Текст книги "Горшок черного проса"
Автор книги: Георгий Лоншаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
– Еще услышат…
– Мы уж далеко от них.
Фомкин поработал веслами, закурил и подсел к парню.
– Не отошел еще? Все переживаешь? Забудь, Васюха! Одни мы сейчас на всю округу. «Партизан» в стороне остался. Ну, было, конечно, подрожали малость… Так на то и вышли на Амур. И будем мы с тобой скоро, Васюха, свежую икорку пробовать. Самая вкусная она знаешь когда? Через двадцать минут после посола. Смак! Можно банку поллитровую слопать!..
– Банку?
– И даже больше… Оп-ля! Еще одна кетуха в сетку шлепнулась! Штук семь уже есть, и все, как одна, – нашенские!
…Медленно плывет в туманном рассвете вниз по течению лодка. Когда берег скрыт, Васятке кажется, что они стоят на месте и вода вокруг в такие моменты вроде бы не упругая – амурская, а спокойная – озерная. Но вот вдруг, словно на фотобумаге, брошенной в проявитель, обозначится совсем близко земля: сначала пятнышками, а потом слитно, с хвойными лесами, с корягами и бревнами на песках, с остатками костров, у кромки воды, и становится заметно, что они плывут, – тихо, бесшумно.
Фомкин держит в руках веревку, прикидывает – сколько им еще идти сплавом. По всем приметам выходит, что еще минут двадцать пять можно топать смело. Вот когда мыс со скалами обогнут, когда закончатся леса и потянется луговое понизовье, тогда и начнут они выбирать сеть. А пока плывут они, оглядывая из тумана пустынные берега. Ни лодок вокруг, ни людей, и Фомкин думает, что это хорошо, просто замечательно, что решил он рыбачить, именно здесь. Ведь если бы ушел подальше от «Партизана» вверх или вниз, то пришлось бы ему там иметь дело с участковыми инспекторами, – а они его знают не понаслышке. Побалакал один из них с Фомкиным прошлым днем. А Фомкин что? Фомкин, ясное дело, не нахальничал, на рожон не лез, выжидал, приглядывался, прислушивался. Выбрал он перед этим место покрасивей, где сопки подальше от берега отступили, лодку почти всю на сухое вытащил, палатку поставил, костерок соорудил: по всем статьям на культурный отдых расположился, Васятка сразу удочку достал и к воде – чебака ловить. И ведь что интересно: день субботний был, Амур кипел от моторок, рядом и дальше, куда ни глянь по берегу, – великое множество лодок стояло, и народу отдыхающего возле них не перечесть было, а подъехал рыбинспектор перво-наперво к нему, к Фомкину. Как завидел его лодку, так и подвернул на своем «Амуре». И Фомкин тоже сразу узнал, что к нему пожаловал сам Артамоныч… Иван Раздобаров! Фигура у него заметная, и бинокль заметный, словно бы по спецзаказу из двух труб подзорных спарованный: от подбородка и аж до самых коленок свисает – во какой бинокль!.. Его, к примеру, ежели в дугу выгнуть, так можно и на Северном полюсе сидя Южный обозревать. Ну и что – Раздобаров?.. На берег вышел, на ласковее приветствие буркнул что-то непонятное, лодку мигом озыркал со стороны и, заприметив, что теперь на ней вместо обыкновенного винта водомет стоит, вроде бы как неудовольствие выразил: «Все мудришь, мол, Фомкин!..»
А как же не мудрить? Было время – убегал когда-то Фомкин на своем «Вальтер-Миноре» от любого инспектора. От того же Артамоныча уходил играючи, словно ветер: только пена на подарочек ему широким следом за кормой оставалась, как после торпедного катера! Нынче не то: уравнялись на ходу. Снабдили инспекцию скоростными лодками. Вот Фомкин и сообразил поставить водомет и теперь полную возможность имеет уходить по мелям, заливам и проточкам, которые катерам и винтовым лодкам недоступны.
Не сказал он этого рыбинспектору, только подумал сам про себя, а разговор начал с малого: с погоды, с радикулита, который было совсем его замучил, но сейчас – тьфу, тьфу – оставил в покое, потом справился о здоровье рыбинспектора и только после этого намекнул, что есть у него в запасе сода питьевая, а намекнул потому, что хотя Раздобаров Иван Артамонович на здоровье не пожаловался, но Фомкин-то знал тем не менее: сильно страдает он от изжоги. У Фомкина на всякий случай не только сода имелась, и если бы все пошло как надо, он мог бы достать из кубрика арбуз или, к примеру, малосольный огурчик и даже бутылку коньяка. Они, рыбинспектора, в такие моменты капризней баб беременных. А этот и еще хуже отреагировал. Вообще-то, мол, ин-те-рес-но… Вообще-то, мол, удив-ля-юсь: как в воду глядел ты с этой самой – будь она трижды проклята! – изжогой. Но, Фомкин, говорю тебе прямо – хоть все нутро во мне выгорит, а у тебя не возьму! И – точка! Ты понял, Фомкин?..
Сказал такие обидные слова, потом ручищей своей – и подбирают же бугаев в инспекцию! – локоть его легонько притиснул и кивком головы пригласил отойти чуток в сторону: на пару ласковых, значит… Пошли они таким манером вдоль берега, по мокрому щебню, обкатанному прибоем до гладкости старых копеечек. Кто увидел бы издали, подумать бы мог: сродственнички или приятели – водой не разольешь… Да уж какие там приятели! Как скажет, скажет инспектор – то – словно бы занозу вгонит, то – кипятком обдаст, то – вроде обухом по темечку… Шикнет так – и шагает любезно дальше… Вот, говорит, жизнь какая, Фомкин, и вот какие дела… На воде гоняюсь за тобой по ночам иной раз до полного изнеможения, а днем на берегу – ты ведь мудёр: в лодке твоей ни сетки ни чешуинки нет, – так вот, я вынужден на берегу разъяснительной и просветительной работой заниматься, да еще чуть ли не под руку вашу милость брать, словно какого гражданина почетного… Вздохнул при этом, сильно сожалеючи: гуманные, мол, у нас, Фомкин, законы, ох какие гуманные!.. А иначе бы, говорит, я давно тебя за жабры взял. Так взял бы, чтоб ты навсегда разлюбил лапу свою браконьерскую в государственный водоем запускать. Надоел ты мне, честно говоря, хуже горькой редьки, Фомкин!.. Но раз уж случай представился, так и быть – еще одну профилактику проведу, а ты, Фомкин, слушай, смотри и мотай на ус. Хочу притом настоящего почетного гражданина тебе показать. Имеется, мол, как по заказу сегодня здесь такой. Смотри во-о-он туда – вдоль берега. Видишь, возле утеса «Крым» стоит. Оранжевый, видишь? Да-да, это где на корме старик с удочкой устроился. Вот это, я доложу тебе, Фомкин, гражданин!.. Обыкновенный с виду старикашка, да? Пенсионер, песок сыплется и все такое, да? Нет, Фомкин… Этот старикашка – не орешек грецкий. Это полный кавалер «Славы». Стало быть, всю войну на солдатских плечах вынес. Он, Фомкин, это уже потом, после Победы, из Германии на поездах по-людски возвратился, а прежде-то, до Берлина, аж от самой Волги – на брюхе полз. Сержант полковой разведки… чуешь, Фомкин? Всю войну ползком от Сталинграда – до Берлина! Да вдобавок еще с финкой в зубах. А сколько «языков» он на себе перетаскал через линии фронта, это ты уж у него как-нибудь сам спроси. Ты подойди к нему поближе. Белый весь… У тебя, Фомкин, тоже седина кое-где пробивается. Да и у меня… Так у тебя от чего? От переживаний, можно сказать, браконьерских: как бы рыбку съесть и опять же – на мель задом не сесть… Ну, а у меня – по причине вечной погони за тобой и за такими, как ты. А вот он, Фомкин, поседел и за меня, и за тебя, и за тех вон волосатиков, что у костра посиживают и на гитарах бренчат. И к тому же этот старикашка всю жизнь на заводе кузнецом отпахал. Вот для такого, Фомкин, и от правил отступить не слишком-то большой грех. Пожелай он разок-другой сам на кету сплавать, – позволил бы. На выговор пошел бы, но позволил бы. Только старик этот в жизни с сетями дела не имел. Это ты по части сеток дока великий, а он – удочкой все… Взял я сегодня у колхозных рыбаков на тони кетину, хорошую такую серебрянку, и привез ему для приятности. И гляди: старушка сейчас к лодке подошла. Наблюдает стоит. Видишь? Жена… А вот тебя, Фомкин, я, промежду прочим, сколько встречаю – ни разу с женой не видел… Как это понимать? Сколько лет ей, говоришь? Тридцать восемь? Тогда не темни, Фомкин, будто всем она у тебя довольна, не наводи тень на плетень! Никогда не поверю, чтобы бабе в таком возрасте одна только рыба и нужна была! Вот и получается, что вроде бы она и замужем, а вроде бы и нет, поскольку в рабочее время ты – на работе, а в свободное – днем и ночью один по Амуру на «Вальтер-Миноре» своем шастаешь… Эх, Фомкин, Фомкин… Думаешь, ежели Раздобаров до сих пор не прихватил тебя на месте, не закуканил, не прищучил, значит, ты самый счастливый человек? Ведь думаешь так?
Бугай забронзовелый! Как рогом под зад поддел!.. Хотел уж Фомкин возразить: далековато, мол, загребаешь, Артамоныч! За рыбу гуди, пока не выдохнешься, а к семейной жизни не прикасайся! Нет у тебя на это прав! И вообще, приглядывал бы лучше за своей женой. Ведь сам на Амуре пропадаешь не меньше Фомкина…
Но и на сей раз сдержался он: с рыбнадзором спорить – только дело усложнять: лишь сдвинул брови, поджал губы и задышал тяжело и часто. Да и сам Раздобаров, почувствовав, что хватил лишка, закругляться стал. О прежних разговорах с ним напомнил, пожелал – в сорок-то с лишним лет – сознание заиметь и довел до сведения, что на его участке из зубров непойманных он, Фомкин, можно сказать, чуть ли не последний ходит, а остальные – кто за ум взялся, кто после штрафов хвост прижал, а кто и срок получил, и посоветовал, пока не поздно, браконьерство прекратить, а иначе, мол, затянувшаяся эта история все равно будет иметь свой печальный конец. Вот ведь к чему подвел, вот какую кочергу загнул участковый рыбинспектор Артамоныч… Раздобаров Иван… Да еще, когда отчаливал от берега на своем голубом «Амуре», кулачищем пригрозил и, глаза округлив, сказал сквозь зубы на прощание:
– Ну, Фомкин!..
Вспоминая сейчас об этом, Фомкин еще раз подумал, что сделал все правильно, убравшись от раздобаровского глаза поближе к «Партизану». С этим другом, Артамонычем, кашу не сваришь, нет!.. От соды отказался – ишь ты!.. Лицом позеленел от своей изжоги, а все туда же – на принципы! Вот поуродуешь желудок, тогда вспомнишь Фомкина, товарищ Раздобаров… А пока лучше с тобой не встречаться. Сегодня Фомкин тебе в этом удовольствии отказывает: хватит ему и вчерашней лекции. А ведь, как пить дать – молотил всю ночь винтами амурскую водичку от Верхней Тамбовки до Шаман-косы, пахал-перепахивал фарватер, бороздил протоки, обкрутил по пути все острова; может, даже рядышком был, да, полагаясь на строгую инспекцию краевую, только сюда и не заглянул, так как наведывался на «Партизана» днем. А Фомкин на этом как раз и сыграл, и все пока – тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! – идет как по нотам. Неудовольствие и беспокойство, должно быть, испытываешь ты в данные моменты, Иван Артамонович… Не спится, наверно, тебе и не сидится, поскольку Фомкина нигде не видно, а ты до конца полного не уверен, что беседа твоя в его душе просветление совершила и он, рыбу амурскую жалеючи, пошлепал в сторону дома, где жена Настасья – на радостях, что Фомкин будет теперь до скончания дней своих проводить ночи не в лодке, а исключительно только у нее под боком – побежит в магазин и купит на угощение свежемороженой трески или пристипомы. Нет, Артамоныч, не обрадовал бы ее такой поворот. Она хоть и городской прописки, но город-то ведь на Амуре стоит, и не к тому смолоду Фомкиным приучена. Для нее, товарищ Раздобаров, к примеру, и таймень, ежели он магазинный, уже не таймень, а так – вымя коровье, не говоря уже про чебаков или разных там карасишек… Ей, Артамоныч, подай персональную и – прямо из мужниных рук. Сам-то ты, товарищ Раздобаров, тоже, наверно, не хеком зубы чистишь? Уверять будешь – не поверю! У воды быть, да не намочиться?.. Э-э-э…
…От размышлений таких Фомкина оторвал встревоженный шепот Васятки:
– Фомкин!
– Чего? – встрепенулся Фомкин.
– Гляди!..
Васятка показал рукой туда, где по правому борту надвигался на них, выплывая из розоватых рассветных туманов, громадный черный айсберг.
У Фомкина отлегло на душе.
– Вот, черт, напугал… Не боись, Васюха, это скалы. Пронесет мимо – и сеть можно выбирать. А ты подгребай помаленьку. Видишь – веревка отстала?
Васятка поработал веслами.
– Во, теперь – норма.
Васятка перестал грести, осушил весла, по крашеным плоскостям которых побежали, падая в воду, тяжелые капли. Так и застыл он, вытянув шею, со смешанным чувством удивления и настороженного любопытства взирая на молчаливые остроконечные столбы, возникавшие из ничего. Открывая в медленном развороте новые и новые виды – с выступами, изломами, причудливыми расселинами, по которым клубящейся невесомой лавой стекал вниз туман, – черные каменные громады угрожающе приближались, нависали, дыбились…
– Хорошо идем! – просипел сырым голосом Фомкин.
– Хорошо-то – хорошо… – вспомнил Васятка слова из популярной песенки, но продолжать не стал, увидев, как натянулась до предела веревка в руках Фомкина, и с лодкой стало твориться что-то непонятное. Ее развернуло и поставило поперек течения. За бортом сильно забурлила вода.
– Задев!.. Ядрит тебя в дудку! Пропусти меня на нос! Быстро!
Фомкин, не выпуская веревки, перелез на самый нос лодки, зацепив коленом, и едва не разбив ветровое стекло, но своего добился, быстро закрутил веревку на гаке. Лодку сразу развернуло носом против течения, и вода за бортом перестала бурлить. Теперь руки у Фомкина были свободны, и надо было, быстренько подумав, как это лучше сделать, сниматься с задева. Но откуда он взялся здесь – на тони? На таком сумасшедшем течении? Ведь здесь еще днем спокойно плавали колхозники… Нет, не могло здесь быть никакого задева. Калуга?! Фомкин мгновенно посмотрел на скалы и с облегчением выдохнул сдавивший грудь воздух. Нет, не задев!.. Они плыли. Они двигались. Медленней, чем надо, но двигались – вниз по течению. Это не задев. Это калуга!..
– Ну, Васюха… – Фомкин ловко перебрался по сырой палубе за ветровое стекло и, поправив шапку, сел в кресло водителя. – Ну, Васюха… Как думаешь – повезет или не повезет? Может, повезет, а?
– В чем?
– В том… самом… – Фомкин подмигнул, прикурив сигаретку, выкинул спичку за борт. Она плыла рядом с лодкой. – Если б задев, спичка тут же бы тю-тю от нас – и дальше. М-да… Ты давай-ка топор приготовь – может пригодиться. Табань в сторону кормы, а я пошел…
Васятка взялся за весла, а Фомкин, открутив с гака веревку, перевел ее ближе к корме и принялся за работу. Дымящаяся сигарета стала ему мешать, и он выплюнул ее. Одной ногой Фомкин уперся в шпангоут, а другой в крышку редуктора. Из-под борта после коротких, но сильных рывков стала выходить мокрая веревка.
– Табань, Васек! Облегчай мне дело. Табань, говорю!
– Я и так табаню.
– Так, да не так. Еще табань!
Вот и закончилась веревка, и Фомкин, стараясь не греметь, выловил груз. Дальше пошла сеть. Фомкин вытягивал ее и не глядя укладывал на дно лодки.
– Тяжело сеть идет, Васюха…
– Помочь?..
– Не надо. Ты давай быстренько запасной фал из-под сиденья достань. Нашел?
– Нашел, – откликнулся Васятка.
– Быстро на нос. Привяжешь хорошенько, а свободный – держи наготове. Быстренько, быстренько! Да не свались в воду сдуру! Привязал? Мигом за весла!..
– Сел, – сказал Васек.
– Табань!
– Табаню…
Васек табанил изо всех сил, стараясь облегчить работу Фомкину, которому каждый последующий метр сети давался все труднее и труднее – он пыхтел, упирался яростно ногами. Кета не попадалась.
– Что ж это такое?.. Ясно что такое: калуга сетку скособочила, – бормотал Фомкин. – Табань, табань еще! Хорош… Стоп! Гребани правым вперед, а левым назад. Разверни, говорю, лодку: сеть под кормой. Вот так! Еще разверни… Те-те-те… Кажись, скоро и она… сама… Надо осторожненько… осторожненько… Подавай-ка потихоньку назад, табань, Васюха!
Выбирая затяжелевшую, натянувшуюся сеть, Фомкин стал перемещаться по борту ближе к ветровому стеклу и к Васюхе, приказав хрипло:
– Убери весла! По моему борту поперва! По моему…
Васятка мигом со звяком выдернул из гнезда уключины правое весло, чуть не стукнув в спешке Фомкина по голове, взялся за другое, но так и задержался на полделе, уставившись округленными глазами на всплывающее из речных глубин, метрах в пяти от лодки, опутанное сетью темное тулово громадной рыбины. Он не мог ее видеть всю из-за Фомкина, да и рыбина была еще глубоковато в пучившейся воде, но уже угадывалась и была ближе к лодке своей головищей.
– Левое потеряем… Сними весло-то… – просипел Фомкин, продолжая медленно выбирать сеть и подавать лодку бортом к рыбине. – Ну, Васек, привалила к нам голубка…
– К-калуга?.. – спросил Васятка.
– Тс-с-с…
– Т-топор п-подать?
– Не… – сказал Фомкин. – Большая… Не оглушить. Только рассердим… И в лодку не затянешь ни за какие деньги…
– А как же теперь?..
– Ход – один: только за пасть, сквозь жабру куканить. Губы у нее крепкие – скорее фал порвется… Ежели сумеем закуканить, дадим ей волю потаскать нас на буксире по туманам. А уж как устанет, выдохнется, тогда мы ее, милую, сами буксиром потянем – на мели. Уж там-то мы с нею как-нибудь управимся. Лишь бы она сейчас спокойненько… Значит, я подтягиваю, запускаю под жабру руку, а как она воздуха хватанет и зачнет пасть открывать, ты в этот момент не теряйся и по команде фал мне через пасть в руку подавай…
– Укусит…
– Я те укушу! Я те укушу!..
Фомкин из последних сил подтянул сеть и, завернув слабину за борт, придавил мокрую дель коленками.
– Ну, где ты там?
– З-здесь… Вот он я, – сказал Васятка, протянув руку с зажатым в ней концом капронового фала. Но Фомкин почему-то вдруг повернулся к Васятке покрасневшим от натуги лицом, не обращая на фал никакого внимания. Он и на Васятку-то не смотрел, а так, куда-то мимо – в туман, и губы его мелко подергивались.
– На, бери фал, – сказал Васятка.
– На хрен он мне нужен, – сказал безразлично Фомкин.
– Пасть не открывает? – спросил Васятка.
– Кто?
– К-калуга.
– К-какая к-калуга? – в сердцах передразнил Фомкин.
– Ну… т-та с-самая…
– Нету калуги…
– Уп-плыла? – не поверил Васятка.
– Она и не приплывала.
– А там кто?!
– Там-то? Кикимора болотная…
– Чего?
– Пошутил я, – Фомкин как-то невесело, криво усмехнулся. – Бревно. Лиственница замокшая. Что твой чугун. Вот она, смотри…
– Ага, теперь вижу… – сказал Васятка, вытирая рукавом мокрый лоб.
– Больше не увидишь. Дай-ка нож… Да чтобы я ее распутывал!..
Фомкин взял у Васятки острый, как бритва, рыбацкий нож, с лезвием из нержавейки, с наборной, под зебру, рукояткой, и несколькими движениями перепилил толстый жгут дели, скрученной вместе с верхней и нижней веревкой сетки. Бревно с шумом осело в воду и стало медленно погружаться, а лодка, освободившаяся от тяжести, сразу выровняла крен.
– Там же еще веревка от наплава и фляга, – спохватился Васятка.
– Идут они на хутор бабочек ловить! – Фомкин устало махнул рукой.
– Обидно…
– Вот именно… – Фомкин, распаляясь, отыскал конец веревки от лодки, перерезал и его, и не успел Васятка глазам моргнуть, сграбастал сеть и тоже кинул за борт. – Вот именно, Васюха… Обидно…
Сеть тонула медленно. Они молча проводили ее глазами, и, когда сеть скрылась из вида, Фомкин первый сел в кресло водителя.
– Садись, Васюха, рядом. Садись. Теперь хоть покурим спокойно… – Фомкин закурил, выпустил большую струю дыма. Она получилась прерывистой, нервной. – И в губах, оказывается, тоже поджилки есть… Ишь как трясутся… Переупирался, значит… Слышь, Васек? Ка-а-ак я упирался, а?
– Откуда оно взялось – это бревно?
– От сплотки, наверное, отскочило. Ты-то дрых, а я видел: ночью буксиры громадную сигару вниз по Амуру тащили. Три тягача в упряжке было – во какая сигара! Пролежала, видать, сплотка все лето на заиленных песках, пока большой воды дождались, вот и затяжелела лиственница. Кедр ничего. Ель – ничего, а лиственница – и так почти чугун, а тут и вовсе, что топор твой, на дно идет. Сплотка ее только и спасает… Эх, Васюха… Уделались мы с данной козой очень и очень жидко… М-м-м!.. – простонал Фомкин словно от зубной боли. – Взял бы топор и все, что есть: и лодку, и двигун, – так бы все и посек!..
– Под собой-то сук рубить вроде как-то нежелательно… – усмехнулся Васятка. – На плаву ведь мы, Спиридон Яковлевич…
– Не боись. Что я – дурак всех степеней, что ли?
– Да вообще-то нет, Спиридон Яковлевич… Но тут у кого хочешь мозги набекрень встать могут…
– Да?
– Вполне.
– У меня не встанут!
– И правильно! Зачем так к сердцу принимать? Да бревно, если уж на то пошло, может, даже и к лучшему.
– Ты чего бормочешь? Как это к лучшему?
– Так… Свадьба ведь скоро, Спиридон Яковлевич…
– Вот именно – свадьба! У нас газовая плита. Без дров как-нибудь обойдемся. А вот калужатинка к столу очень бы подошла. Хоть в ухе, хоть – в жареном виде. Ты сам-то пробовал когда-нибудь эту штуку?
– Пробовал.
– Это где? Где это ты пробовал?
– На плавучей турбазе заводской. Бригадой в июле с субботы на выходной но путевкам ездили.
– За хорошую работу, выходит, вам путевки дали?
– За плохую, Спиридон Яковлевич, не дают.
– Ну так и что?..
– Ну и все. Для коллективной ухи колхоз рыбы привозил. Завком заказ сделал, и…
– Специально для вашей бригады?
– Почему только для нашей? На весь пароход. Там по сотне, а то и по две людей отдыхает. И сегодня отдыхают… Отдельные каюты, буфет, музыка, танцплощадка на палубе… Блеск!..
– Ну и чего тебе там, в коллективной ухе, отломилось? Перышко от по́пы?
– Ничего не перышко! Вот такой шмат отломился!.. – показал Васятка свой немалый кулак.
– И что?..
– Ничего. Рыба и рыба. Вкусная, но, говорят, быстро приедается.
– Эх, Васюха… Мало ты еще что пробовал в жизни, мало что видел…
– Зато видел, как у нас в цехе, на товарищеском суде, одного браконьера казнили.
– И что же ему сделали? Отрезали чего-нибудь, что ли?
– В пот вгоняли… Ручьями, между прочим, бежал.
– Так ему и надо. Пусть не попадается!
– Мы тоже, Спиридон Яковлевич, с калугой могли бы влипнуть за милую душу. Когда ты про нее намекнул и тянуть стал, я знаешь о чем подумал, Спиридон Яковлевич? Я подумал: ну вот, Вася… Подплывает к нам калуга… А свадьба, понимаешь ли… скорее всего, от тебя уплывает… Куда, думаю, в какие степи нам потом с этой калугой подаваться?.. Ты, Спиридон Яковлевич, сетку тянешь, а я вижу, как ведут нас прямой дорогой, понимаешь ли, мимо загса – в народный суд Центрального района… Могло ведь так быть, Спиридон Яковлевич?
– Воображение у тебя очень богатое, я тебе скажу… Тебе бы, Васюха, кхе-кхе… мемоары писать. Не пробовал? Или только письмишки Варюхе сочиняешь?..
– Воображение у меня, может, и есть, но мемуары писать не смогу. Биография у меня еще небогатая. Вам, наверно, Спиридон Яковлевич, было бы сподручней…
– Да ладно тебе!.. Шучу я, не обижайся… Нам теперь только и остается, что шутить…
– Да я не обижаюсь. Я ведь тоже пошутил.
– Ударим по арбузу, а, Васюха? У нас с тобой ведь еще и запасики коньячные не перевелись. Для сугрева и для всякой бяки…
– Можно… Только куда нас несет по туману?..
– Доставай арбуз и не боись. Фомкин дорогу найдет. Фомкину штурмана не надо. Фомкин сам и капитан, и штурман. Тебе кажется, мы далеко от «Партизана» ушли? К десятку километров еще не подкатили. А горючего у нас сколько? Четверть бака всего-то и растранжирили.
Васятка достал арбуз и отрезал ножом два смачных ломтя. Фомкин за это время успел открыть бутылку и плеснуть в кружки.
– О-о-о! Хорошо! – сказал он, выпив и зажмурив от удовольствия глаза. – Ах, как ласково обожгло! Давай, давай, Васюха, а потом – холодненьким арбузиком. М-м-м!..
Фомкин стал сочно уплетать ломоть. Васек последовал его примеру. После выпитого стало теплее и веселей. Теперь они разговаривали громко, не стесняясь.
– Ты, Васюха, про бревно-то никому ни-ни… Слышишь?
– А чего мне распространяться?
– Все верно, нечего распространяться! Что было, то прошло. Никто не видел – и крышка!.. Давай еще по махонькой и тут же поедем.
– Домой?
– Домой, да не совсем. Фомкин с пустым возвращаться не привык. Удочки у нас есть? Есть. Черви есть? Есть. Поближе к дому найдем хорошее местечко и остановимся. Я и крючком в любой момент сколько хочу нащелкаю. Без ухи Настасью свою не оставлю. Я и удочкой уважать себя заставлю. Тому же Раздобарову сто очков наперед дам.
Он еще раз налил в кружки.
– Эх, Васюха!.. Давай вот за что тяпнем – за свадьбу вашу с Варькой. Тебе за это дело теперь волноваться не надо, так что – поехали…
– Поехали, Спиридон Яковлевич! – согласился Василий. Но перед тем как выпить, сообщил: – А свадьбу мы знаешь где планируем сыграть?
– Где?
– На турбазе нашей. Места через цех в завкоме забронируем, билеты пригласительные отпечатаем…
– Н-ну, может, и верно… Ты еще вот что мне скажи, Васюха… Ежели ты свадьбой дорожил, зачем со мной наладился?
– Так ведь я, Спиридон Яковлевич, тонкостей всех не знал. Думал – обычное дело. Варюха сказала, мол, отцу надо на рыбалке помочь. Я – пожалуйста, а что и как, даже и не догадывался…
– Ну, ладно… Поехали.
Фомкин протер ветровое стекло, нажал на кнопку стартера. Остывший мотор поупирался малость, но стартер сделал свое дело, и двигатель вскоре заработал на малых оборотах.
– Н-но, милай, пошел! – сказал Фомкин. Лодка тронулась в кромешном тумане малым ходом. Фомкин крутил головой, вглядывался в туман, крутил баранку руля, продолжал двигаться в известном только ему направлении и, к удивлению Васятки, очень быстро вышел к берегу.
– Теперь вот так, вдоль него, и будем править.
Они незаметно достигли скал, и Васятка снова с уважительным почтением глядел на каменные громады. За скалами сопки убегали далеко от берега. На открытом просторе тянул ветерок и творил с туманом чудеса: то словно бы громоздил над Амуром белые горы хлопка, то будто накрывал снегами стога сена, то закручивал громадные мраморные столбы, а между столбами было светло от пробивавшихся к воде косых лучей раннего солнца. Фомкину такое было видеть не впервой, и он вел лодку, не отворачивая ни от столбов, ни от стогов, он просто врезался в них, пробивал, проходил сквозь горы хлопка, вылетал по прямой на обласканные солнцем речные поляны с голубыми кусочками неба над ними и снова таранил, сверлил, пробивал туман, а у Васятки аж в глазах рябило от всего этого, он только и делал, что крутил головой, приговаривая:
– Вот это да!.. Ух ты!.. Н-ничего себе!.. Нет, это надо же?! М-м-м!..
– Помычи, помычи!.. – проговорил с усмешкой Фомкин, но Васятка не услышал этих слов.
К «Партизану» они, неожиданно и для самого Фомкина, выскочили, когда тот оказался на открытом пятачке. Там уже проснулись, и в маленьком катерке, что был рядом с черным корпусом «Партизана», сидел за рулем человек в зеленой прорезиненной куртке с откинутым капюшоном и, судя по выхлопу за кормой, прогревал двигатель. Увидев лодку, он повелительно махнул рукой: мол, требую подойти к «Партизану».
– Счас… – сказал Фомкин и дал самый полный вперед, стремясь как можно скорее миновать открытое пространство и уйти в туман. При этом он успел оглянуться и увидеть, что человек в катерке моментом отвязался от «Партизана», дал выстрел вверх из ракетницы и тоже ударил по газам. Но ему надо было еще набрать скорость, а Фомкин уже летел как ветер, проскочил первый солнечный стог тумана и дальше пошел не по прямой, а начал выделывать замысловатые восьмерки, петляя между белыми колоннами и белыми стогами, стараясь избегать больших солнечных полян.
Одной все-таки по инерции избежать не удалось, и здесь произошла у них встреча с преследователем, но все обошлось для Фомкина благополучно, так как мчались они в противоположных направлениях. Мгновение, и они скрылись друг от друга. Потом свиделись еще раз – мельком – и все… Катерок от них отстал, а может быть, бегал по туманам, но где-то в стороне. Фомкин определил между колонн по солнцу направление и пошел вверх по течению, ближе к дому.
– Убегали-то зачем, а? – спросил озабоченный Васятка. – У нас ведь все чисто… Ну, подошли бы… Чего убегали-то?
– Дай отдышаться, тогда скажу. Руль подержи, закурю. – Фомкин достал сигарету, прикурил и снова взял руль. – Сорвался, Васюха… По привычке…
– Ну вот… А поймали бы – на неприятность нарвались…
– Фомкина поймать? Хе-хе, Васюха! Не было такого. А теперь уже поздно ловить. Точка! Фомкин сделает так, что уйдет с ринга непобежденный. С музыкой – во как! Нет, с песней! А что, Васюха? Это – мысль! Песняка дать – это мысль!.. Слышишь? Нет, не здесь: что здесь попусту в тумане трубить? Помнишь распадок, где табор Раздобарова? Ну, где палатка его, «Амур», вешала с конфискованными сетками.
– Помню.
– Так вот: сейчас мы будем тихо топать, а когда ближе подойдем, вот тут-то и рванем. Он, Артамоныч, правильно, дьявол, подметил. Ведь в самую точку попал. Я, Васюха, и правда, не помню, чтобы на реке песни пел. Нет, бывало, конечно, сидишь за рулем, дорога длинная, ну и мурлыкаешь себе под нос что-нибудь. А чтобы так – во всю ширь и-грудь – не моги: Раздобарова поднимешь и сам себя обнаружишь. Ну ниче-во… ни-че-во!.. Сегодня мы ему, Васюха, концерт выкинем. Мы ему, Васюха, сегодня прокукарекаем, пропоем от души!..
– И озадачим!
– Правильно. В недоумение поставим. А то он больше супится.
– Вот будет хохма! – сказал, веселея, Васек. – Вот будет побудка!..
– Кого-кого, а Раздобарова будить не надо, – заметил Фомкин. – Он, брат, спит попеременке – только одним ухом, на котором лежит, а вторым – что «Орбита» черпаком своим вращает… Его будить не надо. А вот какую пластинку для него заготовим, это обдумать следует…
– Программку составим?
– Ее самую. Давай, крути мозгой, пока времечко есть, и я буду кумекать…
– Высоцкого врежем, а, Спиридон Яковлевич?.. – спросил, оживляясь, напарник. – Эх, жалко, мага с собой нет…
– Чево?.. Вы мне с этим Высоцким в городе во как надоели!.. – Фомкин провел ребром ладони по шее. – Только утром проснешься – и пошло до ночи!
– Ну, тогда сам придумывай, Спиридон Яковлевич. Я в старинном репертуаре – ни бум-бум. Хотя… можно ведь «Бродягу», а? Бежал бродяга с Сахалина старинной уз…
– Нет!.. – решительно перебил Фомкин. – Что нам бродяга? Тут надо что-то такое… Речное… Могучее!.. У меня будет вот какое предложение. «Стеньку Разина». Из-за острова, значит, на стрежень рвануть, понял?
– При чем здесь Стенька?
– Не догадываешься?
– Нет.
– Подскажу… – не выпуская из рук баранку руля, Фомкин раскрылатил правый локоть и подтолкнул сидевшего рядом напарника… – Слышь, Васек?..
– Чего?
– Сетку-то вспомни… Хе-хе… Царство ей небесное… Я как с ней поступил?
– На дно…
– Во-во! Я ее в воду, братец ты мой, запузырил, не хуже, чем Стенька-атаман персиянку свою! Как там поется?.. И за борт ее бросает, да? В набежавшую волну, так?
– И правда, как в песне!..
– То-то… – сказал Фомкин довольно. И вообще, они были оба довольны, на их лицах блуждали загадочные улыбки, но дальше ехали они молча, словно заговорщики. Двигатель работал ровно. Птицей распластавшись над водой, лодка шла легко и быстро, с шелестом оставляя за кормой неширокий пенный след. В близкий берег накатно набегала волна, уходящая наискосок от кормы. Они ходко огибали сопки с круто взбегающими вверх по склонам пестрыми дубняками, березами, лиственницами, стрелой летели вдоль низких берегов. Туманы заметно поредели, день обещал быть не по-осеннему теплым и солнечным. Через полчаса скорого хода Фомкин плавно потянул на себя рукоятку сектора газа, сбавил бег лодки и сказал напарнику:
