Текст книги "Не покидай"

Автор книги: Георгий Полонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

22.

Со своих нар Желтоплюш молча следил за Мартой, которая с упорством мастерила какие-то фигурки из соломы. Добывалась эта солома из прорехи в тюфяке. А инструментов никаких, только пальцы да воображение. Фигурки выходили ростом со спичку, а то и меньше.

– Брось, Марта: все равно они мало напоминают людей…

– А души?

– Что – души?

– Ты ведь не знаешь, какой они формы. И никто не знает. Так вот, это они.

– Черт-те что… Мой отец говорил то же самое, там, на острове. Только лепил их из глины. Десятками… или нет, сотнями! Я еще помню, домогался, чтоб у них носы были и рты, и уши, а он отвечал: нет, не надо… нельзя. И была для них песня. Я прошлой зимой запел ее, помню, но ты сразу захотела повеселей что-нибудь…

– Струсила тогда. А теперь осмелела. Спой, миленький. Правда, у нас их не сотни, а девять… Но мы представим себе.

И под сводами этого подземелья из крупнозернистого камня, который сочился сыростью, зазвучала такая песня:

23.

Альбина не спускала глаз со своего пенагонского кавалера. Он упорно не оправдывал надежд (хотелось бы только понять: он не мог? Робел, не решался позволить себе? Или он не хотел? Согласитесь: тут разница).

– Ну так. Что вы скромны, принц – это все уже поняли. Но у вас же и другие достоинства есть, правда? Более интересные? Вы играете, например, на 23-х инструментах!

И опять она принцу острейшее страдание причинила! Вовсе не желая того… Он обхватил голову руками! Нелепую, горемычную свою голову…

– Я?! О-о, это вы опять оттуда вычитали, принцесса… Они же там черточку не поставили между двойкой и тройкой… И я теперь всем должен объяснять, что никакие не двадцать три: два – три инструмента!

– Вот как? А сами вы, простите, – не опечатка? Шучу, шучу… Ну? И какие же два-три?

И королева Флора подхватила эту тему на его горе:

– Альбина права, мы все вас просим! Что вы сейчас выберете?

Крадус распорядился зычно:

– Эй, музыка! Инструмент гостю!

Шестерка наверху встала и подняла над балюстрадой свои инструменты – для наглядности выбора.

– Вижу, вижу, спасибо… А не найдется ли… да вряд ли, он редко встречается… вот и сам забыл слово… Клавицитериума?

Разумеется, было замешательство.

– Нету? Тогда я мог бы и на скрипке, конечно. Или на этом… на валторнете. Но я люблю своим смычком, а он дома…

– Отговорки, опять у вас отговорки! – почти вспылила Альбина. – Ничего знать не желаю! Аполлон этот златокудрый наградил вас чем-то, а вы даже поделиться не хотите?

– Нет, отчего же, я бы рискнул… А ноты? Ноты же мои – в карете, которую увели разбойники!

Но, похоже, отвертеться под этим предлогом не удавалось: один из музыкантов уже нес ему увесистую кипу нотных папок, а другой – пюпитр, третий – скрипку.

– Ага, благодарю… Моцарт? Обожаю! – бормотал Пенапью. – О, Вивальди… Ноты, я понимаю. Но не те. Я смотрю, они у вас на пяти линеечках – да? А у нас в Пенагонии – в клеточку! У нас гораздо труднее! То есть, для меня-то легче: привычка… А вот эти господа музыканты – они бы у нас сразу запутались!

На галерее большое было оживление, музыканты изнемогали от хохота! И уже не получалось у них веселиться "под сурдинку"! Тем более, что среди них возник, откуда ни возьмись, новый персонаж: прелестный четырехлетний ребенок, девочка! Просунув личико меж столбиков балюстрады, она заявила во всеуслышанье, насмешливо, без сюсюканья, очень авторитетно:

– Музыка в клеточку не бывает!

Общий, как говорится, шокинг! Но меньше всех был подавлен сам Пенапью: маленькая его разоблачительница восхитила принца!

– Это чье ж такое создание? А ну-ка иди ко мне… мы все обсудим с тобой – что бывает, чего не бывает… Господа, какая смелая девочка! Смотрите: идет!

Пока он общался на лестнице с ребенком, Оттилия тихо и желчно заметила:

– Вам не кажется, что он нашел себе ровню? По уму, по развитию?

Королева Флора воспротивилась:

– Мне – нет, не кажется. Он забавный, да… Но я сразу приняла его в свое сердце. Вот приняла – и все!

– А вот я еще не раскусила этот фрукт, – произнесла Альбина. И добавила так, что никто этого не услышал:

– Может, выплюну, а может, и слопаю целиком… посмотрим.

Король не участвовал в обсуждении, он высматривал что-то за окнами, он подзывал к себе дворецкого, чтобы какие-то инструкции ему дать…

А принц Пенапью уже вел малютку к столу за ручку:

– Друзья мои, прошу знакомиться: нас зовут Никой, нам четыре года… И, знаете ли, где мы прятались до сих пор? В футляре от контрабаса!

– С каких это пор, – не по-доброму поинтересовалась Оттилия, – служащие приводят с собой детей?

24.

– Думаете, я не вижу, что она вот-вот рассыплется… что это труха? Вижу. Но напоить-то ее мне нетрудно… А вдруг? – так говорила Марселла, глядя на высокий стакан, в который она, почти не дыша, опустила нечто мнимое: серую тень того, что было цветком когда-то. – Но вы верите хотя бы, что это она, та самая роза?

Патрик улыбнулся невесело; Марселла не поняла, что это было – согласие? отрицание? усмешка над ее наивностью?

– Ладно, пускай я дурочка… Выбросить всегда успею. Но если уж она нашлась… вы же поэт, вы должны сильнее меня надеяться! Ну, или хотя бы… поиграть со мной в это!

Вздрагивающей ладонью он погладил ее по голове – он часто так делал.

– Мне иногда кажется, что я для вас – вроде котенка… Нет-нет, я не обижаюсь… можете руку не отдергивать… Кукол-то спрятать надо! – спохватилась она. – Да так, чтобы не дрожать, когда я врать буду: сделано, мол, как велели, Ваше Величество, – все, мол, сгорели подчистую…

Она принялась складывать их. И все поглядывала на стакан с серой тенью цветка.

– Я уже наполовину выучила:

"Эта Роза моя – откровенности Муза!

Лишь втяни в себя тонкий ее аромат, -

Цепи лжи упадут с тебя ржавой обузой,

Вдохновением правды ты будешь объят…"

Патрик вынул какой-то кожаный мешок, вытряхнул из него на кровать вороха рукописей, предлагая тару.

– А бумаги куда? Их, по-вашему, прятать не надо? Еще как надо!… Нет-нет, я другое придумаю. Кукол надо бы по-хитрому: и надежно, и чтоб все-таки недалеко… Зачем? Чтоб иногда я могла приходить сюда – когда вас нет, конечно, когда не помешаю… – ну и провести с ними полчасика…

Договаривая это, она совершенно сконфузилась. Патрик протянул ей ключ и показал: сейчас он уйдет, а она пусть закроется изнутри…

25.

Вообще-то для котильона двух пар недостаточно, – однако, танцевали: гость с королевой, Крадус с Оттилией. Пенапью ухитрялся и Нике, самой юной своей партнерше, посылать улыбки и подавать руку иногда, она крутилась тут же, под ногами… Альбина сидела в холодной уверенности, что все происходящее делается специально ей назло.

Как ни странно, и у абидонцев и у пенагонцев танец мог сочетаться с беседой, ее даже одобрял этикет. И принц Пенапью отвечал королеве на ее вопрос:

– О… Я еще не смею сказать, Ваше Величество, понравилось мне в Абидонии или нет. Где я был? Судите сами: в таверне, в полицейском участке и здесь… это ведь маловато?

Вмешалась Оттилия, у которой был острый слух:

– Вы очень неопытны, принц! Когда политику надо что-нибудь заявить, фактов не может быть "маловато"… Они – ну как бы вам объяснить? – они делаются.

– Из чего, Ваша светлость? – серьезно спросил Пенапью.

– Да из чего угодно… из слов, из воздуха…

– Тетя! Не развращайте младенцев! – от стола подала реплику Альбина. Из речи, написанной Канцлером, она делала голубей и пускала их по залу.

– Да, свояченица, с малютками поаккуратней, – сказал Крадус и чуть не наступил на ребенка. Ника показывала пальчиком на окна и говорила:

– Собачки авкают.

– Что-что? – наклонился к ней король.

– Собачки авкают. Там.

– Где? Серьезно?! А ну, музыка, тихо! – гаркнул Крадус.

И когда музыканты оцепенели, расслышать смогли все: лаяли псы.

– Так, – монарх отрезвел мгновенно. – Ваше Высочество, дорогие дамы, мне надобно отлучиться. Дельце государственной важности, прошу извинить.

Он попятился к дверям спиной, а по дороге заметил пенагонскому гостю:

– Да, друг мой, учтите: если эта малышка будет отвлекать вас от принцессы, я ее просто с хреном съем!

И захохотал, удаляясь.

– Он шутит, – постаралась смягчить эту выходку королева.

– В самом крайнем случае девочка попадет в сиротский приют, – заметила Оттилия.

– Как? Позвольте… почему?! – обомлел Пенапью.

– По здешним обычаям, принц, легкомысленного папу-музыканта следует наказать. А другой родни, похоже, у девочки нет: иначе не тащили бы ее сюда и не прятали в футляре от инструмента… Отсюда я и заключаю…

– Но в приют – за что же?! Отнять ее у отца? За то, что ему не с кем ее оставить? А вдруг они остались без мамы?

Пенапью осекся, поскольку что-то грохнуло на галерее, жалобно взвыли струны: это контрабасист не то сам упал, не то инструмента не удержал. Оттилия была непроницаема.

– Ваше Величество, – кинулся Пенапью к королеве. – Но если я попрошу… Ведь это мое, мое, а не чье-нибудь легкомыслие… Принцесса, вы-то слышали, что ваша тетя сказала? Это она всерьез?! – ему хотелось отнять у Альбины бокал, к которому та прикладывалось чаще, чем следовало молоденькой девушке.

Флора попыталась разогнать тучи:

– Я, право, не знаю, сестра, что за радость изображать злую фею…

– Я могла и промолчать, конечно, – разъяснила Оттилия с жутковатым спокойствием. – Но я сама вот этой рукой переписывала набело Внутренний Дворцовый Устав, составленный моим мужем. И подписанный твоим, дорогая! Там есть параграф относительно детей… Но я допускаю, что ради гостя, который так побледнел, – видит Бог, я не хотела этого, – исключение может быть сделано…

– Спасибо! – Пенапью заставил себя улыбнуться ей. После слов о сиротском приюте он не выпускал из руки ладошку Ники. Последние полчаса дитя куксилось. Теперь он подвел ее к лестнице:

– Ступай к папочке. Бояться ничего не нужно… поняла? Господа музыканты, возьмите, пожалуйста, маленькую…

Альбина, пустившая двух бумажных голубей невесть куда, увидела вдруг третьего, не своего, из другой бумаги, – он спустился к ней сверху, тянулся в ноги. Она взяла его и увидела, что это записка. А отправитель кто? Она повела взглядом по галерее. Э, да там же Патрик! Она помахала ему рукой, но он остался недвижим почему-то.

Тогда она расправила голубка и, отстранившись от всех, прочла слова, выведенные карандашом из мягкого свинца:

"Я следил за вами: вы не дрогнули, не поддались жалости, не подумали заступиться за дитя. Что с вашим сердцем, любимая? Оно окоченело? Оно – есть? П."

– О Боже, – вздохнула принцесса. – Еще и с этой стороны замечания… уроки морали…

26.

В этот момент Крадус целовал в морду нашего давнего и мимолетного знакомца – жеребца по имени Милорд!

Волнующая эта встреча была организована в лучшем деннике королевской конюшни. Милорд не отдышался еще, в нем гудел азарт скачки с препятствиями, и то же самое следует сказать о капитане Удилаке, который обращен к своему королю сияющей, пыльной и потной физиономией.

– Нет, голуба моя, водицы холодной не проси – так и запалить тебя недолго. Остынешь – сам поднесу, лично. Из вазы саксонского фарфора! Удилаша, ты брат мне теперь! – капитан был схвачен за уши и тоже поцелован. – И полковник с этой минуты… как обещано!

– Рад стараться, Ваше Величество!

– И молодцов твоих отмечу, довольны будут. Всем приказываю гулять два дня! Угодили вы, ребята, своему королю… слов нет как угодили… Это ж не рысак – это Аполлон лошадиный! Интересно, сам-то он чует, чей он теперь? Чуешь?

27.

Пенапью спросил:

– А кому это вы помахали, принцесса?

– Это Патрик, стихоплет наш. – Сощурившись, Альбина перевела взгляд с одного своего незадачливого кавалера на другого, затем снова на первого… – Ревнует меня дико! Видите, следит оттуда, как коршун. Сейчас записку прислал… нервную.

– А к кому, простите, ревнует?

– Около меня сидите вы… стало быть, к вам. Может и на дуэль вызвать, он такой у нас…

(Эта дуэль тут же возникла перед мысленным взором Пенапью, продлилась всего несколько секунд и завершилась ужасающим ударом – клинок пропорол печень… Нужно ли уточнять: чей клинок – чью печень? Пенапью практически был беззащитен перед ураганным натиском незнакомца!)

Наяву он предложил:

– Так надо ему сказать, чтобы и он с нами сел, зачем же огорчать?

– Принц, вы бесподобны! – Альбина залилась смехом. – Нет, я растормошу вас все-таки! Если это вообще способна сделать с вами молоденькая женщина…

– Вообще – способна, – заверил гость рассеянно, но воодушевленно: он увидел Марселлу, появившуюся наверху.

Марселла шла по галерее взбудораженная, с высоким стаканом в руке, над которым голубело что-то. Горячим шепотом отвлекла она Патрика от невеселых раздумий о свойствах Альбининого сердца:

– Ваша милость! Ну как я могла не поделиться с вами? Гляньте-ка: оживает! Я ведь умом не верила, я только хотела верить – и вот… Она – голубая почему-то…

Патрик подивился, показал большой палец: да, мол, здорово… Он поднес от стены к балюстраде легкий столик – как пьедестал для этой розы. А Марселла, глядя на нее, забормотала нечто странное:

– Я должна сказать, ваша милость… Что хотите со мной делайте, но я должна… Нельзя вам пускать меня в свою комнату! Вот ключ. И не давайте больше. Какая-то я опасная делаюсь, самой от себя страшно! – девушка шептала это и плакала. – Поняла, что еще минуту побуду там – и портрет вашей принцессы изорву. В клочья! Ну нечего ей там красоваться да еще и хохотать! Над кем? Над вами?! В клочья изорву, слышите? И – в печь! И будь что будет…

Так она плакала, что ему пришлось достать свой носовой платок, действуя им так, как в этих случаях делают с детьми. Затем Марселла ойкнула и присела в страхе за балюстрадой: оказалось, что внизу – король, он шел к столу…

Крадус плохо сдерживал ликование или не старался: хлопал себя по ляжкам, потирал руки…

– Ваше Высочество, не осудили меня? Уж очень дельце неотложное! О чем без меня шла речь? Надеюсь, Оттилия, не про этот, как его, не про акробатический насморк?

– Аллерги… – тут свояченица получила королевский щипок. – О Боже, вы ущипнули меня… при людях!

– Любя, любя! Будет синяк – я сам объясню Канцлеру, что это от меня… вместо ордена! Девочки, да вы кислые почему-то? Может, я помешал?

Альбина сухо сказала:

– Немножко, нам с принцем… Но мы потерпим.

– Что? Ага, ясно. Нет, лично я детям не помеха. А вы, дамы, – накушались? Тогда пойдем, пусть поворкуют свободно. Пошли, пошли… Зато я вам новость скажу расчудесную! А может, и покажу…

Направляясь к дверям, Флора заметила наверху Патрика и послала ему воздушный поцелуй. В связи с этим последовало замечание Оттилии:

– Есть мнение, сестрица, что тебе не под силу стало отвечать за своего воспитанника. Он сам уже воспитывает других! Причем – отвратительно…

Королева не успела ни возразить, ни понять сказанного: дворецкий распахнул перед ними двери.

А Патрику, должно быть, казалось, что детки двух королей и в самом деле воркуют интимно. Но он старался не смотреть вниз, у него было дело: устроить так, чтобы Марселла увела подальше от греха маленькую дочь музыканта, чтобы уложила ее – для чего девушке настойчиво был вложен в руку тот же ключ. Так, это сделано, они уходят…

Затем Патрик сел у столика с розой и хотел заставить себя сосредоточиться на ней: и впрямь ведь необычная вещь. Возродилась, можно сказать, из пепла. На глазах растет и как бы смелеет! И – голубая, что само по себе невиданно. А все же чудесная эта ботаника слабо отвлекала его от "воркования" там, внизу! Невидимая гитара взяла аккорд, другой – и голос, неведомо кому принадлежащий, запел про случай очень похожий на удел немого поэта:

Они мои дни омрачали

Обидою и бедой -

Одни своею любовью,

Другие своей враждой.

Они мой хлеб отравили,

Давали мне яда с водой -

Одни своею любовью,

Другие своей враждой.

Но та, кто всех больше терзала

Меня до последнего дня,

Враждою ко мне не пылала,

Любить – не любила меня…

( Стихи Генриха Гейне (перевод С.Маршака) )

Между тем внизу происходил такой разговор между двумя Их Высочествами:

АЛЬБИНА. Так что, принц, – не нравлюсь я вам? Нет, вы не косите глазом на галерею. Ну? Только начистоту!

ПЕНАПЬЮ. Я не косю… Нравитесь… А вот этот нервный сударь, ну, который на дуэль может… он все-таки ваш поклонник или той девушки?

АЛЬБИНА. Какой еще девушки?

В эту минуту наверху вновь была Марселла: от нее и Патрика сейчас отошел, благодарно прижимая руку к сердцу, успокоенный отец маленькой егозы: только теперь он сможет грамотно "пилить" свой контрабас и не погибать от страхов…

АЛЬБИНА. Так про какую девушку вы спросили? Увидев, о ком речь, она засмеялась.

– Патри-ик! Патрик, о чем ты там со служанкой? Отошли ее, ты мне нужен…

Наверху это вызвало небывалую, неслыханную дерзость в ответ. Марселла, видимо, не зря говорила: "какая-то я опасная делаюсь". Вот что она швырнула принцессе – громко и бурно:

– Да уходит служанка, уходит! Он вам нужен? Как кошке – мышь!

Изумлены, понятное дело, были все. Но и сама Марселла тоже! Изумлена и напугана. В страхе зажав себе рот обеими руками, поскольку подобные выражения так и рвались из нее наружу, она выбежала вон.

Внизу Альбина искала глазами кого-нибудь, кто объяснил бы случившееся.

– Она что, рехнулась? Нет, вы слышали? Наверное, подпоили ее на кухне… И что теперь? Она будет тешить себя надеждой, что я спущу, забуду? Напрасно! Ее злит, что мне нужен Патрик… Да тут ревность, господа! Умора…

Патрик! Что-то я хотела? Чертовка, она сбила меня… Да, Патрик! Шел бы ты к нам, в самом деле… Нет ли у тебя новых стихов для меня? Во внутреннем кармашке наверняка найдутся, а? Ну пожалуйста! Очень уж надо, понимаешь ли, показать нашему гостю, каким бывает настоящее мужское чувство…

Слушай, а давай, я прочту ему то, что ты мне в марте написал, в свой день рождения! Обратите внимание, принц: не в мой день, а в свой! Можно, Патрик? Не разозлишься?

Поскольку автор стихов не выразил согласия, Пенапью позволил себе заметить:

– Мне кажется, Ваше Высочество, что всякий сочинитель прочитал бы сам. Но не во всяком обществе! Меня он не знает: а может, я не достоин? Или другая есть неловкость…

Альбина нетерпеливо объяснила:

– У Патрика только одна неловкость: он немой. Иначе, конечно, прочел бы. Так слушайте же!

– Как… немой? Совсем?

– Как рыбка.

– От рождения?

– Ну, или с возраста этой подружки вашей – какая разница? Итак, вы говорили, любовь – она как джунгли для вас? Вот поучитесь, как ведут себя мужчины в этих джунглях!

Полдень.

Любимая, вам еще спится?

Солнце в зените – веселый предлог

Свистнуть под окнами – и повиниться:

Я, мол, подснежников вам приволок.

Много! Чтоб в них окунуться могли вы!

Я их возами дарить вам готов,

Чтобы ваш смех раздавался счастливый,

Чтоб так и шли вы – дорогой цветов…

Это, между прочим, не только на словах было! Погодите, а как там дальше? Сейчас… «Чтоб так и шли вы дорогой цветов…» Забыла! Патрик, а если дальше я – своими словами… – ничего? Не страшно, я думаю? Черт, что ж там шло-то после «дороги цветов»? – Альбина в досаде щелкала пальчиками.

А дальше случилось – невероятное! Следующую строфу – но не прежнюю, нет, а только что сочиненную! – прочел… немой Патрик. Слова произносились медленно, но очень внятно, в такт осторожным его шагам – он спускался по лестнице, с трудом отклеивая от перил руку и сильно смахивая на человека под гипнозом:

ПЕНАПЬЮ. Так это был розыгрыш – насчет немоты?

АЛЬБИНА. Я падаю, держите меня… Как это, почему? С детства же ни звука… и вдруг… Папа! Мама! Вот! Вот что такое настоящее чувство – понятно?! Нет… вот именно, что ничего не понятно… Люди! Врача!

И Альбина выбежала вон – собирать свидетелей, делиться своим потрясением…

– Пресвятая дева… Это не сон? Я произнес эти стихи вслух? – – спрашивал Патрик (сам он был ошарашен больше всех, конечно!).

– Говорите же еще, еще! Упражняйтесь! – поощрял и подхлестывал Пенапью. – Ну? Ваше имя?

– Патрик… – чувствовалось, что он пробует слово на вкус и на вес. А может, еще и на цвет и на запах!

– Молодец. А мое – знаете?

– Пенапью. Симпатичное слово… птичье, да?

– На птичье я согласен! Мне раньше казалось, что оно больше с пивом связано… Так, прекрасно… А теперь спойте что-нибудь. Чтоб уж совсем убедиться. Сможете?

Патрик смущенно оглянулся – наверху сгрудились музыканты, они были взволнованны. Заговорили наперебой:

– Наши поздравления, господин Патрик!

– Сударь, это поразительно… Отчего это с вами?

– А правда, попытайтесь спеть, а? Свое что-нибудь!

– Только с вашей помощью, конечно… И не судите строго: я как пьяный сейчас… Почему именно сегодня, а? Никто не знает? Братцы, что хотите думайте обо мне, а я скажу: нравится мне мой новенький голос! Петь? Извольте! Ярмарочным зазывалой? Тоже могу! О небо… спасибо, но я не понимаю, за что… и почему именно сегодня, сейчас… Шатает меня, я сяду. Нет, встану все-таки. Начнем… не то я заплачу, это будет глупо и неинтересно…

И бывший немой запел:

О чем я тут собрался напевать?

Про что моя последняя страница?

Трех лучших я хочу короновать…

Трем главным я желаю поклониться…

Какие бы настали холода,

Когда б не наши три великих чувства:

Любви, во-первых,

Во-вторых, стыда,

И в-третьих, наслажденья от искусства!

Безумие – страдать из-за принцесс,

Которые вас нежно убивают…

А все ж любовь – божественный процесс,

Сладчайший, и напрасным не бывает!

Одни лишь негодяи никогда

Сполна не отдаются этим чувствам -

Любви, во-первых,

Во-вторых, стыда,

И в-третьих, восхищения искусством!

Краснеть умеет только человек!

Не будь стыда и совести в помине,

Тогда бы покраснели воды рек

За нас, убитых нами же самими…

Но выстоят земные города,

Благодаря волшебным этим чувствам -

Любви, во-первых,

Во-вторых, стыда

И в-третьих, очищения искусством…