Текст книги "Под удельною властью"
Автор книги: Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
XXV
Грустными возвращались названые братья и Марина. Следы пропавшей без вести Елены не были найдены.
Какая-то тайная сила удерживала девушку открыться братьям, и они по-прежнему считали ее княжим отроком. Полная неожиданностей боевая жизнь заставляла Марину забывать свой пол, она делила наравне с другими дружинниками все трудности и невзгоды похода.
Нередко, желая развлечься, приглашал ее князь Андрей и заставлял играть на гуслях. Отдавшись мыслям об исчезнувшей матери, девушка выливала свою скорбь в печальных звуках инструмента, в них находила она отраду и забвение своему горю.
– Ты еще искуснее стал играть, Максим! – заметил князь, прислушиваясь к мелодичным звукам инструмента. – Чую, что на душе твоей какое-то горе… Откройся мне, Максим!
– Родимую я потерял, княже!
– А где же она была?
– В Киеве… – тихо проговорила девушка и залилась слезами.
– Жалею я тебя, отрок! Но горю твоему помочь мне не можно. Сколь времени ее ты не видел?
– Давно уж, княже!.. Она пропала во время осады.
– Я заменю тебе родимую! – ласково проговорил Андрей, кладя свою руку на смуглую голову девушки.
Марина все еще боялась открыться в своем обмане князю, какой-то стыд удерживал девушку от признания.
Возвратившись во Владимир, она навестила своего учителя, старого изографа Мирона, очень обрадовавшегося свиданию с ней.
– Поди, теперь разучился ты, Максим, писать святые иконы? Руки в ратном деле, поди, загрубели?
– Нет, дедушка, могу хоть сейчас: я в битвах не был, – и она рассказала ему свои похождения в Киеве.
– Ах ты, бедный, матушку родную потерял! – сочувственно проговорил старик. – А может быть, она куда-нибудь скрылась? – добавил он.
Луч слабой надежды озарил душу девушки, она чутко прислушивалась к словам старика, находя в них утешение. Порой почему-то ей вспоминался таинственный старый нищий, два раза встреченный ею, приходили также на память пророческие слова его, и она все еще надеялась увидеться с матерью.
Хотя союзные князья уже подходили к Новгороду, князь Андрей все еще медлил во Владимире. Часть дружины тоже оставалась с ним, остальная часть вместе с Михно под начальством Бориса Жидиславича находилась под Новгородом. Нужно было ехать наконец и князю…
– А ты, пожалуй, оставайся дома: я не возьму тебя с собою! – сказал князь Марине.
Всегда охотно следовавшая за князем девушка была довольна, что князь оставляет ее во Владимире, она могла снова заниматься изографным искусством, которое так любила. В ней сказывалась женщина, ей были не по душе кровавые сечи.
– От нечего делать вы с Мироном новыми иконами украсите собор да в монастыре, в трепезной, стены распишите! – сказал Андрей. – А когда я после победы вернусь сюда, ты опять поступишь ко мне и будешь исполнять свои прежние обязанности!
На другой день после молебна, сопровождаемый епископом и толпою народа до самой околицы, князь выехал из Владимира.
Трещали суровые морозы, снега этот год были большие, нелегко было дружине и прочим ратным людям идти походом, а равно и стоять станом в ожидании прибытия набольшего князя. Многие из князей соединенной рати роптали на задержку, а в особенности Дорогобужский Владимир, дядя Мстислава, бывшего князя киевского. Он и дружина его готовы были даже покинуть остальных союзников и вернуться к себе, на Волынь. Да и прочие князья ссорились между собою, завидовали друг другу и с нетерпением ждали, когда поход окончится и они вернутся в свои уделы.
Прибывший к рати Андрей видел это все ясно и торопливо стал готовиться к осаде, сознавая, что дальнейшее промедление усилит общее недовольство и ослабит силы нападающих.
Целых три дня устраивали союзники «острог» около Новгорода, а на четвертый решили начать приступ.
XXVI
В великой тревоге был Новгород. Не раз собирали вече, толковали, что предпринять. Князь Роман советовался с посадником Якуном, именитыми гражданами и торговыми гостями.
– Великую беду готовит нам суздальский князь! – говорил Якун, пожилой, но еще крепкий старик.
– Сказывали прибежные люди, – отозвался Лука, богатый гость, – что, помимо своих суздальцев, ведет он смолян, рязанцев, муромцев и полочан!
– Пришла беда… Давайте молить Господа, чтобы пронес Он тучу мимо нас! – вмешался в разговор Харлампий Краюга, сотник.
– Пошла выволока, так не зевай! – пошутил кто-то.
– Небось, сумеем за себя постоять! На свои руки топора не уроним! – бойко откликнулся Лука.
– Эх, други, не то время, чтобы шутки шутить! – с укором проговорил старый торговый гость Акинфий, бывавший не раз в заморских краях. Он вел немалую торговлю с византийскими городами.
– А что ж, по-твоему, дедушка, плакать, что ли, нам?
– Эх ты, парень! – перебил говорившего старик. – Плакать, правду ты сказал, нам нужно!
– Аль не слыхали, что говорил архиепископ? – сурово проговорил посадник. – В трех храмах он видел плачущую икону Богоматери.
– Да неужто?
– Вот напасть-то!
– Сама Владычица?!
– Да, Пресвятая Богородица слезно молит Сына Своего не предавать Новгород погибели, как Содом и Гоморру! – пророчески промолвил Акинфий. – Но помиловать нас, как ниневитян!
Шутки и пересуды смолкли, бойкие новгородцы приуныли.
– Давайте помолимся, други! – предложил Акинфий, – а опосля пойдем все к князю, будем совет держать!
– Истинно, дедушка, говоришь! Правду!.. Возьмут суздальцы Новгород, посекут нас, как киевлян, жен и детей в полон уведут!..
– Не увезти ли баб и детей из города? – предложил Лука.
– Поздно, брат, спохватился: враги кругом нас обложили!
– У меня одно утешение только и есть, внучка Евфимия… – печально выговорил Акинфий. – Куда уж мне, старому, защитить ее, коль враг в город ворвется!
– А у меня жена молодая и дети малолетки! – отозвался Лука.
– Мать старуха, братишки малые!
– Сестра, отец больной…
Беспокойство все росло, никто не знал, что предпринять, опасность была очевидна, спасения для города не было никакого.
Задумался и молодой князь Роман.
Он сознавал всю непрочность своего стола, но не хотелось ему изменять крестному целованию, которое дал новгородцам, когда пришел к ним княжить.
В княжих хоромах собрались: архиепископ новгородский Иоанн, посадник и выборные люди.
– Люд новгородский, – решительно сказал князь, – коли поволите, уйду от вас, а вы возьмите к себе опять Святослава!.. Увидит князь Андрей ваше покорство, не разорит он Новгород Великий, наложит он на вас лишь пеню и дружбу с вами заключит…
– Тебя мы, князь, избрали волею народной… Не стать нам милости просить у суздальского князя! – горячо проговорил Якун. – Не повелитель он над Осударем Великим Новгородом, живем мы волею своею!
– Постоим за святую Софию!
– Не выдадим тебя, княже! Что мир порядил, то Бог рассудил!
– Володей нами! Господь поможет, и Новгород мы отстоим!
Воодушевление было всеобщее, о сдаче никто не думал.
Все приготовились бороться до конца.
– За правым Бог! – проговорил боярин Даньслав Лазутинич. – Попомните-ка, други, как я, когда ходил собирать дань с севера: дружины у меня не более четырехсот было… Андрей надвинул на меня в семь тысяч рать. Господь помог, я суздальцев разбил и с них еще взял дань. Он, Милостивый, и теперь нас не оставит!
Такая уверенность в победе еще более воодушевила новгородцев. Защитники Новгорода проводили целые дни сторожа его деревянные стены, готовясь отразить врага, откуда бы он ни появился.
На всякий случай для женщин и детей были устроены убежища в храмах и в подземельях под ними. Hoвгopoд был готов принять врага.
XXVII
В суздальском стане шли приготовления к приступу Князья, уверенные в победе, заранее делили между собою по жребию улицы, жен и детей новгородских, ссорились, уговариваясь между собою, кому сколько достанется пленных.
В особенности старался захватить побольше Олег Святославич Северский.
– Не минует моих рук богатая новгородская казна… Да и товаров у них немало, сколь их они из-за моря на ладьях привозят!
– Вестимо, так! Одной парчи-то сколько!..
– А ефимков золотых?! Почитай, бочки набиты!..
– Всего у них вдосталь… Тем и горды… Поразберем немного, спесь-то с них пособьем!..
– Не будут менять князей!.. Один неладен, другого надо! – сказал Владимир Дорогобужский, тоже пытавшийся сделаться князем новгородским.
Один Андрей не вступал в их споры, его планы были гораздо шире, он не думал о богатстве Новгорода, он надеялся собрать под свою властную руку все княжества Северной Руси и этим союзом крепко сплотить Русь: то, что гораздо позже сделал Иоанн III, было заветною мечтою Андрея Боголюбского. Прозорливым умом он видел, что единственное спасение Руси и ее могущество – в единении.
Молча сидел у себя в ставке, закутавшись в теплую шубу поверх кафтана, князь суздальский; сон бежал от его глаз; до рассвета еще было далеко; снежная буря завывала. Сын Андрея, Мстислав, и боярин Жидиславич мирно спали. В голове Андрея длинной вереницей проносились картины его тревожной, полной опасностей жизни, вспоминал он свои походы с отцом, сидение в Вышгороде, тайный уход оттуда, прибытие в Боголюбово, постройку храма, объявление себя суздальским князем, Владимир…
Какое-то странное предчувствие томило князя. Всегда уверенный в победе, на этот раз, хотя дружина его вместе с союзными князьями значительно превосходила новгородских защитников, он чувствовал какой-то невольный трепет. Тайный голос говорил ему: «Остановись! Не иди на приступ!» Андрей старался побороть в себе это чувство, но не мог.
Запела труба.
Как встревоженный улей закопошился пробужденный стан. Начались приготовления к приступу.
Было совершенно темно. На морозном небе только что стали тускнеть звезды: рассвет надвигался. Перед суздальцами безмолвно лежала темная громада города. Глухо звенело вооружение ратников, да иногда тускло поблескивал щит конного боярина.
К самым стенам дружина не могла подступить, опасаясь засады со стороны врага, и выслала впереди себя соглядатаев. Скоро вернулись последние.
– Новгородцы спят… Они не ожидают ночью приступа. Захватить город будет легко…
Боярин Жидиславич внимательно выслушал разведчиков, но все-таки не решился идти на приступ, не переговорив предварительно с другими князьями.
Вскоре съехались они вместе и стали обсуждать, как вести бой.
– Ты, князь Олег, вместе с братом Игорем обойдете тын с левой стороны! – сказал Мстислав Андреевич. – Князья Ростиславичи, разлейтесь волной о правый бок его… Князья Глеб и Всеволод Юрьевичи зайдут еще вперед, к берегу Волхова, а я с дядей Владимиром и с другими князьями ударю прямо!
Все были согласны, план приступа был решен.
– Чтоб знали вы, когда зачинать, дружинник мой пошлет каленую стрелу в город!
Князья молча разъехались. Приступ должен был скоро начаться.
Андрей, томимый предчувствием, вернулся в ставку; он готов был отказаться от намерения брать город. Колебание его усиливалось; он знал, что еще можно все остановить, предотвратить кровавую сечь, но самолюбие не позволяло ему решиться на последнее.
Ночь медленно уходила. Стан опустел.
– Нет, все же остановлю я приступ! – решительно воскликнул Андрей.
Но было поздно. Послышались крики. Закипела сеча. Бой начался.
XXVIII
Всю ночь со вторника на среду молился новгородский архиепископ Иоанн в соборе перед образом Спаса. Тихо было во храме, чуть теплилась неугасимая лампада, освещая своим трепетным светом престарелого архиепископа, стоявшего на коленях и со слезами шептавшего слова молитвы.
Утомился старец. Темная ночь глядела в окна собора; холодно было архиепископу. И вот, когда, обессиленный долгим бдением, распростерся перед иконой, услышал он глас от нее:
– Иди на Ильинскую улицу, в церковь Спаса! Возьми икону Пресвятой Богородицы и вознеси на «забрало» стены! Она спасет Новгород!
Объятый страхом и трепетом, поднялся старый архиепископ и, шатаясь, побрел к входной двери. Спящий снаружи придверник на стук его отворил засовы.
– Беги скорее к братии, разбуди всех! – приказал он служке. – И приведи сюда!
Быстро бросился послушник исполнять приказание старца. Вскоре у соборного храма собралась братия.
– Великое поведаю вам чудо! – проговорил Иоанн и рассказал свое видение.
– Идем, владыко, вознесем на стены Пречистую Владычицу! – сказали в ответ ему иноки.
Слух о видении архиепископа быстро разнесся по городу.
Около церкви Спаса на Ильинской улице стояла густая толпа, когда иноки с песнопением вынесли святую икону из храма. Народ с умилением встречал Владычицу.
Архиепископ вместе с братией вознесли ее на «забрало» стены.
В неприятельском стане было тихо.
Вдруг окружающую тьму со свистом прорезала каленая стрела, она впилась в щеку Богоматери.
В ужасе смотрели новгородцы на кощунственный удар.
Икона медленно сама перевернулась. Из глаз Владычицы заструились слезы и упали на фелонь архиепископа. Пораженный народ безмолвствовал. Страшное чудо совершилось.
– Други, – тихо проговорил архиепископ, – Владычица скорбит за вас! Вы видели ее чистые слезы…
Старец вдруг весь преобразился. Помолодевшим, звучным голосом он громко закричал стоявшим внизу новгородцам:
– Люд новгородский, постоим за Пречистую!.. Воодушевление охватило толпу.
– Умрем за Владычицу! Постоим за Великий Новгород! – крикнули новгородцы и бросились за стены на врага.
На суздальцев нашло какое-то одурение. Они стали поражать стрелами друг друга и без всякой причины обратились в бегство. Все смешалось: люди и кони в беспорядке бежали в разные стороны.
Новгородцы кинулись в погоню.
Поражение суздальцев было полное. Князья все спаслись, но дружинников пало немало, много их было также захвачено в полон. По словам предания, их было такое большое количество, что новгородцы продавали потом своих пленных за бесценок, по две ногаты за каждого, то есть по восьми копеек нынешних.
Упоенные победой, новгородцы, удовольствовавшись большим числом пленных, отказались от дальнейшего преследования врагов и возвратились в город.
Чудотворная икона Божией Матери торжественно была водворена на прежнее место в церкви Спаса. Народ дал ей название в память этого чуда «Знамение Божией Матери».
Печально было возвращение союзной рати. Коней оставалось очень мало, большинство из дружинников шло пешком. В довершение всего припасы окончательно истощились, наступил голод. Чтобы избежать голодной смерти, разбитая рать, несмотря на Великий пост, решилась зарезать коней и питаться их мясом.
Обманувшиеся в своих ожиданиях князья печально возвращались в свои уделы.
Невесел был и Андрей: его планы о сплочении уделов Северной Руси в одно целое рушились. Торжество Новгорода могло повлиять и на его собственные уделы, Суздаль и Ростов, ненавидевшие Владимир за его неожиданное первенство.
XXIX
Названые братья бились отчаянно, спастись удалось только одному Василько.
Фока был окружен новгородцами. Дюжие руки Кузьмы, работника Акинфия, схватили дружинника.
Несмотря на отчаянное сопротивление молодого суздальца, коренастый силач работник связал его, отвел в дом Акинфия и посадил в боковушку. А сам снова бросился в битву. Горько было Фоке чувствовать себя в плену. Он видел, что их рать бежала, что новгородцы торжествуют победу.
«Продадут меня либо болгарам, либо угонят в далекие леса на работу. И неведомо будет князю, что его верный слуга пропадает в неволе!» – думалось ему.
Молодой человек знал хорошо, что выбраться из подобного плена нелегко, но все-таки пытался освободиться от связывавших его веревок. Все усилия его были тщетны. Тонкие веревки впились в тело и причиняли ему немалую боль.
В доме, куда его привели, по-видимому, никого не было: все ушли на защиту города. Совсем уже стемнело, надвинулся вечер. Фока почувствовал голод и жажду, но никто не приходил.
«Пожалуй, хозяина этого дома убили в битве, а про меня никто и не вспомнит: придется мне, верно, погибнуть!» – снова пришло в голову дружинника.
Но точно в опровержение его думы застучал тяжелый запор, дверь распахнулась, и в боковуше затрепетал слабый огонек щипца.
– Ты где здесь? – услышал Фока женский голос.
Он поднял опущенную низко голову и взглянул. Перед ним стояла молодая девушка.
– Поди, ты, бедняга, изголодался? – сострадательно спросила она, и на ее больших голубых глазах показались слезы.
Не дожидаясь ответа, она положила рядом с пленником на лавку большой кусок черного хлеба, посыпанного солью, и поставила жбан квасу. Фока благодарно взглянул на нежданную посетительницу.
– Спасибо, госпожа, за доброту твою! Только как же я буду пить и есть? Руки-то у меня связаны.
– Пожалуй, я тебя развяжу! – нерешительно проговорила девушка. – Только поклянись мне, что ты не убежишь!
– Куда уж тут бежать! – грустно проговорил Фока. – Изволь, поклянусь!
Девушка робко подошла к пленнику и принялась распутывать туго впившиеся в тело веревки.
– Ну, спасибо! – радостно проговорил молодой человек, с наслаждением разминая затекшие руки: – А есть-то хочется! – добродушно продолжал он и жадно набросился на еду.
– Ах ты, бедняга! – участливо заметила незнакомка.
– У кого я сейчас нахожусь? – с любопытством спросил Фока, несколько утолив свой голод.
– Ты в доме моего деда, Акинфия Щиковата, богатого гостя новгородского!..
– Эх, угонит меня твой дед на своих ладьях в заморские края! – тяжело вздохнув, проговорил суздалец.
– Этого не бойся! Дедушка уж давно торг прекратил.
– Ну, еще того хуже… Пошлет в леса на работы… Аль продаст куда в еще горшую неволю!
– Не горюй, паренек! Упрошу я деденьку, чтобы тебя здесь оставил. А там, придет время, и на волю отпустим! Чай, тебя матушка родная заждалася?
Печально улыбнулся пленник.
– Аль ты сирота? – продолжала расспрашивать девушка.
Ее ласковые расспросы заставили молодого дружинника рассказать ей все, с ним случившееся.
– Ах ты, бедный, бедный! – сочувственно произнесла Евфимия. – Матушку и сестрицу потерял. Вот получишь свободу и ступай их отыскивать.
Молодой девушке сильно пришелся по сердцу статный дружинник: она не задумалась бы отпустить его сейчас, если бы имела свою волю. Долго беседовали между собою молодые люди. Кругом царила полнейшая тишина, никто не мешал их разговору. Отчаяние, овладевшее суздальцем, сменилось покоем; ему казалось, что он вместо плена находится в родном доме.
XXX
Только ранним утром вернулся домой старый Акинфий. В доме еще все спали.
– А я к тебе, хозяин, пленника приволок! – встретил старика работник.
– Ой ли? Молодец же ты, парень! Иди, кажи мне его!
Фока мирно спал, когда его разбудил энергичный толчок Кузьмы. Он открыл глаза и с изумлением посмотрел вокруг, не понимая, где находится.
– Здравствуй, молодец! – приветливо сказал старик. – Ко мне в гости пожаловал? Да жаль, что не по своей воле!..
Пленник молчал.
– Много гостей таких ноне в Новгороде Великом! – продолжал старик. – Господь Бог покарал за то, что святую Софию изобидеть хотели.
Вспыльчивый Фока не мог больше сдерживаться: южная кровь сказалась.
– На все Господня воля… Не нам об этом, дедушка, рассуждать!
– Истинно так, парень! – согласился старик. – Коль не заступа Владычицы, не избежать бы нашему городу ваших рук… Ведь хуже злых агарян продерзостны ваши суздальцы: каленой стрелой поранили Владычицу…
И Акинфий рассказал о чуде. Изумленно слушал пленник старика.
– Вот видишь, паренек, на чьей стороне вина-то! – укоризненно проговорил он. – Да что я, однако, с тобою толкую… Ты, поди, голоден?
– Спасибо, дедушка, за ласку! Сыт… Внучка твоя приносила мне поесть…
– Ишь, она шустрая какая! Доглядела… Пленнику был интересен исход битвы.
– Расскажи, дедушка, чем кончилась сеча? Много ли наших полегло? Живы ли князья?
– Ой, много полегло вашей рати! Князей, кажись, ни одного не захватили, все ускакали…
И старик рассказал молодому человеку все подробности приступа. Печально внимал Фока словам старика.
– Ну, ты пока посиди здесь! А опосля я приду, потолкуем, куда тебя определить! – сказал хозяин и ушел из боковуши, сопровождаемый Кузьмою, крепко затворившим двери.
Потянулись скучные дни плена. Старик никуда не посылал Фоку и не продавал его в полон, но не выпускал пленника из боковуши, опасаясь, чтобы он не убежал.
Евфимия часто навещала молодого дружинника, их мирные беседы продолжались. Молодая девушка была круглая сирота, кроме старого деда, родных у нее никого не было. Она чувствовала невольное влечение к такому же сироте, как и она сама.
– Дедушка, – робко обратилась она к старику, – выпусти Фоку из боковушки! Никуда не уйдет!
– Ты, что ль, за него поручишься? – шутливо спросил тот.
– Да он тебе сам слово даст, что не уйдет.
– Ну, ладно, коль так! Пущу парня!.. Старик исполнил свое обещание.
Освобожденный дружинник сдержал свое слово: не делал попыток к бегству. Он по-прежнему помещался в боковушке, исполняя все работы, которые поручал ему старик.
Акинфий все больше и больше привыкал к Фоке, ему нравился скромный молодой человек. Привыкла к нему и Евфимия, ей было приятно присутствие молодого дружинника, всегда с радостью ее встречавшего. Но все-таки черныш скучал по Василько и по князю, они казались ему теперь такими далекими и недоступными.
Новгород успокоился; ожидать нового нападения со стороны суздальцев было нельзя: рать их была расстроена, а помощи ждать было неоткуда; раздоры между другими князьями продолжались.
Часть пленных суздальцев была выкуплена своими близкими, последние сообщили в Суздале о нахождении в плену Фоки. Князь Андрей прислал за него выкуп, и Фока получил свободу.
Грустно было расставаться молодому человеку с полюбившейся ему девушкой, жалел он и старого Акинфия, к которому очень привык, но чувство свободы пересилило все остальное. Сердечно распрощавшись со стариком и его внучкой, Фока уехал.
