Дежурить по очереди!

На столе лежала кукла в кружевном платьице и в бархатном берете. Ее взял в руки узкоглазый, скуластый боец Тренгулов.

– Ай-ай! Где-то ее хозяйка, – задумчиво сказал он. – Мается в дороге, наверное. А может, фриц налетел и расстрелял из пулемета и ее, и мать. – Тренгулов вздохнул, покачал головой и добавил: – У меня дочка, Фамарь. У нее тоже большая кукла есть. Я работал комбайнером на Кубани, много получал. Детям игрушки покупал…

Он усадил куклу за стол на высокий детский стульчик. «Хозяйка будешь».

– А ты, Асами, после войны опять на Кубани жить думаешь? – спросил сержант Нарочный.

– Зачем спрашиваешь? – удивился Тренгулов. – Само собой, на Кубани! У нас, в Каневской, хорошо жить, Я почетный человек в районе. Знаешь, что такое комбайнер? О, это большой человек в станице.

– Не задавайся очень-то, я тоже кубанский, тракторист, – сказал Недорез, смуглый матрос с насмешливыми глазами. – Кончим, домой вместе махнем. Что комбайн без трактора? Так и быть, буду твой комбайн тягать своим трактором.

– Э, Петр, ты, ай-ай, много спать любишь, а я на работу злой, тебя ругать буду.

– Ничего, Асами, я буду стараться.

– Хорошо! Договорились!

– Давай и Нарочного пристроим куда-нибудь. Парень хоть куда! Бригадиром тракторной бригады был, председателем колхоза был.

– Сержант – парень головастый, башка. Пускай будет у нас директором МТС, – подумав минуту, ответил Тренгулов.

Сержант Нарочный, обычно хмурый и неразговорчивый, улыбнулся и поудобнее расположился на матраце.

– Значит, утвердили меня директором? Благодарю за доверие.

Лейтенант, лежа на перине, подперев рукой голову, совсем тихо запел цыганскую песню, но быстро умолк, вспомнив, где находится. Он любил петь. Голос у него был слабый, но пел он, как говорят, «со слезой во взоре». Во время пения прищуривал черные глаза, как будто спрашивал: «Ну как? Недурно получается?»

Около него на полу сидел боец Иван Порожнюк, рябой, стеснительный паренек, недавно прибывший в разведывательную роту.

– Душевно вы поете, товарищ лейтенант. И по виду, как цыган, – вздохнул Порожнюк.

– Нет, дружок, – улыбнулся лейтенант, – не цыган я. Самый настоящий русский. Я модельный сапожник из Днепропетровска.

– Сапожник?! – удивился Порожнюк.

– Модельный! Понимать надо. Самую изящную обувь делал. Сижу, бывало, на своем кресле и напеваю цыганские песни. Бесподобно!

В разговор вмешался боец Макеев, бывший шахтер.

– А я люблю русские песни. Во всем мире нет лучше русских песен.

– Мы тоже русские песни любим, – сказал Тренгулов. – Русские и украинские песни за душу берут, а цыганские только нервы щекочут.

– Отчего не спеть и русскую? – согласился лейтенант. – Только завтра. А сейчас – спать! До рассвета недалеко. Наблюдать за фашистами надо…

Недорез зевнул:

– Чайку бы выпить горяченького, с вишневым вареньем.

Пристрастие Недореза к чаю удивляло разведчиков; он обычно не пил водки, а менял свои фронтовые сто граммов на сахар у любителей лишней стопки. О чае он отзывался так: «В чаю души не чаю».

– От чаю ты и отчаянный. Мне это еще бабушка говорила.

– Чаю нет, Недорез. И варенья нет.

– А все из-за фашистов. Ох, дойдут руки, наделаю из них компота.

Разведчики легли спать. Один встал в коридоре часовым, а лейтенант начал выбирать позиции для наблюдения. На стороне противника слышалось какое-то оживление. «Видимо, смена или пополнение прибыло, – прислушиваясь, подумал лейтенант. – Пробраться бы сейчас со своими разведчиками поближе к вражеской стороне, швырнуть десяток гранат, ухватить пленного». Но лейтенант только вздохнул, понимая, что нельзя осуществить свое желание. Ему приказано только наблюдать, а за «языком» сейчас где-то крадется другая группа разведчиков.

Перед рассветом Камергородский разбудил разведчиков и указал каждому место для наблюдения.

День показался разведчикам удивительно длинным. Зато результаты наблюдений были отличными. Стало ясно, что гитлеровцы что-то замышляют. Вечером Камергородский написал разведдонесение и послал с ним Ивана Макеева в штаб. Через два часа тот вернулся с приказанием продолжать наблюдение.

– А продукты принес? – спросил Недорез.

– Кто о чем, а Недорез о харчах, – усмехнулся Нарочный.

– А место здесь тихое, – заметил лейтенант. – Если бы можно песни петь, совсем жить было бы неплохо. Как, товарищи?

– Это верно, товарищ лейтенант, – сказал осторожный Нарочный. – Но ежели бы заметили нас днем, то не поздоровилось бы. Схлопотали бы десяток мин или снарядов.

– Так ведь не заметили, – возразил Макеев, – так что нечего употреблять слово «ежели».

– Наше счастье.

– Счастье…

После ужина Камергородский распорядился:

– Ночью тоже будем наблюдать. Сдается мне, что фашисты замышляют наступление. Напоминаю о бдительности. В эту ночь может всякое случиться. Если фашисты вздумают наступать, то наш дом им понадобится.

Однако ночь прошла спокойно. Но на рассвете неожиданно началась артиллерийская стрельба, потом часто застучали пулеметы и автоматы. Стреляли со всех концов Станички.

– Тревога! – крикнул Тренгулов, стоявший на посту.

Разведчики вскочили и схватились за оружие. Лейтенант выбежал в коридор.

– Тренгулов, в чем дело?

– Похоже, что гитлеровцы идут…

– Бесподобно!

Лейтенант выглянул за дверь. По пустырю бежали, согнувшись, гитлеровцы. Тренгулов вскинул автомат и выпустил длинную очередь. Несколько гитлеровцев упали, остальные бросились на углы разбитых домов и притаились. Вскоре они выскочили и кинулись прямо к двухэтажному дому.

– Тренгулов, береги коридор, а мы будем бить через окна! – крикнул Камергородский.

Тренгулов вбежал в коридор и увидел на пороге гитлеровца с автоматом наготове.

– А, шайтан! – выругался Тренгулов.

Громыхнула граната. Разведчики через окно открыли огонь из автоматов.

– Рус, сдавайс! – кричали гитлеровцы, окружая дом.

Камергородский метнул гранату.

– Их тут до черта, штук сорок, – заметил Нарочный.

– Нечего считать, – сердито ответил лейтенант. – После боя мертвых сочтешь.

Гитлеровцы начали бросать в окна гранаты. Две разорвались в комнате, где были разведчики… Осколком ранило троих, в том числе командира взвода.

– Быстренько на второй этаж, – скомандовал лейтенант, – а то здесь нас перебьют.

Разведчики по каменной лестнице перебежали на второй этаж. Тренгулов захватил и куклу.

– Айда, хозяйка, тут плохо будет.

Он примостился на верхней ступеньке лестницы, деловито разложил гранаты и взял на мушку вход в коридор.

– Пожалуй, мы влипли основательно, – с тревогой заметил Макеев. – Что делать будем?

– Как – что делать? – крикнул Камергородский. – Драться! Биться насмерть. Ясен приказ?

– Ясен, конечно, – хладнокровно заметил Недорез, – хватило бы патронов.

– Боеприпасы беречь!

Камергородский осторожно выглянул в окно. Гитлеровцев стало еще больше. Кругом шла стрельба. Лейтенанту было ясно, что фашисты наступают по всей Станичке.

– Ребята, все к окнам. Фрицы нас не видят. Огоньку из всех автоматов! – скомандовал Камергородский.

Неожиданный огонь из пяти автоматов внес смятение в группу столпившихся у дома солдат. Уцелевшие попрятались, но некоторые сообразили, что на первом этаже разведчиков нет, и бросились в коридор. Там их настигла брошенная Тренгуловым противотанковая граната. Шесть фашистов осталось на месте. Седьмой, жалобно воя, пополз к выходу, за ним тянулся кровавый след. На пороге и он замер.

Несколько вражеских солдат вскочили в окна первого этажа. Офицер крикнул:

– Рус, сдавайс плен. Убивать нет. Вы змелый зольдат.

Сержант Нарочный, перевязывавший кисть левой руки, зло усмехнулся.

– Бачишь, як хвалыть. Товарищ лейтенант, я от всех крикну этим гадам.

– Давай ответ с перцем.

Нарочный закричал:

– Эй вы, жабы! Живыми нас не возьмете. Коммунисты в плен не сдаются. Назад, то есть цурюк, фрицы, пока целы. Геть нах хауз!

– Чего ты себя за коммуниста выдаешь? – спросил Макеев.

– А что? Я в душе коммунист, хоть и беспартийный. Пусть, гады, знают, что здесь такие люди.

– Правильно говоришь, сержант! – крикнул из коридора Тренгулов.

Разведчики слышали, как ругался и грозил им гитлеровский офицер, а затем подал команду поджечь здание.

Гранаты и патроны были на исходе.

– Стрелять с толком, – распорядился лейтенант.

Все сидели на полу, лишь Тренгулов стоял на лестнице.

Из-за пазухи у него выглядывала «хозяйка». Комбайнер гладил ее по голове и улыбался.

У лейтенанта была забинтована голова. Сквозь бинт проступали пятна крови. Автомат лежал на коленях. Камергородский внимательно оглядел разведчиков: «О чем они сейчас думают? Наверно, каждый, ожидая смерти, вспоминает своих родных, любимых. Вот Тренгулов дочку вспомнил… А у меня нет жены, нет любимой девушки, плакать обо мне будет только моя бедная мать-старушка. Жива ли она? Может быть, фашисты ее расстреляли…» При мысли об этом лейтенант заскрипел зубами.

– О чем думаешь? – спросил лейтенант Нарочного.

– Думаю, как бы фашиста обдурить.

Нарочный зло посмотрел в окно. Страшный вид был у него. Лицо расцарапано осколками, кровь черными струйками засохла на лице и шее, волосы взлохмачены, глаза блуждали от окна к окну.

Макеев сидел на полу и спокойно набивал диск автомата. Он был запасливый парень: его карманы всегда были набиты патронами и сухарями.

– Ну вот, – сказал Макеев, – осталось выпустить по десятку патронов, а потом? Обидно… Даже жениться не успел.

Разведчики невольно рассмеялись.

– Самое время – думать про женитьбу!

Порожнюк, прислонившись к стене, внимательно смотрел в окно. Он был ранен в левую руку. Кровь стекала по пальцам и падала на пол мелкими каплями. Лицо его было бледно.

В двух шагах от Порожнюка лежал Недорез, раненный в обе ноги. Ему отчаянно хотелось пить.

– Не водить мне, видно, тренгуловский комбайн, – вздохнул он, – может быть, вы еще и выкарабкаетесь, а куда я без ног-то…

– Что это ты, голова, – заметил ему Порожнюк, не отрывая взгляда от окна, – да разве мы тебя бросим! Макеев, стань на мое место, я перевяжу Недореза.

Тренгулов по-прежнему держал на прицеле лестницу и дверь. Внизу не было слышно голосов, но шла какая-то возня… Послышались шелест и потрескивание. Пахнуло дымом.

– Товарищ лейтенант, – крикнул Тренгулов, – фашисты подожгли дом термитными шашками. В коридоре дым.

– Стой на месте, следи внимательно, – ответил лейтенант.

Едкий дым густел и поднимался выше. Слышался треск, словно внизу весело пылала печь. Очевидно, на первом этаже начал гореть пол. Наверху стало душно и жарко. Разведчики задыхались, дым ел глаза…

– Товарищ лейтенант, давайте прорываться, может, проскочим, – предложил Макеев.

Камергородский сурово посмотрел на него.

– Прорваться невозможно. Кругом гитлеровцы. Подстрелят и в плен заберут. Понятно? Погибать, так здесь.

Взбешенные упорством советских воинов, гитлеровцы открыли ожесточенную стрельбу из автоматов по окнам и дверям. Потом начали бросать гранаты в окна. Но их неуклюжие гранаты с длинными ручками задевали за рамы и падали обратно. Одна граната влетела в комнату. Макеев схватил ее и моментально выбросил обратно в окно. Языки пламени уже начали лизать окна, коридор был весь в огне. Пол накалился и трещал.

– Айда на чердак! – крикнул лейтенант.

Разведчики бросились на чердак. Порожнюк взвалил на плечи раненого Недореза. На чердаке было темно и душно. Макеев выбил слуховое окно, и свежий воздух ворвался на чердак. Все прильнули к окну. Нарочный высунул голову наружу.

– Не высовываться! – крикнул лейтенант.

Но пуля уже пробила голову кубанского казака. Макеев оттащил от окна его тело, встал перед ним на колени и поцеловал в лоб.

– Прощай, друг.

Недорез лежал без сознания. Порожнюк сидел рядом и здоровой рукой гладил его по голове. Недорез открыл глаза.

– Конец, видно, – прошептал он, – прощай, друже. Напиши жене и детишкам, если жив останешься.

– Чего прощаться! Вылечат твои ноги, еще спляшем вместе, победу праздновать будем, – пытался утешить его Порожнюк.

Огонь добрался до чердака. Начали гореть балки. Разведчики бросились к лестнице. В этот момент обрушилась горящая балка и придавила Порожнюка, несшего на спине Недореза. К ним подбежал Макеев. Обжигая руки, он приподнял балку, а Тренгулов вытащил из-под нее товарищей. Шатаясь, Порожнюк встал и крепко выругался.

Недорез был мертв – балка разбила ему голову.

– Сюда, на лестницу! – позвал лейтенант.

Уцелевшие четыре разведчика лежали на лестнице, задыхаясь от дыма. Больше не на что было надеяться. Еще минут пять, десять – и конец. У входных дверей первого этажа слышался разговор врагов. Тренгулов собрал последние силы и метнул туда последнюю гранату. После взрыва гитлеровцы снова начали яростно обстреливать дом. Лейтенант поднял отяжелевшую голову, прислушиваясь к стрельбе. По звукам он определил, что совсем близко стреляют из русских автоматов. Неужели наши?!

– Бегом вниз! – хрипло крикнул он, тормоша лежавших без движения разведчиков.

Макеев, держа наготове автомат, первым выбежал из горящего дома. Гитлеровцев не было видно. Тренгулов и Камергородский под руки вывели из дома Порожнюка. Из-за угла выскочили моряки. Среди них был капитан Дьяченко, командир разведроты. Он кричал разведчикам:

– Молодцы, хлопцы!

Увидев, что на них обгорела одежда, он скомандовал:

– Немедленно в санчасть!

– Товарищ капитан, в доме Нарочный и Недорез мертвые, – проговорил Камергородский.

– Постараемся достать.

Моряки побежали вперед. Камергородский бросил взгляд на Азовскую улицу. Там кипел рукопашный бой. Лейтенанту сразу стало ясно, что атаки гитлеровцев успеха не имели.

Превозмогая боль в обгоревших руках, он крикнул:

– А ну, перебежкой к нашей обороне! Иначе нас тут подстрелят, как куропаток!

Во время перебежки он увидел, что у Тренгулова из-за пазухи гимнастерки выглядывает кукла.

Позже эта кукла перешла на «вооружение» разведчиков. Обгорелая и испачканная сажей, она стояла на самодельном столике, застланном газетой, и каждый, глядя на нее, вспоминал свой дом, родных, и теплели суровые глаза воинов.

Клавочка

В полночь Клавочка Волошина вскидывает на плечо туго набитый кожаный мешок с письмами и по узкой траншее направляется к берегу моря.

Клавочка – почтальон 8-й гвардейской бригады. В течение трех месяцев она регулярно отвозит на Большую землю письма фронтовиков и доставляет на Малую землю газеты, журналы, письма. Каждую ночь она рискует быть убитой или утопленной. Но на фронте стараются о смерти не думать. Не думала и Клавочка. Ей доставляло истинное удовольствие видеть радостные лица моряков, которым она вручала письма из дому. Клавочку угощали шоколадом, консервами, дарили на память выкроенные из неприятельских парашютов платочки. В такие минуты она забывала о перенесенном риске.

В бригаде Клавочку знали все. Вот только фамилию ее почти никто не помнил. Может, это было потому, что ласковое имя более подходило к хрупкой тоненькой девушке с наивными серыми глазами, с маленьким ротиком и курносым вздернутым носиком, усеянным веснушками. И неулыбчивый командир бригады, и начальник политотдела, и рядовой солдат встречали ее одинаково радостным возгласом: «А, Клавочка!» – и глаза их теплели.

Знали ее и моряки мотоботов, сейнеров и катеров, совершавшие каждую ночь рейсы к Малой земле. С нее не требовали пропуска для проезда на Большую землю. Береговой комендант, уверенно называвший себя комендантом Новороссийска, хотя город еще был в руках фашистов, снабдил ее постоянным пропуском.

Клавочка прошла к берегу узкой траншеей и присела на камень в ожидании, когда подойдут суда.

Было тихо. Море светилось мягким серебристым, с зеленоватым отливом блеском. Ярким пятном глядела в воду круглая луна. На песчаной полоске, отделяющей море от высокого обрывистого берега, темнели пахнущие йодом водоросли. Волны, тихо урча, мягко наползали на отшлифованные серые камни. Клавочка каждую ночь смотрела на море и каждый раз словно впервые его видела. Оно ей нравилось.

Глядя на убегающую морскую даль, Клавочка мечтала. Обо всем. О том, что после войны будет учиться в институте связи. Поедет в Москву, в которой никогда не была. И обязательно в такое время, когда там будет первомайский праздник. Может быть, командир бригады даст ей отпуск на два-три дня после взятия Новороссийска. Тогда она наденет крепдешиновое платье, туфли на высоком каблуке и вдоволь натанцуется.

За ее спиной послышался звонкий голос:

– Привет отважному почтальону!

Подошел молодой лейтенант-артиллерист. Он сел рядом на камень и весело сообщил:

– Сегодня и мне выпало счастье побывать на Большой земле. Еду за новыми пушками!

Клава немного знала этого лейтенанта с черными усиками и голубыми глазами, знала, что лейтенант сочиняет стихи. Одно его стихотворение малоземельский композитор переложил на музыку. Песню с успехом исполняли на смотре художественной самодеятельности.

– Прочитайте какое-нибудь ваше стихотворение, – смущенно попросила она.

– Стихи? Можно! – охотно согласился лейтенант, искоса взглянув на девушку, и тихим голосом стал декламировать:

 
Катера исчезли в полумгле.
На одном из них уехал милый,
Чтоб на Малой огненной земле
Было больше мужества и силы.
 
 
Я махала вслед ему платком
И смотрела долго за волною,
«В добрый путь, с попутным ветерком,
С новою удачей боевою!»
 
 
Далеки военные пути,
И не скоро будет час свиданья…
«За разлуку, милый, отомсти»,
– Я ему сказала на прощанье.
 
 
Он вернется с огненной земли,
Сквозь морской туман и клубы дыма…
В добрую дорогу, корабли!
В добрый путь, хороший мой, любимый!
 

– Хорошо, – в задумчивости проговорила Клавочка и вдруг вскочила: – Идут, идут!

На светлой глади моря отчетливо выделялись черные точки. Это шли с Большой земли мотоботы, сейнеры, катера. Они везли боеприпасы, продовольствие, оружие, новое пополнение защитникам Малой земли.

– Сейчас начнется, – не скрывая тревоги, сказала Клавочка и потянула за рукав лейтенанта в укрытие, представлявшее гору мешков, набитых песком.

Через несколько минут действительно началось, как каждую ночь. Гитлеровцы, владевшие большинством высот, заметили приближающийся караван судов. Над морем стали рваться светящиеся снаряды. А около судов взлетали фонтаны воды – это рвались фугасные снаряды. При лунном свете было видно, как лавировали суда, упорно держа курс на Малую землю. Неожиданно в стороне от каравана замелькали красные и зеленые трассирующие пули. Клавочка сразу догадалась, что к каравану подобрался вражеский катер. Но ему навстречу уже несся наш катер-охотник. Между ними завязался поединок. Огненные трассы засверкали над морем. Другие наши катера опоясывали караван дымовой завесой. Вражеское судно не выдержало и исчезло.

Суда подходили к Малой земле. Теперь гитлеровцы сосредоточили огонь по берегу. Но он был высок, и снаряды перелетали в море метров на тридцать-пятьдесят или рвались наверху. Осколки визжали на берегу, дырявили мешки с песком, звякали по камням. Вот одно судно проскочило в мертвую зону и ошвартовалось, за ним другое, третье…

Из-за укрытий выскочили грузчики, интенданты и начали выгружать суда. Снарядные осколки продолжали визжать в воздухе. Но на них никто не обращал внимания. Было не до этого. Нужно быстрее разгрузить и нагрузить корабли, чтобы они до рассвета успели попасть на Большую землю.

Лейтенант хотел встать и выйти из-за укрытия, но Клавочка его удержала.

– Сейчас нам там делать нечего. Мешать только будете грузчикам. Через час окончат разгрузку. Потом на суда будут сажать раненых. А уж потом командировочных.

Тогда лейтенант, насвистывая песенку, стал прохаживаться вдоль бруствера из мешков. Клавочка сидела и терпеливо ждала конца разгрузки. Лейтенант остановился и заметил:

– Вот про этих интендантов не скажешь, что они тыловики. Здесь пожарче передовой. Каждую ночь так?

– Каждую.

– И ты, Клавочка, каждую ночь здесь?

– Приходится, – пожала плечами девушка.

Лейтенант поразился, не нашел, что сказать, и опять начал шагать: «Эта хрупкая девушка каждую ночь совершает геройский поступок и сама этого не замечает. Вот о ком надо писать стихи!»

Разгрузку закончили. Из берегового госпиталя, палаты которого находились глубоко в земле, санитары начали носить раненых.

– Клавочка, где ты? – раздался с одного мотобота басистый голос.

Девушка радостно откликнулась:

– Иду!

Она кивнула лейтенанту, вскинула на плечо мешок и пошла. Матрос услужливо подал ей руку.

Береговой комендант, покусывая ус, наблюдал за мотоботом, попавшим в зону обстрела. Его бесило, что мотоботы так медленно ползут по воде.

Как старый моряк, он терпеть не мог тихоходов.

– Проскочил! – облегченно вздохнул он, когда мотобот отошел от берега метров на пятьсот.

…Сутки спустя в полночь сержант Гладков, светловолосый загорелый моряк, вернулся с передовой. Его запыленные брюки и гимнастерка были порваны. Из-под расстегнутого воротника виднелась полосатая тельняшка.

Поставив в угол блиндажа миноискатель, он пошел с докладом о выполнении задания к командиру саперной роты старшему лейтенанту Бухарцеву. При входе в блиндаж он застегнул воротник – командир не любил «расхлястанных», как он выражался. Войдя в блиндаж, остановился в выжидательной позе. Старший лейтенант говорил по телефону. Глянув на вошедшего, он кивнул головой на топчан, а сам продолжал кричать в трубку:

– Говори толком. Почему пропало наше саперное имущество? Что? Гитлеровцы подбили мотобот и сейнер? Вот проклятые! На мотоботе? Черт побери! А ты проверь, проверь, может, на другом судне!

Сержант побледнел, услышав слова командира. Он встал и нетерпеливо кашлянул. Старший лейтенант, окончив говорить по телефону, повернулся к сержанту и коротко спросил:

– Сделал?

– Так точно, – ответил тот. – Теперь весь этот участок заминирован.

– Хорошо! Можешь идти отдыхать.

Сержант нерешительно переступил с ноги на ногу и просительным тоном сказал:

– Разрешите сходить на берег?

Старший лейтенант удивленно поднял глаза, хмуро спросил:

– Чего тебе там делать?

– Есть дело.

– Иди лучше отдыхать.

Тогда сержант заговорил горячо, не скрывая волнения.

– Не могу я сейчас отдыхать! Разрешите на берег. Я мигом…

– Да ты мне толком объясни, за каким делом тебе надобно на берег, – рассердился командир.

Сержант неожиданно покраснел и тихо сказал:

– Там два судна затонули.

– Тебе-то что?

– А может, на одном из них была Клавочка.

Старший лейтенант понимающе кивнул головой.

– Ах, вот что… Понимаю… Иди!

Гладков вышел из блиндажа и бегом пустился к берегу.

Там толпилось много людей. Кто-то кричал, кто-то ругался, кто-то командовал. То и дело над морем рвались снаряды. В воздухе визжали осколки.

Гладков начал расспрашивать о Клавочке: не была ли она на судах, которые затонули. Никто толком не знал. Наконец один из грузчиков сказал, указывая на мешки с песком:

– Там она. Обсушивается.

Сержант бросился туда.

Он увидел Клавочку в тельняшке и необычайно широких штанах, босой. Около нее стоял матрос и одобрительно приговаривал:

– Вполне отличный вид. Настоящая морячка!

Сержант робко подошел к ней. Ему хотелось сказать ей много теплых и ласковых слов. Ведь в эту ночь он с особой силой почувствовал, что любит эту маленькую, никогда не унывающую девушку. Но нежные слова застряли в горле.

– Выкупалась? – срывающимся голосом спросил он.

Клавочка обрадовалась, увидев сержанта из родной бригады. От радости у нее даже слезы потекли по щекам.

– Ой, Леша, натерпелась я страху! Чуть не утонула.

Ее начало знобить, не столько от холода, сколько от воспоминаний о перенесенном. Она в изнеможении села на камень. Сержант снял с себя сапоги.

– Надень, – подал он. На голову ей натянул свою пилотку.

Девушка натянула на ноги сапоги и воскликнула:

– На кого же я теперь похожа! В эти штаны и сапоги две таких, как я, влезут.

Сержант взял ее правую руку и погладил. Она удивленно посмотрела на него, но руки не отдернула.

– Да, чуть-чуть не утонула, – повторила она, вздохнув. – Села я на сейнер. Веселые ребята попались, все песни пели. А как стали подходить к Малой земле, снаряд попал в нос сейнера. Сейнер стал тонуть. Я сначала перепугалась. Кто-то подал мне спасательный круг. Тогда я успокоилась. Все стали прыгать в воду. Хотела и я прыгнуть, да вспомнила о сумке с письмами. Жалко стало бросать, в ней ведь письма, которые солдаты ждут. Привязала сумку к спасательному кругу и бросила в море, а потом сама прыгнула. Одной рукой за круг держусь, другой гребу… В воде разделась, в одних трусиках осталась… Все плывут, и я плыву. А снаряды кругом рвутся, столбы воды вверх поднимаются. Один угодил совсем близко от меня. Я перевернулась в воде, а круг с сумкой у меня вырвался из руки. Искала, искала, но так и не нашла… Так и выплыла без сумки. Ребята из береговой комендатуры вытянули меня на берег, дали вот эту тельняшку и штаны…

Матрос, стоявший рядом с Клавочкой, напомнил ей:

– Брюки и тельняшку верни. Парень в блиндаже без брюк сидит. Пока!

– Что ж, пойдем к нам, – предложил сержант. – У нас отогреешься.

Девушка оглянулась на море и вздохнула:

– Леша, посидим немного. Может, сумку к берегу прибьет. Письма ведь там.

Гладков тоже посмотрел на море. Оно блестело под лунным светом, казалось тяжелым и ленивым. Взрывы снарядов взметали белые столбы воды. От берега отходили мотоботы, оставляя за собой темный волнистый след. Вдали курсировали катера-охотники. Сержант старался увидеть на воде спасательный круг. Но сколько он ни напрягал зрения, ничего не было видно.

– Пропала сумка, – безнадежно махнул он рукой и для успокоения добавил: – Да и письма, наверное, все размокли. Не прочтешь.

– Как жалко! – горестно воскликнула девушка.

– Подожди минутку, – сказал он и босой побежал по берегу.

Он нашел блиндаж коменданта берега. Дежурному объяснил, в чем дело. Тот дал ему бушлат и флягу с вином. Вернувшись к Клавочке, сержант сказал:

– Выпей глоток вина, ложись отдыхать, закройся бушлатом, а я буду искать сумку.

Девушка покорно глотнула из фляги и закашлялась. Потом завернулась в бушлат и легла.

– А как ты сумку будешь искать? – поинтересовалась она.

– Всякими способами, – отшутился он.

– Найди, Леша!

Она свернулась калачиком и быстро уснула. Сержант столкнул в море маленькую лодку, сел в нее и поднял весла.

Уже светлело, когда сержант подошел к Клавочке. Она спала. Он положил рядом с ней кожаную сумку и тронул за плечо. Клавочка открыла глаза и радостно ахнула.

– Ой, Лешенька, какой ты молодец! Прибило к берегу?

Сержант усмехнулся.

– Прибило…

Он не сказал ей, что блуждал в лодке по морю, пока не нашел спасательного круга с привязанной к нему сумкой.

Днем Клавочка обсушила все письма на солнце, а к вечеру они были доставлены адресатам. Все уже знали, что сумка с письмами побывала в море, поэтому никто не удивлялся заплывшим строкам.

А ночью Клавочка, вскинув сумку на плечо, опять пошла к берегу моря, чтобы отправиться в очередной рейс на Большую землю,