Текст книги "Не покидай"

Автор книги: Георгий Полонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

35.

Не думайте, что освобождение артистов плюс приказ гвардейцам «гулять» в сумме дадут нам картину, напоминающую взятие Бастилии, – вовсе нет!

К счастью или к сожалению (вопрос по философии истории, не будем в него вдаваться), – далека еще была Абидония от таких карнавалов свободы; она просто спала, когда из дворца высыпали весельчаки, которым еще надо было припоминать на ходу: что это такое – веселье, как оно делается, из чего?

Грохот кулаков в двери частного дома. Заметались в окнах люди, зажгли свечи,спрашивают "в чем дело?", но отпирать боятся.

– Веселиться пошли? – простодушно предлагают гвардейцы.

Или еще такими вопросами повергают в панику заспанных своих сограждан:

– Молодые есть?

– Тетка, где твои племянницы?

– Сударь, мочалки и клея не найдется? Наш капрал змея ладит бумажного…

Но чаще всего – тот первый вопрос, пугающий среди ночи даже молодых (а уж старых-то – почти до инсульта доводящий):

– Веселиться пойдешь?

Хозяину таверны, понятно, никак уже не отвертеться: он вынужден был открыть заведение, вопреки самым мрачным своим предчувствиям.

– Гиппократ! Разжигай плиту, сонная тетеря! Дорогие гости пожаловали! Мародеры… может, еще и платить не собираются…

Несколько весельчаков горланили песню о всеобщей путанице:

Жил в мужике богатый дом,

Пил хлеб, закусывал вином,

Стриг ножницы овечкой,

Доской рубанок он строгал,

В коня повозку запрягал,

Топил поленья печкой!

Он просыпался к вечерку,

Стегал кобылкой вожжи,

из пирога он пек муку,

Из пива делал дрожжи!

…Глава семейства, белея глазами от ярости, тряс, как грушу, взрослую дочку в дверях:

– Веселиться? С ними? Да это же чума… Это пожар, тайфун и землетрясение вместе взятые! Ты меня похорони прежде, но я и оттуда, с того света, схвачу тебя за подол!

А для еще одной молоденькой абидонки гвардейцы держали на весу целый ковер под балконом: только ценой отчаянного прыжка могли они заполучить ее, минуя все запреты…

Старый шарманщик с попугаем не понимал, в чем дело: еще час назад все шли мимо лотерейного счастья, а теперь – налетели вдруг:

– Молодые люди! Почему вдруг такая вера моему попке?

– Странный вопрос, папаша… Он разве брешет у вас? Не выдает счастья?

– Выдает, выдает! – заторопился старик. – Самое безобманное. Лучшее в мире счастье!

…Сажал он в репе огород,

Воров поставил у ворот,

Чтоб под покровом мрака

Не влезла в дом собака!

В дело была пущена пиротехника: бумажный змей, и даже не один, превратили в комету; хвосты их искрили и пылали в хмурых абидонских небесах, обычно и на звезды-то скуповатых… Но в эту ночь у каждого четвертого имелся факел в руке! А вот и наши герои: на дворцовой площади Удилак подсадил в карету Марту; а еще за минуту до того она получила одномоментно красные цветы – от Пенапью и длинный бутерброд, кажется, с ветчиной – от Патрика. Бутерброд они с Желтоплюшем сразу порвали пополам.

По дороге Патрик отмечал: расшевеливаются абидонцы помаленьку… меньше угрюмых лиц, меньше заспанных…

– Вот вы на толпу смотрите, а я вижу вас четверых – и спасибо, мне и довольно,– сиял Пенапью, смущенно объясняясь в любви спутникам.

– А куда мы едем все-таки?

– Неизвестно. Удилак одно твердит: веселиться!

Где-то стравили двух петухов, сделали ставки – и вот взлетели над побоищем пух и перья! Всеобщий энтузиазм очень был выгоден ловкачам-карманникам: тренированные их пальцы освобождали некоторых болельщиков петушиного боя от их родимой собственности, от кошельков. А песня накручивала путаницу все гуще:

Подковой молот он ковал,

Огнем горнило раздувал

И, выпачкавшись в бане,

Купался в грязном жбане!

Он на ночь хлев пускал в коров,

Срывал деревья с груши,

В деревню лес возил из дров,

На лодке плыл по суше…

( Стихи немецких вагантов XI-XII веков в переводах Льва Гинзбурга )

Возле таверны кто-то привязывал куклу Поэта к стайке воздушных шаров, рвущихся в небо.

– Как, вы совсем его отпустите?

– Зачем? На веревочке…

– Смотря, что за веревочка. Если длинная – почти свобода, считай! – сказано было под общий хохот.

Марселле дали бубен, и она вышла в круг для сольного танца. Кто знал за ней смелость такую и такие способности? Некий художник стал тут же набрасывать ее портрет. Ревниво следил за его углем принц Пенапью.

36.

Дубовый зал. По пустынной части его бродила принцесса Альбина. Ей, как и всем начинающим думать, легче делать это вслух:

– Столько лет в меня был влюблен не кто-нибудь – принц… А мне внушали, что он убогий… и что приблудный какой-то, на птичьих правах… И как влюблен-то был! Надарил столько стихов… ими весь дворец можно обклеить, изнутри и снаружи! А я разве ценила?

Она подошла к Оттилии и стала загибать перед ее носом пальцы:

– Принц настоящий – раз! Говорит не хуже нас с вами, лучше даже – это два! Как поэта его и в Пенагонии уже знают – это три! В фехтовальном зале я его видела… это загляденье было – четыре! Так за что же вы отняли его у меня?… Отняли нас друг у друга?!

– Замуж за Патрика собралась? За своего двоюродного братца? – фыркнула Оттилия.

– А что такое? Подумаешь! Принцесса Мухляндская вышла за своего кузена – и, вроде, не жалуется, и родила двойню!

– Тут нечего обсуждать, – вмешался Канцлер. – Ему и его песенкам – место на каторге, на Острове Берцовой Кости…

– Да вас уже никто не боится – вы еще не поняли? Подавитесь этой вашей костью… – швырнула ему Альбина свое презрение и направилась к двери. – Мадонна, миленькая… неужто он разлюбил и ничего уже не исправить? Сейчас-то он где? С кем?

В голосе Канцлера послышалось могильное что-то:

– Говорить с бывшим немым тебе не следует, девочка.

– Да? А кто, интересно, удержит меня? Когда весь гарнизон ваш – тю-тю! Вы сами, что ли? Отец, пусть он не подходит ко мне… со своими соплями!

Канцлер был печален. Он вынул серебряный пистолетик игрушечного вида и попросил кротко:

– Отойди от двери, Альбина. Пожалуйста.

– Э, свояк, убери игрушку! – крикнул Крадус, но как-то сипло. – Я еще тут пока…

– Удержите ее сами. Нам с вами одинаково нужно, чтобы она не наделала глупостей, их сверхдостаточно было…

Крадус приблизил к нему свое обрюзгшее за последний час лицо:

– Мне уже ничего не нужно… Я устал, брат… – он снял корону и протянул свояку. – На, бери! Мне лучше, чтоб голова дышала… а ты лысеешь… Из-за этого украшения потерять семейство? А у твоей Тильки глаза так и горят…

(Оттилия и в самом деле не расставалась с короной сестры.)

– Так что забирайте! Я не в цезари, я – знаешь, куда хочу? В ночное… Ты ведь не был никогда, а? Оно и видно. Хочу в ночное, Альбиночка! Чтоб костерок был, и звездочки в небе, и простор… И чтоб рядом – кони: матки, жеребцы, стригунки… Вот и все мои желания, свояк… веришь? Ты уж поверь: я и хотел бы, может, соврать, да не получается!

Канцлер чихнул. Альбина, пользуясь моментом, когда враг не держал ее на мушке, выскользнула за дверь.

37.

Нужно ли говорить, что куклы в руках у Марты по-настоящему ожили – на потеху одним, на устрашение другим? Кое-кто даже покинул таверну, чтобы не стать соучастником столь опасного дела…

Желтоплюш тронул за рукав Патрика:

– Мне только что сказал наш пенагонский друг, чей вы сын…

– Он и мне это сказал, – отвечал Патрик задумчиво. – оттого и веселье не очень-то мне дается… Выходит, я – принц? И что с этим делать?

– А принцам необязательно ходить в черном и чахнуть от тоски! Мы с вами дружили в детстве, Ваше Высочество! Вы вечно крутились около отца моего – Жан-Жака-Веснушки…

Патрик всматривался в него:

– Я вспомнил. Думаете, сию минуту? А вот и нет – раньше! Когда мы с Марселлой, – он накрыл ее руку своей, – ваш кукольный театр прятали…

А снаружи продолжали старательно горланить песню о путанице:

Мужик, закончив зимний сев,

На шляпу голову надев,

Поплелся на пирушку.

В кругу заплаканных кутил

Он, трубку спрятав, закурил

И в пиво налил кружку!

Трактирщика оттеснили от его собственной стойки зрители кукольного театра – Марта развернула его именно там. Трактирщик тянулся разглядеть что-нибудь за их спинами, когда к нему прицепился Пенапью:

– Сударь, ну признайтесь: стыдно вам за давешнее? За тот завтрак, каким вы нас угощали?

– Не докучайте, господин хороший, некогда мне! Вы – народ пришлый… вас забрали и выпустили. А нам тут жить!

– Вы как-то странно выразились: будто жизнь – это тюрьма! И если ты не узник, то стражник…

– Да, да! – гаркнул хозяин таверны. – Это не мною заведено!

– Патрик! – страдальчески воскликнул Пенапью. – Патрик, послушайте, что говорит этот человек. Если он прав… я не знаю… тогда жить – никакого удовольствия, надо все переделывать!

А упорная песенка завершалась так:

Эх, не пришлось попировать:

Подвыпивший бродяга

По кулаку зубами – хвать!

И помер наш бедняга.

Ему могилу принесли,

Он встал живой из-под земли,

Отпел отца святого

И в пляс пустился снова!

( Стихи немецких вагантов XI-XII веков в переводах Льва Гинзбурга )

38.

Дубовый зал. Задохнувшись, вошла сюда Альбина:

– Они вернулись! Вернулись… только, наверно, они сверху войдут…

Патрик и четверо друзей его действительно появились на галерее. И сразу – к столику с голубой розой. Марселла убедилась, что ее "крестница" в порядке, и они с Патриком понимающе улыбнулись друг другу.

– Патрик! – крикнула Альбина. – Ты только учти: у этого типа есть оружие!

– Не смешите людей, принцесса, – и видом, и тоном Канцлер показал, что неразумно принимать ее слова всерьез. – Пугач у меня, игрушка… И кто собирается палить, в кого и зачем? Тем более что наш Патрик одет сегодня в броню фантастического везения: ему возвращен голос!

– И не только! – напомнила Альбина. – Еще и титул!

– Тем более. Голос – это, допустим, по воле Провидения, оно свои поступки не объясняет. Но есть и еще загадка: одновременно на всех присутствующих напала безудержная, неуправляемая, болтливая откровенность! С языков слетали вещи, опечатанные сургучами строжайшей тайны на протяжении шестнадцати лет! Ваше мнение, милый Патрик: где тут зарыта собака? Знаю, знаю: вы желали бы отделаться от меня, чтобы отпраздновать ваши удачи плюс незаконное освобождение этих актеров…

– Незаконное?!– не выдержал принц Пенапью. – Да что ж у вас за законы такие?

– Вы слабо знаете собственные, принц, пенагонские, – осадил его Канцлер, – различия невелики. Но не будем спорить. Я просто не уйду без этой разгадки! Итак? Но я жду ответа искреннего, милый Патрик… виноват, принц Патрик… Ваше Высочество Патрик… Ответа в духе всеобщего сегодняшнего прямодушия и бесстрашия.

Патрик не уклонялся, он принял вызов:

– А я думаю, многие заговорят в этом духе теперь. И ответить придется вам.… За Остров Берцовой Кости, к примеру. За погубленных там и за тех, кто живы еще… И за тех, кто внизу.

– Я знаю, знаю эту точку зрения, – Канцлер реагировал на эти слова, как на давно докучающего комара. – Я и сам был когда-то романтиком, но я не о том спрашивал…

– Но голос возвращен мне, и трачу я его по своему усмотрению! Слухи идут, что вы готовите какой-то чудовищный новый закон – против воспоминаний… А стране как раз обратный закон нужен: закон против короткой памяти! Чтоб та "Берцовая Кость" во все двери стучала, чтоб кожу царапала, глаза колола! Закон, который запретит пирующим, румяным, разомлевшим у своих очагов забывать тех, кому живется, как голым на морозе!

Была пауза. Канцлер пожевал ртом, затем раздраженно вскинул голову:

– Это все? Или будет еще стишок на эту тему? Вопрос был один: как, почему, каким пробочником вас раскупорило сегодня? Всех сразу?!

Никто не ожидал, что в такую беседу посмеет вступить Марселла. И вот, представьте себе, – вступила:

– А я тоже не пойму: почему на вас-то не действует Роза? Она на всех действует, даже на очень плохих людей!

– А при чем тут цветок? – не понял и оттого еще более занервничал Канцлер. – Это вы про запах? У меня насморк, как вы заметили… Я и без насморка несимпатичен вам, а у меня еще и он!

– Как, бишь, его зовут – аллигаторский? – подал король Крадус уже обычную для себя реплику (Оттилия – та просто ждала ее!)

– А-а, ну ясно… – Марселла как бы приглашала всех посмеяться над этим недоразумением: насморк мешает чуду, волшебству! – А дело-то все в ней, – видите, она голубая…

Канцлер отказывался понимать: да хоть фиолетовая – что это объясняет?

Патрик сказал, – не столько ему, сколько всем остальным:

– Нет. Не фиолетовая. А именно эта, одна-единственная. Она была почти трухой – а вот у этой девушки ожила…

Взяв Розу и неотрывно глядя на нее, Марселла спускалась с ней по ступенькам:

Эта Роза моя – откровенности муза!

Кто вдохнул горьковатый ее аромат, -

Цепи лжи упадут с того ржавой обузой,

Вдохновением правды тот будет объят!

Против выгод своих и себе же на диво,

Словно Богу подробный давая отчет,

Все, что было и есть, он признает правдиво,

И ни капли вранья с языка не стечет.

( Стихи Георгия Полонского )

– Занятная механика, – признал Канцлер. Он шагал по диагонали Дубового зала и думал: вот теперь он узнал то, что домогался узнать. А ведь не полегчало! Нет… Пожалуй, наоборот…

Так. И что же? Будете ходить с этим цветочком из дома в дом? Насаждать повсюду? Вероятно, о целых розариях мечтаете – чтобы люди дышали этим воздухом в обязательном порядке? Бедные мои… Вы ужаснетесь последствиям! Кто будет говорить правду и во имя чего – вот та банановая корка, на которой вы поскользнетесь!

– Да не переживайте за нас, – справимся! – успокоила Марта.

– Теперь-то, когда у нас есть свой принц! И когда ему голос дан… – подхватила Марселла. А этот насморочный тип все норовил испугать их и озадачить:

– Но голос-то получат все! А люди не готовы к этому! Сумки почтальонов разбухнут от правдивых доносов! Граждане Абидонии узнают друг о друге такое, знаете ли… Наша чернь отбросит остатки стеснительности: чего там, ведь они правдолюбы – глазейте же на их срам! «Надоел!» – скажут дети учителю, – пошел вон!"… "Рак, – скажет врач больному. – До лета не доживете". "Смычок – не лопата, – скажет хам музыканту. – Покопай ты землицу, а я побренчу". Священник выболтает тайну исповеди! Историки понапишут такого…

Патрик перебил его:

– Довольно, Канцлер, мы поняли. Ну как, Желтоплюш, напугал он вас?

Желтоплюш наиграл паническую дрожь:

– Зуб на зуб не попадает, дружище… В печку розу эту, в печку! От греха подальше… Сударь, вы спаситель наш: верно-верно, до того мы к угару вранья принюхались, что чистый воздух нас прямо-таки убьет! Неужто всех, а?

– Господин, видно, крепко не любит людей… – предположила Марта.

– Не ангелы они, люди? – вслух задумался Патрик. – Спасибо, постараемся не забыть. Кому-то будет больно дышать с непривычки? Знаем. А про учителя и врача из вашего примера всем ясно станет: не учитель это и не врач! Это – как с ядом, которым вы угостить нас хотели; лакей так и сказал: "это яд… вам послал его Канцлер!"

Розой надышался человек – и мы живы благодаря ей! Живы! А все другие необходимые цветы – милосердия, воспитанности, чести – они оживут только в этом воздухе, от той же розы пойдут…

Канцлер чувствовал: последний шанс не отобран, пока они говорят с ним, пока что-то объясняют, доказывают… Вот через пять секунд прекратят – и совсем другая начнется музыка… Поэтому он сделал вид, что этот раунд спора проиграл, что признает это, – лишь бы матч продолжался:

– Ладно, сразили, сразили! А уж лакеем – просто доконали… н-да. За разъяснение благодарю. Нет, очень любопытный цветочек… очень. Покажи, девушка, поближе.

– Повыше – могу, а поближе к вам – нет… – сказала Марселла и приподняла голубую Розу. Тут же увидела она сверкнувший в руке Канцлера серебряный пистолетик – и рывком прижала цветок к себе. Это ее и погубило.

Выстрел не был громким. Гораздо громче крикнул от ужаса принц Пенапью. Девушка упала. "Марселла!" – только и ахнул Патрик… На "выходной" ее кофточке расползалась красное пятно.

– Она виновата сама, – счел нужным пояснить Канцлер. – Мишень не следовало прижимать к сердцу.

Он мог любые циничные слова говорить, но бледен был страшно! Голубоватой какой-то бледностью, последней…

– Вас повесят! – содрогаясь от гнева и отвращения, произнес Патрик. – Говорят, я чуть ли не наследник престола… Хоть на час я воспользуюсь этим, чтобы повесить вас!

– Давно пора! – поддержала принцесса Альбина с большим чувством. – В Абидонии сто лет не было хороших спектаклей! Я буду аплодировать вашей казни… господин Главный Подлец!

Между тем Марселла, быстро бледнея, шептала:

– А Роза цела… пуля прошла левее…

Пенапью закрыл лицо руками, плечи его тряслись:

– О, лучше бы мне так и висеть на той коряге! Или пускай бы он в меня пальнул бы… в меня… Ей-Богу, лучше!

– Коклюшона зовите, лейб-медика! – посоветовал Крадус. – Ну того, который вас смазывал утром…

Принц Пенапью выбежал.

Девушке положили под голову чью-то свернутую одежду. И под спину – чтобы ступеньки не резали.

– Розу он хотел расстрелять! – сквозь стиснутые зубы произнес Желтоплюш. – А солнце – не пробовал? А море осушить? Она ж бессмертная… если столько лет без питья – а выстояла!

Марта, хлопоча над Марселлой с ухватками настоящей медсестры, сказала резко и холодно:

– Кому ты объясняешь, что он может понять?!

На реплику отозвался сам Канцлер:

– Отчего же, кое-что я понимаю, и даже весьма отчетливо. Например, что цветок цел-невредим… В таком случае, принцесса, желанное вам представление не состоится, все будет проще. Король, а у вас неважный вид. Осовелый и ощипанный. Это урок: не берись за такой объем власти со столь средними способностями! Их у вас хватило бы на какой-нибудь конный завод. Вот и ступайте туда… пока не погнали вас еще дальше.

– А я так и хочу… Чтоб, главное, ты был подальше! – отвечал Крадус, и взор его при этом блуждал, и он дергал шнуры звонков, но без толку – никто не появлялся. – В ночное хочу… Всех носит где-то…

– Вот именно: весь гарнизон где-то носит по вашей милости! Ситуация вышла из-под контроля. Расхлебывайте сами, господа. Оттилия, ты ошиблась: насморк мой вовсе не от персиков… это аллергия на их ботанику чудесную. Ты вообще понимала меня превратно и узко. Хотя и старалась. Я не любил тебя, счастливо оставаться.

Канцлер накрыл свое лицо носовым платком, отвернулся от всех и выстрелил в себя – кажется, в рот. Косо, мешковато упал.

Оттилия не закричала. Ее резюме прозвучало хрипло, почти как вороний грай:

– Ну вот и все. Каков романтик! Он не любил меня! Всю жизнь был зануда, а под конец насмешил! Поможет мне кто-нибудь? Дворецкий, черт побери! Марселла!

– Марселла – вот она… отслужила, – напомнил Желтоплюш.

Чтобы справиться без мужчин, занятых только Марселлой, Крадус закатал тело Канцлера в ковер и волоком потащил прочь из Дубового зала. Удалилась с ним и Оттилия.

Из последних сил, тихо-тихо обращалась Марселла к Альбине:

– Ваше Высочество… Принцесса… Простите, что зову… что лезу куда не звали… зачем вы так? Поэты, Альбиночка, они… их, в общем, надо беречь.

– Если он простит… если я еще нужна ему… Разве не поздно?

– О чем вы? – вмешался сам Патрик в их разговор. – Марселла, зачем тратишь силы, нельзя тебе!

– Мне… можно уже. Теперь бы… знаете что?

– Что? Что? Говори! Сделаю что угодно…

– Еще бы чуть приподняться… и – песенку.

Устраивая ее повыше вдвоем с Мартой, Альбина поразилась:

– Сейчас? Петь?

– А когда же? Раньше он… не мог петь… Потом я… не смогу… послушать…

Вбежал заплаканный Пенапью:

– Ваш врач, сказали мне, уехал к нам… в Пенагонию! Насовсем… А нам не нужны такие! – крикнул он надсадно. – Которых надо срочно, а их нет!

И он, не веря глазам своим, увидел гитару в руках Патрика.

Песня, спетая для Марселлы, была такая:

Обида на судьбу

Бывает безутешна:

За что карает нас

Ее слепая плеть?!

Не покидай меня,

Заступница Надежда,

Покамест ты со мной,

Возможно уцелеть.

Бывает, тьма царит,

И власть ее безбрежна…

А свет – он только там,

Где улыбнулась ты!

Не покидай меня,

Любимица Надежда,

Не прячь под капюшон

Прекрасные черты!

Победа доброты

Не так уж неизбежна:

Ей мало наших клятв,

Ей много надо сил!…

Не покидай меня,

Волшебница Надежда,

Я так еще тебя

Ни разу не просил!

( Стихи Георгия Полонского )

…Несомая гроздью воздушных шаров, плыла над Абидонским королевством кукла Поэта. Оставаясь трогательной, она не казалась нелепой, нет. Это было в рассветный час, и поэтому краски неба были патетичны (слово не всем понятное, но черт с ним. Можно проще: радуга на небе была, красиво было!).

Никому из наблюдателей не было заметно ниточки-веревочки, способной заземлить Поэта…

= Конец =