Текст книги "Конец операции «Остайнзатц»"

Автор книги: Георгий Савин

Соавторы: Геннадий Меркурьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Да? Это весьма интересно.

– Мне кажется, что это весьма прискорбно. Но – расскажу все по порядку!

И инженер рассказал Эрлингеру историю, которую он уже рассказывал Киселеву и объяснения которой они не могли найти. Проходя рано утром по помещениям станции, Жимерский в одной из комнат, куда вход был для всех железнодорожников свободен и где обычно проводил время кондукторский и паровозный резерв, обнаружил экземпляр расписания движения поездов и подколотый к нему экземпляр ежедневной сводки прохождения эшелонов через станцию с указанием характера груза и тоннажа. Он прекрасно знал,

что эти материалы являются секретными. Жимерский внимательно просмотрел документы и без труда установил, что они подлинные, сводка точно отражала характер грузов в эшелонах, прошедших накануне через станцию согласно расписанию.

Первым его желанием было взять документы и спрятать их, с тем чтобы потом передать Киселеву. Однако он вспомнил предупреждение Киселева об осторожности и о том, что немцы могут периодически проверять честность начальника службы пути, подстраивая различные провокационные ситуации. Он взял документы и тут же прошел в помещение, где работал Габриш. Гестаповца еще не было на службе, и инженер отправился к нему домой. Он передал шарфюреру найденные документы и попросил его сделать соответствующее внушение оператору, который составлял эту ежедневную сводку и, видимо, по рассеянности оставил их в помещении кондукторского резерва. Габриш спокойно взял документы и бросил их на стол, предложив Густаву Генриховичу с ним вместе позавтракать. Такое поведение эсэсовца удивило Жимерского, шарфюрер никогда не упускал возможности как-то насолить представителям вермахта. А здесь, имея в руках такой козырь, шарфюрер даже не пытается его использовать, чтобы лишний раз подчеркнуть «верность фюреру со стороны СС» и полную «разболтанность служащих вермахта, забывающих интересы фюрера».

Через пару дней после этого случая Жимерский увидел утром в руках у одного из кондукторов подобные же документы – расписание поездов и сводку о прохождении грузов за предыдущий день. Кондуктор на вопрос начальника службы пути ответил, что нашел их в помещении резерва и не знает, что с ними делать. Здесь он, конечно, хитрил. Хотя бумаги были на немецком языке, но разобраться в них кондуктору было несложно. Жимерский отобрал документы и отнес их снова в отделение гестапо. Габриш принял их как-то безучастно, даже не поинтересовался, у кого конкретно он их отобрал, бросил их в стол и перевел разговор на другую тему. Оператор, который обычно составлял сводки прохождения грузов, продолжал работать как ни в чем не бывало, хотя в других случаях гестапо и за меньшие проступки в деле охраны государственных и военных секретов отправляло солдат и офицеров в штрафные роты и на передовую.

Киселев, которому Жимерский доложил об этих случаях, высказал предположение, что немцы таким образом хотят подсунуть партизанам дезинформацию, однако Густав Генрихович был убежден, что документы подлинные, отражают истинное положение с перевозкой грузов и движением поездов на участке. Это он мог утверждать, исходя из своих личных наблюдений, да и сведения, поступающие от Пролыгина, совпадали с теми, что были в найденных документах относительно движения эшелонов. На последней встрече с Киселевым, когда обсуждался вопрос о посещении Жимерским явочной квартиры в Лиде, было решено, что в качестве предлога для вызова «инженера Эттингера» Густав Генрихович использует эти два случая и как бы сделает косвенный донос на Габриша.

Эрлингер слушал начальника службы пути внимательно, не перебивая, но видно было, что его эта история также не заинтересовала. Когда тот кончил, штандартенфюрер поблагодарил его за сообщение и проявленную бдительность.

– Видите ли, мой дорогой, из-за того, что шарфюрер Габриш слишком буквально выполнял указание начальства, вам пришлось побеспокоиться и даже приехать сюда. Если бы он сразу сказал вам, а он мог это сделать, что он подбрасывает приманку для партизан, я думаю, что вы не заметили бы во второй раз документа в руках у этого кондуктора и не отобрали бы его.

– Простите, господин инженер, но это же были подлинные документы, а не приманка, как вы изволили их назвать!

– А неужели вы считаете нас такими идиотами, которые думают, что партизаны могут клюнуть на липовые документы? Ведь им не так уж трудно установить количество и время прохождения эшелонов по линии. Другое дело, что они не могут знать, что скрывается в вагонах или под брезентом на платформах. Вот мы и решили им «оказать помощь» в этом деле, разобраться, что же скрывается в вагонах и на платформах и когда партизанам наиболее выгодно наносить удар по эшелонам: когда везут оружие и боеприпасы или когда в них зерно, мука, скот и другое имущество.

– Все это выше моего понимания, господин инженер, и я никогда не смогу понять, почему вы хотите облегчить партизанам выбор цели.

– Не ломайте себе голову, – Эрлингер рассмеялся. – Я кратко могу сказать вам, что, когда партизаны выйдут из леса, проглотив эту приманку, мы можем встретить их во всеоружии и навсегда покончить с ними.

Давая такое «объяснение», Эрлингер, как показали события впоследствии, просто лгал. Немцы действительно старались довести до сведения партизан расписание движения поездов и данные о характере грузов, следующих в эшелонах, но не для того, чтобы выманить всех партизан из леса. Им надо было привлечь партизан к этому участку пути, на котором они планировали уничтожение эшелона с мирным населением, с тем, чтобы, захватив нескольких партизан или их трупы, обвинить в диверсии народных мстителей.

– Тогда, господин инженер, – Жимерский встал с кресла, – мне остается только просить прощения за беспокойство и откланяться.

– Что вы! Что вы, господин Жимерский! Вы выполнили свой долг! Прошу вас, садитесь! У нас еще есть несколько вопросов, которые нуждаются в обсуждении! Помните вы двух рабочих? – Эрлингер подошел к стенке голландской печи, нажал одну из кафельных плиток. Девять плиток отошли в сторону и открыли дверь сейфа. Эрлингер открыл тяжелую дверь сейфа. Покопавшись в нем, он подошел к креслу с двумя карточками.

– Помните вы Никитенко и Стешина? Они ушли с работы в лес? – обратился он к Жимерскому.

– Помню, господин инженер. Я очень боялся, что шарфюрер будет иметь ко мне претензии по этому поводу: ведь я рекомендовал их на работу и оформлял на них документы в гестапо.

– Я думаю, что шарфюрер не может к вам иметь претензий, мой дорогой. Ему известно, что я прошу вас о некоторых одолжениях, назовем это так. Но вернемся к этим рабочим.

Эрлингер бросил на стол две карточки из картотеки, подошел к сейфу и вернулся оттуда с солидной шкатулкой. Поставив на письменный стол, он открыл ее. Почти доверху она была наполнена золотыми часами, серьгами, кольцами и другими драгоценностями. Выбрав пару золотых часов и присоединив к ним серьги с массивными топазами, Эрлингер вернулся в кресло напротив Жимерского.

– Так вот, мой дорогой, в ближайшие дни, когда вы будете работать на линии, к вам может подойти один из них, скорее всего Никитенко, и передать для меня что-либо письменно или устно. Не удивляйтесь, это наш человек, и он должен через вас сообщить мне, как ему удалось акклиматизироваться у партизан. Вы передадите ему, что до 15 июня, прошу вас запомнить эту дату – 15 июня и ни в коем случае не позже, Стешин должен выйти из леса и прибыть ко мне. Пароль для прохода через полицейские и жандармские патрули: «Меня ждет инженер Эттингер». Если со Стешиным что-либо случилось и он не сможет это сделать, мало ли что может быть, ведь идет война, то выйти из леса должен сам Никитенко. Один из них должен быть у меня не позднее 15 июня, даже если ему для этого придется пробиваться через партизанские посты с оружием.

– Пароль я должен передать ему на немецком или на русском языке?

– На русском, конечно, на русском, ведь ни тот, ни другой не говорят по-немецки.

– Но как же этот пароль поймут солдаты или жандармы, если он будет на русском языке?

– Им достаточно будет услышать «инженер Эттингер», и они доставят этого человека в комендатуру, а оттуда его переправят ко мне. А чтобы Никитенко и Стешин были уверены в том, что их усердие не пропало даром и не забыто, передайте им это, – Эрлингер протянул Жимерскому золотые часы. – А вам я хотел бы подарить вот эти прекрасные серьги!

– Сердечно благодарю вас, господин инженер, но я предпочел бы некоторую сумму в рейхсмарках. Дарить такие красивые дамские украшения мне уже некому: женщины на меня не смотрят и меня не интересуют, а продавать их будет просто жалко! Рейхсмарки же пригодятся мне, когда я наконец после всех забот и трудов смогу посетить наш великий рейх и насладиться отдыхом!

– Передать серьги Киселеву для продажи, – рассказывал позже Густав Генрихович, – было бы несложно, но продать такую редкую вещь было бы затруднительно: могут спросить, откуда она у него. Продавать мне самому было просто негде. Кто из местных жителей мог приобрести такую вещь в те времена? Да если бы кто-нибудь и захотел бы купить, что я мог получить за них, кроме оккупационных марок? Деньги, которые я хотел получить у инженера Эттингера вместо драгоценностей, можно было использовать где угодно и кем угодно.

Эрлингер встал, бросил серьги обратно в шкатулку, закрыл ее и положил в сейф. Оттуда он вернулся, держа в руках пачку рейхсмарок.

– Прошу вас, здесь тысяча марок.

Взяв деньги и поблагодарив Эрлингера, Жимерский сказал:

– Осмелюсь обеспокоить вас еще одной просьбой, господин инженер!

– Слушаю вас!

– Заместитель начальника нашей станции по снабжению обратился ко мне с просьбой подыскать ему работника, переводчика и помощника, которого он бы мог послать с тем или иным мелким поручением.

– Это вам затруднительно?

– Он просит человека степенного, но таких в моем поле зрения нет. Если это солидный человек и хорошо к нам относится, то он не знает языка. Есть несколько пожилых учителей, знающих язык, но я не могу им доверять, все они заражены большевистской идеологией да и больно уж стары.

– Так бросьте эти заботы! В конце концов, это же не ваша обязанность!

– Прошу прощения! У меня есть на примете молодой человек. Его отцом я занимался еще в сороковом году в Гродно. Очень хорошо был к нам настроен, да только невоздержан на язык. Это его и подвело, арестовали за антисоветскую агитацию. Меня же он, однако, не выдал. Где он сейчас, неизвестно. Жена с ребенком жила в Лиде, но в сорок втором году умерла.

Мальчишка сейчас уже подрос, восемнадцать лет, немецкий язык знает прилично, и я думаю, что он бы лучше справился с мелкими поручениями, чем любой старик.

– Так рекомендуйте его!

– Я хотел бы попросить вас, чтобы и вы сказали свое слово. Если надо, я могу представить вам Бара-новича, так его зовут.

– Хорошо. Я попрошу Габрнша, чтобы он оказал свое влияние в этом деле. А этого паренька привезите как-нибудь ко мне. Уже тогда, когда он немного освоится со своими обязанностями по работе.

– Слушаюсь, господин инженер! Разрешите откланяться.

– Одну минутку!

Эрлингер нажал кнопку и приказал вошедшему Тео пригласить к нему Херсмана. Когда тот появился в кабинете, штандартенфюрер сказал:

– Знакомить я вас не буду, вы друг друга уже знаете. Прошу вас, господин Жимерский, если меня не будет, по всем вопросам обращаться к господину майору. Подчеркиваю – по всем без исключения! А если я вам срочно буду нужен, можете вызвать меня так же, как это вы сделали в этот раз. Я разрешаю вам также в случае острой необходимости прибыть прямо сюда и передать все, что вам надо будет передать, Тео или господину майору, если он будет здесь. Для входа сюда вам достаточно спросить инженера Эттингера. Итак, до встречи, и не забудьте, что вас должен посетить в ближайшие дни наш общий знакомый рабочий!

Когда Жимерский вышел, вежливо распрощавшись с эсэсовцами, Эрлингер протянул Херсману лежавшие на столе учетные карточки:

– Посмотрите, Вернер, может быть, вам придется с ними встречаться. Стешина я вызвал сюда, к нам. Если эти чертовы партизаны не клюнут на нашу приманку и мы не сумеем подставить им поезд, это должны сделать наши люди! А вот этого – Стешина – мы подадим как русского партизана, специально минировавшего колею для взрыва поезда с гражданским населением! И заметьте, Вернер, никто не сможет опровергнуть его показаний, ведь он действительно был в отряде, знает не только рядовых партизан, но и командиров!

– Что ж, это тонкая игра! Когда вы думаете проводить операцию?

– Если партизаны сами не вылезут на колею до 15 июня, то мы ликвидируем этот поезд, во всяком случае, тогда, когда Стешин будет уже у нас в руках. Вам придется поехать на станцию и еще раз проработать все возможные варианты с Габришем. Завтра свяжитесь с Фрайвальдом, обговорите с ним вопросы взаимодействия на случай, если партизаны выйдут на колею и мы подсунем им поезд. Но только не делайте ничего такого, что бы могло насторожить их. Лучше потом организовать преследование, тем более что я надеюсь получить от Никитенко сведения о партизанских базах. Через день можете выезжать на станцию.

Эрлингер попрощался с Херсманом и выехал в Минск докладывать Хайлеру, что операция «Остайн-затц» вступила в заключительную стадию.

…В толстой тетради с коленкоровым переплетом появилась запись:

«25.V.44. Акция «Остайнзатц» вступает в завершающую стадию. Если до 15 июня бандиты не попадут в нашу западню, мне придется пожертвовать одним из своих людей. Но что может значить его жизнь в сравнении с интересами рейха? В сравнении с тем, что тысячи наших солдат отдают свои жизни на фронте?

Обстановка благоприятствует нам в подготовке и проведении этой акции: русские, видимо, выдохлись и не предпринимают никаких активных действий на нашем участке фронта…»

ОПЕРЕДИТЬ ВРАГА!

Прежде чем выехать на станцию Скрибовцы, Жимерский зашел в офицерское казино. Здесь, как всегда, было шумно. Крепко подвыпившие офицеры вермахта громко разглагольствовали о своих победах на фронте, а те, кто был потрезвее и поумнее, вполголоса обсуждали вопрос, как бы подольше остаться в тылу и не угодить на передовую. Жимерский приобрел две бутылки «Корна» и, возвратившись на станцию, на следующий вечер пригласил к себе в гости Габриша. Когда гость осушил наполовину бутылку «Корна», он начал жаловаться на тяжелую жизнь.

– Приезжают паркетные шаркуны из Минска, командуют, а ты выполняй их приказы, – ворчал Габ-риш. – Если будет успех, они его припишут себе, а если неудача, виноват будет шарфюрер. Ясно, разве может быть виноват штурмбанфюрер, если есть под рукой шарфюрер!

– О каком это штурмбанфюрере вы говорите, Алоиз? Что-то я не видел здесь такого?

– Вы, Густав, видели саперного майора, а это одно и то же. Неужели вы его никогда не встречали в Лиде, куда, как мне хорошо известно, вы наезжаете немножко чаще, чем этого требуют ваши путейские дела? – Габриш рассмеялся и рухнул в кресло со стаканом в руке.

– Могу вам ответить тем же, Алоиз! Уж если вам известно, что я посещаю одну квартиру в Лиде, то зачем же вы морочили мне голову с документами, которые я находил в кондукторском резерве?

– Ну, вы же знаете, что это был не мой секрет. И до вчерашнего дня я не был уверен, что вы посвящены в готовящуюся операцию. А теперь другое дело. Херсман мне передал приказ штандартенфюрера, чтобы я работал в контакте с вами. Но это означает, как мне кажется, что и вы должны работать в контакте со мной!

– Конечно, конечно, Алоиз! Не кажется ли вам, однако, что те, кто наверху, уж очень туго затягивают узел? – Жимерский бросил эту фразу в надежде на то, что Габриш начнет критиковать начальство и раскроет некоторые детали операции, которая хозяину дома не была известна. И он не ошибся.

– Туго затягивают узел, говорите вы? – живо откликнулся шарфюрер. – Да по мне, так там не узел, а перепутанный клубок! Ждать, пока партизаны поставят мины для подрыва военного эшелона, и пустить на эти мины поезд с гражданскими! Да этого можно ждать месяцами! Уж вам, Густав, хорошо известно, что на нашем участке партизаны перестали шалить, то ли сами ушли, то ли их после этого дела в Песках угнали далеко от линии! А ведь мы им открыли специальный участок, почти сняли там охрану. Каждый вечер мы задерживаем на ночь поезд с цивильными в надежде, что партизаны выйдут ночью на этот участок и заминируют его! Мы подсовываем им расписание, где утром со станции отправляется эшелон с боеприпасами или техникой, а их нет и нет!

– Простите, Алоиз, но ведь я не слепой и вижу, что утром первыми со станции уходят воинские поезда, а этот цивильный поезд идет уже днем. Значит, расписание, которое вы подсунули, как вы считаете, партизанам, отвечает действительности?

– Боже мой! Конечно, отвечает, в этом-то и заключается вся «мудрость» высшего начальства! Но если ночью партизаны выйдут на линию и заминируют ее, а мы позволим им это сделать, то утром первым пойдет гражданский состав!

Чтобы скрыть свое волнение, Жимерский встал с дивана, подошел к столу и наполнил свой стакан легким вином. Вернувшись на диван и думая о том, что разгадка странного поведения гестаповцев и путевой охраны, над которой и он и Киселев немало поломали головы, теперь у него в кармане, он спросил шарфю-рера:

– И что же вам не нравится в этом плане?

– Да то, что так можно ждать бесконечно. А по мне, уж если кому-то в верхах понадобилось пустить под откос поезд с этими белорусами, литовцами и прочими представителями низшей расы, то мы сами можем это сделать не хуже партизан. И ожидать не надо!

– Может быть, вы и правы, Алоиз, – протянул Жимерский, думая в то же время, зачем немцам надо уничтожать поезд с гражданским населением, да еще руками партизан.

– Конечно, прав! Мне кажется, что и штандартенфюрер, а он человек дела, а не паркетный шаркун, пришел уже к тому же выводу. Чем ждать, лучше сделать это самим, а на партизан свалить будет не так уж трудно!

– Тебе об этом сказал саперный майор, или это твои предположения?

– Я сам так думаю! А штурмбанфюрер, запомни, Густав, штурмбанфюрер, а не саперный майор, подсунул мне новое дельце, черт бы его побрал!

– Штурмбанфюрера?

– Нет, дело! Да и штурмбанфюрера тоже! – Габ-риш уже основательно нализался. Бутылка «Корна» была пуста, и он налил себе стакан «Рейнвейна». – Он делает из меня няньку для каких-то идиотов-журналистов. И не только из наших добрых немецких газет, но и для недочеловеков из этого белорусского листка, который издается в Минске!

– Что ж, вы поедете в Минск, чтобы нянчить их?

– Как бы не так! Поехать в Минск было бы неплохо! Да только не я поеду к ним, а они приедут к нам! Кстати, один уже прибыл сегодня вечером, остальные приедут завтра и послезавтра.

– А для чего же?

– Кто-то в Минске решил показать прессе, как хорошо работают для рейха белорусы, если им не помешают в этом партизаны. Ведь ты же сам, Густав, видишь: стоило отогнать от линии партизан, и все население очень лояльно работает с нами, нет ни саботажа, ни диверсий! Вот об этом и будут писать корреспонденты, которым я должен показать весь участок!

Посмотрев мутными глазами на стол и увидев, что все бутылки уже пусты, шарфюрер встал, нахлобучил фуражку:

– Спасибо, Густав, за угощение и прекрасный вечер. В разговоре с тобой время летит незаметно! Сейчас, однако, пора спать.

– Послушай, Алоиз, когда я могу зайти к тебе по вопросу оформления нового работника – это сын моего старого знакомого.

– Знаю, знаю, штурмбанфюрер передал мне просьбу штандартенфюрера! Приводи его ко мне послезавтра. А завтра я весь день буду заниматься с корреспондентом, который уже здесь. Я сам его представлю шефу.

Габриш ушел, а Густав Генрихович, убрав все со стола, начал записывать содержание беседы. Завтра он должен вложить донесение в тайник; для этого придется выехать с рабочими на участок.

Получив донесение Жимерского о встрече с «инженером Эттингером» и беседе с Габришем, Киселев немедленно передал его содержание в Центр. От себя он добавил, что оценку фактов и предложения он сообщит в Центр после личной встречи с «железнодорожником». Единственное, на чем настаивал Киселев, – допустить, чтобы Никитенко покинул расположение отряда и мог встретиться с «железнодорожником». Лучше держать этот канал связи, проходящий через Жимерского, под своим контролем, чем вынуждать агентуру Эрлингера искать другие пути связи с ним. Задержка Никитенко в карантине или его арест могли привести к тому, что гестапо начнет подозревать Жимерского, через которого проводилась выброска агентуры в расположение партизан.

Центр согласился с этим предложением Киселева и дал соответствующие указания. Начальник разведки отряда вызвал к себе Никитенко и поручил ему отправиться в дальнюю разведку, чтобы проверить график движения поездов на участке Мосты – Лида. Никитенко показали полученные через своих людей в Скри-бовцах расписание и сводку о прохождении грузов. Формулировка задания, данного Никитенко, не оставляла сомнений в том, что партизаны клюнули на гестаповскую приманку и сейчас ведут разведку перед проведением операции. Выбор Никитенко для такой разведки тоже не был случайным: он работал на этом пути, знает местность и ему будет легче выполнить задание.

Обо всем этом позаботился в Центре Тулин, который, не имея еще предложений Киселева, решил, что лучше пока в чем-то подыграть немцам, независимо от того, как будет решено действовать дальше.

Киселев встретился с Жимерским после того, как тот устроил на работу в аппарат заместителя начальника станции Барановича. Оформление прошло без осложнений: видимо, слово Эрлингера сыграло свою роль. Выслушав рассказ инженера о его встрече в Лиде и разговоре с Габришем и сделав для себя пометки, Киселев спросил его мнение относительно замысла немцев.

– Мне кажется, что немцы собираются круто изменить свои планы, не дождавшись нападения партизан на линию железной дороги, – сказал Жимер-ский. – Именно с этим связан вызов Стешина из отряда, который я должен передать через Никитенко. Руководство в Минске, видимо, требует от местных властей ускорить проведение операции. Инженер Эт-тингер, по всей вероятности, решил провести эту провокацию собственными руками и в самое ближайшее время, не случайно он требует, чтобы Стешин был у него не позже 15 июня. Может быть, он хочет его руками осуществить диверсию, а потом свалить всю ответственность за взрыв поезда на партизан?

– Не исключен и такой вариант, – согласился Киселев. – Не понятно только, для чего надо в этом случае жертвовать своим заброшенным к партизанам агентом? Ведь можно использовать для этого любого подонка, сотрудничающего с немцами здесь!

– Да, в этом деле еще немало загадок, и я, откровенно говоря, не вижу, как мы можем помешать гестапо осуществить задуманное преступление.

– Один выход, как мне кажется, есть, Густав Ген-рихович. Мы можем упредить немцев!

– Самим взорвать поезд?!

– Нет, зачем же, ведь гестапо только этого и ждет! Нам надо…

– Простите, Николай Андреевич, что я перебиваю вас. Но судите сами, не в наших силах остановить гитлеровцев, если они захотят уничтожить поезд с гражданским населением, ведь все движение в их руках и они могут сделать это очень просто.

– А вы вспомните, Густав Генрихович, что этот простой способ предлагал начальству и Габриш. Однако его начальство почему-то избрало сложный, я бы сказал, окольный путь. Значит, взрыв поезда должен произойти в совершенно определенных условиях и так, чтобы в нем были замешаны партизаны. Мы их можем лишить такой возможности.

– И тогда они сделают это сами!

– Пожалуй, вы правы, но, несмотря на это, мы должны найти выход из этого положения. Я, кажется, его вижу, но боюсь, что после этого и вам, и всем нашим товарищам на станции придется уходить в лес. А жаль, ведь они так хорошо легализовались!

Так и не найдя единого решения, Киселев распрощался с Жимерским, предупредив его, что к нему в самое ближайшее время явится Никитенко.

– Все, что он вам передаст, вы так же точно сообщите инженеру Эттингеру. Если он будет передавать точные координаты расположения отряда, вы не доводите их до Эрлингера. Скажите ему, что отряд не имеет постоянной базы и что Никитенко должен встретиться с группой партизан уже за Неманом после того, как выполнит свое задание… Все остальное – максимально точно, поймите, что это может быть и проверкой вас со стороны немцев.

В тот же вечер Никонов, с которым Киселев теперь остался на болотном островке вдвоем, передал в отряд для передачи в Центр большую радиограмму – план срыва фашистской провокации.

«ПОРА НАЧИНАТЬ!»

Жизнь на станции Скрибовцы в последнее время складывалась для оккупантов на редкость спокойно. Габриш не преувеличивал, когда говорил Жимерско-му, что он остался без работы: ни в поселке, ни на станции давно уже не было ни фактов саботажа, ни попыток совершить диверсию. На линии тоже было все спокойно, и служба движения уже разрабатывала новый график прохождения грузов по участку, максимально насыщенный. Правда, транспортные органы гестапо все еще не давали разрешения на пропуск эшелонов в ночное время.

Ремонтные работы на путях были почти закончены. Только в одном месте, на запад от станции Скрибовцы, недалеко от западной границы участка, на котором обходчиком работал Пролыгин, все еще велись работы по подбивке балласта. Охрану там несли полицаи, и только ночью выделялись два патрульных солдата, которые, прошагав по путям километра три туда и обратно, заваливались спать в будке путевого обходчика.

Вначале эти визиты патрульных насторожили разведчика, но уже через неделю отношения с ними наладились. Миша варил для них картошку, они наливали ему несколько глотков шнапса, которым они обычно заправлялись перед тем, как выйти на линию, и допивали его, когда ложились спать, возвратившись после обхода колеи. Утром они снова шли на запад, встречались с патрульными, которые шли к ним навстречу с соседнего участка, возвращались в будку обходчика, откуда звонили на станцию по телефону, и уже уходили совсем, до следующего вечера.

Эти посещения не помешали Пролыгину заминировать путь около будки. Достаточно было снять небольшой слой балласта, вставить запал, и поезд мог взлететь на воздух. В самой будке тоже был изрядный запас взрывчатки, доставленный мелкими партиями с помощью Жимерского в ящиках с инструментами, а один раз прямо в канистре, в которой обычно обходчикам возили керосин для их фонарей. Пролыгин почти на глазах у немцев сумел заминировать и неохраняемый переезд, на котором он сам восстановил шлагбаум. Заряды были размещены на дороге, в том месте, где перед шлагбаумом останавливался транспорт, а контакт замыкался тогда, когда начинал подниматься один из шлагбаумов. Проводка от заряда к выключателю на шлагбауме была тщательно замаскирована. Для того чтобы система сработала, достаточно было включить в сеть батарейку, которую Миша хранил дома. Мастер-немец не мог нахвалиться работой старательного обходчика, который привел в полный порядок все сооружения и знаки на порученном ему участке.

Кашин старательно налаживал систему водоснабжения станции, а вместе с тем подобрал места, куда бы можно было заложить магнитные мины, доставленные ему недавно из леса. Работал он старательно,– и его начальник неоднократно выражал удовлетворение его старанием в разговоре с Жимерским, который рекомендовал ему такого работника.

Баранович обслуживал своего шефа, лейтенанта Шорна, переводя его приказы и распоряжения путейцам и движенцам, не знавшим немецкого языка. Пожилой, призванный из резерва лейтенат очень дорожил своим местом в глубоком тылу, педантично выполнял свои обязанности, но боялся партизанской пули и поэтому предпочитал отсиживаться на станции. В связи с этим документы коменданту станции Лида часто возил Баранович. Поездки эти устраивали разведчика, и он внимательно изучил весь маршрут. Шутя он говорил Жимерскому, что его беспокоит только возможность взлететь на воздух на партизанской мине, так как ездил он всегда в воинских поездах с бригадой кондукторов или охраной эшелонов.

Бывая на станции Лида, Баранович узнавал много интересного о движении поездов в других направлениях, особенно в район Украины, засекал номера воинских частей, проходивших через эту станцию, количество эшелонов и даже характер грузов. Все это передавалось через тайник Киселеву и от него поступало в Центр.

Центр был доволен работой группы Киселева, ведущей разведку участка Мосты – Лида. Парадоксально, но факт, что в это же время удовольствие ходом событий выражал и главный противник Киселева, штандартенфюрер Эрлингер.

Прибыв в Лиду по вызову Жимерского и получив от него отчет о встрече с Никитенко, Эрлингер не мог скрыть своей радости. Еще бы, рассказ Никитенко о характере полученного им задания свидетельствовал о том, что партизаны проглотили «приманку» и сейчас собираются начать «рельсовую войну» именно на том участке, который выбрал для них он, Эрлингер. Не зря он выжидал и не стремился форсировать события.

– Видите, Вернер, – говорил он Херсману, которого пригласил разделить с ним обед, – к чему приводит тщательная разработка всех деталей операции? Мы вынуждаем противника поступать так, как нам это нужно. Я уверен, что в ближайшие дни партизаны появятся в районе станции и нанесут удар именно в том месте, где мы его ожидаем!

– Не кажется ли вам, штандартенфюрер, что в сложившейся ситуации вызов второго агента из отряда уже не является необходимым?

– Возможно, это и так. Даже скорее всего так. И я бы, конечно, отменил его, если бы знал, с какими данными придет к нам этот Никитенко. «Айзенбаннер» был не вправе сам принимать какое-либо решение, да он и не мог его принять, так как не посвящен в эту разработку. Но ничего, Стешина можно будет использовать в качестве живого, захваченного нами партизана, если у нас не будет других.

– Зная упрямство этих бандитов, я позволю себе смелость высказать сомнение в том, что нам удастся захватить кого-либо живьем. А если таковые и окажутся, то они вряд ли будут нужными для нас свидетелями.

– Разгром отряда и захват партизан будут зависеть от того, насколько четко мы подготовимся к встрече с ними. И в этом деле нам может оказать помощь тот же Стешин. Ведь ему уже будет известно, куда направляется отряд и вероятные пути отхода. Все это мы с вами, Вернер, проработаем еще раз вместе с Фрайвальдом, которого я пригласил вечерком зайти сюда ко мне. Без него не обойтись, так как нам придется привлекать к операции все силы местного гестапо. – Говоря это, Эрлингер невольно поморщился, так как ему пришлось кривить душой. На участии в операции Фрайвальда настаивал группенфюрер Хайлер, считавший, что его родственник тоже должен получить от того пирога, который он надеялся иметь в результате успешного проведения операции.