Текст книги "Камень Сокрушающий (СИ)"

Автор книги: Георгий Михаилович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Да уж, – задумался Сид, – А может они и вправду добро свое в Хоринисе оставили? Нет, вздор! В городе их точно не было. Новых людей не то, что один я – весь город-бы заприметил и тотчас на них кинулся, с нынешней-то безработицей и нуждой во все края. Раз не торговцы – значит контрабандисты, и товаришко свой, вестимо, где-нибудь в пещере запрятали, подальше от городской стражи и сыскарей. Но нет, и это не подходит – все вздор!

Сид беспокойно заходил по комнате, – Ведь если даже и контрабандисты – то один-то тючок, одну-то коробчонку с товаром они бы с собой приволокли, хотя бы и с тем, чтобы местным хлеборобам и вольным охотникам по-тихому сбыть… А может быть и принесли и по утру с собой забрали, да и пошли сбывать куда-то? Нет, тоже вздор! Гамза ведь сказал, что вчера прибыли порожними, без поклажи… Ох! – Голова начинала болеть и кружиться, – Ох, нечистое дело, грязное, мутное, быть беде! А может и не контрабандисты вовсе, а какие-нибудь вельможи королевские с тайной миссией? Но от чего-же Бард этот горемычный врал мне в лицо и трясся при этом как осина? Ох и впутался-же я в бесовское дело, впутался как есть!

Сплюнув от злости на пол, старина Сид было поворотился дабы выйти из комнаты и потолковать с Гамзой на первом этаже, но тут его взор упал на непримеченный досель предмет. На табурете подле платяного шкафа лежал маленький, окованный серебром ларчик. Сощурив глаза от любопытства, Сид подошел к табурету и, подобрав ларчик, аккуратно поставил его на этажерку подле окна для подробного досмотра.

Расписанная серебром и разноцветными каменьями, крышка ларца сверкала и искрилась на лучах заходящего солнца. Приглядевшись, Сид заметил, что каменьями и серебряной вязью на крышке были выложены то-ли руны, то-ли какие-то сцены из давно минувших дней. – Ох, надеюсь оно не магией запечатано, раздери его леший! – с тревогой подумал старина Сид и, набравшись храбрости, аккуратно отворил крышку.

Внутри, на мягкой подушечке из алого шёлка, лежал чёрный камень.

Выцепив камень из ларца, Сид поднес его к окну дабы получше разглядеть. Но даже на прямых лучах солнца камень сохранял иссиня-чёрный, непроникновенный колер, словно это был и не камень вовсе а отколотый кусок ночного неба. Кроме того, камень оказался на удивление тяжелым для своих размеров: будучи не больше крупной картошины, весил он (на Сидову прикидку) не менее двух полновесных фунтов. Но было в нем что-то еще – что-то влекущее и манящее, какая-то странная, довлеющая над разумом привлекательность, что Сид, словно по команде, одним движением руки затолкал камень в кошель, и, как следует кошель зашнуровав, заспешил вон из комнаты. Но, не успел Сид запереть двери покоев, как снизу, с первого этажа таверны, раздался громовой стук.

Глава Четвертая – Побег

Устало свесив ноги с кушетки и натянув на нос шляпу, молодой Бард попытался уснуть. Комната баюкала уютом и прохладой. За окном, на легком вечернем ветерке перешептывались ели, из леса лениво покрикивали сойки и сонные птицы-падальщики. Бард ворочался, налитая свинцом голова после вчерашних ночных возлияний гудела, а сон все никак не приходил. Поворочавшись с пяток минут, Бард поднялся с ложа и, сбросив с головы шляпу, начал расхаживать по комнате. – Надо выходиться, – думал он, – Выхожусь, а там и дрёма придет.

Но каждая минута бодрствования тянулась мучительной, тягостной вечностью. Стало жарко. Разгорячившись, Бард со злостью стянул с себя суконную куртку и, чуть не разомкнув её по швам, швырнул на пол вместе с нательной рубахой. – Получше, – подумалось ему, – Попрохладнее, – но буквально через мгновение он бросился на пол, спешно подобрал рубаху и, нырнув в неё, зашнуровал ворот под самое горло. Бард боялся наготы. Подойдя к двери, он заглянул в замочную скважину – не подглядывал-ли кто снаружи? Никого не было.

Боялся он, впрочем, не зря, да и ворот зашнуровывал не без причины: ведь на голой груди Барда грубым, мясисто-розовым шрамом багровело клеймо – уродливая тамга Варантийских работорговцев. Да и присмотрись кто к запястьям Барда, то мигом бы разглядел следы рубцов и мозолей – следы, которые на человеческом тулове может оставить лишь только один страшный предмет – цепи и кандалы. Страшной складывалось судьбина молодого Барда, и тяжелая горечь давила его сердце.

Присев на кушетку, Бард закрыл руками лицо и задумался. Сон все никак не шел, душу-же бередило совестливой тревогой: зачем он лгал? Ведь вместо вранья мог-бы открыться этому добродушному пожилому жихарю, как его… Сид? Он явно хороший – накормил, напоил, даже с ночлегом подсуетился. А мог бы и на улицу выкинуть, за долги. – Неужто хозяева не заплатили? – подумал Бард и мысль эта показалась ему странной: у хозяев всегда водились деньги, ему их никогда не давали, и платить никогда не велели. Но вчерашний день Бард памятовал плохо, поэтому и не мог подлинно рассудить.

Так что-же было вчера? Таверна «Мертвая Гарпия» – по крайней мере такую надпись он разглядел на ветхой вывеске. Хозяева привезли его на остров для какого-то важного дела, но вчера о делах вовсе не разговаривали, вчера хозяева желали отдыхать. Ему, после долгих месяцев разлуки, вернули наконец лютню, а чтобы не грустил и играл веселее – дали покурить хашиш. Хашиш! – Вот почему я не могу уснуть, – хлопнул себя по щеке Бард, – Хозяева перед сном всегда давали хашиш! Как же он уснет сегодня?

С глухим стоном Бард вновь оторвался от кушетки. Он подошел к двери. Ему показалось что откуда-то снизу послышался, вперемешку с криком, громкий и назойливый стук. Внезапно, дверь в комнату отворилась (да так, что Бард со страха отскочил обратно к кушетке) и на пороге показался встревоженный Сид.

– Ты, барин горемычный, мигом со мной! Пришли твои приятели. – прошипел Сид, ухватив Барда за рукав. – Пошли, и делай строго как я говорю, авось оба целыми будем.

– Да? – пробормотал растерявшийся Бард, – но…

– Никаких но, – отрезал Сид, – Ка-бы от беды уберечься.

Оба заспешили вдоль коридора. Снизу-же раскатистым громом несся тарарам и вторящие ему, словно эхо, трескучие крики: – отвори, отвори добрый хозяин! – кричали одни, – Усталые путники ждут тебя у порога!

– Трясцы твою матери, трактирщик! – гремел второй голос, куда более грубый и зычный, – Какая шолудивая бестия велела запереть дверь?! Отворяй, кому говорят, пить охота!

Второй голос Сид, впрочем, быстро узнал: то был Рухар, старый пахарь и пьянчуга с Акиловых ферм, пожаловавший по обыкновению к вечору с приятелями-хлеборобами, шнапсом глаза застелить. А первый голос – вот он, он всенепременно принадлежал восточным гостям. Бард и старина Сид, меж тем, спустились на первый этаж. Сид поспешил отпирать таверну, ну а Бард, все еще растерянный и порядком напуганный, тихо проследовал в трапезную залу и занялся поиском лютни.

Двери таверны открылись. Первым влетел старый Рухар и, побранившись в нечёсаную бороду, спешно залез на свое привычное сидение подле пивных бочат. За Рухаром ввалились его сотоварищи: пахари, хлеборобы, чабаны, и свинопасы с окрестных умётов – бронзовые от солнца и страшно до выпивки охочие. И только после них, обождав с пол минуты дабы не вдохнуть крестьянского смрада, в таверну проследовали гости с востока.

Сиду хватило одного мимолетного взгляда дабы понять, что чужеземцы эти к торговле не имели ни малейшего отношения. Главный среди них – тот кого Бард называл Барадаром, был смуглым и статным мужчиной лет около сорока, с густыми, кустистыми, и чёрными как смоль бровями, крючковатым тонким носом и опрятной, уложенной клинышком бородой. Стоя поодаль от спутников, он с неприкрытой брезгливостью обозревал набившихся в таверну мужиков. На левой руке у важного чужеземца красовались золотые перстни с самоцветами, правая-же рука была сокрыта, облачённая в перчатку из алого бархата. Длинные, воздушные, богато расшитые золотом одежды незнакомца ни коим образом не походили на типичные для купцов суконные фартуки и пропитанные лампадным маслом сюртуки.

– Так-так, – разливая водку крестьянам подумал Сид, – Усохни моя бородушка, ежели не видывал я таких в Мора Сул подле чародейских палат. Чернокнижник как есть, гром его порази! Но это ладно – а остальные? – Свита восточного гостя состояла из двух широкоплечих и коренастых парняг в пыльных дорожных плащах. Оба были существенно моложе своего покровителя и оба состояли при оружии: с пояса каждого свисал здоровенный и острый как бритва ятаган. Двигались они бодро и по-молодецки, особо не скрывая воинской выправки.

– Телохранители, – подумал Сид, – Тут только кто кого охраняет: эти громилы своего колдуна, или колдун – своих цепных балбесов.

Дорогие гости тем часом без слов проследовали в отдельную трапезную залу для богатых постояльцев, где с лютнею в руках их дожидался Бард, то и дело метая тревожные взгляды в сторону Сида. Все еще разбираясь с крестьянами, Сид краем уха успел расслышать адресованные Барду слова важного чужеземца: – где Гамза? Отвечай, раб! У него ключ от моей комнаты.

– Либо сейчас, либо никогда, – подумал Сид и, оставив на растерзание крестьянам огромный ящик со шнапсом, вихрем залетел в трапезную.

– Дорогие гости, ваши высокоблагородия! – гаркнул Сид, – Извиняюсь, но прежде не имел чести быть с вами знакомым! Я – Сиддред из Сильдена, владелец и управитель этой таверны.

– Ты? – удивленно молвил важный чужестранец, уставившись на постороннего, – А как же Гамза?

– Гамза – это, можно сказать, мой денщик и эконом. Довольно полезный и расторопный малый для выходца с Южных Островов, – с лукавой улыбкой молвил Сид, памятуя давнишнюю вражду между «Южняками» и Варантийцами.

Важный чужестранец громко рассмеялся, оголив белые как жемчуга зубы.

– Ах, сайед! – сказал он, – Так и ты извини меня за позднюю учтивость. Увидев столь достойного мужа в летах, мне самому следовало догадаться что сей седовласый муж и есть хозяин этого дома, а не тот никчемный Южняцкий тюфяк что принимал нас вчера. Позволь-же мне представиться, добрый хозяин: меня зовут Эюб Юзуф аль Барадар, странствующий торговец и собиратель диковин родом из Бак’креш – города-жемчужины посреди золотых песков.

– Добро пожаловать, ас-сайед аль Барадар, – учтиво ответил Сид, – Да обернется скромный мой дом роскошным дворцом для тебя, вода из колодцев моих – пусть обернется вином для уст твоих услады, очаг мой – райским теплом ночлега, а Светило Востока – безжалостный пламень Пустыни, да не опалит моего гостеприимства и твоего соседства жаром зависти и злодеяний! Добро пожаловать дорогой гость, ас-сайед аль-мухтарам! – С этими словами Сид глубоко поклонился и, согласно Варантийскому обычаю, поднес правую ладонь ко лбу, протянув её затем в сторону гостя. Лицо чужеземца вытянулось в изумлении, но не смея презреть древнее правило гостеприимства, он тоже глубоко поклонился, а затем прильнул головой к вытянутой ладони Сида, тем самым принимая хозяйское благословение.

– Так значит сайед знаком с нашим обычаем? – сказал Барадар окончивши любезности.

– Я бывал на Востоке, – ответил Сид, – Жил в златоглавом Баккареше, видывал и древний Иштар – столицу под тенью утёсов, но больше всего поразили меня величавые храмы Мора Сул и чертоги мудрецов что живут там днесь. И если бы почтенный аль Барадар не представился торговцем, я бы право решил, взирая на него, что он – один из достойнейших мудрецов Мора Сул, ибо чело его сияет знанием книг, а стан преисполнен мудрочтивым благородством.

Выслушав Сида, Барадар расплылся в заучено-благосклонной улыбке, но темные его глаза сощурились и полыхнули искрами недоверия. Впрочем, тут-же смягчившись и раздавив внутреннее смятение, восточный гость пригласил Сида отужинать.

– И все же я скромный торговец, собиратель диковин, – сказал Барадар усаживаясь за стол, – Хоть и слышал я многое про аалимов и хаакимов из мраморных палат древнего Мора Сул, о которых ты, мудрый сайед, отзываешься с достойным Варантийского мужа почтением. Но нет, я – странник которому чужда суша, ибо от гавани до гавани, от порта до порта хожу я по морям со скромной надеждой сбыть товар тем, кому он всамделиче нужен. Впрочем, над миром теперь хозяйствует тревога, поэтому чужеземцы только и рады отдавать бренное золото за амулеты, снадобья, и обереги – мой товар, что нужен многим. Ведь сама твердь земная содрогается от таинств и ворожбы, а люди, богов убоявшись, ищут спасение даже в самых малых приметах и знаках. Только найдут-ли? Спасут-ли знаки, спасут-ли молитвы? Не знаю, сайед, – молвил он с некой двусмысленностью в голосе, которую иной человек мог-бы истрактовать как угрозу. – Но впрочем, – продолжил Барадар смягчившись, – Лучшим оберегом от мутного времени является вино, так говорят мудрецы. Побольше сладких напитков и музыки непременно сокроют нас от божьего гнева, сайед. Ты знаком с моим ученым менестрелем? – Сид молча кивнул, Барадар-же поманил Барда перстом.

– Он очень хорош! – осклабившись молвил Барадар, – Но сегодня, вместе с усладою слуха, менестрель послужит виночерпием, тем самым усладив и наши уста. Разлей вино по кубкам, а затем играй! – скомандовал он.

– Возьми побольше бутылок «Монастырского» из буфета, самое лучшее вино на Хоринисе! – мягко подсказал Барду Сид. Подсказал он, впрочем, не без причины: «Монастырское» отличалось как ароматом, так и поразительной для вина крепостью а Сиду очень хотелось чтобы дорогие гости побыстрее захмелели. Бард, тем часом, прилежно исполнил приказание и, подхватив лютню, заиграл. Музыка, словно по волшебству явившись из ниоткуда, стала разносится по зале: то возбужденно вздымаясь словно конь перед битвой, то рассыпаясь грустью и вередя сердце меланхолией, да так что даже старые, покрытые сажей и мхом стены трапезной, задрожали и запели от пробудившихся в них чувств. Старина Сид, прикрыв глаза, размышлял: молодые годы часто заносили его в Венгард, в столицу королевства где располагалась известная Коллегия, в те времена ломившаяся от наплыва студентов. Молодежь стекалась со всех уголков Миртаны дабы обучатся владению лирой и лютней, стихосложению, риторике и грамматике, ремеслу лицедея, росписи и картинописи, статуйному мастерству и прочим дорогим искусствам, спрос на которые при богатом дворе Короля рос с каждым днем. Выдающиеся люди Миртанийского королевства – дворяне, рыцари, и магнаты, соревновались меж собою за престиж патронажа: высоко ценилось и слыло почетным меценатское звание – щедрое опекунство заклинателей муз. Нынче-то, с нескончаемой войной да орчьим нашествием, от высоких искусств не осталось и следа. Люди даже некогда-благородных кровей теперь сидят по лесам и в пещерах спасаются, из музыки зная лишь лязг железа и орчьих барабанов утробное ворчанье. Но старина Сид, в свои то годы, знавал роскошества старого королевства и великой Коллегии. Сидя-же теперь в утлой трапезной, думалось ему что с тех благословенных, стародавних времен, не доводилось ему слыхивать такой божественной музыки как та, что нынче сочинял на лютне Бард.

Тем не менее, вспоминая былое Сид не упускал из вида и сиюминутного: не забыл он страха на лице молодого Барда, ни сбивчивых слов его и обморока, не запамятовал и зловещей странности самозванных торговцев, и лощеной учтивости Барадара, и уж точно не позабыл старина Сид о таинственном чёрном камне, что покоился двумя фунтами тяжелого груза на дне его кошеля.

Тем временем Бард, доиграв очередное сочинение, отложил лютню и, по команде Барадара, принялся разливать вино. Одна за другой пустели бутылки крепкого «Монастырского», над дорогими гостями заклубилось облако хмельного чада. Опустошив по кубку, телохранители Барадара, окончательно осоловев, разлеглись на коврах подле камина и тотчас-же забылись глухим сном. Да и сам достопочтенный Барадар, порядком разомлев от вина и музыки, только лишь упражнением железной воли отводил от себя довлеющую дрёму. Разлечься на коврах подле своих караульных и захрапеть он, разумеется, не мог.

– Сайед, ас-Сайед, – зашелестел Барадар немеющим языком, – Долгим был этот день, сладким выдался вечер, устал старый торговец, утомились очи его. Сайед, ас-Сайед, добрый корчмарь, проводи меня, старого и усталого, до покоев, а про цену угощений не пекись – Юзуф аль Барадар никогда не обманет и золота у него страх как много! – Он стукнул кулаком себя в грудь и попытался приподняться.

– Безусловно, – ответил Сид, – Разумеется провожу, да и о каком золоте речь, когда ты за все уплатил? Так что провожу, но не прямо сейчас. Обожди минуту, я добуду ключи от твоих комнат: они у Гамзы, а он, старый боров, настоек нализавшись, дал храпака еще до захода солнца, и одному только лешему ведомо куда он эти самые ключики запропастил. Тебе-ли не знать, друг мой Юзуф, каково это, с Южняками дело иметь.

– Южняки – дети кобылы, псы, стервояды, – буркнул Барадар, подпирая рукой подбородок. – Проклятье Белиара им в кости.

– Ну вот, все понимаешь с первого раза, – услужливо поддакнул Сид. – Так что я пойду, – сказал он и, было, ступил в сторону, но тотчас повернувшись, вновь обратился к забывающемуся Барадару. – Друг мой, я-бы с твоего позволения менестреля взял в подмогу. А то ведь, в одну глотку до Гамзы этого проклятого никак не докричусь, у него от безделья уши салом заплыли, у пса шелудивого.

Не сказав ни слова Барадар одобрительно кивнул и, также безмолвно, небрежным жестом наказал Барду следовать за Сидом. Бард повиновался, но на его лице все также читалась тревога. Оба молча покинули трапезную залу, и аккуратно переступая через тела мертвецки пьяных селян – друзей старого Рухара, свернули в коридор что вел напрямую к покоям Гамзы. Старина Сид отпер дверь, пропустил Барда внутрь, вошел сам, и сразу-же заборонил дверь за своей спиной, подперев её для верности мощным деревянным засовом.

– Теперь мигом за мной, и поживее, но без лишнего шороху – Гамзу бы, проклятого, не разбудить, – прошептал Сид, ступая дальше. Но Бард, побледнев, встал как вкопанный и, ухватив Сида за рукав кафтана, испуганно прошелестел: – Что… куда… что мы делаем?

– Бежим к чертовой бабушке из этого трактира, – прошипел Сид, – Шкуру свою смердячую спасаем! Или она тебе не дорога? Тут вот, через Гамзовы покои, есть потайная дверь в конюшни, а там…

– Но… – сказал Бард, оцепенев от нерешительности.

– Но – стревоядово говно! – передразнил Сид, – Шевелись, старинушка! Ужели по свободе не соскучился?

Свобода! Все еще не веря собственным ушам, Бард собрал волю в кулак и осторожно засеменил за Сидом. Свобода! Гамза, растекшись обильными телесами по тюфякам и подушкам, гортанно храпел в забытии. Свобода! Секретная дверь за шкапом отворилась без единого скрипа, и беглецы мигом юркнули через нее. Свобода! Запахло конскими шкурами, овсом, и навозом, прелая солома зачавкала под ногами, скрипнула калитка конюшни, и беглецы вышли на тракт. Свобода! Первый глубокий глоток прохладного, ночного воздуха. Рогатый месяц, освещая путь беглецов, серебряной лантерною повис над облаками.

– Теперь припустили! – молвил Сид погромче, как только оба отошли от таверны на приличную дистанцию, – Четверть-другая часа у нас, может быть, в запасе и есть, покуда эти ящеры Варантийские не учуют обман. Вино хмельное, но хмелем колдуна не проймешь. Засим трактом пойдем, а потом уже свернем до лесных троп. Эти ведь точно ночи не убоятся и, сообразив что к чему, мигом бросятся в погоню. Работорговцы, колдуны, Белиаровы прихвостни – чтоб их леший! – сплюнул Сид, и увлекая Барда за собой, заспешил по тракту.

Свобода!

Глава Пятая – Часовня Отца Исгарота

Ночь выдалась безоблачной, серебристый месяц скудными лучами освещал дорогу, вдоль которой торопилось двое скороспешных путников. Заприметить их, правда, было некому – разве что ясноглядящей ночной зверь или птица могли-бы подивиться столь поздним прохожим. Удивительная тишь опустилась на округу. Хоть то была пора предосенняя, жаркая и тучная, когда по ночам в лесах шумит полюющий зверь и стрекочут от зноя инсекты, в этот раз надо всем краем царствовала тревожная тишина. Торопящимся путникам собственное дыхание, бывало, слышалось раскатами бури, поступь-же кожаных подошв иной раз тяжелым эхом отдавалось от лесных опушек словно молот от наковальни. Сид то и дело вертел головой и вслушивался в уходящую даль – не слышно-ли было погони? Но погоня молчала. Тем временем тракт стал медленно съеживаться и вскоре превратился в заросшую бурьяном и ползучими корнями колею, на которой даже ясным, погожим днем можно было ноги сломать.

– Тут-то мы с дороги и свернем, братец Бард, – сказал Сид, указывая в сторону опушки.

– Тут? – удивленно спросил Бард, досель не проронивши ни слова.

– Да, пожалуй, что и тут. Дорога это, через полверсты, становится только хуже – что, впрочем, в некоторой мере нам только на руку. Авось преследователи дальше пойдут, да и шеи свои собачьи переломают. А мы, братец, лучше спасёмся охотничьей тропою – она-то, конечно, скуднее чем даже этот разбитый тракт, да все нам на пользу. Хуже – да лучше!

– От чего так? – спросил Бард, изумившись.

– А от того, что тропу эту я как ладонь свою знаю! И лучше нам, братец, пошевеливаться, а то… чу!

Приложив указательный палец к губам, Сид кивнул в сторону тракта. Позади них едва-едва завиднелись и запрыгали тусклые огоньки, очевидно находясь вдалеке. Бард встрепенулся.

– То-то и оно! – прошептал Сид, – Может, конечно, вовсе и не то а совсем другое, но проверять мы это не будем.

Оба свернули с дороги и, по-лисьи проскользнув под обрамляющим лесную опушку кустарником (старина Сид знал нужный лаз) вышли на охотничью тропинку. Довольно скоро тропа взяла круто вверх и, виляя по краю крутого и стремнистого яра, вывела путников на небольшое, пологое плато, с трех сторон обрамленное высокими скалами. С этого плато открывался тщательный вид на округу: внизу, белея серебристой лентой, лежал разбитый тракт, вдали-же, посреди чернеющих макушек деревьев и крутых утесов, торчало каменное острие часовни.

– Видишь? – сказал Сид, указывая Барду на острие, но тотчас-же отвлекся: внизу, на тракте, замельтешили тени и высветились дрожащие точки огней. Оба путника мигом укрылись за скалы и, боязливо выглядывая за кустистое порожище плато, попытались разглядеть сумрачный тракт. Но свет застилаемого облаками полумесяца слабнул, да и подозрительные огни с тенями довольно быстро пропали, растворившись в ночи словно небыль, так что толком разглядеть ничего и не вышло.

– Во-от, – протянул тихонечко Сид, – Иссуши Белиар мои косточки, но не зря мы с дороги ушли! Может вовсе и не наши враги, может кто из Монастыря припозднился, но по дорогам ночью все больше лихие люди шастают и на глаза им попадаться не стоит. Пошли теперь, Бардушка, без спешки, тут нас уж точно никто не увидит.

– Но все-же, – прошептал Бард, следуя за Сидом, – Куда мы идем?

– В Часовню, – ответил Сид, – В часовню премудрого отца Исгарота. Мы ведь Монастырским трактом шли… Хотя откудова тебе знать, ты-же на Хоринисе впервой!

– Да, виноват, – пробормотал стыдливо Бард, вспоминая давнишние свои россказни. – Ты прости, отче, я…

– Кто старое помянет – тому и глаз вон! – отрезал Сид. – Как говаривали Хоринисские старожильцы, в былые времена на Монастырском тракте даже посреди темнейшей ночи всяк мог повстречать группы паломников. Хаживали эти святые люди денно и нощно, монастырской благодатью спасаться. Торговцы, опять-таки, ослов своих монастырским добром вьючили, и тоже хаживали трактом безо всякого страха. В общем, народа на дороге было невпроворот, только и следи! Поэтому и отстроили Часовню, дабы паломнику припозднившемуся, люду святому, да и торгашишке-скареду, было где ночку темную скоротать да на голодное брюхо попотчевать. Только и надобно было что в вороты кротенько постукать, а там послушники во всем заботу проявляли: на тебе и похлебки тарелку, на тебе и винца крючок, на тебе и постель с подушкой под голову. Думали, говорят, уже и гостевой дом сооружать для благородных особ, коим с паломниками под одною крышей нощевать было дюже конфюзно, но война все планы порушила. Одно только не поменялось: как хозяйствовал в часовне отец Исгарот, так нынче и хозяйствует, святая душа. Вот к нему-то мы и бежим, спасаемся. Только он пожалуй что и отведет от нас увязавшуюся беду, бо мудрости преподобному отцу не занимать, и щедрости сердца пожалуй что тоже.»

Бард молча кивнул. По правде говоря, в слова Сида он не сильно-то и старался вникать: столь внезапно пришедшее освобождение поминутно будоражило его разум. Впервые за последние три года он – Бард, был свободен, волен жить и промышлять сообразно собственному разумению без чьего-либо вышестоящего помыкательства. И вместе с тем новообретенная эта свобода терзала Барда своей неопределенностью: терзал страх – страх перед гневом хозяйским и его вооруженной свитой, страх перед незнакомой тропой, страх перед тем, что может стрястись дальше. Уж в чем Бард и был уверен, уж что он умел с поразительной точностью предсказать, так это страшную бурю Варантийского хозяйна и чудовищные пытки, которые хозяин, буде беглецы изловит, для него лично всенепременно изготовит.

Терзался молодой Бард, как было сказано, и неопределенностью. Молчаливо следуя за Сидом (что оставался для него пусть и доброжелательным, но незнакомцем), молодой Кристоф-Панкрациус Курц (Бард имел привычку часто повторять в уме свое имя, дабы за годы неволи его не забыть) не был уверен что им было действительно по пути. Куда Сид увлекал Барда? К какому-то Исгароту, Магу Огня из часовни, что со слов Сида мог-бы им неким образом оказать помощь. Прежний душеправитель, ужасный аль Барадар – чародей, служитель культа Белиара, ну а по сути – тоже маг, только что не Огня как Исгарот, а Тьмы, в свое время завлек Барда как раз таки обещанием бескорыстной помощи. Обретя свободу, Барду не очень-то и хотелось попасть в услужение новому чародею, хоть он и знал, что Маги Огня рабов не держали и, вроде как, исправно помогали страждущим и беззащитным. Возможно так и было раньше, а сейчас? Три с лишним года Бард провел в рабстве – как ему казалось целую жизнь. За годы порядки могли поменяться, особенно в теперешнюю лихую, скоротекущую пору с рушащимися ежегодно устоями и попранием казалось-бы вековых, незыблемых прав. Так что Барда к Часовне не тянуло. Тихо следуя за Сидом, он было подумал немножко отстать, а потом с охотничьей тропки незаметно свернуть и, покамест старый Сид будет мешкать, сокрыться глубоко в лесной чащобе, подальше от чужих, враждебных глаз. Лишь только доносящееся из леса ворчание дикого зверя и хищное уханье птиц заставили Барда передумать.

Было сильно за полночь, когда путники, свернув наконец с тропы и с трудом продравшись сквозь колючий кустарник, оказались подле дверей одинокой Часовни. Поросшее лесными мхами и плющом некогда величавое здание нынче угрюмо возвышалось над путниками, словно то была и не часовня вовсе, а каменный исполин, поглядывающий из-под тяжелых век на копошащихся у ног чудноватых людишек. Подойдя к дверям, старина Сид громко застучал медным молотком:

– Отвори, отче, путников поздних дорога привела! Пыльны наши одежи, но чисто наше сердце, черно за околицей, да светло на душе! Тьма Белиарова и ночь его страшная пред Инноса всеблагим могуществом отворись! – молвил Сид, повторяя приветственную молитву паломников из былых времен.

Часовня ответила молчанием, но минуту погодя из её глубин послышался шум чьей-то тяжелой поступи, заохал на деревянных опорах старый засов и, с протяжным стоном петель, дверь отворились. На пороге, облаченный в серое монашеское платье, стоял старый отец Исгарот и, очевидно спросонья, изумленно уставился на путников.

– Иннос помилуй! – воскликнул он, захлопотав, – А я-то думал, что на монастырском тракте паломников совсем не стало. Теперешний ночной прохожий часовни крадучеся сторонится, как грабитель среди ночи, и мимо проходит. Но заходите, дети, заходите, добрые люди! Сей-же час я растоплю камин и согрею вам эля, заходите, мир вам.

Пропустив путников, Исгарот затворил двери и, подперев их надежным засовом, проследовал внутрь Часовни. Остывший за ночь камин по молчаливому наказу мага огня тотчас-же воспылал, а из котелка над очагом завеало пряным ароматом монастырского эля. Расположив гостей в удобных креслах подле камина, отец Исгарот подал жестянки и, собственноручно разлив напиток, велел гостям вволю угощаться и отдыхать. Впервые за весь прошедший день старина Сид почувствовал, насколько на самом деле устал: кости ломило от крутого марша по тропе, голова-же налилась тягучей дремотостью. Бард, устроившись по удобнее на кресле, угощался теплым элем и, скинув обувку, стал готовиться ко сну. Телесной усталости он не ощущал, а мысли о насущных тревогах решил отложить – ото всех этих неспокойных помышлений ощущал он себя смертельно уставшим.

– Благословенный отец, – сказал Сид, желая до сна оповестить Мага о причинах столь позднего визита, – Поклон тебе за то, что принял нас, гостей незваных, в столь поздний и недобрый час. Ночь на дворе – только вора и скверну по округе носит. Но пришли мы вовсе не доброй вестью поделиться, а… – но тут Исгарот его перебил.

– Полноте Сид, старина» – мягко молвил Маг, – Я, право, в некотором смысле и ждал что ко мне постучатся. Бо, времена нонче складываются такие, что рано или поздно кто-то точно постучался бы – на все воля Божья, но всему свое время. Так что повремени и ты с рассказом. Утром поведаешь как есть, когда солнце взойдет и под его благословенными лучами вся правда откроется. А пока спи.

– Но отче! – было запротестовал Сид, но Маг Огня не стал его слушать.

– Спи старина, отдыхай, не тревожься. Те тёмные люди что преследовали вас по ночи не посмеют преступить порога Часовни. По правде говоря, они уже тут пробегали, но порыскав по округе и понаушничав, сунуться в мою обитель не все-же решились, да и пока тут живу я – никогда не решатся, – строго отрезал Маг. – Так что спите, беглецы, зло тут вас не достанет, ибо не имеет силы и руки его коротки.

Вытянув гудящие ноги подле каминной решётки и уперев подбородок в грудь, старина Сид забылся каменным сном. Бард, опустошив жестянку с элем, аккуратно сполз с кресла и, по-кошачьи свернувшись на мягком ковре, тоже крепко уснул. Старый Маг Огня, удостоверившись что гости отдыхают в полном спокойствии, тихонечко удалился в свою одинокую келию и, возжегши лампаду подле статуи Инноса, стал шепотом читать долгие, баюкающие молитвы.