Текст книги "Не покидай"

Автор книги: Георгий Полонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

6.

Абидония.

Королевский дворец.

Дворцовая библиотека. Тусклым золотом мерцали корешки старинных фолиантов. Стрельчатые окна были зашторены, а свечей горело мало – меньше, пожалуй, чем необходимо единственному читателю, находящемуся здесь в этот час.

Этот молодой человек одет на манер свободного художника; он взгромоздился на довольно высокую лестницу: ему понадобились самые верхние книги, их уже стопка у него на коленях, и в одну из них он погружен. У него большие серые глаза и, похоже, они способны выразить многое, но чаще всего выражают, увы, печаль…

Впрочем, сейчас, когда он услышал чье-то насвистывание, глаза эти выразили такое, что описывать рискованно: не хочется касаться столь нежных материй обычными, стертыми и остывшими от старости словами… В библиотеку вошла та, кого этот молодой книголюб обожал чуть ли не с рождения ее (а он на четыре года был старше) – принцесса Альбина…

– Ой, что это здесь темень такая? Есть кто-нибудь?

Патрик – а именно так звали молодого человека – буквально обрушился со своей лестницы, рассыпав несколько томиков. И, конечно, сконфузился за свою неловкость, за то, что девушка испугалась грохота.

– Патрик? Ну конечно… В такой час здесь больше и некому околачиваться, – съязвила она в отместку за этот испуг. – Всю ночь, что ли, торчал тут?

Ответа никакого не прозвучало. Она, впрочем, и не ждала. Патрик молча припал к ее руке в длительном поцелуе. В таком длительном, что рука была вырвана с усилием:

– Ну полно, Патрик, ну все… будет… поздоровались!

Задев его пышным хвостом своего утреннего пеньюара, Альбина устремилась к окнам:

– Почему ты не открыл гардины? Десять часов! Вон уже вторая смена караула…

Они недолго последили за этой церемонией, для Патрика, впрочем, совсем неинтересной: ну тянут гвардейцы ногу, ну чеканят свои эффектные повороты – чем тут любоваться ему да еще в ее присутствии?

– Слушай-ка, ты вот что: не ешь меня глазами, а лучше найди мне Пенагонскую энциклопедию; папа сказал – она должна быть у нас… А я понятия не имею, где тут что… Ну быстренько!

Патрик с поклоном удалился на поиски, а она, форсируя голос, продолжала обращаться к нему, невидимому за стеллажами:

– Ты не представляешь, в каком я угаре эти дни… Отец пригласил высоких гостей из Пенагонии, они ответили любезным согласием, и тут оказалось, что мы ни капельки не готовы! Мы с матерью Бог знает как одеты… провинциалки, да и только! Во всем мире уже не носят ничего похожего! Значит что? Значит десять– двенадцать современных туалетов – это самое маленькое – наши портнихи должны за какие-то три дня пошить! Вот и выходит, что одна заканчивает примерку – другая начинает, а третья уже дожидается… а тут еще ювелиры, а за ними цирюльник – у меня от них уже в глазах рябит! – жаловалась Альбина.

Слушал ли он ее? Сочувствовал ли тяжести ее проблем? Скорее, Патрик ее голосом заслушивался, самим щебетаньем ее, а над смыслом – улыбался только…

Он приволок книгу, оказавшуюся громадной, утвердил ее на наклонном столе типа пюпитра и, как мог, обдул с нее пыль.

– Вот спасибочки! А теперь со мной нельзя болтать… Ясно? Пока я не выужу кое-чего из этой махины… – строго наказала она ему. Ему, не проронившему с самого начала ни звука! Он только улыбнулся и отошел к другому пюпитру, чтобы исподтишка, не беспокоя, смотреть на нее оттуда. Патрик был немой, пора объявить это. Его ненаглядная шутила, должно быть, запрещая ему болтать с ней!

Сама Альбина щебетала за двоих:

– Так… "ПЕВЧИЕ ПТИЦЫ" мне не нужны… "ПЕЛИКАНЫ" – тоже… ПЕЛЕНКИ" – тем более! Про "ПЕДИКЮР" я все знаю сама… Смотри-ка: "ПЕНАТЫ", оказывается, – это боги домашнего очага! – бормотала принцесса. – Нашла! – она захлопала в ладоши. – О-ля-ля… и как много-то! И два портрета… Эй! – крикнула она Патрику, видимо, не совладав со своими бурными впечатлениями в одиночку. – Хочешь поглядеть на нашего высокого гостя? – Немой приблизился.

– Знакомься: Пенапью, наследный принц Пенагонии…

Патрик поднял бровь: во весь лист книга воспроизводила портрет маслом – но кого? – пухлого ребенка в платьице, и лишь с трудом можно было предположить, что это дитя мужского пола.

– Да нет же, не туда смотришь, – досадливо воскликнула Альбина. – тут ему год… а вот он теперь, – она перевернула страницу.

Мы, уже знакомые с живым принцем Пенапью, вправе считать, что пенагонский художник здорово польстил ему. Портрет дарил ему гордый взгляд, военно-спортивную осанку, классически правильный нос и какой-то пышный орден на лацкане фрака.

– Ну как?

Патрик приподнял плечи и улыбнулся смущенно: не ему судить… Действительно, откуда ему знать, нравятся ли такие юным девушкам?

– Это ты брось! – не поверила Альбина. – Не понимает он! Все ты понимаешь, только завидки берут – ну так и скажи. Бес-по-до-бен! – это любому дураку видно. Погоди-ка… – ее взгляд выхватил какие-то строчки в тексте Энциклопедии. – "Играет на 23-х музыкальных инструментах…"

Вот это да… держите меня, я падаю!… "С триумфальным успехом исполнил партию Первого мотылька в балете "Легковерная любовь к огню" в Королевском музыкальном театре"… Нет, я должна показать родителям! – Альбина попыталась поднять книгу, но ее отпугнула не столько тяжесть, сколько громоздкость. – Уж лучше их притащить. Патрик, но ты понял, кто едет? А в письме его папы, короля Гидеона есть еще два словечка оч-чень интригующие! Сказать? Скажу, так и быть: "ПРИНЦ НЕ ЖЕНАТ". Как по-твоему, зачем это пишется нам? Не знаешь? А чего же тогда помрачнел? Ведь там не написано, что прямо завтра он на мне женится и увезет в Пенагонию… Так что рано ты скис… Нет, ты еще поборись за меня! – смеялась она, заводя себя все пуще. – Например, вызови его на какой-нибудь диспут… на конкурс красноречия! Смешно?

С тем она и убежала.

…Задумчиво возвращался Патрик к своей лестнице. Чье-то громкое "а-а-апчхи!!!" заставило его вздрогнуть. И по узкому проходу покатился персик. Кто уронил его? Кто чихал? – так и осталось неясно…

7.

Назвать атмосферу королевского завтрака теплой и дружественной было бы натяжкой. Семейство уселось за стол без принцессы Альбины, которую задержали ее библиотечные изыскания. К завтраку приступали король Крадус, королева Флора и сестра ее Оттилия. Два стула были пусты. С самого начала Крадус уткнулся в газету. Жевали какое-то время молча.

– Доброе утро, пардон за опоздание, – это впорхнула Альбина. Чмокнула в щеку отца, бросила: – Привет, тетя. А с мамахен мы виделись. – И потянулась к салату. – А Канцлер что же? – спросила она. – Не завтракает сегодня?

– У него насморк, – мрачно объяснил, не отрываясь от газеты, отец. – Сложный какой-то: алгебраический!

– Полно вам, – попрекнула его Оттилия. – Аллергический насморк. От персиков. Они с детства ему вредны, а он забыл и скушал целое блюдо, представляете? Автоматически.

Лысый лакей, хорошо вышколенный и с постоянной кисло-сладкой улыбкой, поставил перед королем два яйца. Предупредил:

– Всмятку, Ваше Величество.

– Да? – Крадус отшвырнул газету. – Тогда приземляйся.

Странную эту команду (уже, впрочем, привычную для ушей присутствующих) лакей выполнил, встав на одно колено перед монархом. И склонил голову. Об его безупречную лысину Крадус разбил яичко. И там же намусорил кусочками скорлупы. Это испытание ни на миг не отменило кисло-сладкую улыбку.

– Ох, Крадус-Крадус… – воздела глаза к потолку королева Флора.

– Да, девочки, я шалун, – честно отрекомендовался Его Величество. – Радоваться надо, что я у вас такой непосредственный. А вы рожи строите… Ступай, – отпустил он лакея. Тот стряхнул скорлупу на поднос и удалился неслышно.

– Моя беда, наоборот, в том, что я мало шалю… несмело, – продолжал Крадус. – Разве такого озорства требует моя натура?

Он вдруг оскалился по-сатанински и схватил большую фарфоровую салатницу, еще не зная, что он с ней сделает, но уже наведя на дам визгливый ужас. Их будто ветром сдуло под стол! А монарху только этого и надо было. Он взял себе порцию и мирно поставил блюдо на место.

– Скука у нас, девочки, – печально произнес он, доставая из кармана инкрустированную коробочку, а из нее – крупного черного жука, тоже поскучневшего от несвободы и удушья. – Да… А во мне кровь играет.

Дамы еще не решались вылезти, когда жук был заботливо помещен в чашку Оттилии и накрыт розеточкой для варенья.

Раньше других над столом показалась голова Альбины; она подлизалась к отцу осторожно:

– Папа, я тебя лучше всех понимаю… Но в обществе принца Пенапью ты ведь не будешь так… шалить?

– А пусть он продаст мне своего фантастического жеребца. Уговори его – я сразу помягчаю!

Несколько отвлеченный вопрос предложила королева:

– А как он пишется этот принц: "Пинапью" или "Пенапью"?

– Зачем тебе, сестричка? – улыбнулась Оттилия ядовито. – ты же в слове "еще" делаешь четыре ошибки.

– Неправда, я сроду не писала тебе писем! Я хочу только знать, в каком смысле так назвали принца…

– Ты лучше взглянула бы на его портрет в ихней энциклопедии, – с мечтательным вздохом сказала принцесса. – Отец, можно я его оттуда вырежу?

– Племянница, – опять вклинилась Оттилия, – чуть меньше пылкости, чуть больше скромности! Я допускаю охотно, что он окажется милым, этот гость… неотразимым даже. Но ведь не раньше, чем приедет? Не заочно же?!

– А я, тетя, уже и до этого дошла! – вспылила Альбина. – От нашей скучищи! Отец вон – и тот в свои пятьдесят лет на стенку лезет! А все ваш супруг… те "милые" его законы, на которые мы все не нарадуемся!

– Альбина!!!

– Я уже 23 года Альбина! А у меня здесь единственный кавалер – и тот немой! Конечно, этот гость будет неотразим для меня. Даже если у него копыто на одной ноге!

Крадус живо подхватил:

– А тем более – если на всех четырех! И если принадлежат они их коню бесподобному! Тогда и рассуждать нечего…

– Крадус, ну при чем тут кони?! – взмолилась королева, сжимая свои виски.

В этот момент Оттилия пожелала налить себе соку из графина и обнаружила в своей чашке живой гостинец. С пронзительным визгом выскочила она из-за стола, роняя стул. Сок залил половину скатерти.

Король искусственно закашлялся, чтобы погасить в себе смех, и стал увещевать ее:

– Тихо, тихо… Ну что такое? Свояченица, да ты у нас паникерша… Ну да, постороннее насекомое, вижу. Но ведь не скорпион же, не тарантул…

– Благодарствуйте, Ваши Величества, – сорванным от визга голосом сказала Оттилия. – Я уже вполне сыта! Более чем! – и она выскочила за дверь.

– Крадус, – остолбенело смотрела на монарха его жена, – неужели это ты?

– Что ты, матушка. Я как-никак полковником был до коронации. А это шутка – фельдфебельская, не выше… Ты лучше скажи: готова ли ваша сбруя к таким ответственным скачкам, что у нас впереди?

– Что? Я не поняла…

– Имеются в виду наши туалеты, – уточнила Альбина.

– Ох, эти твои лошадиные сравнения…

8.

В этот самый час будущий королевский гость спал в фургоне бродячих артистов, устроив голову на ящике с куклами. А новые его друзья сидели оба на козлах и бесшабашно пели на два голоса, чтобы прогнать сонливость:

Человеку нужен дом,

Словно камень, прочный,

А меня судьба несла,

Что ручей проточный…

Влек меня бродяжий дух,

Вольный дух порочный,

Гнал, как гонит ураган

Листик одиночный…

Сидя в кресле, на заду

Натирать мозоли?! -

О, избавь меня, Господь

От подобной роли!

( Стихи немецких вагантов XI-XII веков в переводах Льва Гинзбурга )

– Слушай-ка, Марта, я все перезабыл… не знаю, где мы… Да и то сказать: когда нас с отцом упекли в изгнание, мне еще не было и девяти!

– Ну так спроси дорогу – чего проще? Хотя… Желтоплюш, тебе не кажется, что на нас как-то странно смотрят… дичатся, вроде?

Дело в том, что это был уже город, столица абидонская. Мощеные булыжником узкие улочки встречали наших путников и впрямь на странный манер: с одной стороны, население заинтересованно разглядывало их, но с другой – при первой же попытке контакта прохожие поглубже надвигали шляпы и шагали быстрее, а в домах захлопывали ставни…

Вот уже не раз Желтоплюш крикнул: – Эй, сударь! Не хочет… Тогда вы, мадам. Доброе утро! Дозвольте спросить…

…но и судари, и дамы резко сворачивали во двор или с прискорбием показывали на свои уши: глуховаты, дескать, не обессудьте, или бросали в ответ, еще не дослушав вопроса:

– Не здешние… не знаем!

Марта и Желтоплюш переглядывались, но разгадка этого удивительного явления не шла на ум ни ей, ни ему.

Возле одного дома точил ножи-ножницы горбун. Над ним только что, при появлении фургона, расторопно опустила жалюзи девочка лет 14-ти, передавшая ему пару ножей через окно. Закрыла, но сквозь переборки виднелись ее любопытные глаза.

– Почтеннейший, – сердечно обратился к точильщику Желтоплюш, – не затруднит ли вас чуть-чуть направить нас к цели? На дворцовую площадь нам надо…

Горбун не вдруг разжал уста: путники и кобыла их, фургон и афиши на нем были сначала ощупаны цепкими его глазами.

– Прямо-таки на дворцовую? – переспросил он, собрав на лбу целую грядку морщин. – Чужеземцы, что ли? – Желтоплюш подтвердил. – Это вам мимо водокачки надо. То есть назад, потом направо. За водокачкой должна стоять тетка, торгует она вареными раками. У тетки спросите: где, мол, тут живодерня для бродячих собак и кошек?

– Это еще зачем? – перебила Марта. – При чем тут…

Горбун поглядел на нее то ли с упреком, то ли с жалостью, сплюнул и молча возобновил вращение точильного камня.

– Нет, сударь, мы спросим, продолжайте, – робко сказал Желтоплюш.

– Она вам и растолкует. Если, конечно, раки не шибко будут свистеть. А то иной раз они так рассвистятся…

– Кто? Вареные раки?!

– Они самые. Когда их мало – еще ничего. А если улов велик, – уши закладывает от свиста… слова не скажи при них. Значит, как про живодерню узнали – обогнули ее с любой стороны – и вот она, площадь, что вам требуется, и сам королевский дворец.

Бедных артистов какой-то ужас обуял от этого объяснения! Однако они деревянными голосами поблагодарили точильщика и повернули Клементину, как он велел.

– Это сумасшедший, – твердо сказала Марта, когда отъехали.

– Или нет, – задумчиво отвечал Желтоплюш. – Сперва я тоже подумал так… А заметила, девчонка в окне подслушивала?

– Ну и что?

– Понимаешь, почудилось мне, что горбун хотел предупредить нас о чем-то! Живодерня, куда свозят бродячих собак… Бродячих! Раки, которые свистят… Неспроста это.

– А почему нельзя было попросту, без затей? Что за секрет такой – дорога до площади?!

– Может, и секрет. Особенно если площадь дворцовая. И особенно, если спрашивают чужеземцы…

– Ну, порядочки… Мы ж не спрашивали, сколько в их армии пушек! Погоди! – возмущенная Марта спрыгнула на землю и догнала простую женщину, шедшую впереди. Желтоплюш мрачно ждал. Через полминуты Марта вернулась.

– Ну, что?

– "Жубы болят", – передразнила Марта. – Не может говорить. Я спросила – и сразу они разболелись! Слушай, но не искать же нам торговку свистящими раками! Лучше честно спросить полицейского…

– Лучше, только не нам. Принца нашего подлатать бы, почистить слегка – и пускай он спрашивает…

А их принц безмятежно разулыбался в фургоне: что-то приятное показывали ему во сне…

9.

Комнатка Патрика, расположенная под самым чердаком, напоминала бедную студенческую келью. Патрик работал сейчас, писал. Скрип его пера переходил исподволь в чуткие, осторожные аккорды гитары; на виду ее, однако, не было. Под эту гитару неведомо чей голос (самого автора? Но у него же нет голоса! Разве что голос его души?) негромко и выстраданно произносил:

Вот он не пишет уже, откидывается. Другому голосу, женскому, который позвал его по ту сторону двери – "Ваша милость! Вы заняты?" – Патрик делает предостерегающий жест: погоди, мол.

…И все-таки

всей грешной моей плотью,

душою всею,

клеточкою каждой,

всем существом моим

ежеминутно,

не я,

но тот,

во мне живущий кто-то,

опять кричит:

– Как сорок тысяч братьев!… -

и вопиет:

– Сильней всего на свете!…

едва ли не навзрыд:

– Дороже жизни!… -

но к этому язык мой непричастен,

но это все -

помимо моей воли,

но все это -

ни говоря ни слова

и даже звука не произнеся.

( Стихи Юрия Левитанского )

– Ваша милость, вы не спите? – опять постучали к нему. То была маленькая русоволосая служанка по имени Марселла. Когда Патрик, чтобы ответить ей, смахнул на пол книгу в серебряном окладе, девушка позволила себе войти:

– Это всего только я. Хочу спросить: вам постирать, отутюжить ничего не надо?

Патрик покачал головой, рассеянно улыбаясь.

– Смотрите. А то к приезду гостей все будут при параде, а у вас и сорочки свежей не найдется… – Марселла подобрала с пола заодно с той книгой скомканные листы и разглаживала их: труд ведь вложен сюда, душу свою автор, может быть, распинал здесь, – так неужто выбрасывать?

Вот только на источник этого вдохновения Марселла старалась не смотреть: над узкой кроватью немого висел портрет принцессы Альбины. Принцесса там смеялась, скалила ровные крепкие зубки…

– Вы не представляете, сударь, – продолжала Марселла, – как тут все ходуном заходило!… В Дубовом зале – паркетчики вкалывают, их целая артель! А ко всей музыке, какая есть во дворце, позвали настройщиков…

Между тем перо Патрика быстро рисовало гуся – важного, самодовольного. Птица эта была увенчана заломленной шляпой и орденской лентой через всю грудь.

– Это… которого ждут?! – поняла и засмеялась Марселла. – Принц из Пенагонии? Хорош…

Патрик отобрал у нее свои черновики и медлительно порвал их, невзирая на детскую гримасу жалости и досады на ее лице. А потом показал ей беловик тех же стихов, они были озаглавлены "Прощальное" и наверху оснащены буквой А.

– Полно, Ваша милость, – усмехнулась девушка, знавшая про немого едва не больше, чем сам он знал о себе. – Таких "прощальных", позвольте заметить, было написано, чтоб не соврать, ровно четыре!

Два из них вы мне давали читать, а два – не изволили… Ну зачем, сударь?! – вскрикнула она очень громко, когда он, уязвленный этим напоминанием, стал комкать и беловик, забирая его в кулак. – Разве для этого я сказала?! Да вы права не имеете! Это не ей одной пишется! Это – всем людям… Ведь их поют! Да, да, сударь: давно поют ваши стихи, и не обращают внимания на эту букву "А" наверху! Свободно поют их другим девушкам… на все другие буквы!

Под воздействием горячих этих слов Патрик выпустил из кулака сморщенный ком бумаги, погладил заступницу своей поэзии по русой голове, улыбнулся смутно – и вышел из комнаты.

Марселла взяла ведерко, оставленное ею за дверью, и приступила к уборке. Смеющейся Альбине на портрете она с сожалением сказала:

– Все горе в том, Ваше Высочество, что не понимаете вы разговор его глаз… А он легче легкого… если, конечно, сперва сердце его понять.

10.

Патрик спустился по лестнице и обнаружил у большого зеркала королеву Флору; она примеряла меховые накидки и пелерины; ей с академическим видом давали свои советы две фрейлины и сам меховщик, доставивший этот товар.

– Здесь застежка – на лапках, Ваше Величество, – объяснял он, стремясь показать на самой королеве, но не рискуя так приблизиться.

– Но отчего же лапки темные, а сам зверь дымчатый, седой весь? Лапки – не от него, может быть?

– Помилуйте, никакой подделки! Зверь мог поседеть, я извиняюсь, от ужасного предчувствия, что станет накидкой… А лапки, так сказать, не успели…

Вот такой разговор.

Тут королева заметила немого поэта, он отразился в зеркале. Она сбросила на руки фрейлин дорогую вещь и повернулась к нему.

– Патрик! Хорошо, что я тебя встретила. Ну как ты… не болен? Бледненький немножко. Не переутомляйся, слышишь? Если на один-два стишка напишется меньше – ничего ужасного, я думаю, не произойдет!

Он повеселел от этих слов, он закивал согласно и припал к ее руке смеющимся ртом. Она отвела его подальше от фрейлин с их острым слухом.

– Слушай-ка, мальчик, а тебе не хотелось бы уехать отсюда? На время, а? Почему-то мне кажется, что в летнем замке на озерах тебе было бы и здоровее и спокойнее…

Патрик с вопрошающим лицом поднял один палец.

– Да-да, один пока… нам еще рано туда. Подумай. Только не воображай, будто здесь ты мешаешь кому-то, избави Бог…

Патрик слушал, не поднимая глаз на Ее Величество.

– Видишь ли… Твои чувства к Альбине – давно же ни для кого не секрет. Меня, например, они ужасно трогают… И ее тоже, поверь, она ценит тебя… Ну зачем ты так усмехаешься? Да, ценит, ты самый верный друг ее детства и юности! Но, Патрик… здесь появится один знатный молодой иностранец… И мoжет случиться так, что девочка, совсем не желая того, сделает тебе больно… ты ведь такой ранимый. Понял, о чем я? Никто, повторяю, не гонит тебя, ты абсолютно свободен… Только в рамках хорошего тона, конечно. И благоразумия. Ты не выйдешь из этих рамок, ведь нет же, Патрик? Я могу быть спокойна?

Вот такой монолог произнесла королева Флора. Своим выразительным взглядом юноша обнадежил и успокоил ее: нет, он ее не огорчит. Вновь поцеловал ей руку, откланялся и убежал в сад.

Там повсюду были цветы, а ему требовалась крапива сейчас, крапива и терновник с колючками!… И снова – та гитара, тот голос со стороны, в котором печаль и надсада:

Не я,

но тот,

во мне живущий кто-то

опять кричит:

– Как сорок тысяч братьев!… -

и вопиет:

– Сильней всего на свете!… -

едва ли не навзрыд:

– Дороже жизни!…

но все это -

не говоря ни слова

и даже звука не произнеся.

( Стихи Юрия Левитанского )

Тут следовало бы упомянуть об одном узком окне из тех дворцовых окон, что смотрят в сад. И о контуре высокого костистого человека там, за стеклом. Это именно контур, не более. Однако, ясно было, что человек увидел Патрика, да и Патрик заметил его. Некоторое время это напоминало детскую игру в «гляделки»: кто кого переглядит, не моргая. Ее сорвал приступ чиханья, напавший на человека за окном. Чтобы этот сотрясающий его приступ не происходил напоказ, этот персонаж исчез, гардины сомкнулись, – так что за значительным взглядом ничего значительного не последовало: насморк и насморк.