355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Георгий Пахимер » История о Михаиле и Андронике Палеофагах » Текст книги (страница 15)
История о Михаиле и Андронике Палеофагах
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 23:38

Текст книги "История о Михаиле и Андронике Палеофагах"


Автор книги: Георгий Пахимер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Впрочем, не показывал он беспечности или недеятельности и в собственных приготовлениях, но ожидая удовлетворительных результатов из-за границы, сколько мог, приготовлялся и сам. Так, собрал он множество хлеба, и одною частью его наполнил городские башни, а другую предоставил на сохранение гражданам впредь до востребования; закупил также целые стада свиней и, разделив их по десятку и более на каждого гражданина, приказал заколоть их, и внутренности употреблять самим, а мясо посолить и хранить для общей пользы. Затем приготовлено было множество оружия, стрел, камнеметательных машин и материалов, нужных военным инженерам и механикам; приведен в порядок весь флот; назначено множество строителей и надзирателей для возведения городской стены со стороны моря, а с суши она утолщена вдвое. Вооружено значительное количество способного к оружию народонаселения, какое сообразно было с таким приготовлением к войне, и размещено по частям вне города, чтобы, когда понадобится, ввести его в город вместе с оружием и обозами. Посланы также войска для охранения приморских мест и островов. Влахернскую гавань царь не находил удобною для успешной борьбы с неприятелем; потому что в ней кораблям пришлось бы сражаться лицом к лицу с кораблями неприятельскими; а сражение лицом к лицу, при неравных силах, было бы затруднительно. Равным образом бросил он и гавань старую (это не та, которою недавно владели латиняне, и которая находится близ монастыря Христа – Евергета, а та, которая называется так по своим воротам); ибо коса этой гавани вдается в море так далеко, что в том заливе могут поместиться корабли как римские так и неприятельские. Но видя, что и войско будет смелее и сражение пойдет успешнее, если битва откроется в тылу неприятеля, царь захотел восстановить гавань у Бланки Контоскелийской [97]97
  Контоскелийскою Бланкою назывались одни из константинопольских ворот Petr. Gyllii Topogr. urb. Const. L. I. с. 20.


[Закрыть]
. Поэтому он окружил то место весьма большими камнями, углубил там море, влив туда ртути [98]98
  О ртути древние имели понятие, как о жидкости, все разъедающей и истребляющей. Плиний говорит Hist. L. I. с. 6. I. 33 «est et lapis in his venis (argenti), cujus vomica liquoris aeterni argentum vivum appellatur, venenum rerum omnium. Exest ae perrumpit universa permeans tabe dira». Согласно с таким понятием о ртути, Палеолог лил ее на дно обмелевшей гавани – в надежде, что она изъест все подводные поросты и осадит морское дно.


[Закрыть]
, корабли покрыл кровлями, вход в гавань, окруженную камнями, запер извне крепкими железными воротами [99]99
  Поссин под словом πύλαι разумеет здесь не ворота, которых построение на море представляется невозможным – тем более, что применительно к величине кораблей, с которых притом в ту и другую сторону простирались длинные весла, они долженствовали быть очень широки. Воротами здесь, говорит он, называется железная цепь, протянутая чрез гавань, от одного конца каменной стены к другому, и таким образом преграждавшая вход в нее. Это мнение Поссин основывает на выражении πύλα κ τν φασμάτων, которое встречается в греческом переводе сборника образцов индийской мудрости, и в котором πύλα берется вместо πτύλα, от глагола πτύσσω плету.


[Закрыть]
, чтобы, с одной стороны, обезопасить флот, с другой – не дать возможности неприятельским кораблям быть введенными в гавань (а держаться в море, при быстром течении, они не могли) и напасть на наши корабли с тылу. Укрепил он также и Перею – посад генуэзцев, чтобы они, по одноплеменности с иноземцами, не пристали к их союзу, и вообще береглись вступать в сношение с нападающими. Хотя генуэзцы и не обязывались поднимать оружие против своих однородцев; однако ж, царь мерами благоволения старался привлечь их к себе и сделать своими, как у них говорится, клиентами.

10. Но среди этих приготовлений царь не переставал отправлять морем посольства к папам, тем более, что смерть тогда часто сменяла [100]100
  В те времена папы в самом деле часто сменялись. Александр IV находился на престоле только четыре года, Урбан IV – три года, столько же Климент IV и Григорий X, Иннокентий V – четыре месяца, Адриан V – меньше месяца, Иоанн XXI – девять месяцев, Николай III – неполные три года.


[Закрыть]
их. Главною целью этих посольств было соединение церквей и уничтожение древнего соблазна. Михаил соображал, что еще при Иоанне Дуке состоялось соборное определение об отправлении туда послов с изъявлением готовности восточного духовенства иметь с латинянами общее служение и поминать папу, если он обещается помочь городу (посланниками были тогда Андроник Сардский и Георгий Кизикский, – и соединение, вероятно, произошло бы, если бы наши послы были приняты). Соображая тогдашнее с нынешним, он в современном положении дел находил гораздо более нужды, чем в то время, – осуществить мысль о соединении; ибо тогда римляне домогались получить то, что уже выпало у них из рук, а теперь они боятся только потерять то, что еще находится в их руках: цель же тогдашнего и теперешнего – одна и та же. Иначе как-нибудь убедить папу сражаться за греков, чем говоря и делая это, царь не надеялся; потому что мешал соблазн – греки в глазах латинян были не более, как белые агаряне. И так этими мирными договорами он предполагал с одной стороны уничтожить соблазн, с другой, – чрез уничтожение соблазна, удержать флот Карла, чтобы избавить римлян от опасности потерять снова отечество, которое они только что увидели, только вот-вот кое-как спасли, и не повергнуть его еще в большее бедствие. Занятый такими мыслями, он многократно убеждал к этому и патриарха, и собор: но принимая его убеждения легко и поверхностно, они походили на чешимых слухом; ибо хотя не могли прямо противиться им и вовсе отвергать их, однако ж, оставались твердыми в управлении церковью на древних основаниях, чтобы не сочли их, пожалуй, торгашами и барышниками. Они и в ум не брали, чтобы этот поднимаемый царем вопрос мог быть решен так скоро; ибо знали, что сколько раз прежние цари ни приступали к решению его, всегда возникали препятствия. Так было тогда. Впрочем, если бы препятствий и не было, – великий соблазн у нас все не уничтожился бы. Таковы были их мысли. Между тем, с фрериями и другими итальянцами они обращались любезно и не расходились в том, что касается вообще христианства; относительно же большего не вступали в состязания, будто макуты [101]101
  В подлиннике: Μαμακούθοι – имя, по-видимому, испорченное, и притом, кажется – злонамеренно. Написанное таким образом, оно, по лексикону Гезихия, однозначительно со словом μωρός. Но в ватиканском экземпляре, вместо μαμακούθοι, читается μάκουθοί τινες ντες. И это имя Гезихий производит от μακον, то же что παραφρονεΐν, πρςποεΐσθαι. Такое чтение этого имени совершенно соответствует настроению тогдашнего духовного собора относительно дела о соединении церквей.


[Закрыть]
(или чем бы их назвать?) и не обнаруживали сочувствия к делу. Ведь если это предприятие считали они незаконным, то должны были бы с самого начала остановить его и воспротивиться, объявив, что они не согласятся, во что бы то ни стало. Но им казалось, что церковь, как выше сказано, останется безопасною, хотя бы царь и делал, что ему полезно; а потому, когда этот поднимал свой вопрос (а он рассматриваем был долго), – те молчали, показывали равнодушие и ничего не думали.

11. Наконец, на папский престол призван был Григорий, который, живя до того времени в Сирии, славился добродетелями и ревностью о древнем мире и единодушии церквей, и из Сирии спешил тогда в Рим. Узнав о сношениях царя с папою касательно мира церквей, он пожелал отправить к нему послов – с целью, во-первых, дружески приветствовать его, а потом, известив о своем избрании, вместе с тем объявить пламенное свое стремление к миру церквей, прибавляя, что если того же хочет и царь, то это никогда не может быть достигнуто лучше, как во время его папства. Но когда Григорий чрез фрериев объявил это державному, – тотчас оказалось, что последний искал мира, боясь только Карла; а если бы этой боязни не было, то ему и на мысль не пришло бы говорить о мире: напротив Григорий главным делом почитал самое благо мира и единение церквей. Ведь несправедливо и неблагоразумно, что такие народы разъединяются мелочами: либо виновный пусть оправдается, чтобы братья обратились к миру; либо обе стороны пусть докажут, что они в своих чиноположениях и правилах не так различны между собою, чтобы имели основание питать взаимную вражду. Этим обеим церквам, достойно носящим имя Христово, довольно будет борьбы и против врагов креста, которых конец – погибель; потому что в этой борьбе, показывающей ревность на самом деле, и победа похвальна, и смерть спасительна. Такими мыслями обменивались царь и Григорий, когда последний ехал принять хиротонию, а первый долговременною настойчивостью пред собором и льстивыми речами пред патриархом старался склонить их в пользу своего предприятия. Папа, говорил царь, есть муж мира; желания его направлены к наилучшему. Вскоре по вступлении Григория на престол, приходят от него в Византию послы, – и послы фрерии, из которых один, по имени Иоанн Парастрон, прежде был нашим гражданином, хорошо владел греческим языком и имел такую ревность о соединении церквей, что, по его словам, неоднократно просил себе смерти в борьбе за это дело, лишь бы только оно увенчалось миром, что с ним после и случилось. Так говорил он, и действительно был самым жарким ревнителем мира: часто приходя и к патриарху, и на собор, он усердно умолял архиереев о своем деле, а пред нашим богослужением так благоговел, что однажды, при патриаршем литургисании, снял с себя калиптру и, взяв с собою других, вошел в алтарь, где став близ одного архиерея, с необыкновенным воодушевлением читал таинственные молитвы. Так-то ко всему нашему относился он чинно и благоговейно, а обращаясь к италийцам говорил, что хорошо и безопасно им оставлять прибавку к символу, соблазняющую братьев и мешающую их примирению. Впрочем, с другой стороны, не менее справедливо будет принимать оправдание людей, читающих символ и с прибавкою; потому что и латиняне, верующие в происхождение Святого Духа от Отца и Сына, и вы – от Отца чрез Сына, – одинаково берете на себя слишком много и мечтаете проникнуть в тайны Божии. Он говорил так с целью – прикрыть дерзкое прибавление к символу, и обязан был к этому, как посол, старавшийся больше всего исполнить возложенное на него поручение. Но правители церкви рассуждали, что «мир – действительно, дело доброе, можно ли и отвергать это? Особенно мир между такими церквами, которые для распространившихся повсюду учеников мироначальника Христа имеют значение главы: только его нужно заключить твердо, а не как-нибудь; потому что здесь настоит важная опасность допустить уклонение от истины в ту или другую сторону. Не нам первым пришлось рассуждать об этом, как будто мы только имеем причину ввести что-нибудь новое, чего прежде никто не вводил, или мы только не хотим изменить то, чего прежде держались. Об этих предметах говорили люди, по добродетели великие и по уму мудрые, и определили их значение. Простирать спор об этом выше меры им нежелательно, и выходящие в этом отношении из границ поступают невежественно и дерзко. А что мы указываем вам на прибавление, то за это тогда только можно было бы укорять нас, когда бы, ради такого прибавления, мы стали обвинять вас в чуждом или, что еще хуже, нечестивом учении, и таким образом сами, подобно вам, сделав прибавку, оказались бы нечестивыми. Но если с нашей стороны вы видите только отречение от прибавления к символу, поколику, то есть, не хорошо и вообще небезопасно налагать руку на скрепленные определения, хотя бы кто и утверждал, что это не противно истине; то справедливо ли приписывать нам подобное? Кто из нас дерзнул когда-нибудь произносить исповедание так, как ты говоришь, – с прибавлением? И так дело, конечно, похвальное и полезное, что ты так хлопочешь об установлении мира между церквами, стараясь мудро устранить соблазн от итальянцев: но если бы причина соблазна была в нас, и ты мог бы справедливо укорить нас, то мы тотчас приняли бы твою укоризну: теперь же, так как он вырос на земле итальянской, – тебе, как лицу духовному и посланнику мира, необходимо обратить внимание на Италию, и изгнать из ней грех нововведения в символе». Так говорили предстоятели церкви и обнаружили столько духа, что решились ничего не слушать, какова ни будет в этом отношении воля царя, и сколь ни велики были бы его угрозы. Но царь не опускал из виду однажды принятой цели: охотно ли стремился он к ней, или по принуждению, – это от иерархов скрывалось; а нам открываемы были и выставлялись на вид только ужасы войны и льющаяся кровь. Намерение царя казалось неизменным, кто бы что ни говорил.

12. Вот в один день съехались к нему и патриарх, и архиереи, и некоторые из клира: державный завел речь об этом самом предмете и говорил с жаром, воображая, по обыкновению, ужасы и представляя тогдашние обстоятельства до крайности опасными. Были и общники его мнений, например, архидиакон Мелитиниот, протапостоларий Георгий Кипрский, и третий, хотя не столько, как эти, преданный ему, но говоривший слегка, – ритор церкви Оловол. Справляясь с историческими их записями, царь указывал на Иоанна Дуку, на бывших при нем архиереев и на патриарха их Мануила, – как отправлявшимся в посольство архиереям внушалось тогда совершать литургию вместе с латинянами и упоминать имя папы, если только этот пошлет помощь находившимся в то время в городе. Для подтверждения принесена была памятная книга церкви (τ κωδίκιον), и царь тогдашние обстоятельства сравнивал с нынешними. Принесли также и подлинные будто бы по этому делу рукописи тех лиц, и находили, что в них итальянцы вовсе не были обвиняемы в нечестии, а только требовалось, чтобы они отреклись от прибавки к символу, написанной в некоторых экземплярах и подающей повод к различному чтению. Он представлял на вид и то, во скольких величайших таинствах греки нимало не затрудняются иметь общение с итальянцами, и на переход их в нашу церковь смотрят как бы только на замену одного языка другим, своего родного – греческим. Чтó противного каноническим правилам в провозглашении имени пред церковью, где и другим, не имеющим папского достоинства, необходимо участвовать в том же общении, когда они присутствуют при священнодействии и когда служащий иерей всем без исключения преподает благодать Троицы? В наименовании же папы братом, и даже первым, – менее несообразности, чем в том, что находившийся в пламени богач назвал Авраама отцом, несмотря на то, что своим нравом он на столько отстоял от бедняка, на сколько велика была разделявшая их бездна. Если мы предоставим также (папе) право апелляции, то в сомнительных случаях едва ли кому захочется плыть для этого за море. Тогда как царь говорил это, патриарх был тут же и уверил хартофилакса, что если он, стесняясь силою царя, не обличит итальянцев и не произнесет своего об них суждения, то поневоле подвергнется отлучению. Поставленный в затруднение с одной стороны страхом царя, с другой угрозою отлучения, хартофилакс увидел себя на средине между этими крайностями и сознавал неловкость своего, как бы висячего между ними положения, хотя и думал, что духовные интересы надобно предпочитать телесным. Он представил настоящее дело в виде разделительном и говорил так: одни, в отношении к чему-нибудь, и есть и называются; другие и не называются и ни есть; третьи хотя и называются, но ни есть; а четвертые опять хотя и есть, но не называются. К этим последним должно отнесть и итальянцев, которые, не называясь еретиками, на самом деле еретики. Такие слова придали смелости патриарху, а на царя произвели весьма неприятное и тяжелое впечатление. Он тотчас распустил летучее собрание, потому что не мог перенести произнесенных слов: они заградили уста царя и не представляли ему возможности отвечать, так как на них лежала печать истины. Но архидиакон и протапостоларий с яростью бросились на Векка, будто придорожные осы, крича, что он судит нехорошо, что он, как человек ученый, воображает себя умнее многих.

13. Прошел тот день, и хартофилакс навлек на себя ненависть царя, который теперь искал случая повредить ему. В избытке гнева он подучил Иоанна Хумна сделать на него донос в том, что он худо исполнил обязанность посла. Обвинение свое Хумн внес в собор, но обвиняемый отверг содержание доноса и отклонил обвинение самою даже его запоздалостью, прибавляя, что оно есть дело одного царя и что за него не подлежит он суду владыки. Говорил он это пред собором, стоя на том самом месте, где прежде сидел, между тем как Хумн стоял посредине и высказывал обвинение в присутствии членов правительствующего синклита, великого логофета Акрополита, логофета домочадцев – и других, которые заседали на соборе и требовали суда от лица пославшего их царя. Но архиереи в то время, отказались производить этот суд, говоря, что они не могут судить патриаршего клирика, если не будет на то дозволения от самого патриарха. А патриарх никак не дозволял, но нашедши в нем способного помощника, решился защитить его. Поэтому собор и гражданские чины прекратили дело, и великий логофет, выходя из собрания, сказал, что хартофилакс водит за нос весь собор, который без него не знает, что и делать. И так, встретив здесь отпор, они обратились к царю и известили его о случившемся. Потом хартофилакс, размыслив сам с собой, что трудно бороться с царем, пришел к нему и стал умолять его, чтобы он не гневался на него невинного: при этом готов был он оставить должность и отказаться от всех своих доходов, лишь бы только не лишиться церковного общения, и что ни сделалось бы, не отвергать царской милости, чтобы не показаться причиною разделения церкви. Если же царю угодно будет сослать его в изгнание, он готов и на это. Однако царь, прикрывши бесславие злобы как бы человеколюбием, ничего не сказал и отпустил его домой. После того Векк начал действительно готовиться к ссылке: он положил свое имение в церковное сосудохранилище, и, надев на себя нищенскую одежду, безопасности, вместе с близкими к себе, искал в великом храме. Так как, убежавши в храм, он казался недоступным для преследования со стороны царя; то царь, послав к нему письмо, запечатанное красною печатью, весьма почтительно просил его к себе. Тот послушался, и тотчас же по выходе (из храма) отправился прямо на зов: но прежде, чем успел он представиться царю, его схватывают и препровождают в крепостную башню Анемы [102]102
  Башня Анемы находилась близ Влахернского дворца и получила это название оттого, что первый, содержавшийся в ней узник был Михаил Анема, составивший заговор против царя Алексея Комнина. Подробно об этом пишет Анна Комнина. L. 12.


[Закрыть]
, под стражу кельтов-телохранителей. Там он и оставался.

14. Потом царь, пользуясь содействием ученых людей, из которых первыми и важнейшими были архидиакон и протапостоларий, составляет трактат, в котором разными изречениями и выдержками из исторических сочинений доказывает неукоризненность итальянцев в деле веры, и этот трактат послав патриарху чрез Арсения Акапниева, человека важного и почтенного, но в отношении к настоящему делу хромавшего на оба колена, просил принять его и написать общее о нем мнение, только непременно на основании истории и письменных изречений. «Ведь доказывать иначе, от своего чрева, было бы неубедительно и бесполезно; да я и не приму такого суждения». Так говорил он в высокомерной уверенности, что никто не отважится возразить против написанного: ибо хартофилакс, который, по его мнению, двигал всеми и мог победить его словом, находится теперь в таком состоянии, что помочь не в силах. Но патриарх и собор, для рассуждения о присланном трактате, созвали всех, кого считали на своей стороне. Это были отборные люди из всей церкви. Здесь был и Иоанникий Терникикопул, явно отделявшийся от патриарха, но теперь, по требованию нужды, оставивший прежнее свое малодушие. С ними была и родная сестра царя Евлогия, и все, что представлялось лучшего между монахами и учеными. И у всех их было одно желание – написать царю ответ на его трактат. Как скоро этот трактат был прочитан, каждый стал говорить против него, что в настоящем случае приходило на мысль. Потом, когда эти отдельные мнения нужно было соединить и составить из них одно сочинение, – стали искать такого составителя. Это дело принял на себя Иов Иасит, имевший и других помощников, особенно меня, писателя этой истории. В короткое время ответный трактат был готов. Перечитавши его пред всеми и исправив то, чего требовало приличие, чтобы не оскорбить царя жёсткостью некоторых выражений, собор посылает его к царю с тем же Арсением. Получив ответ и внимательно прочитав его, царь увидел, что остался далеко позади своих слов; а чтобы скрыть стыд, которого причиною был сам, он вооружился презрением и, желая показать, что присланная бумага возбудила в нем презрение, а не боязнь, как было на самом деле, бросил ее.

Встретив здесь сопротивление, державшие сторону царя взялись за другой способ действования, – обратились к Векку в темнице.

15. Но вознамерившись состязаться с человеком ученым, они должны были убеждать его ученым образом, и потому избрав места из священных книг, показывали ему, сидевшему в темнице, те слова писания, которые, по-видимому, благоприятствовали итальанцам. Приняв эти выписки и спокойно прочитавши их, Векк стал как бы склоняться к миру; ибо, во-первых, был искренен, во-вторых, любил истину во всем, что опиралось прямо на писании. Состояние души его подобно было тому, в каком находятся беспомощные люди, когда во время гнетущей нужды неожиданно вообразят, что имеют все. Так как он любил истину, то ему не казалось бесчестным признаться в том, что он не знал и никогда не встречал этих свидетельств. И причиною служило то, что, изучая эллинские (светские) сочинения, он не довольно занимался Божественным Писанием и мало размышлял о нем; поэтому хотел видеть и внимательно прочесть эти книги с тем, чтобы вникнуть в самый смысл их, и таким образом надеялся либо убедиться и стать твердо на том, к чему теперь склоняется, либо, если не убедится, представить очевидные причины, по которым не соглашается. Так говорил он, – и царь, одобрив его слова, вывел его из темницы и доставил ему книги, чтобы он на досуге прочитал их.

Между тем патриарха сильно озабочивало составление ответов на предложенные царем доказательства, тем более, что он все настоятельнее требовал их и не давал ему покоя.

16. Монах Иов Иасит, видя беспокойство патриарха и опасаясь, как бы он, ослабев, не отказался от своей настойчивости, придумал способ укрепить его мысли. Он предлагает ему совет – написать окружное послание и разослать его во все места к лицам благочестивым, а для удостоверения присоединить и клятву, чтобы они не уклонялись на сторону латинян, но были тверды, – чтобы не верили также, будто патриарх ослабевает и таким образом, готов увлечь их, куда ему угодно, лишь бы принять отделившихся прежде. Убежденный этими словами иерарх позволяет изложить дело, и бумага в самом скором времени была готова. Но прежде, чем послали ее, патриарх пожелал спросить архиереев и узнать, будут ли они стоять до конца. Для этого окружное послание патриарха прочитано было в общем собрании, и потом предложен вопрос: устоят ли они в этом? Архиереи тотчас изъявили свое согласие и засвидетельствовали его собственноручными подписями, кроме немногих, более предусмотрительных. Затем бумага была скреплена и запечатана. Когда это послание было разослано, патриарх, по необходимости, не мог ничего переменить, чтобы ни случилось; ибо связан был клятвою, а потому объявил всем, да говорил и царю, что он и сам не начнет, и другим не будет содействовать в пользу принятого намерения. Отчаявшись в согласии патриарха, так как этому препятствовала страшная клятва, царь счел такой поступок его очень неблагоприятным; потому что ему одинаково хотелось – и привести дело к желаемому окончанию, и окончить его именно вместе с патриархом. Впрочем, встретив отпор с этой стороны, он тем настойчивее приступил к архиереям. В то же время и Векк, прочитавши книги и нашедши в них много благоприятного рассматриваемому делу, говорил, что итальянцы виноваты, может быть, только в том, что осмелились сделать прибавку к символу; а что касается прибавленного слова, то и дивный Кирилл приводит изречение, равно благоприятствующее и нам, и им. «Дух Святый, говорит он, происходит по Существу от обоих, то есть, от Отца чрез Сына»: стало быть, разница только в том, что они признают предлог от, а мы – предлог чрез; тогда как у Кирилла эти предлоги, соединяясь в одном выражении, оправдывают и их и нас. Познакомившись с этими и многими другими местами, он нашел свидетельство о том же предмете и у Максима великого, который в одном из посланий к Руфину, между прочим, выражается так: «Этим они хотели доказать не то, будто Единородный есть причина Св. Духа, а только означали происхождение Его чрез Сына и изображали Его совокупность и неизменяемость по существу». В том же убеждали его слова и Афанасия великого, который говорит: «В порядке Св. Троицы Духа Святого нельзя признавать существующим неисходно от Бога чрез Сына, а как утверждают, действенно». Ободренный этими и подобными местами, Векк как бы уврачевал свою совесть и склонился к миру. Это придало энергии и царю, живо представлявшему грозные войны и кровопролития, для отвращения которых он требовал помощи от окружавших его ученых. С того времени постоянно приступал он к архиереям и ожидал от них содействия, говоря, что итальянские послы потеряли уже очень много времени по-пустому.

17. Между тем как это дело все еще тянулось, наступила необходимость отправить и со своей стороны послов к папе, чтобы таким образом обезопасить себя от итальянцев и показать, что греки, подчиняясь первейшей из церквей и почитая себя уже родственными ей, не подозревают оттуда никакой опасности. Итак, избираются послы. Это были: прежний патриарх Герман и никейский епископ Феофан, а со стороны синклита – великий логофет Акрополит, председатель вестиариата Панарет и великий диерминевт Верриот. Приготовлено две трииры: одна для сановников церковных, а на другой, за исключением великого логофета, должны были поместиться чины царские, везшие с собою множество священных даров, как-то, – одежды, золотые изображения и многоценные благовония. К этому царь прибавил и напрестольное облачение (νδτην), шитое золотом и украшенное жемчугом, которое он принес в достойный дар храму Божию, по случаю разрешения себя от церковного отлучения, и которое теперь, не успев взамен приготовить другое такое же, для великого храма первоверховных апостолов, согласно с его обещанием, взял из церкви и отослал. Между тем царь, считая неудобным расторгнуть союз с патриархом (ибо держался его, будто одночерепная раковина [103]103
  ‛Ως λέπας πέτρας – старинная пословица, взятая из Аристофана, который (in Pluto) влагает в уста Хремила следующие слова:
  ς υτόνως, ζεΰ βασιλεΰ, τ γράδιον
  ςπερ λέπας τ μειρακί προςέρχεται.


[Закрыть]
– камня, так как от него получил церковное разрешение, и чрез его ходатайство надеялся также получить спасение; а что касается архиереев, то они почти уже склонялись), предложил ему следующее условие: патриарх оставит патриархию и поселится в Перивлептской обители, пользуясь всем своим содержанием и сохраняя обычное право провозглашения его имени при богослужении. По возвращении же послов, если дело каким-нибудь образом не состоится, – он снова вступит в патриаршие права, переедет в патриархию и примирится с архиереями, не упрекая их за случившееся: а когда начатое пойдет успешно и придет к желанному концу, – он совсем удалится на покой и для церкви поставлен будет другой предстоятель, так как ему, связанному клятвами, нельзя будет уже занимать прежнего поста. По выслушании такого условия, патриарх перешел в Перивлептскую обитель. Это было в 11-й день месяца экатомвеона, во втором индикте 6782 года. Церковные дела находились тогда еще в спокойном состоянии; обеспокоены были только лица, стоявшие во главе церковного управления.

18. Державный сильно подозревал, что архиереи легко не придут к единомыслию: это открылось особенно с тех пор, как рассуждения Векка, который приводил им места из святых отцов, не только не подействовали на них, но еще вызвали с их стороны прямые показания, что хотя бы дело соединения пошло и успешно, они не примут его. Поэтому царь стал винить их, что они нарушают должную ему покорность, поносят архиереев, склонившихся в пользу мира, и проклинают царя, будто бы принудившего их к тому. Впрочем, прежде, чем неприятности увеличились, он пытался склонить их ласками: пригласил к себе и, приняв очень почтительно, сел среди их и стал излагать обыкновенные свои мысли. «Его побуждает действовать в пользу соединения, говорил он, не иное что, как желание избежать жестоких войн и сохранить римлян от пролития крови; а церковь останется по-прежнему неизменною, несмотря ни на какие случайности. Все дело соединения с римскою церковью состоит только в трех пунктах: в признании за папою первенства, в апелляции на его имя и в провозглашении его имени при богослужении. Все эти преимущества, если посмотреть внимательно, – только пустые слова. Захочет ли папа ехать сюда, чтобы председательствовать пред другими? Кому из подсудимых вздумается измерить взад и вперед такое огромное морское пространство, чтобы только получить суд у людей, за которыми признано право первенства? Поминать же папу в первой нашей церкви и во второй вашей – великой, при патриаршем служении, – что можно найти в этом противозаконного? Как благоразумно отцы приспособлялись к обстоятельствам, когда того требовала польза? К этому побуждает и пример самого Бога, Который сделался человеком и претерпел распятие и смерть. Хотя Богу и неприлично было принимать на себя тело, однако ж, Он, по высочайшему домостроительству, сделался человеком; а чрез то, что, вопреки приличию, стал Он Богом плотоносным, получила спасение вся вселенная. Так чудно домостроительство! Если и мы, чрез благоразумное приспособление (ικονομικς), избегнем угрожающей опасности, то это не только не будет поставлено нам в грех, но еще послужит доказательством нашего уменья достигать своих целей. Вы, как я слышу, отвращаетесь от архиереев, которые согласились с нами, стараясь произвесть разделение в церкви, и, как носятся слухи, проклинаете нас. Так вот теперь представляется удобный случай предложить вам и, по возможности, получить от вас удовлетворение; потому что и нам неприлично слышать подобные вещи, и вам небезопасно говорить их и распространять в народе страх, – что вот мы-де не согласны на соединение, что нас против воли заставляют и переменить нравы, и исповедывать так, как говорят латиняне. Время кончить это чистосердечно, и мы предложим удовлетворение. Теперь я нуждаюсь в вашем совете, и пусть каждый выскажет свое мнение, как ему кажется. Только заботьтесь не об угождении своей собственной прихоти; но каждый, как духовное лицо, пусть и говорит по духовному. Основание – одно: отвратить опасность, которая неизбежна, если мы не сделаем ничего в пользу единения. А как этого достигнуть, – размысли всякий сам с собой и выскажи свое мнение в полной уверенности, что без его согласия не можем ничего предпринять и мы. Но рассуждать вам об этом сообща, по-нашему мнению, совершенно бесполезно». Этими и другими подобными речами старался царь склонить предстоятелей церкви на свою сторону. Но предстоятели отвечали, что им и неприлично и опасно проклинать царя, и решительно отреклись от такого обвинения, изъявляя готовность подвергнуться наказанию, если действительно будут уличены в этом. А что касается их несогласия с архиереями, то тут есть нечто похожее на правду: да и очень естественно, что люди, несогласные в действиях, расходятся и в образе мыслей; только их не поносят, как они говорят, а порицают их согласие на преднамереваемое дело. Да и почему не так? Ведь каждый – господин своего мнения, и чтó человеку не нравится сегодня, то может понравиться и сделаться предметом его стремлений завтра; и он будет делать это не по лукавым расчетам, и не случайно, а по внушению рассудка. Так-то и они склонились к миру, конечно, потому, что поступить таким образом признали делом полезным, и даже, как мы думаем, не противным их совести. Что же касается до собственного нашего мнения об этом предмете, то прежде всего нам и каноны не позволяют рассуждать о нем, так как мы находимся под властью архиерея, и должны следовать ему;– стало быть, тут и говорить нечего. Если же предложен будет вопрос каждому из нас отдельно, то может быть и страх твоего царского величества, призывающего к рассуждению об этом предмете, никому не воспрепятствует высказать свое мнение. Тогда царь стал спрашивать каждого порознь, – и один отвергал все три пункта, говоря, что церковь, следуя всегда одному и тому же учению, не может ничего принять нового, но должна сохранять и передавать потомкам то же, чтó и сами мы получали от предков. Если же угрожает обществу опасность, то это – не ее забота; на ней лежит обязанность только молиться: а не допускать ничего, угрожающего бедствием, или опасность сделать безопасною – обязан державный. Другие считали возможным признать за папою первенство и право апелляции; так как эти права будут существовать только в одном названии и для виду, а не на деле. Но иное дело провозглашать папу при богослужении;– на это, равно как и на прибавление к символу Веры, согласиться никак нельзя. В это время Ксифилин, занимавший должность великого эконома, надеясь на свою близость к царю и на старость, встал и, касаясь колен царя, начал умолять его, чтобы он излишними усилиями – избавиться от внешней войны, не возбудил внутренней – между нами самими: ведь никогда не примирить тебе всех, говорил он, хотя бы нас-то и удалось склонить к миру.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю