Текст книги "Конец операции «Остайнзатц»"

Автор книги: Георгий Савин

Соавторы: Геннадий Меркурьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Я думаю, следует информировать и Минск о готовящейся немцами операции, товарищ генерал.

– Нам почти нечего им сообщить. Хотя проинформируйте их, что их данные подтверждаются из других источников, и попросите углубить работу в этом направлении. И последнее – сообщите белорусским товарищам, чтобы они держали под тщательным наблюдением всех тех, кто был указан в списке «железнодорожника». Возможно, им дана безличная связь – через тайники или через посредников в деревнях, где часто бывают партизаны и редко заглядывают немцы. И даже если они сейчас без связи, то не исключена возможность, что Эрлингер уже теперь, таким образом, оставляет у нас свои «консервы». Трогать сейчас этих людей не надо, но наблюдение за ними должно быть строжайшее.

– Слушаюсь, товарищ генерал!

Тулин вышел из кабинета и прошел к себе составлять шифровку Киселеву.

«ЗАКРЕПЛЯЙТЕСЬ НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ, НО ПОКА НИКАКИХ ДИВЕРСИЙ!»

Такой весенней грозы разведчики никогда не видели. Могучие стрелы молний, метавшихся по ночному небу, ударяли в землю с таким остервенением, а раскаты грома были такой силы, что казалось, землянка не выдержит напора стихии, но все обошлось благополучно, хотя все бойцы промокли буквально до нитки. Только когда солнце поднялось над лесом, Никонов принял из штаба партизанского отряда радиограмму Центра.

Киселев решил, что на работу в Скрибовцах устроятся четверо, а он и радист останутся в лесу. Такая расстановка сил давала большую выгоду с точки зрения ведения разведки. Четыре человека контролировали почти весь участок на линии Лида – Мосты. Киселев же оставался в лесу и не был связан никакой работой по «прикрытию». Он мог в любое время выйти на встречу с Жимерским, который, контактируя с разведчиками Киселева, получал от них донесения с результатами наблюдений. Имея же радиста в лесу, Киселев всегда мог связаться со штабом партизан по своей рации, передав через них данные в Центр, и тем же путем получить указания из Москвы.

Было еще одно немаловажное обстоятельство, которое нельзя было не учитывать. Кончались продукты питания, и Киселев по собственному опыту знал, что надежда на «авось», на «подножный корм» нередко приводила к срыву всей операции.

Действительно, представьте себе положение разведчика, находящегося в фашистском тылу без «железных» документов, вынужденного избегать лишних встреч с представителями гитлеровской администрации, военными и жандармскими патрулями, полицаями. Для него нет возможности зайти пообедать в столовую, ресторан или любую харчевню, которые были открыты на оккупированной территории в порядке поощрения захватчиками частной инициативы.

Часто можно было попасть в облаву или нарваться на очередную проверку документов.

К тому же все эти заведения были рассчитаны на самих оккупантов или лиц, сотрудничавших с ними. Цены там были весьма высоки, и даже разведчик, имевший надежные документы, должен был всегда тщательно продумать ответ на возможный вопрос: откуда у него появились солидные суммы оккупационных денег или рейхсмарок, дающие возможность посещать подобные заведения.

Разведчик мог купить себе продукты и на рынке, но там, как правило, процветала меновая торговля. Мало того, рынки находились под особо пристальным вниманием местной полиции, и появление здесь одного или двух неизвестных не прошло бы мимо внимания осведомителей гестапо.

Решение Центра весьма просто разрешало проблему питания. Работая на железной дороге и имея подлинные документы, разведчики могли теперь без страха появиться на базаре, обеспечив продуктами не только себя, но и тех, кто остался на болотном островке.

В тот же день капитан послал на связь с Жимерским Мишу Пролыгина. Тот встретился с начальником службы пути на одном из участков железной дороги, где велись ремонтные работы, и вместе с ним проехал на станцию. Жимерский поместил его в казарму, где жили рабочие-ремонтники, а сам занялся оформлением документов. По его представлению Габриш подписал кеннкарту и пропуск на линию Мосты – Лида новому рабочему.

С этими документами и письмом начальника службы пути Густава Жимерского Пролыгин приехал в Лиду и был оформлен на должность путевого обходчика на станции Скрибовцы. В участок Михаила входили семафор и выходная стрелка на самой станции, а также пять километров пути в сторону Поречан. В одном месте его участка через железнодорожную колею имелся неохраняемый переезд, на котором оставалась старая будка переездного сторожа. В ней в непогоду иногда задерживались солдаты, патрулирующие -путь.

С «разрешения» господина Густава Жимерского новый обходчик поселился в этой будке и стал приводить ее в порядок. Солдаты, заглядывавшие к нему, не догадывались, что Михаил, расчищая заброшенный погреб, обивая трухлявые бревенчатые стены будки фанерой, оборудовал несколько тайников, в которых можно было замаскировать и хранить взрывчатку и запалы.

Обходя свой участок, Пролыгин наметил наиболее благоприятные места для будущих возможных диверсий и стал составлять график прохождения по линии поездов на запад и на восток. На мысль о необходимости составления такого графика его навело рассуждение его предшественника – старика-обходчика, который решил оставить работу, как он говорил, «от старости» и уйти в деревню. Старик, видимо, учитывал приближение фронта и решил сменить место жительства, дабы потом вернувшиеся советские власти не взыскали с него за службу у фашистов. Мысль о том, что «красные» будут спрашивать с тех, кто сотрудничал с врагом, неоднократно звучала в рассуждениях старичка, когда он беседовал с Пролыгиным, передавая ему участок и немудреное имущество путевого обходчика.

Рассуждая о режиме работы на участке, старик сказал Мише, что раньше движение по участку было более оживленным, а в последние дни «захирело». «Немец стал ремонтировать участок, – рассуждал старик, – а это значит, что он придает ему важное значение».

Михаил решил записывать все проходящие поезда ежедневно, чтобы потом проанализировать, как изо дня в день изменяется грузопоток и количество эшелонов, проходящих по участку.

После того как Пролыгин побывал в Лиде, был окончательно оформлен на работу и приступил к ней на своем участке пути, «железнодорожник» на очередной встрече с Киселевым предложил устроить на работу на станции еще двух человек. Нужны были слесарь-водопроводчик и разнорабочий на ремонтные работы на путях. Капитан решил направить на место слесаря-водопроводчика Анатолия Кашина. Оформление на эту должность было связано с проверкой, а Кашин уже имел на руках подписанные Габришем документы, – это для него заказывал Киселев первую кенн-карту и пропуск у «железнодорожника». Работа слесарем-водопроводчиком на станции давала возможность подготовки диверсии по выводу в нужный момент системы водоснабжения, и Киселев придавал этому большое значение. Кроме того, уже начав работать на станции, Кашин получал вызовы и наряды на работу в казарме полевой жандармерии, в домах, где жили немецкие офицеры и гражданская фашистская администрация, и смог прекрасно изучить дислокацию всех оккупационных учреждений и квартир оккупантов.

На место рабочего-ремонтника был устроен спокойный, медлительный сибиряк Аркадий Зарубин. У него была изготовленная Центром справка оккупационных властей генерал-губернаторства о том, что он освобожден от работ в генерал-губернаторстве в связи с травмой, полученной во время работы в каменоломне, и ему разрешается возвращение к месту его постоянного жительства. По легенде, Зарубин попал в обвал, был тяжело контужен и хотел бы вернуться под Минск, где у него имеются родственники, но там сейчас военное положение, и он вынужден искать работу, чтобы как-то прокормиться Природная замкнутость, молчаливость помогала Зарубину избегать ненужных расспросов других рабочих в ремонтной бригаде, ссылаясь на последствия контузии, которые затрудняют ему речь. Бригадиру, который, будучи осведомителем гестапо, пытался вытянуть Аркадия на «откровенный» разговор, он после первой же недельной получки выставил бутылку самогона и тем самым расположил его к себе, тем более что бригадир видел, что инженер Густав Жи-мерский на разводе рабочих нередко сам определял для Зарубина участок работы и даже снисходил до разговора с ним, А уж кому не было известно, что инженер Густав и шеф гестапо Алоиз Габриш просто закадычные друзья, несмотря на разницу в возрасте. Всем рабочим и служащим станции было известно, что Габриш любил зайти к инженеру Густаву и послушать, как тот на стареньком пианино исполняет популярные произведения Вагнера и других великих немецких композиторов.

Первые же донесения Пролыгина, Кашина и Зарубина, полученные Киселевым от инженера через тайник, оборудованный в районе, где шли ремонтные работы на самой опушке леса, говорили о том, что их устройство на работу прошло успешно.

Жимерский днем, прогуливаясь по опушке, спокойно, почти на виду у солдат охраны или полицаев, которые боялись нарушить одиночество «немецкого инженера», вкладывал донесения в тайник, а в сумерках, когда работы на пути заканчивались, к тайнику подходил Гриша Баранович и изымал материал для доставки Киселеву.

Второе вложение в тайник, сделанное Жимерским, дало Киселеву много материалов для анализа. Пролы-гин сообщал график прохождения поездов, движение шло в основном в светлое время суток. Десятидневные наблюдения показали, что интенсивность движения нарастает – немцы перебрасывают из Прибалтики военную технику и живую силу, идут эшелоны с боеприпасами и горючим. Все это движется к Лиде, а куда дальше – неизвестно. В западном направлении идут главным образом эшелоны с гражданским грузом – фашисты продолжают вывозить награбленное в свой рейх. В сумерки проходят только два-три комбинированных грузопассажирских поезда. На ночь движение замирает. Киселев не мог не согласиться с выводом Михаила, что немцы, не имея возможности полностью обеспечить охраной железнодорожную колею, предпочитают пропускать эшелоны днем, когда меньше возможность проведения диверсионных операций со стороны партизан и больше возможность обнаружения заминированного участка, а путевые обходчики и патрули не могут не обнаружить свежие следы подложенной под рельсы или шпалы мины. Михаил также высказывал предположение, что в ночное время эшелоны скапливаются на узловых станциях Лида и Мосты, где имеется определенная противовоздушная оборона и немцы могут не так опасаться налета советских самолетов. В заключение Пролыгин просил начать к нему постепенную доставку взрывчатки, для хранения которой он оборудовал тайники.

Кашин сообщал, что занимается работой по ремонту системы водоснабжения станции под руководством инженера-немца. В ближайшее время по требованию немцев станция должна быть способной одновременно обеспечивать заправку водой шести паровозов и трех эшелонов или пассажирских поездов. Видимо, намечается дальнейшее расширение пропускной способности станции. Из бесед с коллегами по работе и со служащими на станции Кашину стало известно, что главным контролером всей работы по увеличению пропускной способности участка является, инженер Эттингер, который был на станции и снова должен скоро прибыть сюда.

Зарубин в краткой записке сообщал, что работает на участке пути между Скрибовцами и Поречанами. Немцы выгоняют туда рабочих якобы для того, чтобы подбивать балласт под шпалы, выравнивать путь, но на самом деле делать там нечего – путь нормальный, никаких отклонений от нормы нет, и бригада бездельничает. Полицаи и бригадир видят это, но никого не подгоняют. Аркадий делал вывод, что работы на этом участке ведутся для маскировки, но ради чего – этого он сообщить не мог, так как не мог дать никакого объяснения такому поведению и бригадира и полицаев.

Сам Жимерский сообщил Киселеву, что у него имеется вакансия для человека, владеющего хотя бы слабо немецким языком. Заместителю начальника станции по снабжению, офицеру-интенданту, нужен смышленый переводчик-порученец, который не только мог бы вместе с ним бывать в Лиде и в Мостах и вести там переговоры с белорусами и русскими, работающими в снабженческих организациях Управления железной дороги, но которому можно было бы поручить и выполнение небольших хозяйственных заданий. «Железнодорожник» указывал, что если Киселев решится сам занять этот пост, то он может порекомендовать его как своего старого знакомого. Легенду для такого случая Жимерский предлагал разработать самому Киселеву.

Зашифровав главное, что содержалось в сообщениях разведчиков, и передав шифровку Никонову, Киселев задумался над последним предложением Жимерского. Очень уж было заманчиво работать под такой удобной крышей – переводчик-снабженец! Это и связи в различных немецких штабных и административных органах, и определенная информация о работе и пропускной способности участка железной дороги, и возможность свободного перемещения на оккупированной врагом земле.

С другой стороны, предложение не могло не насторожить Киселева, тем более что Никонов, которому Жимерский почему-то пришелся не по душе, вдруг заявил:

– А если он, товарищ капитан, все же двойник!

Тогда эта должность вроде крючка, чтобы вытащить вас из леса!

– А как ты в таком случае объясняешь, что наши ребята успешно работают?

– Ну, это просто! Жимерский мог их устроить с ведома гестапо, и все их действия контролируются со стороны, а сейчас очередь пришла и за вами.

– Логично, но ведь Жимерский передал нам список агентов, заброшенных в партизанские отряды, как ты это объясняешь?

– Тоже очень просто. Немцы могут пожертвовать несколькими малоценными агентами, чтобы дать нам мат в два хода. Мы для них крупная рыба!

Слова Никонова звучали убедительно. На какой-то миг в голове Киселева возникла тревожная мысль, но он ее отбросил. Никонов мог сомневаться в Жимерском, но у Киселева не было такого права. Киселев знал то, что не известно было Никонову о прежнем сотрудничестве Жимерского с советской разведкой.

Еще в 1940 году Киселев, знакомясь с делом Жимерского, обратил внимание на тяжелую жизнь этого человека. Работавший в панской Польше, инженер вынужден был скрывать, что его единственный сын погиб, сражаясь в Испании против фашистов в составе Интернациональной бригады. Сын был коммунистом, и беседы с ним открыли инженеру Густаву Жимерскому, который всегда старался держаться подальше от «политики», глаза на то, как устроен мир и кому в этом мире принадлежит будущее.

Даже жена Густава Генриховича не знала, что ее сын-коммунист погиб в борьбе с фашизмом. Для нее, как и для всех их знакомых, сын Казимир якобы погиб на лесоразработках в Канаде, куда он уехал на заработки. Густав Жимерский, давший себе клятву изо всех своих сил и возможностей помогать тем, кто был в одних рядах с его Казиком в Испании и кто принес ему последнюю, предсмертную записку от сына, знал, что он до конца дней своих будет бороться с фашизмом.

Сотрудничество Жимерского с советскими чекистами началось в 1938 году, когда фашистская разведка начала присматриваться к нему как к немцу, которого можно было использовать в своих целях.

Он сообщил об этом друзьям своего погибшего сына, которые изредка навещали его, стараясь хотя бы морально поддержать старого инженера. По их совету он стал сотрудничать с фашистами, сообщая все, что ему становилось известно, чекистам.

Киселев хорошо знал, что благодаря Жимерскому удалось ликвидировать в Гродно фашистскую диверсионную группу «Блохи». Да и то, что стало сейчас известно о деятельности Жимерского в первые месяцы оккупации Гродно, говорило только в его пользу. После всего этого Киселев не мог подвергать сомнению честность старика инженера.

– Если мы будем подвергать все сомнению, – ответил Киселев Никонову, – не имея– на то достаточных оснований, мы можем зайти так далеко, что из-за «сверхбдительности» поставим под угрозу выполнение задания.

Киселев дописал радиограмму, Никонов передал ее в отряд, а оттуда она ушла в Центр.

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ИЗ БЕРЛИНА

Из узкого переулка на Ленинградский проспект выскочила юркая «эмка» и, обгоняя грузовые машины, устремилась по направлению к стадиону «Динамо». Тулин приоткрыл окно, и в машину ворвался свежий теплый ветер. Утро в тот день выдалось ярким и солнечным.

Хотя фронт был далеко, Москва была по-военному строгая. То и дело попадались противотанковые надолбы, в нижних этажах домов отчетливо просматривались амбразуры огневых точек, немые свидетельства сурового сорок первого года, когда враг рвался к столице. На фасадах зданий алели транспаранты с призывами: «Все для фронта, все для победы!», «Наше дело правое, мы победим!». В район Белорусского вокзала шла колонна санитарных военных машин. На переходах толпились люди, все спешили по делам. Днем и ночью Москва без устали работала для победы.

Бессменную вахту несли и советские чекисты. Захватив по пути представителя Белорусского штаба партизанского движения Сосновского, машина через десять минут прибыла на площадь Дзержинского. Когда Тулин и Сосновский, поздоровавшись, вошли в кабинет начальника управления, тот молча протянул подполковнику тонкий отпечатанный лист бумаги. В глаза бросились слова: «Из Берлина. Срочно. Строго секретно».

Центр и Белорусский штаб партизанского движения понимали, что ни группа Киселева, ни белорусское подполье не в силах обеспечить глубокую оперативную разработку линии «Эрлингер – Хайлер – Гиммлер». В связи с этим в работу было включено управление, ведущее разведку в глубоком фашистском тылу, в центральном административном и партийном аппарате гитлеровской Германии. Именно оттуда было получено подтверждение того, что после совещания высших эсэсовских чинов в Познани Гиммлер дал специальное задание Хайлеру, переписка по которому идет через личную канцелярию рейхсфюрера СС. Кроме того, сообщалось, что Гиммлер просил начальника VI Управления РСХА Шелленберга подобрать ему комиссию из четырех-пяти надежных лиц не немецкого происхождения, которых можно было бы использовать для «констатации перед лицом общественного мнения мира новых фактов зверств большевиков». Шелленберг передал это задание одному из работников своего аппарата, которому предложил обдумать возможные кандидатуры.

– Все эти данные, взятые вместе, – сказал генерал, открывая совещание, – убедительно свидетельствуют о том, что капитану Киселеву «посчастливилось» выйти на след весьма серьезной операции эсэсовцев в Белоруссии, проведение которой намечено буквально на самое ближайшее время. Ясно также и то, что Эрлингер должен быть во время проведения операции не в Минске, а где-то поблизости от места акции – в Лиде, Мостах, а может быть, и в самих Скрибовцах.

Поэтому минским товарищам, – обратился начальник управления к Сосновскому, – надо через имеющиеся у них возможности организовать самое тщательное наблюдение за штандартенфюрером и информировать нас немедленно о его выезде из Минска.

– Задача эта нелегкая, товарищ генерал, – ответил Сосновский, – ибо Эрлингер, в отличие от других гитлеровских чинов, как сообщили наши люди из Минска, старается держаться в тени, почти не носит формы и разъезжает без сопровождения охраны. В связи с этим Белорусский штаб партизанского движения выдвигает встречное предложение – захватить или уничтожить Эрлингера на одной из его явочных квартир на территории Белоруссии.

– Сообщение «железнодорожника» о явочной квартире штандартенфюрера на Замковой в Лиде, где ему пришлось побывать два раза, открывает определенные возможности для реализации такого замысла, – поддержал Сосновского подполковник Тулин. – Захват или ликвидация Эрлингера на квартире в Лиде сразу поможет нам решить две задачи. Первое – парализовать на какое-то время работу агентурной сети немцев, так как все данные говорят о том, что штандартенфюрер держит всю сеть в собственных руках, во всяком случае, всю наиболее ценную агентуру. Хайлер не имеет прямого отношения к работе с этой агентурой, а чинам, стоящим ниже его на служебной лестнице, Эрлингер не дает доступа к личным делам и картотеке на агентуру. Ясно, что он хранит ее где-то у себя, и пока его преемник разберется в ней, агентура, потеряв связь, будет парализована. Второе – Эрлингер не последняя пешка в подготовке специальной операции. Видимо, все главные нити находятся в его руках, а тот же Хайлер осуществляет лишь общее руководство. Вывод штандартенфюрера из игры надолго приостановит, если не сорвет, выполнение этой акции. Видимо, игра стоит свеч, и нам следует принять предложение минских товарищей.

– Вы с товарищем Сосновский не учитываете того, что подготовка такой операции потребует много времени, – возразил генерал. – Ведь после уничтожения Кубе в Минске фашисты стали значительно осторожнее. Пока мы готовим операцию против Эрлингера, противник может успеть провести свою операцию, сорвать которую сейчас наша главная задача. В Минске такую операцию нам сейчас не провести, а ожидать его в Лиде, Гродно или Новогрудке у квартир, которые нам известны, можно до бесконечности. А как вы сумеете законспирировать в этих трех местах сразу три группы захвата? Чем вы их прикроете, как они могут появиться там? И наконец, где мы возьмем столько людей?

– Мы можем ждать его только в одном месте, скажем в Лиде, – продолжал настаивать на своем Тулин. – Нам следует только получить через Киселева с помощью «железнодорожника» подробное описание явочной квартиры, количество охраны, пароль, который Эрлингер давал инженеру для входа в дом. Затем мы устанавливаем наблюдение силами наших людей в Лиде и, когда Эрлингер появляется там, совершаем налет.

– Гладко было на бумаге, – ответил генерал. – Помните такую поговорку? А что, если пароль был только разовым? Или он был дан только «железнодорожнику»? Тогда после налета на квартиру, независимо от того, каков будет результат, нам придется выводить «железнодорожника», а вместе с ним и ребят Киселева из Скрибовцев. Мы потеряем сразу все возможности для наблюдения не только за этим участком пути, но и за ходом развертывания операции, которую готовят гитлеровцы. Можем ли мы пойти на такой риск, зная, что акция, которую собираются проводить Хайлер и Эрлингер, находится под контролем самого Гиммлера? Я думаю, не можем. Во всяком случае, не можем до тех пор, пока нам не станет известен характер акции и мы не примем мер к тому, чтобы сорвать ее проведение.

Подумайте над тем, – подводя итоги совещания, сказал генерал, обращаясь к своим собеседникам, – как нам решить обе эти задачи, и прикиньте все наши возможности. А когда у вас будет четкий план проведения операции против Эрлингера, исключающий срыв работы группы Киселева, доложите его мне.

Во второй половине дня Тулин подготовил соответствующие предложения и уже собирался докладывать свои соображения по плану операции, когда его вызвал к себе генерал, только что получивший сообщение от Киселева.

Радиограмма капитана заставила генерала задуматься. С одной стороны, предложение было весьма заманчивым. Работа в аппарате заместителя начальника станции означала, что Киселев рано или поздно будет иметь в своих руках документы, относящиеся ко всем военным перевозкам на этом участке дороги. Но с другой стороны, оказавшись на этом месте работы в полной зависимости от своего шефа, Киселев практически терял возможность руководить работой группы. Естественно, что первое время немцы должны были внимательно приглядываться к новому работнику. Значит, все встречи даже с теми членами его группы, которые находились в Скрибовцах, пришлось бы на время отменить, связь с радистом также исключалась. Нет, на это нельзя было идти, хотя прикрытие, которое предлагал Киселеву Жимерский, в будущем сулило очень многое. Не сделав еще окончательного вывода по радиограмме Киселева, генерал тем не менее склонялся к тому, чтобы отвергнуть его предложение.

Ознакомив вошедшего к нему в кабинет Тулина с текстом и не высказывая своих соображений, начальник управления предложил ему изложить мнение по сути дела. Рассуждения Тулина в общем и целом совпадали с мнением самого генерала, и тот согласился с ними. Тем более, что Тулин не только отверг предложение Киселева самому оформиться на работу на станции, но и подыскал замену из числа участников его же группы. Он рекомендовал направить на это место Гришу Барановича. Баранович знал не только немецкий язык; он окончил три курса факультета иностранных языков педвуза, а белорусский язык для него был родным. Он молод, его легко выдать за дальнего родственника Жимерского, а внешний вид позволяет срезать года два-три с его возраста и таким образом избежать лишних расспросов и проверок о его пребывании и работе на оккупированной территории. Генерал одобрил предложение Тулина и попросил его тотчас же подготовить радиограмму Киселеву.

– Я не случайно просил вас захватить расписание связи с Киселевым, – продолжал он разговор. – Как мы договаривались с ним перед вылетом, он, даже если радиуса его рации не будет хватать для передачи в Центр радиограмм, будет слушать на своем приемнике передатчик Центра в фиксированное время и сможет получать наши указания непосредственно, а не через рацию отряда. Сложность только в том, что он не может подтвердить прием радиограммы, мы не услышим его. Поэтому ту же радиограмму продублируйте в сеанс и на волнах рации партизанского отряда. Они ее примут и передадут Киселеву, даже если он услышит нас сам. Во всяком случае, если он услышит нас напрямую, то мы выиграем во времени почти сутки, а это для него сейчас много значит.

Подготовив текст с рекомендацией направить на работу переводчиком к военному помощнику начальника станции Барановича, Тулин возвратился к генералу, чтобы доложить ему свой план операции по налету на явочную квартиру Эрлингера в Лиде и захвату или уничтожению самого штандартенфюрера.

Начальник управления одобрил предложенный план, и поздно вечером в тыл врага были отправлены две радиограммы: одна – для подпольщиков в Лиде через Белорусский штаб партизанского движения, другая – Киселеву через рацию отряда. Киселеву предлагалось обсудить с Жимерским возможность посещения последним квартиры Эрлингера в Лиде. Главная цель посещения – разведка расположения комнат в доме, подходов к помещению самого Эрлингера, проверка системы паролей и, наконец, выяснение возможности посещения Эрлингера на этой квартире еще раз, но по инициативе начальника службы пути, когда тому понадобится «передать господину инженеру срочный материал». В сообщении указывалось, что задание по проникновению на явочную квартиру Эрлингера в Лиде является первоочередным, но выполнение его не должно идти в ущерб работе по уже ведущейся операции. Центр особо обращал внимание Киселева на естественность поведения Жимерского в ходе этой операции, тщательное продумывание каждого шага с тем, чтобы исключить малейшую возможность возникновения у немцев подозрения по его адресу.

Капитан Киселев и сам понимал, что любое подозрение немцев против Жимерского может обернуться провалом всей группы разведчиков, которые устроились на работу по его рекомендации. Он лично встретился с ним, чтобы обсудить пути выполнения задания Центра. После многих прикидок они остановились на том, что следует использовать факт устройства Барановича на работу в аппарат заместителя начальника станции, для того чтобы встретиться с Эрлингером у него на квартире в Лиде и попросить его поддержки в «устройстве судьбы молодого человека, отец которого был репрессирован советскими органами».

Вернувшись после встречи с Киселевым на станцию, Жимерский по селектору передал в Минск «господину инженеру Эттингеру», что он подготовил «всю необходимую для господина инженера документацию» и доставит ему все документы в Лиду. Таковы были условия связи, данные Жимерскому Эрлингером на случай срочной встречи с ним.

«МОЙ ДОРОГОЙ ДРУГ, НЕ ЛОМАЙТЕ СЕБЕ ГОЛОВУ!»

Через день теплым весенним вечером, когда предвечерние сумерки окутали вершины деревьев, Густав Жимерский прибыл в Лиду и подошел к дому на Замковой. Солдат во дворе беспрепятственно пропустил его в дом, как только тот сказал, что «господин инженер должен ожидать его сегодня вечером». Здоровенный Тео с загорелым, обветренным лицом провел инженера через прихожую по коридору в кабинет штандартенфюрера и усадил в кресло. Через пять минут вошел Эрлингер и приветливо поздоровался с начальником службы пути. Спросив у него, что он будет пить, Эрлингер вытащил из тумбы стола бутылку «Кюммеля» и приказал Тео приготовить кофе со сливками. Поставив бутылку на журнальный столик, Эрлингер наполнил две рюмки и поудобнее расположился в кресле напротив. Жимерский поднял рюмку, сказал: «Прозит!» – и пригубил. Он решил не начинать беседы, пока сам «господин инженер» не станет задавать ему вопросы.

Эрлингер тоже не торопился начинать деловую часть разговора. Он считал сидящего перед ним пожилого человека серьезным агентом, душой и телом принадлежащим третьему рейху, чуждым всякой сенсационности, и поэтому не торопил его с делом, по которому тот вызвал его на встречу. Про себя Эрлингер отметил, что сам он не предусмотрел такого вызова со стороны «айзенбаннера» и не разработал с ним постоянно действующей системы срочной связи. На этот раз агент использовал старый пароль для вызова, и хорошо, что вызов попал к самому Эрлингеру, а не к кому-либо из его аппарата: не будучи зарегистрированным, пароль-вызов, которым воспользовался Жимерский, мог просто не сработать, оператор, не найдя его в книге регистрации, мог просто выбросить селекторную телеграмму в корзинку для мусора.

«Сегодня же, – подумал штандартенфюрер, – разработаю с ним условия срочного вызова», – а пока вел светский разговор о погоде, здоровье, о том, какие новости на станции.

– Кстати, о делах на станции, – Жимерский протянул руку и взял чашечку, принесенную Тео, – раз уж мы коснулись этого вопроса, то я хотел бы высказать вам, господин инженер, некоторые опасения относительно этих дел, которые и заставили меня побеспокоить вас так срочно.

– Я весь внимание, – любезно склонил голову Эрлингер.

– Вы знаете, как я отношусь к господину шарфюреру Алоизу Габришу. Он много моложе меня, но мы поддерживаем с ним очень тесные отношения. Признаюсь, он чем-то напоминает мне моего пропавшего в Канаде сына, и я несколько неравнодушен к нему. Однако интересы фюрера и рейха мне дороже всего, и я не могу не поставить вас в известность о некоторых служебных упущениях со стороны работников станции, на которые почему-то не обратил внимания господин шарфюрер.