355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Георгий Митрополит (Ходр) » Призыв Духа » Текст книги (страница 2)
Призыв Духа
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:32

Текст книги "Призыв Духа"


Автор книги: Георгий Митрополит (Ходр)


Жанр:

   

Религия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Крест – путь от воплощения к воскресению

Писание открывает нам «тайну, сокрытую от веков и родов»: это «Христос в вас, упование славы» (Кол. 1, 26–27). Эти слова апостола Павла означают, что свет Христов отныне с нами, но вместе с тем это свет грядущей славы. В том, что дорогу озаряет свет, исходящий от Возлюбленного, убеждает нас надежда. Путь этот начинается от лика Христова и ведет к нему в вечности, где любовь упраздняет порывы надежды. Когда мы находимся в присутствии Бога, вне этого присутствия для нас нет ничего, и мы переходим от славы в славу. Чем более мы взираем на Христа и укрепляемся в видении Его, тем сильнее желаем принести Его послание всему миру, «чтобы представить всякого человека совершенным во Христе Иисусе» (Кол. 1, 28) Здесь мы стоим перед антиномией: с одной стороны, человек живет в надежде и попрежнему «переходит», с другой же – отныне он доходит до совершенства. Именно это переживает человек, в котором сотворяет обитель Христос.

Говоря о воплощении, христиане утверждают, что в совершенном человеке сотворяет обитель Бог во всей Его полноте. Это одно из значений, которые они придают слову «воплощение». Что за плоды рождает эта вера, к каким действиям побуждает? Перед нами встречное движение: нисхождение Бога к человеческой немощи и восхождение человека к Богу, восхождение, которому нет пределов. Выражается ли это движение по восходящей в нравственном поведении или в цивилизационном созидании, оно есть не что иное, как последствие благоволения, нежности Бога к человеку. Когда, по Своей любви, Бог, принесенный в жертву на Кресте, становится на наш уровень, нам остается лишь броситься в ту дверь, которую Он отворяет нам, – в Него, в бесконечность. Над нашей головой нет больше крова, и ничто не может остановить нашего порыва. И если нашего прошлого для нас не довольно, перед нами время, данное нам теперь, и то, которое грядет, также как время наших братьев и сестер, ибо все мы составляем единого человека, влекущегося к славе. Когда архангел Гавриил возвестил Марии, что Ее Сын будет царствовать и что «Царству Его не будет конца» (Лк. 1, 33), он тем самым сказал Ей, что Назарянин воцарится в царстве любви, или, вернее, что Он Сам есть это Царство и сразу окажется выше веков вместе с теми, кого любит.

В службе празднику Благовещения мы поем: «Адам обновляется, и Ева первыя печали свобождается». Плоть Марии становится божественной, она преодолевает возведенную между Богом и людьми преграду, чтобы вселиться в божественный свет и приобщить каждую человеческую клетку к сияющему Телу Христову. Соприкосновение с благодатью стало пережитой действительностью; тем самым мы обрели победу над грехом, смертью и всеми сопровождающими их бедствиями. Явился новый человек. Свершилась качественная перемена: от жизни без Христа мы перешли к жизни в Нем. Это новое состояние стало явью здешнего мира. Оно требует от нас здесь и теперь написать историю Бога в людях.

Однако «невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят» (Лк. 17, 1). И они многочисленны. Даже в самой Церкви! Мы хорошо знаем эти соблазны; знают их и те, кто нас не любит, но они не замечают той святости и того покаяния, которые также проходят сквозь всю историю христианства. Покаяние – а стало быть, осознание греха–может быть очень сильным в христианской среде, притом никакой другой религиозной традиции не присуще столь острое осознание греха.

Фактически, мы призваны стать такими, как Христос, и не менее. К прискорбию, большинство верующих оступаются и падают с «лествицы добродетелей», по которой мы пытаемся подняться, и очень немногие достигают вершины. Таковые обитают в вышних, они уже приближены к Престолу и на собственном опыте переживают потрясение и опьянение от предстояния Богу. Невозможно вообразить себе их благость, смирение и свет, который озаряет глубину их сердец!

Христианин, став святым, уже здесь и теперь наслаждается светом Божиим. Эти немногие составляют святую Церковь, полностью принятую Супругом. Наши великие богословы определяют Церковь именно так. Стало быть, истинные члены Церкви не являются частью горизонтального христианского общества, которому так нравится грех. И все–таки они по–прежнему приемлют его, так же как приемлют из любви с той же силой и верностью всякое другое человеческое общество–насколько им позволено осуществлять по отношению к нему свободу любви. Кто воспаряет на крыльях надежды к человеческому совершенству, тот, осознанно или нет, становится носителем энергии, исходящей от Иисуса. Все, кто страдает, – откуда бы они ни были, нашли ли они прибежище в одиночестве или блуждают в пустыне людских сердец, – палимы огнем печали и отчаяния. Все они принадлежат Христу по упованию, независимо от того, способны ли они высказать это хотя бы лепетом.

Христианин, чье христианство подтверждается удостоверением личности, стоит в центре моей любви не более, чем всякое иное творение. Крещение дает силу, которая может претвориться в действие, а может и остаться мертвой буквой. Есть крещенные водой, а есть крещенные своими слезами. Вода ничего не значит, если ее не оживят слезы.

Евангельское послание о воплощении означает, что крест и позади, и впереди нас. Но как Христов кенозис привел Его к воскресению, так и мы проходим путь от нашего личного креста до нашего личного воскресения. Это относится также и к Церкви, которая, вследствие направленной на нее безумной любви, через смерть приходит к воскресению. Сколько людей принимает смерть, чтобы через нее достигнуть жизни, давая тем самым жизнь другим! Они с презрением отвергают неизбежные соблазны, чтобы обогатиться одной лишь славой Христовой. Вот оно – чудо чистоты, вот она – поэма, которая пишется кровью и терпением! Вот что такое преображение! Преображение не предмет, получение которого гарантируется, но безвозмездный дар Божий, возносящий нас к бесконечной надежде.

Стало быть, смерть и воскресение глубоко связаны между собой, и Пасха – история этой связи. Такое единство смерти и жизни подтверждается лишь одним событием, истинным только относительно Христа. Следуя за Ним, те, кого Он любит, прозревают это событие в глубине тайны и созерцания. Если мы остаемся в области зримого, то перед нами два последовательных, но независимых события. Однако они незримо связаны, и праздник Пасхи лучше всякого богословия возвещает это единство. Ибо само по себе страдание – бессмысленно, так же, впрочем, как и такое воскресение, которое не озаряет своим таинственным присутствием сам крест, а понимается как чистое изменение, независимое от того, что ему предшествует. И победа, и раны сопутствовали и всегда будут сопутствовать Воскресшему.

В христианстве нет богословия страдания, а есть лишь богословие воскресения. Страдание ненавистно, ибо связано с грехом. «Возмездие за грех – смерть» (Рим. 6, 23). Так же ненавистна и смерть, ибо она противостоит бытию. «Последний из врагов – смерть». Мы утверждаем в нашей вере, что «в начале» смерти не существовало, она водворилась хитростью, пришла как наказание. Поэтому трудно назвать христианство религией, проповедующей страдание, а христиан – людьми, наслаждающимися трагедией. Мы не кичимся горем и бедствиями, и скорбь для нас – не критерий святости. Напротив, мы потому за терпение, что оно приносит утешение.

Если рассуждать богословски, нам не позволительно ни сетовать в страданиях и скорбях, ни нарочно создавать их, думая таким образом соединиться с Христом на кресте. Это возвысило бы нечто такое, что лишь умаляет бытие. Немощь нашего тела и печаль души – это, увы, качества приобретенные. Они сопровождают нашу повседневную жизнь. И нам как христианам незачем к ним еще и стремиться; напротив, наша надежда именно в том, чтобы их превозмочь и исцелиться от них. Однако к более полному бытию мы приобщимся только через живущее в нас тление; именно став пленниками тления, начали мы шествие к смерти, но даже в этом шествии мы стремимся к жизни. Крест и воскресение–неразлучная чета.

Крест, пред которым повергаемся мы наземь, побуждает нас открыть глубины человека. Крест – носитель жизни. От него исходит свет. Он–то и ведет нас к воскресению. «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мк. 8, 34). Чтобы следовать за Иисусом, напоминает нам Евангелие, нужно загубить свою жизнь и взять свой крест. Это призыв преодолеть замкнутое «я» и все, что мешает нашему движению к истине и любви. Далее следует новое слово Господне: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мк. 8,36). Этим Он говорит нам, что все, чем мы обладаем, – деньги или власть – может привести нас к погибели, если мы страстно к этому привяжемся. Когда у нас есть вера, мы всецело живем упованием, ибо тогда мы стремимся в повседневной нашей жизни лишь к одному – исполниться благодати, которая приходит к нам. Если мы хотим «в Бога богатеть», то непременно живем в бедности. Мы должны умереть сегодня, чтобы жить завтра.

Любя деньги и телесную силу, мы рискуем дать им поглотить нас и помешать нам положиться на Бога. Бог примет нас только тогда, когда мы совлечемся всех этих вещей, – так как деньги, сила, тело – все это действительно только «вещи», – и даже самих себя. Мы становимся вещью, когда воспринимаем себя, как свою собственность: мы погибаем, если дружим с тем, что обречено погибели. Князь Негое Бассараб, который правил в XVI веке Румынией, писал своему сыну: «Кто одарен просвещающим разумом, того не помрачит ни царство, ни господство, ни патриаршество, ни епископство, ни игуменство, ни все то временное, что занимает нас; одна у него забота – любить Господа Бога всем сердцем своим».

Такой человек знает, что в нем явлен Христос и что он, таким образом, дает бытие миру. Кто одушевлен великой верой, тот не происходит от мира. Это мир происходит от него. Он не боится, ибо он не от мира. Он созидает любовью новую вселенную. Верующие немногочисленны, но именно их вера движет мир к преображению. Все лучшее в мире – от добрых дел чистых сердцем людей. «Мудрые мира» считают истинно верующих наивными, ибо те не бывают ни агрессивными, ни хитрыми. «Мудрые» считают того, кто отвергает ложь и лукавство, простаком. Напротив, для того, кто живет в чистоте, «преображенный» проходит сквозь времена и господствует над ними, щедро наполняя их своими плодами. Все вещи он понимает в Боге, тогда как другие блуждают по поверхности своего бытия вразброд и принимают свою тоску за действительность.

Когда апостол Павел пишет: «Те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5, 24), он хочет сказать, что только распятие верующего, ступившего на путь очищения, отражает красоту Спасителя. Вне такого распятия «похоти» христианина превратятся в гнет для других. Далее апостол говорит: «А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят и я для мира» (Гал. 6, 14). Этим он напоминает нам, что верующий должен радоваться своему распятию, ибо оно делает его независимым от мира, и потому его господином. Напротив, если верующий даст себя увлечь невоздержанности, – а властолюбие – один из ее видов, – он может хвалиться лишь скорбями, которые причиняет другим. Верующий не ищет креста с горячечным безумием; крест сам ищет его, злые люди жестоко уязвляют его, не спрашивая позволения. Это не значит, что христианин должен наслаждаться преследованиями и не в праве сопротивляться несправедливостям и притеснениям, объектом которых он может стать, – отцы–мученики не раз восставали против воли императоров, – но истинный христианин знает, что мирские люди желают его гибели и что таков его удел на земле живых. Он пытается научить их свободе, зная притом, что истинная свобода – та, которая в истине и правде освобождает и восхитившего ее, и других людей, – великая редкость, ибо она – дочь евангельской веры, живущей во всепоглощающем служении и в непрестанном труде. У кого есть опыт этой свободы, те опасаются за нее, ибо знают, как она хрупка. Они осознают, что поиск этой свободы не кончится никогда и что никакое общество не сможет считать ее обретенной. Ибо правительства часто склонны не придавать значения текстам, а демагогия дает волю злобе и ненависти. Одна трагедия следует за другой, так что всегда необходимо, по мере возможного, пытаться обеспечить свободу на уровне законодательства и государственных структур.

Истинная поддержка наша – в Боге. В Нем мы ищем первых плодов новой жизни. В эти сумрачные времена, когда нас всякий день притесняют и «домашние», и соседи, мы не можем больше обольщаться обещаниями и продолжать увлекать ими других. Мы с Христом словно стоим на шаткой скале, действуя – и видя, как действуют другие – слабо, бессильно. Мы умаляемся, «чтобы дать пройти гневу Господню», когда страдания мира пригибают нас, но и поднимаемся к вершинам надежды, цепляясь за былинки, которые Господь не перестает нам посылать. Так идет наша жизнь, и так будет до конца времен, до второго и славного пришествия Христова.

Если, предстоя Кресту, мы хоть на мгновение забудем о грядущей победе, значит, мы соглашаемся с тем, что страдание спасает, тогда как наверняка знаем, что оно – лишь выражение нашей осужденности, экзистенциального падения. Останавливаясь духовно перед Крестом, мы не должны видеть в нем лишь орудие казни Спасителя; созерцая Крест, мы поклоняемся ему, ибо благодаря ему вселенную наполнила радость.

Вот почему в византийском искусстве Распятый первоначально изображался с открытыми глазами во всей полноте Своей подлинности и реальности – умершим и, однако, Царем: «Ибо надлежало, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, приводящего многих сынов в славу, вождя спасения их совершил через страдания» (Евр. 2, 10). Христа Бог «совершил» – т. е. сделал совершенным в его человеческом естестве – через страдания на Кресте, и Крестом Он был прославлен.

Во время последнего Своего противостояния царству смерти Иисус говорит: «Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел. Отче! прославь имя Твое!». Ему отвечает глас с небес: «И прославил и еще прославлю» (Ин. 12, 27–28). За этим эпизодом следует очень сжатая речь о свете: «Я свет пришел в мир…» (Ин. 12, 46). И в прощальной речи Учитель развивает эту тему, завершая так: «И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира» (Ин. 17, 5). Значит, эта слава, при воплощении скрытая в человеческой природе, никогда не покидала Господа в Его существе и вновь проявилась в Нем в Его смертный час.

Христос умер не вопреки своей воле, не насильственной смертью. Никто не мог Его принудить умереть. Его враги думали унизить Его, но это Он, из любви, даровал им жизнь. Смерть принесла Ему только честь и прославление. Христос не был побежден смертью. Он добровольно покорился смерти на мгновение, но в то же мгновение освободился и восторжествовал над нею.

Пасхальный гимн напоминает нам об этом: «Христос … сущим во гробех живот даровал». Люди видели смерть, но Он воистину пребывал вне гроба, куда они Его положили. Не через три дня, но немедленно Он смертию смерть попрал и дал тем, кого любит, силу освободиться от нее. Воскресение в третий день – это лишь зримое проявление в определенном и конкретном отрезке времени той вспышки света, которой просиял Христос в великую Пятницу. Перед нами не фильм, в котором образы следуют друг за другом, но спасительная действительность, и проявляется она по–разному. Мы в самом сердце тайны, непостижимой рассудку, и можем лишь всецело преклониться.

Мы далеки от той плоти и крови, которую в изобилии преподносят нам театр и кино в произведениях, посвященных Страстям Христовым. Скорбеть над Иисусом, сожалеть о Нем – значит отрицать божественную и светлую сторону спасения, словно Бог позволил погубить Своего Сына, дабы утолить Его кровью некий Свой, Божий, гнев. Нам говорят, что справедливость потребовала смерти Бога, ибо только такой смертью можно было удовлетворить ярость, которую вызвал у Бога человеческий грех. Эта ересь распространилась в средние века в западном богословии; ею отмечено и западное благочестие, поощряющее в христианах какое–то пристрастие к скорбям и побуждающее людей кичиться своими страданиями, считать их признаком благодати, словно калеки и уроды ближе всех к Богу.

Преувеличенный поиск несчастья стал признаком добродетели. И в постановках, посвященных Христу, стремились показать Его слабость, недужность, изобразить Его как труп. А между тем древняя традиция учит нас, что даже слово «труп» не подобает употреблять, говоря о Господе, о тайне Его смерти. Тело Христово на Голгофе и во гробе – то самое Тело, Которое восседает на престоле с Отцом и Духом.

Христиане, разделяющие два естества Христовы и настаивающие на Его страждущем человечестве – потому что так удобнее, и к тому же это уподобляет Христа нам, – такие христиане, фактически, впадают в несторианскую ересь. Верно, что Христос был, как мы, из плоти и крови, что уподобился нам во всем, кроме греха. Но он призывает нас стать такими, как Он, в ином смысле: Он возвысился над телесными скорбями, принял их на Себя, в Своей божественности, и обратил их в поле деятельности любви Божией.

Что Христос уподобился нам – это известно. Что мы должны уподобиться Христу – это призыв к нам. К сожалению, многие христиане не различают этого, предпочитая–и в своей духовности, и в своей вытекающей из нее ментальности, и в художественном выражении – практиковать нечто вроде несторианства, отрывая Его человеческое естество от божественного. Получается какое–то христианство умерщвления. Это хорошо видел Ницше, когда обличал христиан как упадочников. Сентиментальное, любящее скорбь христианство, как греческая трагедия, помещает человека в тень рабства.

Начиная с воплощения Христа и благодаря всему, что Он открыл нам о Себе, мы – люди воскресения. Дух воскресения есть и в Его словах, и в Его чудесах. Его духовность светла и радостна. Он перевязывает раны и озаряет их венцами света.

Когда Бог встречает смерть, Он уничтожает ее, и не нужно больше говорить о ней, ибо Христос «уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти. Ибо что Он умер, то умер однажды для греха» (Рим. 6,9–10). Что до нас, то мы пребудем с нашей Пасхой – Христом живым – и будем жить под Его сенью среди народов до конца времен.

В разговоре с Марфой, перед тем как воскресить Лазаря, Иисус придает новый смысл понятию воскресения, утверждая, что Он Сам есть воскресение. Он не отрицает воскресения в последний день, подтверждаемого многими местами Писания, но ставит нас перед воскресением, уже совершившимся, которое происходит сегодня, а не только в последний день. Мы стоим словно перед «уплотнением» времени, исполнением упования, будто последние времена «в сжатом виде» пришли в настоящее мгновенье. Христос–современник всякого человека. Хотя Он и пришел на землю в прошлом, Он и теперь остается здесь. Он не только «грядет» в конце времен, Он всегда приходит к нам и пребывает среди нас. Он с нами не только в Своем учении – Он присутствует. Мы имеем дело не с книгой, а с живым лицом, которого не помрачит никакая ночь. Мы сами причастны бытию лишь в той мере, в какой созданы по образу этого лица. Уникальность христианства в том, что оно не состоит в одном лишь учении о Христе, или в мнении о Боге, или в представлении о мире и в выводах из него, но прежде всего и более всего оно есть Сам Христос и наше личное отношение к Нему, наша верность Ему.

Стало быть, наша любовь к Иисусу из Назарета и есть тот абсолютный критерий, по которому мы проверяем наши поступки. Иисус из Назарета, а не земля или небо – вот наше единственное прибежище. Поэтому Он говорит: «Верующий в Меня, если и умрет, оживет» (Ин. 11, 25). Хотя глагол «оживет» означает сам по себе будущее время, продолжение фразы устраняет всякую двусмысленность: «Живущий и верующий в Меня не умрет вовек» (Ин. 11,26). Ясно сказано, что верующий не узнает смерти, что он не подвластен смерти. Он выше печали, выше трагедии, он обретает покой в Том, Кто дарует ему, как и всей вселенной, воскресение. Воскресение, которое он предвкушает уже здесь, будучи с Христом. Тут мы видим, почему Лазарева суббота так тесно связана с Пасхой: она представляет собой путь, который ведет от восстановления к возрождению, шествие к красоте Того, о Ком Исайя (42, 1–4) говорит: «Се, Отрок Мой, Которого Я избрал, Возлюбленный Мой, Которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд; не воспрекословит, не возопиет, и никто не услышит на улицах голоса Его; трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит, доколе не доставит суду победы; и на имя Его будут уповать народы» (Мф. 12,18–21).

В этом Отроке, в обретении Его – истинное целомудрие, великое подвижничество. Оно будет нам дано силой, о которой и не мечтают те, кто наслаждается властью. Кроткий ничего не доказывает, он сам – доказательство. Он – посредник, и он же – язык. Другие кричат, а всякий крик – это разрастание бытия, притязание быть. Кроткий признает инаковость иного, ибо он желает для себя не свободы вызова, а той свободы, которая ставит себя под вопрос в диалоге, то есть свободы любви. Тот, кто любит, скорее отречется от себя и умрет, чем станет кричать. Он до того упорен в своей любви, что и другого заставит раскрыться. И тогда свет узнает себя в свете. В этом и состоит истинное мужество, истинная власть. Поэтому кротостью обладают сильные.

Я уподобил бы кроткого женщине – в том смысле, что он способен принять другого. Кротость – это разговор между двумя людьми, которые отказываются от того, чтобы кто–то из них был господином, а кто–то рабом. Кротость – удел тех, кто освободился от шлака, которым цивилизация запятнала оба пола. Это позиция нового человека, который вечно живет в лоне Божием – и в лоне женщины. Вот почему великий сирийский учитель Афраат говорит, что Бог – это мать. Он–мать, потому что Он милосердствует, сострадает, снисходит. В семитских языках слово al rahmat, означающее все эти качества, восходит к rahm – матка. Все мы, мужчины или женщины, происходим из Божьего материнского лона.

Кроткий – не значит наивный. Он видит, какие шипы торчат из иных людей, но знает, что лучи его света смягчат их остроту. Трудностей по–другому не устранить. Не то скрестятся копья, и добрый человек перестанет быть добрым. Целомудрие доброты, как и всякое целомудрие, растлевается насилием. Смирение должно быть соединено с кротостью. По этой–то причине Иисус говорит: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мф. 11,29).

Почему Учитель, Который обладал всеми добродетелями, пожелал охарактеризовать себя именно этими двумя? Он хотел дать нам понять, что если мы достигнем смирения, то все, что до сих пор мешало нам прийти к кротости, исчезнет в нас. Смирение наше состоит, по существу, в том, что человек осознает свою суетность. Тварь не смеет называть себя смиренной или считать, что подошла к смирению, ибо смирение – это полное самоотречение перед Богом и братьями. Ведь один Бог может сказать, кто я. В полном кенозисе, который и есть смирение, исчезают все те шипы, когти, клыки, какими человек утверждает свое эго. Кротость – дочь смирения, и она побуждает меня сказать: «Возьми меня, Господи, под крыло». Я прячусь под этим покровом. И Бог примет меня таким, каков я семь, неосвещенным. Примет как приношение, ибо и сам Господь тоже ведь под покровом. В Нем не тронет полуденное солнце и не будет разрушено жилище, ибо я под покровом, сквозь который просвечивают лишь мои глаза, чтобы поговорить попросту, на языке любви. Я знаю, что, действуя так, я донесу послание, и тот, кто смотрит на меня стыдливо, обретет место в стране мира.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю