Текст книги "Не покидай"

Автор книги: Георгий Полонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

15.

Крадус держал в руке куклу, изображающую Канцлера.

Марта и Желтоплюш стояли, прислонясь к стене.

– Сам я человек смешливый… – говорил король. – Не отказался бы поржать вволю на ваших представлениях! Но, слушайте, все-таки меру же надо знать… Ведь если он сейчас войдет… нет, и воображать не хочу! – его передернуло. – Вы что – о семи головах? Такие бесстрашные? Или наивные такие?

Речь шла, понятное дело, о Канцлере – о нем самом и об его марионетке.

– Ваше Величество! – Марта подалась вперед. – Мы думали, что если вернуться через столько лет…

– Ага! Вернуться? Вот я и вижу: слишком знакомы мне ваши куколки. Откуда мне знать их… а, Коломбина?

– Не имею понятия, Ваше Величество. Но я – Марта…

– Да? Очень приятно. – Крадус еще порылся в кукольном ящике и достал оттуда еще одного персонажа. – А вот это я!

Желтоплюш изменился в лице. Он пытался отрицать очевидное:

– Как – вы? Почему? Нет, Ваше Величество… марионетка без короны… и намека нет на корону… И называлась она… сейчас вспомню… полковник Хряк!

– Точно! Это меня так изобразил и обозвал так Жан-Жак– Веснушка… проказник, а?! Я ведь был кавалерийским полковником до коронации. Да что я рассказываю! Вы сами все знаете! Потому и шпоры у вашего Хряка… Сценки с ним очень веселили покойного короля. Во-всю шла потеха над министрами некоторыми, сановниками… но больше всего – надо мной! Шут Жан-Жак немалую карьеру сделал на этой потехе… Кто он вам?… Ну?… Как, спрашиваю, достался вам театр Жан-Жака-Веснушки? Запираться бесполезно, ребятки… у нас раскалываются все!

Желтоплюш глянул на Марту и, глубоко вздохнув, признал:

– Он мой отец, Ваше Величество.

Крадус повеселел: он любил, когда все упрощается.

– Вот и прелестно: прямо, без выкрутасов… Не нашему рысаку двоюродный мерин, а – отец. Папа! Значит, вы занимались почтенным ремеслом вашего батюшки на чужбине.

Марта вклинилась:

– Но мы не ту пьесу играли, Ваше Величество, мы и не знали той… У нас безобидная совсем…

Крадус еще раз приподнял куклу Канцлера:

– Коломбина, это все вы скажете вот ему! – и "Канцлер" был упрятан в короб, а потом и "себя" любовно уложил туда король, то есть Хряка.

– Но мой муж – он спас и привез вам такую персону!

– Это смягчает, да, – закивал Крадус. – Вообще смягчить меня – раз плюнуть. Я отходчивый, смешливый, ничуть не злопамятный… поэтому не сужу никого. Судит – он. Только потерпеть вам придется, пока у него дойдут руки. Это не голова, а палата лордов, но рук не хватает: надо бы сто, а у него две…

Крадус дернул шнур звонка и повел себя как человек, сваливший с плеч докучное дело и готовый о нем забыть: он насвистывал, выглядывал в окно, озирался на часы.

– Да, вот что: вас – в одну… комнату ожидания или в разные? Вы и вправду муж и жена?

– Мы повенчаны, Ваше Величество, – сказал Желтоплюш.

– Это хорошо, а то одеял не хватает. Тогда выписку из церковной книги надзирателю суньте, успокоите его. Да, кстати, а где ваш батюшка вечный покой нашел? На каком-то… Тазобедренном острове… или я путаю?

– На острове Берцовой Кости.

– Ну пухом ему земля. Скучать он не давал, что и говорить. Любимец Анри Второго…

Вошли двое гвардейцев.

– Проводите артистов вниз. Скажете: они ждут приема у Канцлера, там поймут.

– Ваше Величество! – в последний раз взмолилась Марта. – А как же ваш гость? Мы ведь подружились с ним… он за нас обидеться может… Крепко может обидеться!

– Что вы, он порадуется за вас: мы скажем, что на юг вы отбыли, на гастроли… До свидания, друзья!

16.

Их конвоировали все дальше и дальше вниз. На каждом этаже – по одному фонарю в проволочной сетке; никаких окон на такой глубине быть, разумеется, не могло.

– Братцы! – оглянулся Желтоплюш. – Половина дворца – под землей, что ли?

– Иди-иди…

Подмигнув своей Марте в том смысле, что терять уже нечего, Желтоплюш позволил себе спеть:

Простите, что в сказке

Свинцовые краски, -

Зато безобманный сюжет:

Тут шутки опасны,

Тут слезы напрасны,

Тут добрых волшебников нет!…

– Парень, ну не надо, – испуганно и просительно сказал молоденький гвардеец. – У нас же неприятности будут!

– Ничего, перетопчетесь, – "успокоила" Марта. – Ох, Желтоплюш, прости меня, дурочку: моя ведь была идея насчет Абидонии!

– Но родина-то она моя… скучал-то я!

На этаже, которому суждено было стать для них "своим", им попался встречный конвой: вели одного из тех студентов, которые пели "давайте делать что-то…"

17.

Что делать простой девушке, если ее обнимает король?

Марселла, может, и вырвалась бы, многим рискуя, но Крадус обнимал ее как бы задумчиво, в знак особой доверительности (вообще-то он и гвардейца мог так же обнять! Ну, почти так же.) Он размышлял вслух:

– Мой камин не годится, верно? Приведут гостя, а тут вонь будет стоять…

– Отчего, Ваше Величество?

– Ну от клея, от тряпок, от краски горящей, – соображал Крадус вслух. – А кухонная печь тоже не подойдет: сейчас там прислуги полно и все при деле…

– А еще наверху есть печка, – пробормотала Марселла, слабо пытаясь вывернуться из-под королевской длани. (Нет, гвардейцев так не обнимают, это мы сравнили зря…)

– Умница, Клотильдочка! Вот эту штуковину дотащишь туда? – Крадус указывал на кукольный ящик.

– Смогу, наверное. Только Марселла я, Ваше Величество…

– Ну? Вечно я путаю вас… да-да, ты меньше. Итак, Марселлочка, надо, чтобы все это хозяйство сгорело дотла. И чтоб ты была с печкой один на один. И чтоб молчала ты про это, как печная заслонка! А не то… Знаешь ведь: болтливых у нас Канцлер не любит. И разбирается с ними лично!

Он убрал, наконец, свою пятерню, но красный оттиск ее остался на коже, пониже плеча. Слово "Канцлер" и оттиск этот доводили до дурноты.

– Давай, моя птичка, делай. А как там наш гость? Вот натерпелся-то бедолага, а? Слыхала?

– Да. Он сказал, что еще полчаса поплещется, а потом, чтоб я пришла полечить коленку его. Почему я-то, Ваше Величество? Доктора же есть…

– Понравилась потому что! – хихикнул король. – Ну, при хорошей тяге в печке получаса тебе хватит за глаза… Только все до нитки спалить, ясно? И ящик тоже!

18.

Наверх она попыталась нести тот обреченный ящик на голове, как делают на Востоке. И даже не заметила, как рядом оказался Патрик; он тут же перехватил ее груз.

– Я сама, ваша милость… Зачем? Ну ладно… спасибо вам… но только до печки…

Он донес и поставил короб там, где она указала, но уходить медлил. Марселла была бы этим счастлива во всякое другое время, но ведь приказано: "с печкой один на один"… И все же прогнать господина Патрика… нет, кого угодно, только не его!

– Любите в огонь глядеть? Я тоже… – растопка не заняла у нее много времени. Вот уже и тяга гудит, и отблески огня плясали на его сосредоточенном лице и на ее, смущенном…

Загороженная от Патрика крышкой ящика, она увидела верхних кукол. Впервые! И поняла через минуту-другую: не сможет она их жечь, не посоветовавшись с ним! Рука не подымется!

– Господин Патрик… придвиньтесь-ка. Знаете, я подумала: сказать вам – это не значит разболтать… Ну правда же! Гляньте сюда.

И вот они уже оба рассаживали этих кукол за печкой, надеясь, что она их заслоняла от всякого, кто мог пересекать этот коридор. Марселлу восхищало искусство, с каким сделаны марионетки, и сходство, потешное сходство с первейшими особами королевства! Но Патриком владело чувство посложнее: о чем-то очень важном ему напоминают эти персонажи – и почему-то волновали они его так, что не до смеха…

Вот, скажем, этот меланхолический тип – разве не напоминает самого Патрика или Поэта вообще?

– Не родственник вам? – неслучайно спросила Марселла. – Ой, а порыжел-то от времени… – она попыталась расправить край плаща Поэта, свернувшийся в трубочку… и обнаружила, что изнанка его исписана стихами!

Эта Роза моя – откровенности Муза!

Лишь втяни в себя тонкий ее аромат, -

Цепи лжи упадут с тебя ржавой обузой,

Вдохновением правды ты будешь объят…

Марселла подняла глаза на немого:

– Как это, господин Патрик? Надо же, возле такого жара сидим, а у меня вдруг – "гусиная кожа"… озноб, вроде…

Он приложил палец к губам: кто-то шел мимо. Своим плащом Патрик быстро покрыл девушку заодно с куклами, а затем выпрямился. Лысый лакей в перчатках, тот самый, что прислуживал королевской семье за завтраком, кисло-сладко улыбался на ходу.

– Чудеса, – заметил он. – Иногда, значит, у вас бывает все-таки голос?! Но немножко тоненький, а? Как бы детский… Нет-нет, я – никому…

После того, как лакей скрылся, они стремительно перетащили все в комнату Патрика, – благо она на том же этаже. Закрывшись на задвижку, перевели дух.

– Я не дочитала, там же еще… – и Марселла вернулась к тому мелкому почерку и тем почти выгоревшим строчкам:

…Цепи лжи упадут с тебя ржавой обузой,

Вдохновением правды ты будешь объят!

Против выгод своих и себе же на диво,

Словно Богу подробный давая отчет,

Все, что было и есть, ты признаешь правдиво

И ни капли вранья с языка не стечет!

Патрик обратил внимание на то, как вытянута рука у кукольного Поэта… прежде наверняка он держал цветок (росчерком пальца Патрик нарисовал его в воздухе).

– Вы думаете, на самом деле такая роза была? И потерялась? Нет, ну понятно, что ей присочинили такую силу волшебную… а все равно красиво… Ваша милость, но я-то беду на себя накличу, а? Король не шутил ведь: все до нитки, говорит, спалить! Да, самое же главное забыла сказать: кукольников вниз повели! Ну тех артистов, чей ящик… В самый низ, наверное… Господи! За что?

19.

В вестибюле, у входа в Дубовый зал, Крадусу попались некий маркиз и его супруга, наряженные по последнему словечку абидонской моды. Присели они в глубоком поклоне, маркиз расшаркался:

– Ваше Величество! Позвольте выразить наши общие с женой чувства глубочайшей признательности и восхищения по поводу высочайшего приглашения, коего мы удостоены…

– Ну все, выразил, – перебил Крадус и протянул руку его жене, однако, не для пожатия. – Вдеваете ему запонки? А королеве недосуг. – Пока дама действовала малопослушными пальчиками, Крадус разглядывал маркиза.

– Повернись-ка… А что это вы шустро так… вперед всех? Гость наш не готов еще. В Пенагонии вообще обедают позже… Но это хорошо даже: хвалю за прыткость.

Маркиз польщенно потупился.

– Тем более – и рост у тебя правильный… и полнота. А чей портной шил – не наш, вроде?

– Нет, он из Мухляндии, Ваше Величество.

– Оно и видно. Тебя, братец, придется раздеть, – огорошил его король. – У пенагонского принца костюмчик пострадал, его чистить долго. Так что – крепи дружбу моей короны с ихней!

– Сочту за честь, Ваше Величество… но я же с супругой!

– Ну? Нет, ее-то платье при ней останется. И, конечно, домой она тебя не в белье поведет: дадим чей-нибудь плащик, и с Богом. Разоблачаться вон туда ступай, в лакейскую.

Крадус сделал распоряжение и забыл про эту парочку. А парочка осталась с такими гримасами на физиономиях, которое вы представите себе сами, если сможете… Описанию словами это их выражение плохо поддавалось.

20.

Наблюдать за тем, что происходило и еще должно было произойти в Дубовом зале, было выгоднее сверху, с галереи. Там музыкантов разместили – сикстет. И они уже настраивали инструменты. Обсуждать то, что видно и слышно им было, они решались только изредка: опасались друг друга. Но случалось – прыснут вдруг все вместе! И – тут же подавятся своим смехом, спешно изобразят на лицах поглощенность музыкой…

Внизу король инспектировал длинный стол, сервировку его, когда вошла супруга Канцлера. Она протянула Крадусу свернутые трубочкой листы:

– Ваша речь, дорогой свояк…

– Что? Ах, да, очень вовремя… Чудненько… хотя чертовски длинно… А самого Канцлера не будет, что ли? Все из-за того же анахронического насморка?

– Аллергического… – поправила Оттилия (в который уже раз сегодня!) – не так уж трудно запомнить. Да, там на третьей странице Аполлон упоминается. – Вы знаете хотя бы, кто это?

– Выпендриваться не надо, вот что! – заметил король, очень не любивший таких штук… Когда Оттилия корчила из себя профессоршу, – всегда нестерпимо хотелось шлепнуть ее пониже спины! С оттяжечкой шлепнуть… Он уже примеривался.

– Аполлон – это Бог такой, Ваше Величество. Покровитель муз, – с оттенком жалости обронила свояченица с высоты своих познаний…

Жаль, но хлопать с оттяжечкой по ее ученому заду уже было некогда: появились в эту минуту королева Флора и принцесса Альбина, наряженные сверхизысканно…

– А вот и мы. Ну как – съедобны? – спросила принцесса, знавшая ответ наперед. Крадус далек был, конечно, от современной моды, как сверхсрочник из провинциального гарнизона; но вкус Альбины он одобрял и ставил высоко; вот со вкусом супруги было сложнее… Сегодня дочка была в прямо-таки отважном декольте и с ослепительной диадемой в волосах!

– Шикарно… По-моему, пенагонец должен дрогнуть, – скажи ты, Оттилия! От холки до копыт – ажур полнейший…

Оттилия по гороскопу была, кажется, Рыбой, но в большинстве случаев вела себя, как скорпион (с маленькой буквы – ибо здесь это не знак Зодиака, а просто сволочное насекомое):

– Во сколько же обошлась казне, выражаясь по-королевски, эта сбруя? – спросила она.

– Мы не купцы, дорогая сестра, мы не подсчитывали, – сказала Флора, стараясь не принимать эти пакости близко к сердцу. – Крадус, нехорошо так долго держать людей в вестибюле! Давай уже посадим их за стол…

И тут монарх выразился совершенно в стиле конюшни:

– Дышло им в глотку, а не стол! Им всем приглашение отменяется.

Пауза была. Никто ничего не понял.

– Это еще почему? – захлопала ресницами Альбина, – А гость?

– Выражаясь по-королевски, "вожжа под хвост попала"? – спросила Оттилия. Король опять пожалел, что отложено на потом его намерение насчет оттяжечки… И объяснил:

– Гость, гость попросил сам, чтобы все было по-семейному, без особых церемоний… В большом обществе он пока теряется без папы и мамы. Что вы так смотрите? Собственные его слова! Сопровождающих он лишился… И если бы только их! Не цепляйтесь ко мне, девочки, я и так не в себе: я ж мысленно в одной крупной операции участвую!… В общем, закуска вся пусть остается, а лишние тарелки – долой!

Мелькал знакомый нам лысый лакей; другие, помоложе, подчинялись ему. Дородный дворецкий в парадной ливрее наконец объявил:

– Наследный принц королевства Пенагонского – Его Высочество Пена-пью! ("пью" он выкрикнул отрывисто).

– Зови, ждем, милости просим! – сказала королева.

– А всем этим, в коридоре, скажи: до другого раза, мол, – велел Крадус дворецкому. – Еще наобедаются за счет казны. Дочка… ну как ты – в седле?

Альбина оскалилась напряженной улыбкой. Она ведь действительно решила, что нынешний визит на высшем уровне содержит в себе судьбоносные сюрпризы какие-то, специально для нее! Судьбоносные – не больше не меньше!

Король обратил взор к музыкантам и щелкнул пальцами – то была команда играть туш. Грянули они дружно… а вот продолжение пошло вразброд, звук "поплыл": дело в том, что музыканты увидели, как не повезло высокому гостю в первую же минуту. Вбежавший принц Пенапью хотел сделать грациозный общий поклон, но переборщил, видимо, в этой грации, или паркет был чересчуо отполирован, – так или иначе, гость растянулся! Музыкантов распирало от смеха, а внизу все перепугались жутко, но Пенапью успокоил их:

– Это из-за башмаков. Здесь мне дали на два номера больше. Сказали: зато с ноги Его Величества… Но это пустяки, господа. Здесь у вас падать – одно удовольствие! О таком падении я мог только мечтать, уверяю вас… когда над обрывом висел на своей кошмарной коряге…

Это говорилось, сидя на полу!… Левая нога была подвернута. На лице блуждала доверчивая улыбка.

Вспомним на миг его там, в условиях выбора между омутом и змеей…

Услышим еще разок дикий вопль его: "Ради гуманности!…"

И сделаем перерыв – ради нее же.

Конец первой части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Дар речи
21.

Церемония знакомства с дамами была уже позади, гостя усадили, конечно же, рядом с принцессой Альбиной. Ее открытые плечи заметно конфузили его. Альбине мудрено было понять, в чем дело: стоило ли так напряженно готовиться к этой встрече, если гость предпочитал смотреть на какой-нибудь соусник или на свою вилку? И еще принцессу пугали листочки в руках отца, исписанные трудолюбивым Канцлером. Крадус откашлялся, музыка на галерее смолкла.

– Пап, ты только сокращай, умоляю! – шепнула королю дочка. – Если подряд, – все уснут!

Но это услышала Оттилия. И разъяснила Альбине, что сейчас он не папа, он – король при исполнении… Крадусу захотелось позлить "профессоршу", он предложил с наивным видом:

– Слушай, а может, передадим это гостю – он пролистает перед сном, а?

Ответом ему был испепеляющий взгляд; король вздохнул и начал свою писаную речь:

– "Ваше Высочество! Наш далекий и одновременно близкий пенагонский друг! Абидонцы давно чтут вашего родителя и вас как славных государственных мужей, мудрых в политике и приятных в обхождении. Вы впервые в нашей стране. Но дружба и горячая симпатия к вам, опережая ваш кортеж, по-весеннему согрела сегодня нашу столицу, говорящую вам "Добро пожаловать!" с особым радушием…"

(Невольно припомнилось принцу Пенапью это "особое радушие" на лицах хозяина и завсегдатаев таверны, полицейского, прохожих, юного живодера по кличке "Гиппократ"…)

"У нас в Абидонии, надо заметить, народ по характеру домосед, почти никто нигде не был. Но все замечательно отзываются о вашей стране, об ее живописной природе, ее добросовестных мастерах-умельцах…" – тут Крадус оторвался от текста, заговорил от себя:

– Вот это точно, это без лести, Ваше Высочество. Взять, к примеру, шорников ваших – поклон им! Лучшие седла у меня – из Пенагонии! Или возьмем стремена: так сработаны, что даже мертвый ты стремя не потеряешь!

Королева одернула его; она-то знала, что лошадиная тема грозит заполонить все! Крадус сделал над собой усилие и вернулся к листкам:

– "…парфюмерах, кожевниках, ткачах пенагонских, чьи изделия, поступающие к нашему королевскому двору, всегда радуют нас". Это факт, это он не соврал… только на первое место – все-таки шорников. "Восхищенная молва доставила нам данные и о тех необычайных талантах, коими наградили особу нашего гостя златокудрый Аполлон и его Музы…"

В этом месте король обменялся выразительными взглядами со свояченицей… Ясно же было: самому Канцлеру, с его особым сегодняшним насморком, не подвернулся бы под перо этот златокудрый с Музами… Какая-то скорпионья жидкость была в этой кудрявой фразе, и капнули ею не для гостя-слушателя, а, похоже, – для оратора самого!…

А гость вдруг засмущался ужасно:

– Полно, Ваше Величество… каких еще "необычайных"? Стоит ли? И вовсе это не молва восхищалась, а наша Пенагонская энциклопедия, я же знаю…

– Ну и что? – вмешалась Альбина. – Ведь там не выдумано, что вы в Королевском балетном театре выступали? Танцевали главного мотылька какого-то?

Эти слова причинили настоящее страдание принцу Пенапью! Всерьез говоря, выступление такое было на самом деле, но только один раз. Пробное оно было, неофициальное. Можно считать, репетиция. Прогон. И в зале сидели, слава Богу, только папа с мамой… А в Энциклопедии (деликатнейшний принц обозвал ее подлой!) напечатали, что успех был грандиозный, триумф… И принцу долго нельзя было поднять глаза на людей. Знали же люди, знали и радовались, что в балете "Легковерная любовь к огню" партия Первого мотылька не досталась выскочке августейших кровей! Ее, в конце-то концов, артист танцевал! И справедливо! А из-за Пенапью и неуклюжих его попыток только всю труппу задерживали зря, перенося премьеру с марта на май! Да если б и научился он делать это прилично, все равно – на публике, при полном зале, он просто умер бы! Сразу! Еще до первого фуэте! Этот балет, напоминавший королю и еще кое-кому о конфузе наследника, вообще мог быть запрещен ко всем чертям! Дирижер был на волосок от казни, от виселицы! Вот какой вклад в искусство мог внести он, принц Пенапью! Спасибо, удалось папу уговорить, чтобы он этого не делал…

Королева хотела успокоить его, – он так, бедный, разволновался… Принц стал полностью розовым (с сиреневым отливом) и продолжал объяснять:

– Помилуйте, но я-то знаю, что не было "восхищенной молвы"! Может, еще будет когда-нибудь… хотелось бы… но пока нет.

Оттилия выразила мнение, что подобная скромность – сама по себе талант, но ей лично обидно за королевскую речь, которую не дослушали, скомкали… Она вызвалась подытожить главное в этой речи. Но король сказал "я сам" и был краток:

– Здоровье нашего гостя! – Тут все выпили, наконец.

Но принц Пенапью, оказывается, страдал! И не только от грубой, топорной рекламы дома, в Пенагонии. Он еще и от местной неловкости страдал, от абидонской: он готов был провалиться сквозь землю из-за нее! Ведь приглашения к этому столу ожидало множество людей, но им всем отказали в последний момент… Может быть, их еще можно вернуть? – спрашивал гость, заглядывая каждому в лицо. Его уверяли, что всем именно приятно: все вышло так по-семейному!

– Это – да, но ведь они тоже, наверное, покушали бы охотно… А из-за меня им, как курам, сказали "кыш"… – Пенапью никак не мог слезть с этой темы.

Оттилия поручилась ему своим честным словом, что все эти господа – в принципе ходят сытые.

Потом помолчали, наслаждаясь фирменными прелестями королевской кухни. За первые места состязались салат из омаров, молочный поросенок и форель…

– Ваше Величество, – обратился Пенапью к Крадусу, – а где мои спасители? Мне казалось, я могу пригласить их к этому столу… они много для меня значат, уверяю вас… И потом, они ведь артисты и не дали бы нам скучать…

– А вы скучаете, принц? – оскорбленно изумилась Альбина. – Уже? Вот это мило…

– Нет-нет, я не то хотел сказать… Но где они все-таки?

– Отпустил я их, друг мой, – Крадус, не поднимая глаз, трудился над поросенком с хреном. – Отпустил по их просьбе на гастроли.

– Как? Уехали? До обеда? И даже не попрощались со мной? Это невозможно… нет!

– Ну вот, нашли о чем горевать. Свинство, конечно, неблагодарность. Но это ж везде и всюду… Переключайтесь-ка лучше на поросеночка, – его свинство нежнее… И на принцессу гляньте: она у вас сидит неухоженная…

– Папа, ну кто просил тебя? – возмутилась Альбина. – Наш гость свободен, в конце концов.

– Нет-нет, ваш папа трижды прав: я неуклюж и бестактен, – спохватился принц. – Вообще-то я этот бокал хотел за здоровье королевы поднять… но с такой же охотой подниму его за ваше счастье, принцесса. Поскольку то и другое связано, не так ли? За ваше огромное счастье… с хорошим человеком.

После таких странных слов – согласитесь, весьма странных! – Альбина вяло чокнулась с ним, но пить не пожелала. А гость не заметил этого: он о друзьях думал, об их странном отъезде…

Что-то тихое и томное играли музыканты. Они знали и без приказа: их искусство должно ненавязчиво помогать процессу пищеварения.