Текст книги "Не покидай"

Автор книги: Георгий Полонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

28.

Канцлер был в теплом халате и ночном колпаке с кистью: как ни велика его сила воли, следовало лечь, отступить перед этим поганым насморком… Вот и шпион его держится поодаль, вздрагивает от каждого чиха, – это тот лысый лакей, которого мы считали слугой короля (и простаками были близорукими: во дворцах вообще все не так, как выглядит и кажется!).

– Итак, пенагонец – существо безобидное, говоришь… Но его связи… Да, так можешь ты ручаться, что куклы и в самом деле сожжены?

– Логика, мой повелитель, – отвечал лысый. – Девчонка и немой возились с ними у растопленной печки…

– Немой… Что ты знаешь о его логике? Хорошо, ступай, тебя и так слишком долго там нету. Логику предоставь мне – от тебя требуются только факты!

– Понял. Осмелюсь напомнить: дымоход вашего камина прочищали сегодня дважды… Вы довольны слышимостью?

– Проверю. Иди работай. А-а-апчхи!

Отпустив агента, Канцлер подошел к холодному камину, достал из-за решетки его слуховой рожок со шнуром, уползающим в дымоход. Услышать ему привелось концовку песни… Мог ли он вообразить, что пел ее тот, чей голос был незнаком никому, поскольку твердо считалось, что человек вовсе не имеет голоса?!

Тоска, когда позорно предан дух,

Когда бароном сделавшийся боров

Фигуркой Прометея давит мух

И смеет звать паяцами актеров!

Я сам из тех паяцев, господа!

Идите к нам: мы возрождаем чувства -

Любви, во-первых,

Во-вторых, стыда

И в-третьих, жажды вечного искусства…

( Стихи Георгия Полонского )

Слышимость была превосходная на сей раз, но… но тем хуже! Бледность Канцлера приобрела зеленоватый оттенок. Чихнув несколько раз кряду, он сбрасывает халат. Он должен быть там!

29.

Итак, немой пел, а новые слушатели его – вошедшие минуту назад Крадус, Флора, Альбина и Оттилия – похоже, онемели: им все казалось, что тут дразнящий фокус какой-то…

– Ну здравствуйте, собеседники!– приветствовал их бывший немой. – Полно, поверьте, наконец, глазам своим и ушам – и давайте общаться! Перед вами – известный говорун, способный перебалабонить всех… Милая королева, ну как, рады вы за меня?

– Я в восторге, Патрик… – Флора часто-часто хлопала ресницами. – Это счастье…

– Альбина, утром вы изволили шутить насчет турнира красноречия, – продолжал Патрик. – Просите же папу назначить его!… Если только у нас есть еще недурные ораторы… похоже, что они попрятались или их упрятали всех… Вытаскивайте их, Ваше Величество, – и никто из них не переговорит немого Патрика – приглашаю вас в болельщики и судьи!

Незаметно и поспешно из зала вышла Оттилия.

А Пенапью захлебывался от избытка чувств:

– Слушайте, господин Патрик! Вам надо в театр… да-да, я убедился сейчас, это твердое мое мнение: ваше место – на сцене! Праздник, господа! Вот я, вроде бы, человек посторонний, а и у меня на душе праздник! Предлагаю тост… за это чудесное событие, свидетелем которого я имею честь быть… и всем-всем буду рассказывать о котором. У нас в Пенагонии никто уже не верит в чудеса… ну почти. Вот они и случаются реже – в наказание, не правда ли? Нет, но как это справедливо, господа: у кого талант, тому и голос… Вот я, например, мог бы и… помолчать. Откровенно говоря, все врет наша энциклопедия: никаких у меня талантов, ну решительно… Там только два слова честные: "любит искусство". Понимаете, я зритель хороший… вот и все.

Все помолчали, словно обезоруженные.

– А вы заметили – чем-то пахнет? – спросила Альбина у всех сразу. – Горьковатый такой аромат… освежающий…

– Я решила – это твои духи, – отозвалась королева. – Нет? Крадус, а ты чувствуешь?

– Что-то есть, да… Но дух свежего навоза я больше уважаю, ароматные вы мои. Не взыщите.

И опять Пенапью выступил:

– Да! Еще одно открытие, я и забыл сказать: теперь я знаю, господа, кто сочинитель тех песенок, которыми у нас молодежь увлекается! По глупости нашей они считались нарушением общественного спокойствия, эти песенки… Но теперь они будут вкладом в пенагоно-абидонскую дружбу! Потому что писал их Ваш воспитанник, королева!

– Племянник мой, – неожиданно уточнила королева Флора. – Родной племянник.

– Как это? – не поняла Альбина. – Ты что говоришь, мама?

– Этак, пожалуй, ты ляпнешь сейчас, – сказал в виде шутки король, – что Патрик – сын покойной сестрицы твоей? И короля Анри? В общем-то оно так и есть, но…

Тут он булькнул горлом, подавился своими словами, вид у него был оторопелый, взгляд – блуждающий… Если это шутка, то – дикая…

Принц Пенапью частично оказался в курсе дела:

– Анри Второго вы имеете в виду? О, я знаю – это жуткая страница вашей истории…

…Как-то не замечено было, что исчез сам Патрик: он спохватился, что виноват перед Марселлой, которая плакала от счастья за него – уже во время исполнения песенки. Перед ней и мы виноваты: не упомянули тихое ее появление. Теперь Патрик, говоря с ней наверху, не услышал сенсационных откровений, близко и грозно касающихся его… С галереи он смущенно обратился ко всем:

– Господа, прошу извинить меня: я немного устал… и что-то сердце – то зачастит, то замедлит… Глупо, правда же, – заиметь голос, чтобы истратить его на последнюю беседу с врачом и священником? Я еще вернусь, господа…

Он всех обласкал счастливым взглядом, и они с Марселлой ушли (она, как могла, поддерживала его, вдруг обессилевшего…)

– И опять с ней, с этой служанкой! – сочла необходимым отметить принцесса Альбина. – Но это пустяки сейчас… Нет, родители, что вы наговорили тут: Патрик – королевский сын? Сын тети Эммы и Анри Второго? Но вы же говорили всю жизнь, что он – приемыш, без роду, без племени?!

– Да потому, – всхлипнула ее мать, – что ваш Канцлер мерзкий стращал меня целых 16 лет! Да разве меня одну? А скольких со свету сжил, чтобы не проболтались?

А король не понимал, что происходит:

– А что это тебя прорвало сегодня-то?! О, Господи… Понимаешь, дочь – ни одна душа не должна была видеть в мальчишке наследника престола… Почему "была"? И сейчас не должна! Сейчас – особенно! Поскольку парень разговорился вдруг!

30.

В эту минуту вошли Канцлер и Оттилия. Было заметно, что, несмотря на ее помощь, переодевался он в большой спешке: перекошен галстук, углы стоячего воротничка не совсем симметричны… С ним не случалось такого прежде, и весь вечер это будет его раздражать. Но если бы, если бы только это…

Он извинился за свое "запоздалое и, может быть, не всем угодное вторжение" – так и сказал. Подошел затем к Пенапью и объяснил, что не был ему представлен из-за мучительного своего насморка. И сразу было представлено непрошеное доказательство: нос покраснел, лицо скривилось, пришлось поспешно извлечь платок, оказавшийся большим, как полотенце…

– Наш Канцлер, принц, – представил Крадус страдальца. – Тот самый. Зовут – граф Давиль. А насморк его как зовут? Алкоголический?

– Нет же! – чуть не вскричала Оттилия (как выражаются в наше время, король ее достал). – Аллергический!

– Будьте здоровы, господин Канцлер, – пожелал Пенапью, когда после долгих приготовлений раздался слабенький чих, можно даже сказать, кошачий… – Очень жалко, что вы не знаете тех поразительных вещей, которые происходят в этих стенах… Вот я, прямо говорю, – потрясен…

– Я в курсе, – отвечал Канцлер. – Прежде всего, не будем задерживать музыкантов… пока. Чем меньше "потрясенных", тем лучше. Господа, музыка более не понадобится, до свидания!

…И все молчали, дожидаясь, пока уйдет последний из музыкантов. Мало вообще-то хорошего в прощании с музыкой…

"Человек номер два" приступил к расследованию:

– …Итак, с чего же вдруг сделался красноречив немой воспитанник королевы?

– Испугались? – спросила Флора. – Напрасно: он еще пока тетей меня не называл, о правах на престол не заговаривал…

– И не выспрашивал, слава Богу, как его папу с мамой укокошили… – добавил Крадус.

Канцлер был и в ярости, и сбит с толку. Человек всегда бывает смешноват, если гневается, а источника своего негодования ясно не видит, не может найти:

– Стоп! О чем вы толкуете? Что вы здесь пили, господа?!

– Мы смешивали сок мухомора с керосином! – Альбине и прежде хотелось над ним поиздеваться, но почему-то можно стало – только теперь.

– Мне, девочка, не смешно ничуть! Господа… Ваши Величества… призываю вас к предельной серьезности! К предельной! Давайте отвечать за каждый звук, исходящий из нас! – и вслед за этим воззванием он дважды чихнул.

– Не выходит, брат! – обрадованно уличил его король. – Вот ты – можешь за свои чихи отвечать? Так и я… только из меня правда прет: тянет, к примеру, похвастаться перед нашим гостем! Ох, принц, ну и славную операцию провели мои люди… На том же чертовом месте, у Кабаньего Лога… А вот и герой этого дельца – легок на помине!

Это вошел Удилак. В новеньких полковничьих эполетах, в мундире, расстегнутом фривольно, с красным лицом и нетвердой походкой:

– Ваше Величество! Гвардейцы, отличившиеся в операции "Иго-го", благодарили просить… что я вру?… просили благодарить: угощение отличное!

Тут королева Флора выступила со своей высокой оценкой упомянутой операции и ее участников. Пусть и немного она смыслила в лошадиных статях, но Милорд ей очень понравился, очень! – Минут двадцать назад муж водил ее смотреть на этого сказочного скакуна…

– Милорд? Я не понял… – сказал Пенапью в странной тишине. – вы ходили смотреть на него? Куда, простите?

– В мои конюшни, принц, – куда же еще? А вы как думали? – Крадус уже ничего не стеснялся. – Кто смел, тот и съел! За что полковничьи эполеты на Удилаке? За то, что Милорд – наш! Так чего просят твои герои, полковник?

– Артистов! – улыбнулся его любимец во все 32 зуба. – Прикажите, Ваше Величество, тех кукольников отпустить до утра… И еще там, говорят, певуны какие-то, в подземелье, а? Их бы тоже – потому как захотелось ребятам искусством побаловаться! Не знают, как развлекаться… забыли!

– Это мой круг вопросов, полковник! Подойдите ко мне… – с этими словами Канцлер взял Удилака под руку и повел его в пустынную часть зала, что-то внушая ему вполголоса.

…Нужно было видеть принца Пенапью после всего сказанного. Выражение его лица… нет, не будем описывать: не получится! У него кружилась голова. Он потрясенно всматривался в Крадуса, в остальных, он тер свой лоб и шептал:

– Они здесь… их заперли… это все был обман…

Ничего более не выясняя, он, как сомнамбула, вышел из Дубового зала…

31.

Криволинейное движение по вестибюлю привело Пенапью в закоулок, где спал в кресле Патрик, положив ноги на пуфик. А рядом примостилась та, в чью сторону, уже несколько раз поворачивал принц Пенапью свое светлеющее лицо, как подсолнух за солнцем… Марселла сразу встала:

– Ваше Высочество? – и приложила палец к губам: не разбудите, мол. – Представляете, даже до его комнаты не дошли… Что-то в нем ужасно перетрудилось, наверное, – шептала она.

Пенапью, улыбаясь страдальчески, усадил ее и сам сел, причем сел на пол, и вышло, что смотрит он на девушку снизу вверх.

– Очень его понимаю, – зашептал он в ответ. – Во мне бы тоже что-нибудь лопнуло сейчас, если б я вас не встретил… вас одну или вас обоих… Мне мало кто понравился в Абидонии… только вы да он. – Он пошарил в кармане камзола, в жилетном кармане. – Ах, да, это же не мой камзол! Захотелось подарить вам что-нибудь… но у меня ничего нет: ограбили, знаете.

– Я знаю, слышала.

– Нет, вы не все знаете, Марселлочка. Меня не один раз ограбили: у вас король, оказывается… жулик. Не вздрагивайте так, это еще не самое плохое, что про них про всех можно сказать…

– О, – поразилась Марселла его проницательности. – Да вы молодец, Ваше Высочество!

– Спасибо, – зарделся он. – А вы мне напоминаете Золушку. Это, кстати, любимая моя книга… И что самое интересное – с вами, я думаю, случится то же, что и с ней: вам, милая, суждено быть принцессой!

– Мне? – Марселла испугалась сперва, потом засмеялась, зажав себе рот ладошкой.

– Вам. Потому что он поймет – не завтра, так через год, – что вы – это клад! И все кончится счастливо, как в той книге, – заключил он с искренней печалью.

– "Книга"! Сказка это! В ней десять листочков или меньше… И что общего у Патрика с тем принцем?

– Так вы еще ничего не знаете? – воскликнул Пенапью громче, чем следовало, и Патрик проснулся:

– А-а, Ваше Высочество!…

– Как вы себя чувствуете?

– Теперь – изумительно! Отдохнул. Да, между прочим, в вашу честь у меня такие строчки сложились, я и забыл:

С утра мне худо было, деточка,

Я чуть в отчаянье не въехал,

Но вы и ваши "ноты в клеточку"

Тоску излечивают смехом!

( Стихи Георгия Полонского )

Строго говоря, тут можно было и обидеться на месте Пенапью, но он, наоборот, расцвел:

– О, спасибо! Мне никогда еще никто не посвящал… так, чтобы искренно.

Поблизости от них остановились несколько гвардейцев с явными отклонениями от устава в форме одежды и поведении: они принялись играть в "жучка"…

32.

Терпение Канцлера истощалось:

– Я вам трижды объяснил, полковник, противозаконность вашей просьбы! Вы попросту глуповаты для этих эполет. Ступайте. Кру-гом! Марш!

Удилак повернулся круто и сделал несколько по-строевому чеканных шагов к выходу. Но – передумал, видимо:

– А ты кто такой? Ты же – штатский… Ваше Величество, как он может мне говорить: "кру-гом"? Все у него под следствием… все расследуется… Слушай, а вот какое дело никто еще не расследовал, возьмись-ка: почему коза – горохом сыплет, а конь – куличами кладет?

Королевская семья прыснула со смеху, Альбина тихонько сказала "Браво, Удилаша!", а Оттилия, прижав надушенный платочек к носу, зашипела:

– Свояк… Ваше Величество… укоротите своего героя!

– Домашний арест – как минимум! – объявил Канцлер и распахнул двери: – Гвардейцы, пройдите сюда.

Вошли те самые, что играли в "жучка". Они покачивались.

– Разоружить полковника, он арестован.

– Слушай мою команду, ребята, – возразил Удилак. – Взять Канцлера, засыпать в его штаны три фунта сухой горчицы, а потом это… посадить на карусели! Видите, какой у бедняги насморк…

– Называется – аллегорический, – хохотал Крадус. – Ой, да ты сам, братец, артист – лучше не надо! Свояк, да ты не бойся – шутит он! Только палку-то не перегни, полковничек…

Гвардейцы, однако, подчиняясь из двух приказов последнему, надвигались на Канцлера; тот пятился к лестнице:

– Вы что? Ополоумели? Я сказал – взять дебошира…

Удилак сам объяснил свой кураж:

– Может, завтра, Ваше Величество, я застрелюсь – со страху, что был такой смелый… А только покамест – хорошо! Ну до чертиков же надоело всем бояться его! Ребята, скажите вы…

Гвардейцы повернулись к монарху и доложили:

– Так точно, Ваше Величество, надоело!

Оттилия просто-напросто завизжала:

– Крадус! Король вы или тряпка, в конце концов?! И зачем здесь опять этот ребенок?!

Да, на лестнице обнаружилась девочка, та самая Ника, в одной рубашонке и с куклой; кукла была, конечно, позаимствована там, где уложили малютку; да только уснуть с такой "лялькой" вряд ли смог бы даже самый послушный ребенок: то была – по роковому стечению обстоятельств – марионетка, изображающая именно Канцлера…

Первыми заржали гвардейцы, они были просто в восторге… Канцлер выхватил куклу у девочки, да так резко, что она села на ступеньку и, наверно, ушибла копчик и заплакала…

– С кем воюешь, Ваше бесстыдство? – Удилак опалил его жарким презрением, а своим гвардейцам сказал: – Пошли, ребята. Если уж дите играет в него, – недолго, стало быть, ему людей пугать. – Он взял девочку на руки. – Чья она, Ваше Величество?

– Одного музыканта дочь, – объяснила Флора.

– Во! Как раз такой папа и требуется! А еще артисты – верно я говорю? Приказ же был – два дня гулять… Честь имеем! – и все трое щелкнули каблуками.

33.

Папу искать не потребовалось, он метался тут же, в вестибюле, сильно всклокоченный. Он побелел, увидев дочь в руках у солдафона; от Удилака, к тому же, еще попахивало пеклом жизнеопасного конфликта, в глазах его еще были молнии…

– Ради бога! – кинулся к нему музыкант. – Куда вы ее? Что она сделала?!

Своей и без того свирепой физиономии Удилак еще добавил этого свойства:

– Вы отец? Будете отвечать с ней на пару: не в те куклы она играет у вас! – Он оглянулся на гвардейцев и подмигнул им.

Тут приблизились и наши герои – Пенапью, Патрик и Марселла; девушка запросто отняла у полковника Нику, а ее полуобморочному отцу сказала:

– Вот видите, сударь? Я ж обещала вам… Все хорошо…

– Как "хорошо"?! Она, говорят, проштрафилась!… Не забирают ее разве?

Голос был – как у вынутого из петли, а сам вот-вот чувств лишится! Удилак обескураженно скреб в затылке:

– Мама родная… земляки… это что ж такое с нами сделалось? И пошутить уже нельзя…

– А я знаю, почему! – вклинился Пенапью. – Я вам расскажу, господа… я тут таких вещей наслушался! Но сначала, господин офицер, – простите, я плохо разбираюсь в этих… аксельбантах, – сначала, ради бога, освободим моих друзей!

– Тех артистов? Так это у меня по плану загула – первым номером!

Марселла захлопала в ладоши.

Из Дубового зала вышел – уже минуты три назад – лысый лакей с подносом, на котором красовалась необычной формы бутылка, плюс несколько бокалов. Он странно топтался с этой ношей поблизости от всей компании, пока не попал в поле зрения Удилака:

– Угощаешь, что ли? Так налей, не откажемся! По маленькой – и вниз!

Но когда наполненные бокалы уже сошлись, чтобы чокнуться, этот лысый лакей вдруг предупредил – и глаза его стали безумными в ту минуту:

– Мучиться будете недолго… яд – быстродействующий…

– Что-что?!!

– Яд, говорю, сильный. Канцлер его собственноручно подсыпал. Угостить приказано вас, господин Патрик, и полковника… Его Высочество иностранного гостя пока травить не велено… О, мадонна! – лакей-шпион упал на колени, – почему я болтаю все это?! Он же меня повесит!…

Все молчали. Лакей плакал у них в ногах. Удилак медленно вылил содержимое бокала на его лысину. И, перешагнув через этого мученика правды, повел наших героев по коридору…

34.

В Дубовом зале была атмосфера разброда и неуверенности. Проиграв один раунд Удилаку, Канцлер собирался с силами: он не раскиснет, как этот горе-монарх, которого хоть ложками собирай… – внушал он себе; он еще способен показать им всем…

– А куда подевались оба принца – и заграничный, и наш? – спросила Альбина. – Кстати, Патрик-то сам знает, кто он есть?

– Оповестят, не волнуйся… – грызя ножку куропатки, отвечала Оттилия (у нее у одной был сейчас аппетит). – Такие вести – они как пожар! Вот только мамуля твоя сидит спокойно. Не знает и не хочет знать, чем за корону ее плачено. Чистенькая!

– Оттилия! – грозно окликнул ее супруг. – Прикуси немедленно свой язык!

– Да? Чтобы этот грех только на нас висел? Черта с два! Флора же верит до сих пор в сказочку про лесных разбойников… Нет уж! Король сам выведет королеву из ее приятного заблуждения? Или мне это сделать?

– Я – сам…– простонал Крадус. – Нет, не могу… Нет, скажу… оно сейчас само скажется… ой-ой-ой…

Канцлер показал Оттилии на голову, а затем выразительно постучал костяшками пальцев по дубовой обшивке колонны.

…Но что так коверкало или пучило Крадуса? Он кружился на месте, он совал себе в рот кулак, потом отхлебывал из графина и, не глотая, стоял с раздутыми щеками. Он был очень-очень странен – и прежде всего, самому себе.

Альбина пыталась сложить все вместе… Слова Оттилии; Канцлер, испуганно сигнализирующий, что она – дура дубинноголовая; плюс эти папины странности…

– Мама! Мамочка… Я, кажется, поняла! – чужим деревянным голосом сказала Альбина. Она раскачивалась, как китайский болванчик, – нет, гораздо быстрее…

– О Боже… – тут и королеву осенила страшная догадка. – Вы трое… убили Эмму и Анри? Вы это сделали? И ты, лошадник? Ты взял этот ужас на себя… на душу свою?

Апельсиновая вода забулькала в горле Крадуса и фонтанчиком вырвалась из него:

– Что значит "я взял"? План был его… – и рукой, и подбородком указывал он на Канцлера. – А сделали два висельника, которых так и так ждала петля за разбой. Ну а мы им жизнь пообещали… После-то все равно, конечно, повесили…

– "План был его"…– передразнила Оттилия. – Да какая разница, если вы были "за", если плоды достались вам первому! Гуманист лошадиный! Твердил одно: пусть режут, пусть стреляют, лишь бы кони королевские уцелели…

– О чем вы, безумные? – с перекошенным лицом подбегал к каждому, никого не минуя, вопрошал Канцлер. – Зачем это ворошить? Кому это выгодно?!

Но король на свояка не реагировал; его свояченица завела:

– Нет уж, раз она про коней начала – пусть договаривает! Один из этих скакунов – да, мною сбереженных, мною! – вынес оттуда и сам доставил во дворец мальца, несмышленыша…

– …который потом неделю метался в жару… – на полуфразе подхватила очень бледная Флора, – душа его маленькая просилась на небо, к маме…

– Но встал же он – и ничего плохого, к счастью, не помнил. Начисто! – Крадус будто не понимал, о чем горевать: потом-то все в норму пришло…

– Да… И начисто потерял речь. Ни в пять лет не заговорил, ни в семь, ни… – королева откровенно плакала.

– Заговорил зато сегодня – чего ж рыдать? Радоваться надо…

От омерзения и страха Флора закричала – будто крыса была перед ней, а не муж:

– Не приближайся ко мне! Ступай в конюшню… Хотя, если бы кони знали, и они от тебя шарахались бы…

Флора сняла с себя алмазный королевский венец. Ну хорошо, не крыса, нет. Всего лишь маленькая дохлая мышь. С таким ощущением положила она корону на пол. И ушла прочь…

– Скажите, страсти какие! – Оттилия не верила сестре ни на полмизинца. И не могла мириться с тем, что такой предмет – на полу. Подняла. – Если эта штучка кому-то не по размерам или не по силам, ее всегда переиграть можно… верно, Давиль?

В ответ Канцлер лишь чихнул и дернул шнур звонка, которым вызывают слуг.

– Грязь! Грязь, грязь и грязь… – бормотала принцесса Альбина.

Явился дворецкий в марлевой повязке на лице.

– Что это вы… в наморднике? – поинтересовался у него Канцлер.

Разве когда-нибудь в прежние времена прозвучал бы такой ответ слуги? Да его тотчас отвезли бы в лечебницу для помешанных!

– Говорят, от Вашей светлости грипп ползет… особенно какой-то вредный, – молвил дворецкий, не слишком смущаясь. – Нельзя мне его подцепить, у меня внуки…

– Так вот, милейший: хуже всех чувствует себя королева, только что покинувшая нас. Дворцовой страже – мой приказ: изолировать Ее Величество в личных ее покоях, установить карантин…

– Так сегодня мы же без всякой стражи, Ваша светлость. Голенькие как бы. По приказу Его Величества гвардия гуляет, Удилак их увел…

– Что-о? – переспросил Канцлер. – Что-что?!

Пониманию мешала целая серия чихов: сперва три, потом еще четыре…

– Вы платочком бы заслонялись, Ваша светлость… – брезгливо посоветовал старый дворецкий.

– Да у него не такой насморк, – опять не удержался Крадус. – У него – антилирический!

Оттилия не возразила, не поправила.

…Примерно в эти минуты Канцлеру впервые показалось, что это начало конца.