Текст книги "Пока бьется сердце"

Автор книги: Георгий Можаровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Я смотрел на Ивана Федоровича и, слушая его, проникался все большим уважением и симпатией к нему.

Еще за завтраком я рассказал Кучерову, что приехал поступать в Академию Воздушного Флота. Он посоветовал [34] мне для начала побывать в Научно-техническом комитете Главного управления Военно-Воздушного Флота и показать свои модели.

Мы вышли на лестничную клетку. Проходя мимо квартир, Кучеров объяснял, где какой изобретатель живет, а иногда шептал:

– Вот пошел изобретатель звукового глаза для слепых Горев, а вон там идет Кузнецов, работавший раньше у профессора Жуковского. По профессии Кузнецов столяр, а поди ж ты – изобрел новый воздушный винт для аэроплана. Необыкновенно способный человек. Знаете, что он придумал? Максимально использовал втулку винта. Причем учел все возможности: подобрал необходимое сечение винта, включил саму втулку в работу, придал ей соответствующий профиль. Коэффициент полезного действия винта намного повысился. Самолеты с винтами Кузнецова имеют большую скорость.

Так, беседуя, мы вышли на улицу. Иван Федорович пожелал мне успехов, сказал, что ждет меня, и мы расстались.

Я так был погружен в мысли, что не заметил, как дошел до Варварки (ныне улица Степана Разина), где находился Научно-технический комитет (НТК). Еще по дороге решил, что пойду прямо к председателю комитета П. С. Дубенскому, и пусть он решает мою судьбу.

* * *

О Петре Сергеевиче Дубенском я слышал много хорошего. Коммунист с дореволюционным стажем, он отличался большой выдержкой, доброжелательностью, прекрасно разбирался в людях, был эрудированным инженером и легко ориентировался в самых различных технических проблемах. Я очень волновался, когда шел к Дубенскому, ведь от него в первую очередь зависела моя судьба.

Приняли меня не сразу, пришлось подождать, пока из кабинета выйдет посетитель. Судорожно сжимая мешок с моделями, я постучал в дверь кабинета.

– Войдите! – произнес негромкий голос.

Толкнув дверь, я вошел и остановился возле порога.

У стола стоял рослый светловолосый человек с усами и маленькой бородкой, одетый в форму командира Военно-Воздушного Флота. Серая суконная гимнастерка с горизонтальными [35] остроконечными полосами на груди и бриджи, заправленные в сапоги, ладно сидели на нем. На рукаве был нашит голубой клапан с тремя ромбами.

– Здравствуйте, – сказал Дубенский. – Что вы хотите?

Я смотрел в его проницательные светло-голубые глаза и молчал. Дубенский сел за стол и вопросительно взглянул на меня. Наверное, со своим мешком, прижатым к груди, я выглядел довольно комично.

– Так что же вы хотите? – явно сдерживая улыбку, снова спросил он и несколько раз провел рукой по светлым волнистым волосам.

Я ответил, что в мешке мои модели, что я хочу их показать и узнать, представляют ли они интерес для Военно-Воздушного Флота.

– Это интересно. Покажите, что у вас, – разрешил Дубенский. Он серьезно и внимательно приготовился меня слушать. Я начал с первого своего изобретения – авиационной бомбы.

Дубенский слушал не перебивая, но, когда я закончил, сказал, что такая бомба совсем недавно уже изготовлена и поэтому ничего нового здесь нет.

Несколько обескураженный, я перешел ко второму изобретению – тренажеру, на котором можно учиться бомбометанию с самолета.

– Подобное устройство уже имеется в одной из авиационных школ. Если хотите, мы можем дать вам туда командировку, – предложил Дубенский.

Я почувствовал, что меня охватывает отчаяние. Видимо, председатель комитета понял мое состояние и решил меня поддержать.

– Вы. товарищ, не падайте духом, – мягко сказал он. – У нас есть очень важная нерешенная проблема. Надо найти конструктивное решение для защиты пулеметным огнем задней нижней зоны самолета Р-1, так называемой «мертвой зоны». Согласно тактике воздушного боя противник может войти в эту зону и безнаказанно сбить наш самолет. Задачу надо решить так, чтобы не менять конструкцию самого самолета. Вот и займитесь этим.

Я согласился, но вид у меня был достаточно унылый. Дубенский с искренним участием стал расспрашивать, [36] где работаю, где живу. Тут я и сказал, что приехал поступать в Академию Воздушного Флота{4}.

– А вы знаете, что поступить туда очень трудно, что надо держать конкурсные экзамены?

Я ответил, что все это знаю и, несмотря ни на что, буду пытаться сдать экзамены.

– Если удачно решите поставленную перед вами задачу, то я постараюсь вам помочь поступить в академию, – подбодрил меня Дубенский. – Как только найдете решение, приходите.

Я возвращался к Кучерову в полном смятении: все мои модели не представляли никакого интереса, и, по сути дела, я оказался у разбитого корыта. Теперь все зависело от того, решу ли задачу, поставленную Дубенским. А что, если не решу? Я шел и мысленно подводил итоги. Деньги на исходе, значит, никаких трамваев – только пешком, питание свести к минимуму – хлеб, иногда что-нибудь еще. Хорошо, хоть не надо думать о квартире. Буду жить, пока Иван Федорович не прогонит. [37]

Медленно поднялся на седьмой этаж, постучал в знакомую дверь.

– На щите иль со щитом? – встретил меня Кучеров.

Я все по– честному рассказал.

– Главное, не падать духом! – резюмировал Иван Федорович. – Я уверен, задачу вы решите и обязательно поступите в академию. А пока давайте поедим.

Весь вечер я перебирал разные варианты решения задача. Даже ночью не мог уснуть, а когда все же задремал, то видел во сне самолеты, падающие на землю. На другой день меня вдруг осенило. Вспомнил подводников. Находясь под водой, они видят все, что происходит на поверхности. Они могут наводить свой перископ на корабль и подвергать его торпедированию. А что, если этот перископ сделать меньшего размера и повернуть объектив «головой вниз»? На подлодке он выдвинут вверх, а здесь мы пропустим его через пол самолета. Хорошо. Противника я увижу. А как теперь навести этот перископ на любую точку и связать с пулеметом?

«А пулемет свяжу с перископом так, что направление луча зрения перископа будет соответствовать направлению стрельбы», – сам себе отвечаю я.

Кажется, я на верном пути. Для осуществления идеи начинаю искать зеркала. Милейший Иван Федорович идет к соседям и приносит два зеркала для бритья. Беру зеркала, проверяю и… получаю нужный ответ. Решение найдено! Неужели же все так просто? Не может быть! Беру бумагу и начинаю рисовать схему, по которой можно было бы понять замысел и разработать конструкцию. Хорошо, что, уходя от Дубенского, я попросил показать примерные размеры самолета. Теперь можно оперировать ими при решении поставленной задачи.

Сопоставив найденную схему с реальными размерами машины, я убедился, что все правильно и задачу можно решить именно так.

Через три дня, сделав схематический чертеж, я помчался к Дубенскому.

– Я пришел, чтобы показать, как можно решить поставленную вами задачу защиты «мертвой зоны» самолета.

– Что-то быстро вы пришли с решением, – удивился Дубенский. [38]

– Видите ли, это еще не решение… Вернее, только вы можете сказать – решение ли это… Разрешите доложить?

Выслушав меня, Петр Сергеевич долго рассматривал мой чертеж, потом задал несколько вопросов, явно был удовлетворен ответами и наконец сказал:

– Мне нравится ваше решение. На днях состоится заседание секции вооружения самолетов. Вы доложите свое предложение. Там и дадут окончательный ответ.

В назначенный день я пришел на заседание секции вооружения НТК.

В секцию входили опытные специалисты. В комнате за большим столом сидело то ли десять, то ли двенадцать человек – сосчитать от волнения я так и не смог.

Доклад, по-видимому, я сделал довольно бойко, никто не прерывал. Потом начались бурные прения. Посыпались многочисленные вопросы, совсем не те, что я предполагал, пришлось обстоятельно отвечать. Несколько довольно сложных вопросов задал энергичный человек, сидевший рядом с руководителем секции. Потом я узнал, что это был Александр Васильевич Надашкевич, который впоследствии много лет работал помощником Андрея Николаевича Туполева. Члены секции сделали несколько замечаний, но в принципе все были «за». Мое изобретение было признано заслуживающим внимания и подлежащим реализации. Руководитель секции Евгений Викторович Агокас{5} предложил сделать макет по размерам, приближенным к образцу. Для того чтобы определить размеры перископа в натуре и согласовать их с размерами самолета, надо было произвести расчеты оптики и определить геометрические размеры конструкции всей установки, увязав ее с самолетом. Сам я сделать этого не мог – не хватало знаний и образования. Предстояло заказать перископ соответствующим специалистам.

Комитет дал направление на завод, где специалисты должны были составить смету на проектирование и постройку опытного образца. Сумма оказалась большой, комитет не мог пойти на такие расходы. Но все это выяснилось позже, когда я уже был слушателем 1-го курса [39] академии. Изобретение так и не было реализовано, у меня осталось лишь авторское свидетельство, датированное 1925 годом.

Тогда же, после заседания, Петр Сергеевич Дубенский пригласил меня к нему в кабинет.

– Во-первых, поздравляю с успехом, – сказал он. – А во-вторых, как мне известно, вы хотите поступить в академию. На днях я буду у Главнокомандующего Вооруженными Силами Республики Сергея Сергеевича Каменева и попрошу его содействия. А теперь последнее. На какие средства вы существуете?

Я признался, что с сегодняшнго дня средств к существованию у меня нет.

Дубенский написал несколько слов на гербовой бумаге и подал мне. Это был документ для банка о выдаче предъявителю десяти рублей…

Не помню, как я добрался до дома Ассоциации изобретателей, зато хорошо помню, с каким нетерпением ждал меня Иван Федорович и в какой восторг пришел он от моих скромных успехов. Он тут же заставил меня написать заявление на имя начальника академии о допуске к конкурсным экзаменам.

Я всегда мечтал стать слушателем академии, однако только тогда, да и то под давлением Кучерова, решился изложить свое заветное желание на бумаге.

На другой день я отнес свои документы к академию. Их приняли. Теперь оставалось терпеливо ждать решения.

Каждый мой день начинался одинаково: я шел в академию. Шел от Никитских ворот пешком – экономил деньги, да и время так проходило незаметнее. Когда я видел издали красные и белые башни Петровского дворца, то сердце начинало биться сильнее – что-то скажут сегодня? Знакомый двор, ажурные железные ворота. Я всегда на секунду задерживался около фасада основного здания: очень мне нравилась его лестница с кувшинообразными колоннами, поддерживающими большой балкон дворца. А потом я входил в здание и, не задерживаясь, шел в приемную комиссию. Списков допущенных к экзаменам еще не было, и я тем же путем, только по другой стороне улицы, возвращался обратно.

В один из дней наконец узнал, что допущен к конкурсным экзаменам! [40]

Мне было известно, что процесс приема в академию состоит из трех этапов и что прежде всего необходимо пройти мандатную и медицинскую комиссии. Обе эти комиссии я прошел, как говорится, без сучка без задоринки. Начинался самый серьезный этап – вступительные экзамены.

Еще в те дни, когда проходил мандатную и медицинскую комиссии, я обратил внимание на абитуриента в летной форме с двумя ромбами на клапане рукава. Познакомились. Выяснилось, что Александр Петрович Кожевников до поступления в академию являлся комиссаром Воздушного Флота Туркестанского фронта. Надо сказать, что среди поступавших в тот период были командиры частей и подразделений, военные комиссары авиачастей, морские летчики и крупные советские работники.

Мы быстро сблизились с Кожевниковым, откровенно рассказали друг другу о себе. Оба мечтали поступить в академию, а потому договорились, что если нас допустят к экзаменам, то готовиться будем вместе на квартире Кожевникова у Чистых прудов.

Сочинение прошло благополучно. Математику мы с Шурой сдали на «отлично», физику – тоже. На этом экзамене произошел забавный случай. Один из абитуриентов – командир, одетый в горскую кавказскую форму, взял билет с вопросами, сел на свое место, потом достал учебники, разложил их перед собой и начал готовиться к ответу. Возмущенный преподаватель пригрозил абитуриенту, что если тот еще раз заглянет в книги, то будет немедленно удален с экзамена.

Экзаменуемый – Олег Михайлович Земский с сильным грузинским акцентом (он жил и воспитывался в Тифлисе) спокойно сказал: «Душа любезный, чем тебе плохо, что я смотрю в учебник? Разве запомнишь все, что там написано? А я ведь и так не все понимаю. Но коли нельзя, то смотреть не буду…» Забегая вперед, скажу, что Олег Земский успешно сдал физику и остальные экзамены и был принят в академию. Веселый и отзывчивый человек, прекрасный товарищ, он был у нас всеобщим любимцем.

Впоследствии он отлично закончил академию и был оставлен при ней в качестве адъюнкта. Вместе с братом Борисом Михайловичем Земским, начальником кафедры гидромеханики, они в 1934-1936 годах разработали под [41] руководством Бориса Николаевича Юрьева первую в академии сверхзвуковую аэродинамическую трубу. А сам Олег Михайлович многое сделал для успешной работы аэродинамической лаборатории…

Не буду перечислять все экзамены, которые пришлось сдавать, их было много. Мне очень помогло, что готовился вместе с Шурой Кожевниковым. Один я наверняка не одолел бы все двадцать два предмета. Другое дело – вдвоем.

Однажды, когда я пришел, чтобы готовиться к очередному экзамену, Шура встретил меня с номером «Правды» в руках.

– Читал? – был его первый вопрос. – Это вчерашняя газета.

Я отрицательно помотал головой.

– Тогда возьми и прочитай статью «Наше и заграничное», – таинственно произнес Кожевников.

Взяв газету, я увидел в статье свою фамилию и просто не поверил глазам. Статью написал Петр Сергеевич Дубенский. Он подчеркивал, что у нас в стране пока уделяют недостаточно внимания отечественным изобретателям и конструкторам…

После того как мы сдали последний, двадцать второй экзамен, нам объявили, что через два дня будут вывешены списки принятых. Мы с Шурой Кожевниковым нашли там свои имена и были очень счастливы.

* * *

До чего же здорово жить на свете, когда сбываются самые фантастические мечты! Несколько дней мы ходили как ошалелые, все не могли прийти в себя. Теперь мы уже слушатели академии, члены одной большой семьи.

Всех принятых собрали в круглом зале Петровского дворца, куда приехали портные Военторга. Через несколько дней мы получили новое обмундирование. Гимнастерки из темно-серого сукна с голубыми, окаймленными черным кантом полосами на груди – «разговорами». На воротнике голубые петлицы с черным кантом, на них золотая эмблема – крылья и металлические буквы АК (академия).

На левом рукаве, выше локтя, была эмблема в виде ромба с крыльями и пропеллером, а над манжетой – голубая нашивка со знаками различия. Головной убор – [42] остроконечный шлем с большой голубой звездой, а на ней – маленькая металлическая красная звездочка. Форма была очень красивая, и всем нравилась. В ней мы выглядели намного лучше, чем раньше.

Тут же каждый получил комплект учебников, учебных пособий, а желающие – чертежные столы с чертежными принадлежностями.

Вскоре выдали содержание, каждому по его воинскому званию. Шура Кожевников получал 160 рублей в месяц, так как до академии имел высокое звание и занимал ответственную должность. Мне установили оклад 44 рубля. Для меня это были огромные деньги. Я находился в блаженном состоянии и чувствовал себя богачом. Все казалось невероятно прекрасным.

Бездомников вроде меня оказалось пять человек. Нас поселили на третьем этаже Петровского дворца. Но мы недолго прожили там. Вскоре слушателям академии предоставили под общежитие прекрасный дом на Садовой-Самотечной, и вся наша пятерка с удовольствием справила новоселье на новом месте.

* * *

Дисциплина в академии была строгая. Во главе каждого курса стоял начальник курса, кроме того, был еще староста. Старостой нашего курса мы единодушно выбрали Сергея Илларионовича Фролова, отличавшегося добрым и ровным характером. Ребята любили Сергея за чуткое отношение к товарищам и за то, что он был всегда справедлив. Его даже называли отцом. Сережа Фролов впоследствии был избран секретарем партийной организации, до этого, в 1922 году, он был помощником военкома академии.

Курсы были разбиты на несколько групп, во главе каждой тоже был староста. В моей группе старостой выбрали Шуру Кожевникова, пользовавшегося большим авторитетом среди сокурсников. Шура был доброжелателен, но строг и поблажек никому не давал, а ко мне, как к другу, относился особенно требовательно. Его слушались все, независимо от бывшего служебного положения.

Я уже говорил, что среди слушателей были люди, различные по возрасту и служебному положению. Но в одном все мы были одинаковы: каждый с волнением и [43] трепетом ждал начала учебного года, первого года, который предстояло провести в стенах академии.

После утверждения списка личного состава слушателей первого курса приема 1923 года была создана партийная организация нашего курса. В состав партийного бюро вошли лучшие коммунисты: Яков Емельянович Афанасьев, Адольф Карлович Аузан, Сергей Илларионович Фролов, Олег Михайлович Земский и Николай Федорович Чехонин. Секретарем партийного бюро был избран Яков Емельянович Афанасьев.

Партийная организация курса пользовалась непререкаемым авторитетом у слушателей и являлась их подлинным вожаком.

Среди «академиков»

Началась учеба в академии. Четкий распорядок дня, строгая дисциплина – все это было для меня в новинку. Ведь в отличие от большинства товарищей, в прошлом кадровых военных, я был человеком сугубо штатским. Но очень скоро я тоже вошел в общий ритм. Мне даже нравилось, что все время было распланировано и ни одна минута не пропадала зря.

Вспоминая об учебе в академии, я хочу рассказать о моих сокурсниках. И прежде всего о самом близком друге Александре Петровиче Кожевникове, встреча с которым оказала огромное влияние на всю мою последующую жизнь и деятельность.

Наше знакомство, как уже упоминалось, началось, когда мы готовились вместе к экзаменам. После каждого экзамена мы подолгу беседовали на самые различные темы. Сейчас могу смело сказать, что Шура много успел в свои двадцать шесть лет. Человек недюжинного ума и всесторонних знаний, он самостоятельно глубоко изучил труды Маркса, Энгельса, Ленина. Знал классическую русскую и иностранную литературу. Увлекался географией, хорошо разбирался в биологии и естествознании, всерьез интересовался психологией. В результате многочасовых бесед мы пришли к выводу, что каждый из нас в силу особенностей психики и характера по-разному подходит к решению одних и тех же задач. Александр Петрович отличался склонностью к анализу. А у меня сначала возникало [44] стремление решить вопрос в делом, а потом переходить к детальному изучению и анализу отдельных элементов. Поэтому Кожевников называл меня синтетиком, а себя аналитиком. Мы даже создали теорию, из которой следовало, что индивидуумы, тяготеющие по методу мышления к анализу, более склонны к науке, а люди искусства (литераторы, музыканты, художники), изобретатели и конструкторы – к синтезу.

Шура мечтал посвятить себя науке, меня же привлекала исключительно конструкторская и изобретательская деятельность. Так оно в жизни и вышло. Даже в академии я всегда что-нибудь разрабатывал, делал эскизы, а Кожевников с большим увлечением давал к этим эскизам теоретические обоснования, производил расчеты. Мы словно дополняли друг друга.

Когда спустя несколько лет Кожевников женился на моей сестре и мы породнились, я был просто счастлив. С Александром Петровичем мы дружили всю жизнь, до самой его смерти…

Еще во время вступительных экзаменов мы с Шурой обратили внимание на военно-морского летчика Михаила Александровича Резунова, который все без исключения предметы сдавал на пятерки. Блестяще выдержав вступительные экзамены в академию, Резунов на протяжении всех лет учебы восхищал преподавателей и слушателей выдающимися математическими и конструкторскими способностями. Сочетание этих качеств очень пригодилось Резунову в дальнейшем: он стал автором ряда систем прицелов для бомбометания с самолетов.

На нашем курсе был талантливый слушатель Алексей Дмитриевич Чаромский, впоследствии известный конструктор авиационных дизелей, устанавливавшихся на самолетах дальнего действия ЕР-2 и Пе-8 (ТБ-7). По этому же типу Чаромский создал дизель В-2 для всемирно известных советских танков Т-34. Такие двигатели использовались на боевых судах Военно-Морских Сил. Дизели Чаромского устанавливаются и поныне на судах с подводными крыльями «Ракета» и «Метеор».

Хочу сказать и о Михаиле Алексеевиче Савицком. Еще до революции солдат Михаил Савицкий стал летчиком, что в то время было редкостью. В дни Великой Октябрьской социалистической революции в Петрограде он был избран командиром 3-го социалистического отряда, а [45] в 1918 году – назначен комиссаром окружного управления Военно-Воздушного Флота в Ярославле.

Учился он с огромной охотой, а после окончания академии посвятил себя парашютному делу. М. А. Савицкий был начальником первой в стране парашютной лаборатории. Именно он разработал ряд новых систем тренировочных, десантных и управляемых парашютов, нашедших широкое применение в Советской Армии.

19 ноября 1970 года в Центральном доме авиации и космонавтики имени М. В. Фрунзе в торжественной обстановке отмечался 80-летний юбилей М. А. Савицкого.

Президиум Федерации парашютного спорта СССР и другие общественные организации тепло приветствовали Михаила Алексеевича – пионера советского парашютостроения, конструктора парашютов, организатора и руководителя первых парашютных заводов в нашей стране…

В годы учебы в академии я, к сожалению, не знал о незаурядных способностях Михаила Алексеевича как живописца. И только спустя много лет увидел его превосходные картины, этюды, наброски.

Сам я очень увлекался рисованием и потому охотно участвовал в оформлении нашей стенгазеты. Вместе с отлично рисовавшими Дмитрием Сергеевичем Воскресенским и Николаем Георгиевичем Нуровым мы не жалели времени и красок, чтобы сделать привлекательным наше детище.

Газета называлась «Вперед и выше» и пользовалась у слушателей огромной популярностью. Впоследствии она превратилась в многотиражку и выпускается до сих пор под тем же названием, видимо, оно оказалось удачным.

Общие интересы, связанные с выпуском стенгазеты, сблизили меня с Дмитрием Воскресенским. Летчик, бывший офицер царской армии, он еще в первую мировую войну летал на «вуазенах» и «альбатросах». Воскресенский был полностью преданным Советской власти человеком и хорошим командиром, прекрасно зарекомендовавшим себя в годы гражданской войны (он служил в Красном Воздушном Флоте). Однако в повседневной жизни он отличался болезненной мнительностью. Особенно боялся, что его, как бывшего поручика, при первой же чистке исключат из академии. В характере Воскресенского было много ребяческого. Он любил шутить, особенно над [46] своим другом Юзом Ивашкевичем: частенько рисовал на него карикатуры и вывешивал их на самых видных местах.

В отличие от Воскресенского его близкий приятель, тоже бывший летчик царской армии, Иосиф Адамович Ивашкевич, или, как мы его назвали, Юз, никогда не унывал и чувствовал себя уверенно. При Советской власти он занимал ответственную должность начальника штаба в Управлении Красного Воздушного Флота. За активное участие в подавлении Кронштадтского мятежа был награжден орденом Красного Знамени. Ивашкевич очень дружил с Воскресенским и всячески старался его «воспитывать»…

На вступительных экзаменах в академию я познакомился с летчиком Сергеем Федоровичем Смирновым, хорошо проявившим себя в годы гражданской войны. Летая на старых «вуазенах» и «ньюпорах», на гробах, как их тогда называли, Сергей Федорович провел несколько воздушных боев на Северном фронте, когда на самолетах уже начали применять пулеметы. Он рассказывал, что для более надежной защиты подкладывал на сиденье обыкновенную сковородку и она прекрасно предохраняла его снизу от вражеских пуль. Как только речь заходила о бронировании самолетов, Смирнов неизменно вспоминал свою заветную сковородку, которую всегда брал с собой в боевые вылеты. Сергей Федорович был среднего роста и обладал ярко-рыжей шевелюрой. Его хорошо знали в академии и называли «рыжим Смирновым» в отличие от нескольких однофамильцев.

За боевые заслуги в годы гражданской войны он был награжден орденом боевого Красного Знамени. После окончания академии Сергей Федорович находился на руководящей работе по военному изобретательству.

Когда мы в 1966 году собрались в Доме инженера, чтобы отметить сорок лет, минувших после окончания академии, в комнату вошел один из наших товарищей и сказал, что на лестнице сидит очень старый человек, который просит кого-нибудь из присутствующих выйти к нему. Несколько человек тут же бросились на лестницу и увидели Сергея Федоровича Смирнова. Всех нас он назвал по именам, попросил помочь ему встать, а потом пошел сам без нашей помощи. В то время ему было около восьмидесяти, а вскоре мы узнали о его смерти… [47]

Не могу не вспомнить о моем однокурскнике Владимире Павловиче Христове. Этот замечательный человек, болгарин по национальности, работал в Коминтерне и эмигрировал из Болгарии в Советский Союз. После окончания академии Владимир Павлович трудился в ВСНХ, участвовал в составлении первого пятилетнего плана развития советской авиации. В годы Великой Отечественной войны находился на фронте, а затем вернулся к себе на родину и занимал руководящие посты в Генеральном штабе болгарской Народной армии. По сообщению болгарской печати, он умер несколько лет назад.

Среди слушателей первого курса было несколько рабфаковцев. Двое из них, Николай Иванович Кудрявцев и Кирилл Порфирьевич Моисеев, проявили уже тогда недюжинные способности. Впоследствии, в годы Великой Отечественной войны, Кирилл Моисеев был главным инженером ВВС фронтов и воздушной армии и получил звание генерал-майора инженерно-технической службы. Николай Кудрявцев ушел в отставку в звании инженер-полковника.

Со мной учился и Николай Александрович Соколов-Соколенок, один из первых комсомольцев в нашей стране. Несмотря на молодость, в академию он пришел с двумя ромбами. На груди у него поблескивали два ордена боевого Красного Знамени (в то время это было редкостью), полученные в боях гражданской войны.

Вторая часть его фамилии – Соколенок – возникла из прозвища, которое ему дали бойцы Красной Армии за выдающуюся храбрость. В период Великой Отечественной войны и после нее Н. А. Соколов-Соколенок был начальником академии и некоторое время начальником тыла ВВС.

Значительный вклад в развитие авиационной отечественной техники внесли впоследствии мои однокурсники генерал-майор инженерно-технической службы Алексей Дмитриевич Чаромский, инженер-подполковник в отставке Николай Федорович Чехонин, инженер-полковник в отставке Евгений Васильевич Урмин. Будучи главным конструктором авиамоторного завода, Е. В. Урмин разработал ряд мощных авиационных поршневых двигателей воздушного охлаждения М-56, М-89, М-90 и участвовал в создании первых турбовинтовых двигателей.

На нашем курсе учились такие замечательные люди, [48] как Адольф Карлович Аузан, Евгений Иванович Петровский, Николай Петрович Сердюков, впоследствии много сделавшие для Советского Воздушного Флота.

Адольф Карлович Аузан после окончания академии был начальником инженерного факультета академии, затем главным инженер-механиком ВВС. Он автор ценных трудов по методике испытания самолетов.

Евгений Иванович Петровский – боевой комиссар времен гражданской войны. Еще будучи учеником реального училища, подвергался репрессиям царского правительства за распространение революционных прокламаций. После окончания академии он стал начальником авиамоторного института.

Николай Петрович Сердюков – очень талантливый инженер, впервые в СССР применивший при конструировании двигателей непосредственный впрыск бензина в цилиндр двигателя вместо карбюраторной подачи топлива.

На нашем курсе учился Иван Терентьевич Клейменов, ставший затем крупным ученым, талантливым организатором в области реактивной техники и одним из создателей реактивной установки «катюша». В тридцатые годы он работал рука об руку с Сергеем Павловичем Королевым, имя которого позднее стало известно всему миру как имя выдающегося конструктора по реактивной и космической технике.

Вспоминая учебу в академии, не могу не сказать о Якове Емельяновиче Афанасьеве. Это был, несмотря на молодость, очень серьезный и вдумчивый человек, и не случайно его выбрали секретарем парторганизации курса. Афанасьев принимал участие в создании Военно-научного общества академии и являлся одним из его руководителей. Благодаря его энергии и энтузиазму в отечественную авиапромышленность были внедрены алюминиевые и магниевые сплавы. Много ценных предложений внес Яков Емельянович и в период Великой Отечественной войны. Например, зажигательные бомбы из легких сплавов, сделанных по его рецептуре, хорошо «поработали» во время бомбардировок Берлина.

В состав Военно-научного общества академии входило несколько секций: авиационная, руководимая известным ныне конструктором Сергеем Владимировичем Ильюшиным, авиамоторная и другие. Была в числе их и секция межпланетных сообщений, в которую вступали только [49] энтузиасты, приверженцы идей К. Э. Циолковского.

Об этой секции хочется рассказать особо.

Членами секции межпланетных сообщений состояли: Константин Эдуардович Циолковский, избранный почетным профессором академии, Фридрих Артурович Цандер, Владимир Петрович Ветчинкин, Михаил Клавдиевич Тихонравов и некоторые слушатели академии. Секретарем этой секции был сын старого большевика, участника революционных боев в Москве в октябре 1917 года Морис Гаврилович Лейтейзен. Основателями и наиболее активными членами секции являлись слушатели академии Михаил Александрович Резунов и Валентин Павлович Каперский. В секции состояли в основном слушатели нашего курса, и я тоже был членом этого общества. В 1924 году члены секции создали Московское общество изучения межпланетных сообщений. Лекции и доклады секции межпланетных сообщений происходили в угловом корпусе академии на Красноармейской улице, в здании бывшего ресторана Скалкина. Здесь я впервые услышал блестящий доклад Ф. А. Цандера об изобретенном им корабле для полетов в космическом пространстве.

Ф. А. Цандер был человеком весьма талантливым и необычайно скромным. Это сказывалось во всем. Во время блестящих докладов о межпланетных полетах он каждый раз словно бы становился меньше ростом и говорил так, как будто стеснялся приписывать свои соображения себе одному. Его лекции всегда слушали с большим интересом.