Текст книги "Гость из бездны (Рисунки А. Говорковского)"

Автор книги: Георгий Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Почему ваше учебное заведение называется комбинатом? – поинтересовался Второв.

– Потому что здесь учатся дети всех возрастов. Они выходят отсюда подготовленными к любой деятельности, кроме научной.

– Если у вас есть время, покажите какую-нибудь аудиторию.

– Для какого возраста и по какому предмету?

– Это безразлично.

– С каких лет дети начинают посещать комбинат? – спросила Мельникова.

– С десяти.

– В наше время начинали учиться с семи, – заметил Волгин.

– Да, я знаю, я историк. Но это было не очень рационально. Три года тратилось на самое начальное обучение. Четыре класса тогдашней школы десятилетний ребёнок мог пройти в один год.

– Дети поступают к вам ничего не зная?

– Нет, они все обладают элементарными знаниями. Не имеет смысла тратить время на азбуку и арифметику. Это должны дать дошкольные заведения.

– Сколько лет надо учиться в комбинате?

– Пять.

– И за пять лет они получают подготовку для любой деятельности, как вы сказали?

– Конечно! Этого вполне достаточно.

– Видимо, – сказал Второв по-русски, – современные дети значительно развитее, чем были мы.

– Это именно так, – подтвердил Волгин. – Я давно убедился, что мозг современных людей, сообразительность, память – всё стало иным, качественно отличным от наших.

– Если так, наше дело плохо, – сказал Второв.

Волгин вздрогнул. Второв высказал мысль, которая давно уже тревожила и волновала его самого.

Электра не обратила внимания на обмен фразами, которых она не поняла.

– Здесь, – сказала она, – аудитория для детей младшего возраста, первого года обучения, второй половины – по математике.

Они вошли в просторное помещение ослепительной чистоты, залитое ярким светом… И все трое невольно остановились в изумлении. Аудитория была полной копией хорошо им знакомых школьных помещений. Так же стояли парты (только несколько более удобные), столик преподавателя, а на стене висела большая чёрная доска. Показалось, что они снова очутились не в девятом веке Новой эры, а в своём, давно канувшем в Лету.

– В конце концов, – сказал Второв, – что тут удивительного? Одно и то же назначение приводит к внешнему сходству.

Не все, однако, было тем же. Электра сказала, что это аудитория первого года обучения, а на стене они увидели таблицы логарифмов. По обеим сторонам доски стояли небольшие, овальной формы ящики, в которых Мельникова и Второв без труда узнали простейшие электронно-счётные машины. Сбоку от места преподавателя стояло кресло, а на столике они заметили диск телеофа. Волгин спросил, зачем здесь телеоф.

– Мы часто пользуемся услугами крупнейших математиков, так же как и учёных других специальностей, – ответила Электра.

– В первый год дети проходят курс математики, включая логарифмы? – спросил Второв.

Волгин с трудом сумел перевести этот вопрос. Ему пришлось даже прибегнуть к жестам.

Но Электра легко поняла его.

– Да, – ответила она. – Элементарную математику дети проходят за один год.

«Элементарную!»

– Я уже сказал, – вздохнул Второв, – тем хуже для нас!

– А другие предметы? – спросил Волгин. – Например, физику, химию, биологию…

– Я немного боюсь обидеть вас, – сказала Электра с обычной откровенностью современных людей, – но дети изучают всё, что вы проходили за весь курс школы, за один первый год. Ведь и у вас было то же положение относительно более древних веков.

– Вы не только не обижаете нас, но даже льстите нам. Впрочем, я говорю о себе. У них, – Волгин показал на своих спутников, – возможно, было уже иначе… А существуют высшие школы?

– Вы хотите сказать, институты? Да, они существуют – для тех, кто хочет стать инженером, учёным или исследователем. Или, например, космодиспетчером, врачом и так далее. Комбинаты дают знания, достаточные для работы в любом месте, с любыми машинами, но не больше. Нам пора идти в зал, – прибавила Электра.

– Знаете что, мои дорогие, – сказал Второв, когда они вышли из аудитории, – после этого я здорово боюсь встречи с такими детьми. Как бы нам не сесть в преогромную лужу.

Волгин, не задумываясь, перевёл эти слова Электре.

– Они будут интересоваться вашим веком, – сказала она. – Не думаю, что могут возникнуть затруднения.

– А вот я так определённо это думаю, – Второв вздохнул вторично.

– И я, – сказала Мельникова.

3

Тридцать полукруглых рядов кресел амфитеатром поднимались вверх к матово-прозрачному потолку. Внизу два небольших стола, два кресла телеофа, а на стене, напротив амфитеатра, огромная чёрная доска, возле которой три лёгкие высокие стремянки.

Всё почти так же, как в аудиториях университетов двадцатого века. Видимо, найденная тогда планировка учебных залов оказалась наиболее удобной, наиболее отвечающей своему назначению.

И тридцать рядов детских лиц, возбуждённых, взволнованных, любопытных.

Они были разными, эти лица, но каждое могло служить образцом красивого детского лица.

Волгин внимательно осматривал аудиторию. Какой-то «фокус» в освещении позволял видеть сидящих в заднем ряду так же отчётливо и ясно, как и передних. Казалось, здесь не существовало расстояния.

«Вряд ли это может быть только «игрой» света, – подумал Волгин, – скорее, новое проявление современной техники».

Было ясно, что и дети видят своих гостей так же отчётливо с любого места в зале.

У двух тысяч детей было что-то общее во внешнем виде. Они были теперь одеты в костюмы разного покроя и цвета. Черты лица, цвет волос и глаз тоже были разными, но общее, несомненно, существовало, и Волгин долго не мог понять, в чём оно заключалось.

Потом он понял. Это было то, что он и его товарищи заметили на площадке у первого встреченного ими мальчика – непринуждённое изящество позы, чуть-чуть откинутая назад голова, вошедшее в плоть и кровь уважение к человеку, почти гордое сознание своего человеческого достоинства – характерные черты людей новой эры, соединённые с детской подвижностью и непосредственностью.

Эти дети, от десяти до четырнадцати лет, были людьми девятого века, свободными гражданами свободного мира, не знающими, что такое нужда, болезни, преждевременная смерть. Перед каждым из них расстилалась двухсотлетняя жизнь – без старческой дряхлости, полная радости творческого труда.

«Они и не могут быть иными, – подумал Волгин. – Их деды и прадеды уже привыкли к тому, что они – хозяева жизни и природы. Мы, строившие коммунизм, как мы были правы! Вот к чему привели наши усилия и бесчисленные жертвы!»

И с чувством гордого удовлетворения в душе Волгина снова возникло горькое сознание своей неполноценности, отсталости, неспособности войти в эту жизнь полноправным её участником.

«Я гость, и только гость, – думал он. – Никогда они не посмотрят на меня как на равного им во всём. Я всегда буду возбуждать любопытство, словно неведомый зверь в зоопарке».

Он посмотрел на Мельникову и Второва, и ему показалось, что он прочёл на их лицах те же безрадостные мысли.

Но он ошибался. Игорь Захарович и Мария Александровна думали совсем о другом.

…Встречу открыла девочка, сидевшая в первом ряду. Она встала и, к несказанному удивлению гостей, произнесла короткую речь на чистом русском языке, почти без акцента:

– Мы все очень рады и очень гордимся тем, что вы пришли к нам. Рады потому, что хотели, даже мечтали встретиться с вами. Горды потому, что возможность прийти к нам из далёкого прошлого дало вам могущество разума. Мы просим вас рассказать нам о прошлом, о вашем веке. И наш первый общий вопрос обращён к вам, Дмитрий. Вы современник Ленина, расскажите о нём как человек, который видел его и говорил с ним.

«Вот оно, первое неизбежное затруднение, – подумал Второв. – Они не чувствуют разницу между своим и нашим временем».

Волгин видел, с каким напряжённым вниманием смотрят на него, ожидая ответа, две тысячи пар глаз. Дети, конечно, не поняли, что сказала их подруга, но они знали, какой вопрос будет задан, и слышали имя «Ленин».

Солгать? Придумать историю личной встречи с вождём? Не разочаровывать их? Нет, это немыслимо, неизбежно запутаешься.

Чтобы выиграть время, Волгин спросил по-русски:

– Как тебя зовут?

Она явно не поняла его и беспомощно посмотрела на Электру. Странно, ведь она только что говорила по-русски. Волгин повторил вопрос на современном языке.

– Моё имя Фея.

– Действительно фея, – прошептала Мельникова, любуясь ребёнком.

– Скажи, – спросил Волгин, – ты знаешь старый русский язык?

По рядам прошло лёгкое движение. Фея посмотрела на Волгина с удивлением, её брови слегка приподнялись. Казалось, что-то в словах Волгина поразило её.

Электра быстро набросала несколько слов и передала записку Волгину.

«Не обращайтесь к детям на «ты». Я потом объясню вам».

– Вы знакомы с нашим языком? – переспросил Волгин.

– Нет, я его не знаю. То, что я сказала, я скоро забуду. Мы думали, что вам будет приятно услышать родной язык.

– Это действительно так. Но скажи… скажите, как же вы могли, не зная языка, обратиться к нам по-русски?

Фея улыбнулась.

– Я вижу, – сказала она, – что вам, Дмитрий, очень хочется обращаться ко мне, как к другу. Если так, не стесняйтесь. Я ничего не имею против.

Она сказала это так, как могла бы сказать взрослая женщина.

– Отлично, – весело сказал Волгин. – Я хочу, чтобы вы были нашими друзьями. Будем беседовать дружески. Так ответь мне.

– Сейчас я тебе объясню. – Фея просто и непринуждённо перешла на «ты». Очевидно, в её представлении подобное обращение могло быть только взаимным. – Пока мы вас ожидали здесь, мы составили текст приветствия, потом поговорили с Люцием, и он перевёл его на ваш язык. Вот и всё.

«Поговорили, конечно, по телеофу», – подумал Волгин.

– И ты так хорошо запомнила? – спросил он.

По амфитеатру прокатился дружный смех. Слова Волгина дети восприняли как шутку. Запомнить с одного раза несколько фраз чужого языка – они не видели в этом ничего особенного…

Волгин облегчённо вздохнул. Его смущало недетское поведение Феи. Наконец-то они повели себя, как положено детям. Ни один взрослый человек не позволил бы себе даже улыбнуться на такой вопрос.

Владилен или Мэри серьёзно объяснили бы, что память современных людей более развита, чем во времена Волгина. Это было бы деликатно, необидно и… скучно. Ему больше понравился красноречивый ответ детей – их весёлый смех.

– Теперь я отвечу вам, – сказал Волгин, обращаясь ко всему амфитеатру. – Когда Владимир Ильич Ленин умер, мне было десять лет. Я никогда не встречался с ним. Я знаю его так же, как вы, по портретам и книгам.

Поднялся мальчик, лет десяти, в одном из средних рядов.

– Но кто же вам мешал увидеть его в натуре? – спросил он. – Я понимаю, что нельзя было вызывать Ленина по телеофу, но вы могли слетать туда, где он жил, и, не беспокоя его, подождать, когда он выйдет. Неужели вы не хотели его увидеть? Я обязательно сделал бы это.

Теперь рассмеялись уже гости.

Электра посмотрела на мальчика и укоризненно покачала головой.

– Милый мой друг, – сказал Волгин. – Я вижу, что ты только начинаешь учиться… Ведь у нас не было телеофов. Слетать, как ты говоришь в Москву, где жил Ленин, было почти немыслимо даже для взрослого человека, не говоря уже о десятилетнем мальчике. У нас не было арелетов. Воздушный транспорт только входил в жизнь. Мы были сильно ограничены в передвижениях. Но даже если бы я жил в Москве, рядом с Лениным, я всё-таки мог бы ни разу не увидеть его. Ты не поймёшь, если я скажу, что Ленин не всегда мог свободно ходить по улицам. Когда ты будешь изучать историю того времени, ты поймёшь, почему так происходило.

– Я уже прошла курс древней истории, – сказала Фея, – и всё же не понимаю, что мешало вам изменить условия жизни.

– Люди тогда не были объединены, как сейчас. Существовали разные народы. Они говорили на разных языках и не понимали друг друга. У них были различные взгляды на жизнь. Например, мы – коммунисты – стремились к таким общественным отношениям, какие сейчас у вас. Но многие противились этому, старались нам помешать, цеплялись за прошлое. Не все любили Ленина, не все восхищались им и его делом, были люди, ненавидевшие его, способные даже покуситься на его жизнь. Ленина приходилось охранять.

– Мы знаем, что на Ленина было покушение, его пытались убить, он был ранен, – сказал кто-то из заднего ряда. Голос был слышен так ясно, как будто говоривший стоял тут же, рядом. – Но мы спрашиваем о другом. Вы сами говорите, что были ограничены в передвижении, что условия жизни стесняли свободу человека. Почему же люди не хотели изменить эти условия? Ведь они мешали всем, независимо от взглядов человека.

– В том-то и дело, – сказал Волгин, – что народы Земли не могли ничего делать сообща. Разделение на отдельные нации, часто враждующие между собой, разные общественные системы, классовые интересы – всё это ставило непреодолимые рогатки на пути человечества. Вам кажется – так просто решить вопрос и всем вместе осуществить его. А у нас каждый отдельный народ заботился только о себе. Исключением являлся Советский Союз. И было так, что в одной стране жилось гораздо лучше, чем в другой.

– Но ведь и там и здесь жили люди?

– Да, и я понимаю ваше недоумение. Мы – коммунисты – видели это вопиющее положение уже тогда, но что мы могли сделать, если противники коммунизма мешали нам.

– Непонятно, как могли быть противники лучшего. Это неестественно. Положим, я знаю, что сегодня будет идти сильный дождь. Я останусь дома, потому что лучше находиться дома, чем под дождём. Выходит, что могут найтись люди, которые скажут: «Нет, под дождём лучше».

Снова все рассмеялись.

Волгин почувствовал свою беспомощность. Ну как объяснить им причины, заставлявшие капиталистов противиться коммунизму? Говорить о деньгах? Они не знают, что это такое. Сказать, что люди, имевшие много, не хотели терять свои привилегии? Но из сознания современных людей давно исчезла сама возможность одному человеку иметь больше, чем имеет другой. Его опять не поймут.

Электра пришла на помощь Волгину.

– Дети, – сказала она, – вы, очевидно, хотите, чтобы Дмитрий прочёл вам курс истории экономических отношений?

– Нет, нет!

– Зачем же вы добиваетесь ответа на такие вопросы, на которые нельзя ответить кратко? Те из вас, кто ещё учится первый год, узнают всё это в своё время, а те, кто проходил курс истории средних веков, должны сами понимать, почему были противоречия. И я очень удивлена словами Феи. Придётся ей повторить курс. Вы мечтали встретиться с Дмитрием, он с вами. Так спрашивайте его о том, что касается его лично.

– Расскажите нам о войне!

– Как могли люди убивать друг друга?

– Почему люди соглашались воевать?

– Что вы чувствовали, убивая человека?

– Расскажите, как вы учились?

– Какая была школа в ваше время?

– Подождите! – сказал Волгин. – Не надо столько вопросов сразу. И притом, дети, я ведь не один. Разве вы ничего не хотите спросить у Марии или Игоря Захаровича?

– У кого? – спросил мальчик, сидевший рядом с Феей. – У Марии, это понятно, но как вы назвали Игоря?

– Довольно, Дмитрий! – сказал вдруг Второв. – Не называйте больше моего отчества. Я – Игорь, и точка. Он сказал это по-русски.

– Хорошо, но должен же я ответить. Я сказал, – продолжал Волгин, переходя на современный язык, – Игорь Захарович. В наше время человека называли не только его именем, но и именем отца. Захар – отец Игоря.

– А как звали его мать?

– Елизавета, – ответил Второв.

– Значит, можно было сказать или Игорь – Захар, или Игорь – Елизавета?

– Нет, употребляли только имя отца.

– Почему?

– Отвечайте сами, – сказал Волгин, обращаясь ко Второву, – Я складываю оружие.

– Мне трудно ещё говорить.

Встала Мельникова.

– Дети! – сказала она. – Вы снова задали вопрос, требующий обстоятельного ответа. Трудно объяснить исчезнувшие обычаи. Предпочтение, отдаваемое имени отца, имеет опять-таки экономические причины. Удовлетворитесь тем, что я сказала. Так было.

– Извините!

– Мы больше не будем!

– Ничего, дети! Мы рады вашей любознательности и постараемся ответить на вопросы, которые вас интересуют.

Волгина поразила лёгкость, с какой Мельникова объяснялась на малознакомом ей языке. За короткое время она сделала огромные успехи и говорила почти так же хорошо, как сам Волгин.

– Говорите, Дмитрий! – предложила Мария Александровна.

Волгин собрался с мыслями. Предстояло сказать о войне, о том, что было самым тёмным пятном на прошлых веках, о деле, представлявшемся современным людям, и особенно детям, немыслимым, невозможным – убийстве людьми других людей. Что сказать, чтобы они поняли руководившую его современниками суровую необходимость?

«Надо выяснить, как они сами думают о войнах прошлого, – решил он, – и тогда легче будет найти правильный тон».

– Мне хотелось бы услышать от вас, – сказал он громко, – как вы понимаете слово «война», что думаете вы о причинах войн? Я обращаюсь к тем, кто изучал историю.

Поднялась Фея. Видимо, она была одной из самых активных учениц.

– Мне не нужно повторять курс средней истории, – сказала девочка, взглянув на Электру, – чтобы ответить на вопрос Дмитрия. Война – это вооружённое столкновение людей, желающих силой навязать друг другу свой образ мыслей. Или нападение одной страны на другую с целью подчинить её народ своему влиянию. Правильно? – обратилась она опять-таки к Электре.

– В общем, правильно, – улыбнулась воспитательница.

– Почему «в общем»?

– Были и другие причины.

– Я удовлетворён ответом, – сказал Волгин. – Скажу о войне, в которой я сам участвовал. Она принадлежала ко второму, названному Феей, типу. Капиталисты напали на Советский Союз с целью уничтожить завоевания революции, помешать строительству коммунистического общества, остановить ход истории и повернуть её обратно. Завоеватели были очень жестоки, они уничтожали людей сотнями тысяч – не только воинов, но и мирных людей.

– Подожди, Дмитрий, – перебила Волгина Фея. – Ты говоришь: «воинов и мирных людей». Это непонятно. Если один народ напал на другой, то откуда могли появиться мирные люди?

Волгин почувствовал, что продолжать в подобном тоне больше нельзя. Его слушателями были не дети былых времён, он забыл об этом.

– С древних времён люди привыкли, что войну ведёт только армия, то есть специально обученные и вооружённые люди. Все остальные считались мирными людьми и не имели оружия. Считалось также, что мирное население неприкосновенно, убивать друг друга могли только вооружённые люди. Спор двух народов решался армиями. (Волгин был вынужден произнести слово «армия» на русском языке, в современном его не было. Но слушатели хорошо поняли. Иначе они снова прервали бы его вопросом.) Так было во всех прежних войнах. Но те, кто напал на нас, нарушали этот закон. Они начали истребление невооружённых людей. Я понимаю, что для вас одинаково дико звучит право на убийство вооружённого или невооружённого человека. Но тогда было не так. Убийство на войне не считалось преступлением, а убийство мирного жителя было преступлением. Неужели вы никак не можете понять, что убийство на войне, как оно ни отвратительно само по себе, было необходимостью? – сказал Волгин, видя недоумение на лицах слушателей. Никто ничего не ответил ему. – Если вас хотят поработить силой оружия, то ничего другого не остаётся, как защищаться тоже оружием. Не становиться же на колени.

– Вот это правильно, – сказал кто-то. – Если напал зверь, его надо убить.

– Именно зверь, – подхватил Волгин. – Наши враги вели себя не как люди, а как дикие звери. И на борьбу с ними поднялся весь народ Советского Союза. Война стала всенародной.

– Так и должно было быть. Ведь напали на весь народ.

– Совершенно правильно. Врага надо было уничтожить во что бы то ни стало. В наших глазах это были уже не люди. Вы знаете, – сказал Волгин, поняв, что сейчас самый удобный момент затронуть вопрос, больше всего беспокоивший его, – что я получил большую награду – звание Героя Советского Союза, именно за то, что сам уничтожил много ворвавшихся к нам завоевателей. Больше четырёхсот.

Волгин с тревогой ждал, как будут реагировать дети на его слова. Современные люди не осуждали его. Недаром его именем была названа улица в Ленинграде, и на золотой доске Пантеона выбито его имя. Он знал об этом и со слов Мунция, Люция, Ио. Но как посмотрят на это дети? Не будет ли он в их глазах просто убийцей, вызывающим презрение?

Во втором ряду, прямо напротив Волгина, встал мальчик лет четырнадцати.

– В вашем голосе, Дмитрий, – сказал он, – слышно волнение. Вас тревожит наше к вам отношение. История вашей жизни нам всем известна. Я скажу от себя и от всех – я знаю, что могу это сделать, – мы восхищаемся вами. Если вы смогли преодолеть естественное отвращение к убийству ради общего дела, если вы пошли на такую тяжёлую моральную жертву, вы действительно герой!

Как по команде, все дети одновременно встали, молча присоединяясь к словам своего товарища. Волгин был глубоко тронут.

– Сядьте, дети! – сказал он. – Я вам очень благодарен. Откровенно скажу, я опасался, что вы не поймёте меня. Я расскажу вам один случай из моей боевой жизни. Он ответит на вопрос, что я чувствовал, убивая человека. Это был как раз четырёхсотый, поэтому я, вероятно, и запомнил его. Он был отвратителен – грязный, более похожий на животное, чем на человека. И я помню, как подумал: «Хорошо, что он такой!» Потому что, направляя оружие на человека и зная, что его нужно уничтожить, иначе он сам уничтожит много других, это не легко сделать.

– Я думаю, – сказал тот же мальчик, глядя на Волгина широко открытыми глазами. Было видно, что ему жутко слышать об этом.

Волгин решил, что о войне хватит.

– Вы интересовались, – сказал он, – как я учился, какой была школа. Об этом пусть расскажут вам Игорь или Мария. Их время немножко ближе к вам, чем моё. Я учился в школе в первые годы после Октябрьской революции. Шла гражданская война, и на каждом шагу возникали большие трудности.