Текст книги "Горшок черного проса"
Автор книги: Георгий Лоншаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Начальник экспедиции – тонкий, длинношеий, с бородкой (наверное, так выглядел Дон Кихот) – просил выделить им два передвижных вагончика, трактор и по возможности машину, добавив при этом, что все остальное у них есть. Что остальное, он не пояснил. Видимо, лопаты, скребки, лупы, карты, фотоаппараты, пустые ящики для находок. Не хватало, чтобы они заявились еще и без этого! Так думал он тогда, но трактор, вагончики и машины распорядился выделить. Обрадованные археологи пригласили при удобном случае приезжать к ним в гости на раскопки. Филатов из вежливости пообещал, а теперь вот решил наведаться к археологам – потому, что все это можно было сделать по пути в Ярцево, и потому, что другого момента могло и не представиться…
Сначала в знойном мареве равнины он увидел темно-зеленую змейку заросших тальниками берегов речки Быстрой, добрался до них, отыскал мост, переехал на другую сторону, долго петлял вдоль русла, и только часа через полтора на горизонте показались знакомые холмы.
«Интересно, что они там наковыряли?» – снова подумал Филатов. Точно такой же вопрос задал он с недоверчиво-шутливой улыбкой, когда остановил свою машину в лагере археологов, возле вагончиков, и поздоровался с начальником экспедиции, которого еще в первую встречу мысленно окрестил Дон Кихотом.
– Любопытного много, Семен Николаевич. Сами буквально ошарашены! – сказал тот не без гордости, и Филатов по его загорелому лицу, по светившимся глазам других археологов понял, что они невероятно довольны раскопками и с трудом скрывают это за маской ученой серьезности.
– Ну, что ж, пойдемте. Показывайте. Удивляйте!..
– Прошу сюда, Семен Николаевич! – пригласил жестом молодой Дон Кихот, искренне обрадованный неожиданным визитом секретари райкома, и Филатов пошел рядом с ним по нахоженной тропе – мимо порыжевших на степных ветрах вагончиков – своей неторопливо-грузноватой походкой. Чуть приотстав, шли, негромко переговариваясь, остальные археологи. Они были в соломенных шляпах, в сандалиях на босу ногу, в расстегнутых на весь ворот рубашках, в полотняных куртках, наброшенных на голые плечи.
– Мохэ… Что-то впервые слышу об этом, – сказал Филатов. – Я, помню, где-то читал о чжурчженях. Вроде бы на Амуре существовало какое-то загадочное государство предков нынешних нанайцев. Это так?
– Совершенно верно, Семен Николаевич, – подтвердил начальник экспедиции. – Чжурчжени – это своего рода дальневосточные инки. У них была огромная империя. Высокая культура. Города. Письменность. Чжурчжени отливали собственную монету, имели хорошую вооруженную армию. Удивительно, но императоры китайской династии Сунь долгое время были на положении вассалов у чжурчженей, платили им дань.
– Откуда это известно?
– Из древнекитайских летописей. Существуют и чжурчженьские источники. В них есть подробности, и довольно любопытные. Знаете, однажды дело дошло до того, что армии чжурчженей дошли до берегов Янцзы, захватили столицу Кайдан и увезли на Амур обоих императоров дома Чжао – Хойцзуна и Циньцзуна, императрицу, принцессу, всю верховную знать, ученых, актеров, всех ремесленников, монахов. Сорок тысяч человек! В летописи указывается, что вслед за пленниками на север отправился огромный, длиною в несколько километров, обоз: целые возы с золотом, тканями, пряностями и оружием. Добычей чжурчженей стали книги, географические карты, астрономические инструменты и дворцовый архив!
– Их интересовали даже архивы? И давно это было?
– Да нет, не очень… – рассмеялся археолог. – Всего лишь восемь с половиной веков назад. А точнее – в тысяча сто двадцать седьмом году нашей эры.
– Действительно, не очень… – в тон ему проговорил Филатов, мысленно прикинув, что хотя на Руси к тому времени стояли Киев, Новгород, Псков, Чернигов и многие другие города, но Юрий Долгорукий еще не успел выбрать места для Москвы, неизвестный автор не написал«Слово о полку Игореве», а впереди у русичей были века труднейшей борьбы с полчищами татаро-монголов. Потом спросил: – Ну, а мохэ?..
– Мохэсцы жили еще до чжурчженей – в Приморье, в долине Зеи и здесь, на Амуре. Обитали племенами. Сведений об их жизни очень мало. Пока обнаружено всего лишь несколько поселений и могильников. Найдены наскальные рисунки раннего периода. Кое-что известно опять же из древнекитайских и чжурчженьских летописей. В хронике династии Суй упоминается, что в Китай прибыли мохэские послы и что это были очень воинственные люди. Но это уже более поздний период, а племена мохэ жили в этих степях уже две с половиной тысячи лет назад!.. Им был знаком гончарный круг, они разводили лошадей и сеяли просо.
– В лошадей я готов поверить, – сказал Филатов. – А вот просо… Здесь? Две тысячи лет назад?
– Я вполне серьезно, Семен Николаевич… – заметил несколько задетый археолог.
– Меня, дорогой товарищ, только доказательствами можно убедить. Есть таковые?
– Есть! – сказал археолог.
– Имейте в виду: кости лошадиные в расчет не пойдут, – рассмеялся Филатов. – Другое дело, если просо той давности…
– Есть и просо, – совершенно серьезно сказал археолог.
– Неужели сохранилось? – оживился Филатов.
– Сохранилось. И вообще, нам крупно повезло, Семен Николаевич. И с поселением, и с находками…
Они подошли по тропе к подножию холма, и здесь Филатов увидел большой квадратный вырез в склоне, обращенном к реке. Так аккуратно и с такой тщательностью могли работать только археологи, и когда они остановились – все одиннадцать и Филатов с ними – у края выреза со слоями чернозема, песка и суглинка, открылась удивительная картина и явственно пахнуло дыханием далеких времен. Когда-то в холме со стороны реки было вырыто с десяток пещер, узких на выходе и расширенных в глубине до размеров небольших квадратных комнат. Обнаженные сверху, они выглядели теперь, как соты в улье. Внутри их хорошо сохранились остатки древних очагов, докрасна обожженный песок, грубоватой работы темно-серые, местами закопченные с боков, сосуды. Кто-то невероятно давно грелся у этих очагов, коротая в дымном чаду долгие дальневосточные зимы, готовил пищу, баюкал детей. Здесь совершались языческие обряды, рождались, старели и умирали. До тех пор, пока однажды жизнь по какой-то причине не замерла здесь…
– То-то обрадуется ваш Окладников, а?
– Сообщили телеграммой. Не исключено, что сам нагрянет. Не выдержит… Это уж точно!..
– И вы уверены, что поселение – именно мохэское?..
Археолог осторожно коснулся пальцами шершавого бока одного из раскопанных сосудов и смахнул с него пыль. Древний мастер украсил его по горлу шахматным рисунком из ромбиков и уголков, а еще ниже сосуд опоясывали крутые спиральки.
– Вот по этим украшениям мы можем смело утверждать: сосуды мохэские и ничьи больше, – сказал уверенно молодой Дон Кихот. – Видите: спиральки? Это – далекий прообраз нынешнего нанайского орнамента… Характерен для искусства племен мохэ, живших тысячу – тысячу двести лет назад.
Филатов внимательно оглядывал сосуды, трогал их руками и, ощущая ладонями шершавую, сырую прохладу обожженной глины, пытался осмыслить, охватить сознанием развернувшуюся перед ним бездну прошедших столетий. Кем-то и когда-то забытые горшки стояли – вот они, рядом, а время – безостановочное, неуловимо текучее, неощутимое – куда-то улетучилось, утекло… Куда? В какую воронку? Вообще-то еще Филатов-школяр мог бы разъяснить нынешнему Филатову, что время течет из ниоткуда в никуда, что ни человечеству, ни тем более человеку не дано быть ни у его истоков, ни у его пределов. Он принимал все это разумом, но никогда с такой остротой не осознавал так, как сейчас, величия бесконечности и диалектического трагизма всего живого и сущего…
– Жарко… – Филатов достал платок, вытер лоб и виски.
– Жарко, – согласился археолог. – Тридцать два градуса в тени.
Не спасала даже близость реки. Другое дело, если бы раздеться, забраться в воду и не вылезать, пока не скроется за горизонтом раскаленная глыба солнца. Наверное, вот так же спасались от жары древние поселяне. Не сидели же они день и ночь в своих пещерах? И Филатов представил себе такой же жаркий день первых лет второго тысячелетия новой эры. Те же холмы. Та же река… Зной. У входов в пещеры греются на солнце старики-мохэсцы. Полуголые женщины, сидя на корточках, поддерживают огонь в кострах и одновременно приглядывают за речкой, где с визгами и криками плещется на мелководье орава смуглой ребятни. На вершинах холмов стоят в тени деревьев косматые, раскосые воины с копьями и щитами в руках, зорко всматриваются в рыжую, выгоревшую под солнцем степь, охраняя поселение от внезапного набега врагов… Так ли было все на самом деде?..
– У меня такое ощущение, что хозяева горшков ушли куда-то недалеко и вот-вот должны вернуться, – сказал Филатов.
– Я тоже ловил себя на такой мысли, – отозвался археолог. – Но с мохэсцами, Семен Николаевич, было весьма непросто встретиться даже тысячу лет назад!.. Расцвет империи чжурчженей совпал с вымиранием последних племен мохэ… Они покидали степные районы, уходили в леса, на берега глухих горных рек. Это поселение тоже оставлено в самом начале второго тысячелетия. Почему? – Молодой Дон Кихот развел руками. – Этого пока мы не можем сказать… Кладовая не разграблена. Стены жилищ и очаги не разрушены… Но что-то все-таки случилось… Может быть, горела степь… Или, наоборот, было невиданное наводнение… Люди ушли отсюда внезапно и, наверное, тоже в леса. Тьма веков потребовалось им на путь от кремневых ножей к железу, к коню и хлебопашеству, и двух-трех столетий оказалось достаточно, чтобы вернуться в первобытное состояние… Чжурчжени, вероятно, смотрели на последних мохэсцев, как смотрят сейчас на аборигенов в Австралии или в Америке. Но чжурчжени были любознательным народом и многому научились от мохэсцев. Как некогда римляне от греков. Часто возводили свои поселения на месте мохэских…
– Значит, одна цивилизация пришла на смену другой… Но ведь и чжурчженьская погибла?..
– Под ударами монголов… Города их были разрушены, население почти поголовно перебито. Немногих уцелевших чжурчженей постигла участь последних мохэсцев. Они тоже укрылись в лесах, вернулись к первобытному образу жизни, забыли письменность, хлебопашество, ремесла.
Замерли торговые пути. Дороги, тропы, развалины городов и крепостей – все заросло, травой. Все скрыли под собой леса – как будто ничего и не было. Остались древние легенды, поверья, да еще странные рисунки, выбитые на приамурских скалах. Вот что досталось в наследство потомкам чжурчженей – ульчам и нанайцам, и с этим они пришли в двадцатый век…
– Зато потом как, а? Из первобытного общества – и прямо в социализм! Ради этого, по-моему, стоило дожить до двадцатого века, даже питаясь сырой рыбой. Стоило дожить и до двадцатого века, и до революции, и до встречи с русским народом.
Филатов посмотрел на часы, давая понять, что время его на исходе. Это не ускользнуло от внимания начальника экспедиции.
– Ну, вот пока все, чем мы можем похвалиться, Семен Николаевич, – сказал он. – Но это, собственно, только начало. У нас еще несколько недель работы, и кто знает…
– Все уже сейчас очень интересно, – сказал Филатов. – Но я бы хотел все-таки взглянуть хоть одним глазом на ваше просо.
– Ах, да! – спохватился молодой Дон Кихот. – Я же обещал. Сейчас покажем.
Еще раз окинув взглядом длинный ряд вмурованных в землю сосудов, обнаженные квадраты древних жилищ с остатками костров, Филатов вышел к подножию холма и направился вместе с археологами к вагончикам. Было по-прежнему безветренно и душно. Над сникшими травами в степи струилось марево. В безоблачном небе парили коршуны, а уж совсем немыслимо высоко невидимый самолет вычерчивал, словно алмазом по синему стеклу, тонкую белую линию.
В одном из вагончиков, куда любезно пригласили Филатова, было уютно и чуть прохладней, чем на улице. Филатов грузно присел на стул, сам себе налил в стакан воды из графина. На стенах вагончика повсюду были развешаны выполненные на плотных листах ватмана чертежи и планы раскопок. Кроме них, там нашлось место, видимо, до вечера, покойно висевшей на гвоздике гитаре да портрету Людмилы Турищевой, вырезанному из какого-то журнала. На столике в банке с водой стоял букет полевых цветов, и рядом – выключенный транзистор.
– Вы с музеем нашим намерены поделиться? – спросил Филатов.
– Обязательно! – ответил кто-то из археологов. – Закончим работы, отберем дубли, сделаем описи, сфотографируем – и пожалуйста.
– Это хорошо, – сказал Филатов.
Начальник экспедиции тем временем раскрыл один из ящиков, осторожно извлек и с не меньшей осторожностью поставил на столике перед секретарем райкома глиняный сосуд, очищенный от пыли, со знакомыми ромбиками и спиралями под горлышком. Древний мастер понимал толк в изяществе упругих линий и в красоте симметрии.
Все сгрудились вокруг столика. Начальник экспедиции запустил руку в сосуд, что-то там зачерпнул пригоршней и, загадочно улыбаясь, высыпал перед Филатовым на белый лист бумаги горсть темной мелкой дроби. Да, единственно, с чем можно было сравнить содержимое горшка, это с мелкой бекасиной дробью… Кто-то с готовностью подал лупу, но Филатов, всю жизнь имевший дело с хлебом, немало переболевший за него, не дававший ради хлеба спать другим и много недоспавший сам за годы обкомовской и райкомовской работы, и без нее, без лупы, мог с уверенностью сказать: да, это просо! Конечно, оно усохло, почернело за тысячу лет, а может быть, было вообще меньше нынешнего проса. Но это было просо, взращенное древним пахарем. О чем думал мохэсец, насыпая зерно в этот сосуд? Конечно же, не о том, что через несколько столетий просо найдут археологи и его к тому же увидит Филатов. Он думал, скорее всего, о том, как прокормить сородичей да еще сохранить часть зерна до следующей весны, чтобы посеять его и чтобы никто не помешал вырастить новый урожай. Из таких вот маленьких дум безвестных пахарей рождалась большая дума о хлебе и мире. И какие бы пожары и войны ни полыхали на земле, сохраненное не в одном, так в другом сосуде и брошенное в пашню зерно прорастало и прорастало – вплоть до наших дней. Теперь забота о мире и забота о хлебе лежала на плечах Филатова и его современников, и, размышляя об этом, он ощущал почти физически ее тяжесть и всю меру ответственности и величия выпавшей на его долю миссии…
– Ну что, Семен Николаевич, просо это или не просо? – спросил наконец начальник экспедиции.
– Просо… Это, друзья, просо…
Секретарь райкома взял щепотку черных зернышек, высыпал на ладонь и долго молча рассматривал их, поднеся близко к глазам. Потом повернулся к археологам:
– Порадовали вы меня, друзья мои, да и задуматься кое над чем заставили. А значит, не говоря уже о науке, совсем не зря поработали. Тут мне мысль одна пришла, и я рассчитываю на вашу помощь…
– Пожалуйста, Семен Николаевич. Всегда готовы.
– Мне нужен этот горшок вместе с просом.
Начальник экспедиции, ожидавший чего угодно, но только не этой просьбы, на некоторое время обмер от неожиданности.
– Договорились? – спросил Филатов, прищурившись.
– Вот этот сосуд? – словно застигнутый врасплох школьник, переспросил Дон Кихот.
– Да.
– Э… с просом?
– Непременно.
– Но… Вы же понимаете. Наука… Я просто не знаю, что вам и сказать…
– Даю полную гарантию – верну в целости и сохранности. Покажу кое-кому и верну.
– Значит, на несколько дней? Даже не знаю… У меня прямо озноб… Я сам вам упакую и с непременным условием: осторожность и осторожность.
– Обещаю.
Начальник экспедиции накрыл сосуд целлофановым колпаком, поставил в ящик с поролоновыми прокладками. Потом испытал ящик в разных положениях и, вполне удовлетворенный упаковкой, самолично отнес его в машину, давая по дороге Филатову всевозможные советы и наставления:
– На улице, пожалуйста, не раскрывайте: влага, перепады температуры, сами понимаете…
– Хорошо…
– Излишне любопытствующим в руки тоже не следует давать: любая непредусмотрительность…
– Хорошо.
– Э-э, желательно поменьше тряски.
– Я буду осторожен.
Они примостили ящик справа от сиденья водителя, и археолог снова самолично проверил: удобно ли он стоит. Филатов посмотрел на часы.
– Приезжайте к нам еще, – сказал археолог.
– Спасибо. Если позволят обстоятельства, обязательно приеду. Если не позволят, не беспокойтесь: горшок вам доставят в целости и сохранности.
5
Филатов подъезжал к центральной усадьбе ярцевского совхоза уже тогда, когда деревья на обочинах дороги отбрасывали косые удлиненные тени. Сколько раз он бывал здесь прежде? Последний – месяца за полтора до посевной. Давно ли? Да нет: месяца три всего прошло, а кажется, что целая вечность. И поэтому нога его все глубже вдавливала педаль газа, и машина, повинуясь хозяину, прибавляла ходу. Но когда ее нет-нет да и встряхивало на выбоинах, Филатов, вдруг спохватившись, резко сбрасывал газ, опасливо поглядывая на ящик, стоящий справа в ногах. Машина теряла скорость, мягче миновала выбоины, но, стоило только дороге чуть выправиться, все повторялось сначала.
Вскоре после того как он свернул с большака на ярцевский проселок, Филатову встретились два совхозных бензовоза. Он остановил их, и шоферы – разбитные ярцевские парни – рассказали ему, что директор у себя в конторе, что он после обеда проводил какое-то совещание с бригадирами полеводов и механизаторов, но сейчас уже, наверно, освободился, а они едут на железнодорожную станцию за горючим. Филатов отпустил водителей, на прощание не утерпев отчитать их за длинные волосы. После этого ему встречались еще машины: и кузовные, и самосвалы, и с прицепами, но Филатов их уже не останавливал, потому что знал: директор у себя. Он бы мог ему позвонить и предупредить еще из райкома и позже – из рыболовецкой артели, но, по своему обыкновению, не сделал этого.
«Да… Жаль все-таки, что не дожили до сегодняшних дней дед Назар и Настя…» – подумал снова Филатов, как только завидел село.
Вот оно – Ярцево… Сначала показались животноводческие фермы. Нет, не те – хилые, послевоенные, упрятанные от ветров в балке, а кирпичные, построенные лет пять-шесть назад, и такие светлые и просторные, что хоть сам вселяйся и живи! За ними – птичник, а еще дальше – мастерские, гараж, открытая площадка с рядами косилок, плугов, сеялок, оранжевых, ждущих своего часа комбайнов. И наконец открылась взору сама усадьба – с трехэтажной школой, магазинами, столовой, Домом культуры, почтой, конторой совхоза и памятником погибшим воинам на площади перед сельсоветом.
Чего греха таить: была его вина в том, что Ярцево в свое время выбрали под центральную усадьбу вновь создаваемого совхоза. Впрочем, вина – не то слово, место было вполне подходящее: и земли позволяли, и дороги, и деревни вокруг Ярцева, в которых вместо крохотных колхозов были созданы совхозные отделения. Никаких дополнительных средств или материалов сверх меры Ярцеву не выделялось, но все, что было ему положено, поступало сполна, использовалось вовремя. Если, к примеру, строители брались за гараж или за Дом культуры, то делали все без сучка и задоринки, ибо с Филатовым в этом отношении вообще были шутки плохи, а уж когда речь шла о Ярцеве – и тем более. Это его особое пристрастие к Ярцеву давно было кое-кем замечено, но ни один человек, за исключением разве только директора совхоза, не знал истинных причин этого пристрастия: даже Настины подруги, живущие и по сей день в Ярцеве и по-прежнему работающие на ферме, даже они не подозревали, что молодой уполномоченный, приезжавший осенью сорок седьмого года на машине к ферме прощаться с Настей, и секретарь райкома Филатов – это одно и то же лицо…
Он вырулил наконец на главную улицу Ярцева и стал внимательней: как бы ни выглядело по-современному благоустроенным село, оно оставалось, да и не могло не оставаться селом, поэтому, когда перед машиной лихо, с кудахтаньем перебегали дорогу куры или несся рядом с обочиной какой-то зловредный пес, норовя вцепиться в баллон, Филатов становился лишь внимательнее. Он погрозил пальцем конопатому подростку, мчавшемуся навстречу на трескучем мопеде совсем не по правилам, – погрозил, но на всякий случай взял ближе к середине улицы. Паренек пролетел вихрем – только льняные волосы светлым пламенем полыхнули в окне дверцы. Возле тесовых ворот, возле палисадников сидели на скамейках под солнышком старухи. Играли ребятишки на кучах песка, привезенного с Амура. Миром и покоем веяло от всего: и от чисто вымытых окон в домах, и от голубых колесных тракторов, впряженных в тележки и по-лошадиному дремавших в ожидании хозяев на обочинах, и от яблонь и кустов черемухи в палисадниках, и от зеленых лужаек слева и справа от дороги, по которым семейками ярко-желтых подснежников кочевали под надзором строгих мамаш несмышленыши-цыплята.
В одном месте Филатов слегка притормозил и поглядел в боковое окно. Там, куда он поглядел, был когда-то, теперь уже немыслимо давно, дом Насти – тот самый дом, в дверь которого по воле случая постучал он однажды и попросился на ночлег. Сейчас на этом месте стояла каменная, под шифером, с резными наличниками затейливого узора, хоромина, и жили в ней другие люди: муж с женой, переселенцы из Воронежской области, с тремя народившимися уже на приамурской земле ребятишками. Нелегко, наверное, было им расставаться с истинно российской, всхоленной в перелесках воронежской землей, а ведь поехали на Амур. Поехали и пустили здесь глубокие корни, и по всему чувствуется, приросли накрепко. Филатов помнил в лицо и хозяина дома, и его жену Валю. Иван – отменный механизатор: хоть на трактор сядет, хоть на комбайн – все у него получается, словно играючи, все горит в руках. А с виду неповоротливый такой, медлительный. Жена – полная ему противоположность: невысокая, худенькая, бойкая на язык бабенка. И за себя постоять умеет, и за других. За непривычное дело взялась – раньше никогда сою в глаза не видела, а теперь вот, пожалуйста: лучшие в районе урожаи – ее! Филатов не раз сам лично вручал Трофимовой Почетные грамоты и денежные премии. Вот – живут на том месте, где когда-то жила Настя. Живут в иное время и совсем по-другому. Эх, Настя-Настенька… дочь Назара Селиверстовича… Стало быть, внучка Селиверста, правнучка русских мужиков – выходцев из синих глубин России, добиравшихся на Амур не поездом, как воронежские Трофимовы, – топавших пешком, в лаптях, с котомками за плечами. А Настя теперь бы и сама еще бабушкой стала… Но представить ее бабушкой Филатов не смог…
Возле конторы совхоза – квадратного, облицованного силикатным кирпичом здания – было людно. Народ толпился и на широких ступеньках подъезда, и возле доски показателей, где молоденькая девушка, привставая на цыпочки, вписывала мелом свежие данные, и в тени тополей в сквере. Над собравшимися висели, медленно растекаясь, синие облачка табачного дыма. Филатов поставил свою машину и пошел в контору. Его узнавали, здоровались, и он тоже многих узнавал и отвечал на приветствия, и среди тех, кого он узнал и с кем поздоровался за руку, оказался легкий на помине Иван Трофимов.
Секретарь-машинистка, увидев Филатова, привстала, улыбнулась. Он тоже ответил ей улыбкой и спросил, кивая на обитую коричневым дерматином дверь с табличкой «Директор»:
– У себя?
– У себя, Семен Николаевич…
– Один?
– Сейчас один.
Когда Филатов открыл дверь, директор, заканчивая разговор по телефону, опустил на рычаг трубку.
– Здравствуй, директор! – сказал Филатов.
– Семен Николаевич!
Директор встал из-за стола, вышел навстречу.
– Не ожидал?
– Сегодня уж нет. Впрочем, что вас ожидать или не ожидать – вы всегда как снег на голову!..
Филатов похлопал директора по плечу:
– Вижу, в полном здравии и в форме. Семья как?
– Спасибо, все хорошо и пока в прежнем составе. Однако же, Семен Николаевич, есть виды на пополнение.
– Ну?!
Директор развел руками.
– Поздравляю, поздравляю! А все жалуешься, времени свободного мало. Изыскал ведь время-то, а?
– Ухитрился… Да вы садитесь, Семен Николаевич. – Благодарю…
Филатов и директор сели за столом друг против друга. Секретарь райкома привычно обежал глазом просторный кабинет с таблицами, схемами и графиками на стенах.
– Посмотрю я, Леонид Иванович, все у тебя по полочкам разложено, как и положено у технически грамотного современного руководителя. Вроде бы и придраться не к чему, а? Совхоз на видном месте. Директор кругом положительный. Не пьет и не курит…
– Не сглазьте, Семен Николаевич…
Директор был молод и подтянут и выглядел не руководителем крупнейшего в области совхоза, а скорее, его комсоргом. Но он уже успел поработать после института два года управляющим отделением и год главным инженером. Да и директорский стаж на третий год пошел. Того гляди – в область вот-вот заберут. Шли уже такие разговоры. Конечно, Филатов не будет ничего иметь против: человеку надо расти. Однако жаль будет терять для района хорошего специалиста и руководителя.
– Ты насчет моего глаза не волнуйся, – усмехнулся Филатов. – Что-то я не замечал, чтобы он тяжелым был. Да и рука, говорят, у меня легкая, но не всегда это на пользу. Надо, чтобы кое для кого она потяжелей была.
Директор был не настолько наивен, чтобы не уловить в словах секретаря райкома какого-то пока еще не вполне ясного потаенного смысла.
– Ругать приехали… – мрачно заключил он вслух.
– Воспитывать, – поправил Филатов, закуривая. – О чем совещался с народом?
– Забот хватает: надои, прополка, техника, сенокос… Ну и по мелочам.
– Понятно… – Секретарь райкома въедливо поглядел на директора. – А скажи-ка, брат, случайно о просе у вас речь не заходила?
– О просе? – на лице директора появилась кислая мина. – А… что, собственно, о нем сейчас речь вести? Посевная бог знает когда закончилась…
– Так-так… – Филатов поискал глазами пепельницу на столе директора, не нашел, стряхнул пепел на пачку сигарет. – Так-так… Посевная закончилась, и разговоры, стало быть, ни к чему? До следующего года. А проса как не было, так и не будет, так, что ли?
– Я вместо него посеял сою. – Директор встал и заходил по кабинету. – Соя даст совхозу куда больше прибыли, чем просо. Экономические соображения в пользу сои, Семен. Николаевич.
– За сверхплановую сою и за экономические соображения честь тебе и хвала. Посеял больше сои – молодец. Но будь добр посеять и просо, которое тебе запланировали. И будь добр вырастить урожай. Понимаешь?
– Где прикажете сеять?
– Там, где положено. А для сверхплановой сои я даже помогу разрабатывать новые земли. Есть они у тебя? Заболоченные, но есть.
– Но, Семен Николаевич…
– Я уже шестой десяток лет Семен Николаевич. И мы с тобой, Леонид Иванович, не в бирюльки поставлены играть. Согласен: мы обязаны проявлять разумную инициативу, принимать ради пользы дела самостоятельные решения, идти, если этого требует обстановка, на определенный риск, но то, что нам поручили, обязаны разбиться в лепешку, но выполнить. Понимаешь?.. Помнишь, иголок обыкновенных нигде нельзя было достать? Или та же история с детскими игрушками, с мясорубками? Это не от бедности нашей было, разлюбезный Леонид Иванович, а от того, что кое-кому производство этих вещей хлопотным и неэкономичным представлялось!.. Ты просо не посеял, ладно. Будешь по прибылям за высокооплачиваемую сою греметь. А в это время в магазинах пшена какому-нибудь деду на кашу не найдется…
– Шутить изволите, Семен Николаевич…
– Какие уж шутки… Интересное дело! В других районах области просо идет рекой, а у нас – в загоне. Агротехника разработана. Семена – пожалуйста! Что еще надо? Знаю, знаю, ты причины сыщешь. Про земли уже говорил. Про экономические соображения говорил. Может быть, что-нибудь еще про традиции, а?
– Нет, не буду… ничего говорить.
Директор сел на свое место и тяжело вздохнул.
– Жаль… – сказал Филатов. – Не попался ты мне на великолепный крючок. И все же традицию одну я тебе продемонстрирую! Ты помоложе меня, Леонид Иванович, сходи, будь добр, к моей машине и принеси ящик. Только осторожней бери, как стоит в кабине на по́лике, так и бери. Да не урони ненароком – ценность! Сходи, сходи!
Директор недоуменно посмотрел на секретаря райкома, пожал плечами, но пошел.
– Ставь сюда, – показал Филатов на стол, когда директор вернулся.
Он сам вскрывал ящик. Директор стоял рядом и следил, не спуская глаз, за всем, что проделывал секретарь райкома, с интересом человека, наблюдающего за манипуляциями фокусника.
– Жаль, жаль, что ты на традиции не сослался, – говорил Филатов, пока открывал крышку и пока извлекал поролоновые обкладки. – Уж больно хорош крючок я тебе заготовил… Так вот, о просе. Просо здесь сеяли, дорогой, не только двадцать лет – еще тысячу лет назад. Сейчас я тебе покажу кое-что такое, что ты ахнешь…
Он извлек наконец из ящика и бережно поставил на стол глиняный сосуд:
– Вот тебе традиция и вот тебе просо!
– Да я ж ничего про традиции не говорю…
– Не ты, так другие говорят.
Директор кашлянул в кулак и сдержанно улыбнулся:
– Где такой откопали, Сергей Николаевич?
– Не я – археологи откопали.
– Это те, что на Быстрой работают?
– Они самые.
Интерес директора к невзрачному на вид глиняному горшку моментально возрос. Он внимательно разглядывал затейливые украшения из ромбиков и спиралей на шейке сосуда, провел ладонью по его шершавым бокам, заглянул на всякий случай внутрь, при этом повторяя:
– Любопытно… Очень любопытно!.. А сколько ему лет, Семен Николаевич, не интересовались?
– Интересовался. Больше тысячи…
– Фьюить!.. – присвистнул директор. – Вот это стаж!..
– А теперь я тебя спрошу, Леонид Иванович… – Филатов достал из сосуда горсть темных зерен и ладонью лодочкой поднес близко к лицу директора. – Просо это или не просо?
Директор прищурил глаза, чтобы лучше виделось.
– Я тебя спрашиваю…
– По форме вроде бы просо…
– И по существу это просо, Леонид Иванович!
– Как будто и по существу просо, – согласился директор. – Только слишком уж черное…
– Ишь ты – черное! Полежи-ка тысячу лет…
– М-да… Ты-ся-ча лет!.. – Директор поскреб рукой затылок. – Ты-ся-ча лет!..
– Тысяча… Археологи утверждают, что люди, которые здесь жили, сеяли просо уже две тысячи лет назад! Что же выходит? Тысячу лет и две тысячи лет назад древние просо сеяли, а сейчас нельзя? Опыта нет? Климат крепко изменился? Возможности не те, так, что ли?
– Семен Николаевич…
– Что Семен Николаевич? Я хотел, Леонид, чтобы ты не только разумом, но и сердцем кое-что усвоил…
– Ну, сдаюсь, сдаюсь… – Директор шутливо поднял руки кверху. – Убедили. Сдаюсь.
Филатов закурил.
– И все-таки ты меня не до конца понял. Посевная посевной, Леонид Иванович. Это дело поправимое. Не в нынешнем, так в следующем году. Ну, еще один выговор… Но я выпросил у археологов и привез сюда это черное просо главным образом для того, чтобы ты увидел его и осознал, что это такое и кто ты… И другие, те, кто работает на нашей амурской земле, чтобы тоже осознали.
