Текст книги "Жизнь в трех эпохах"

Автор книги: Георгий Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

«Сталин – наша слава боевая»

На приеме Сталин подходит к Буденному: «Слушайте, товарищ Буденный, сколько лет мы с вами знакомы?» Маршал ошарашен вопросом, не знает, в чем его тайный смысл (а он должен быть), теряется.

«Не помните? А я вам скажу: тридцать лет. Вот так. А у меня, между прочим, до сих пор нет вашей фотокарточки». У Буденного пот катится со лба, он по-дурацки роется во всех карманах, а Сталин подзывает своего охранника. «Дайте мне фотографию Семена Михайловича». Фото тут же появляется. Сталин: «Ну, надпишите мне, пожалуйста». Буденный трясущимися руками вытаскивает ручку, не соображает, что написать. Сталин выручает его: «Ну ладно, не смущайтесь, я сам надпишу от вашего имени» – и пишет: «Основателю Первой Конной Армии товарищу Сталину от С. М. Буденного». Тот берет с недоумением, благодарит. Сталин: «А у вас, товарищ Буденный, есть моя карточка?» Буденный еле ворочает языком: «П-по-м-моему, нет, товарищ Сталин». Вождь вынимает из кармана свое фото, пишет: «Подлинному основателю Первой Конной Армии товарищу Буденному от товарища Сталина» – и вручает маршалу.

Скорее всего, это выдуманная история, но весьма характерная: в ней великолепно передан сталинский стиль, сталинский черный юмор. Приведу еще две. Сталин в первые дни войны наносит визит в Генеральный штаб (это было на самом деле, причем единственный раз). Среди генералов он видит некоего Федорова и удивленно говорит: «А, товарищ Федоров, рад вас видеть, а я думал, что вас расстреляли». У Федорова почти инфаркт. Через четыре года, на Параде Победы, Сталин, разгуливая между трибун, замечает того же генерала. «Здравствуйте, товарищ Федоров, давно не виделись, еще с тех пор, с генштаба, помните? Да, какая тяжелая была война, но ведь что интересно – даже тогда мы находили время весело шутить».

В Москву приезжает по своим делам католикос Грузинской православной церкви. Ему намекают, что раз он в Москве, неудобно было бы не попросить аудиенции у Сталина. Аудиенция испрошена и получена. Встает вопрос: в какой одежде идти к Сталину? В своем патриаршем облачении – но ведь Сталин, исключенный в свое время из семинарии, видеть не может всякие там рясы и ризы. А в штатском наряде идти – не положено по чину. В конце концов католикос надевает пиджак и брюки. Его вводят в кабинет. Сталин сидит за столом, что-то пишет не глядя, кивком подзывает католикоса, смотрит на его костюм и говорит, показывая пальцем вверх: «Что, Его не боишься, меня боишься?»

Таких рассказов множество, они все появились уже после смерти диктатора, при его жизни о таких анекдотах никто не мог и помыслить. Но вот подлинная история, за ее достоверность я могу ручаться. Мне рассказал ее известный кинорежиссер Михаил Ромм, который в 70-х годах собрался ставить фильм о мировых проблемах и пригласил меня к себе домой, чтобы я «просветил» его насчет Азии и Африки. После моей лекции, которую Ромм записывал на магнитофон, мы пили кофе с коньяком, зашел разговор о сталинских временах, и Ромм рассказал историю, случившуюся с его другом, к тому времени уже покойным, адмиралом Исаковым. Я запомнил ее почти слово в слово.

Знаменитый флотоводец, Герой Советского Союза адмирал Исаков был назначен после войны начальником Главного штаба Военно-Морского Флота. В начале 46-го года его шеф, Главнокомандующий Военно-Морским Флотом адмирал Кузнецов приказал ему подготовить для Политбюро доклад о перспективах развития советского флота. «Подготовишь два варианта: большой (по максимуму) и малый, строго объективно, своего мнения не высказывай, времени тебе дается двадцать минут». В назначенный день Исаков с Кузнецовым входят в кабинет, где идет заседание Политбюро под председательством Сталина. Исаков докладывает о двух возможных вариантах развития военного флота – по максимуму и по минимуму. Сталин: «Спасибо, садитесь. Какие будут мнения?» Первым берет слово Ворошилов: «Большой вариант нам не годится, средств не хватит. Страна разорена войной, а стоимость первого варианта равна стоимости восстановления четырех Донбассов. Мы не потянем». Пауза. По лицу Сталина пробегает какая-то еле уловимая тень. Маленков, опытный царедворец, сразу ухватывает настроение вождя, просит слова и говорит: «Я считаю, что надо еще подумать, дело не только в деньгах, Америка готовится к нападению на нас, мы не можем себе позволить отстать и дать американцам возможность господствовать на море». Сталин одобрительно кивает головой, и, увидев это, вскакивает Берия: «Перед лицом агрессивного империализма Советский Союз должен иметь мощный флот, соответствующий нашей роли как великой мировой державы. Я не могу согласиться с мнением Ворошилова». Опять пауза; Ворошилов уже заметно нервничает. Сталин набивает трубку, встает из-за стола и раздумчиво говорит: «Да, товарищи, вопрос непростой, надо все обдумать, но вот что интересно: товарищ Ворошилов уже не в первый раз высказывает мнение, не совпадающее с позицией Политбюро». Молчание. Сталин не спеша раскуривает трубку, прохаживается вокруг стола. Пауза продолжается три минуты. (Помню, Ромм в этом месте своего рассказа сказал мне: «Вы ведь не человек искусства, вам трудно даже представить себе, что такое пауза, продолжающаяся три минуты».) И вот Сталин произносит такие слова: «Да, товарищи, мы еще не знаем, почему Ворошилов каждый раз упорно пытается навязать нам взгляды, противоречащие интересам нашей партии, нашего государства». Опять пауза; единственный слышный звук – это капли пота, падающие на стол со лба Ворошилова. Сталин: «Да, товарищи, мы этого еще не знаем. Но мы это узнаем». Все ясно. Ворошилов еще жив, но все ясно. Еще несколько выступлений – разумеется, в поддержку «большого варианта» – и Сталин говорит: «Поручим товарищам Кузнецову и Исакову подготовить уже конкретные предложения. А теперь пойдемте смотреть кино». Все переходят в маленький просмотровый зал; Ворошилов, конечно, плетется сзади всех, а Исаков, как младший по званию среди присутствующих, тоже замыкает шествие и садится вместе с Ворошиловым за последний из маленьких столиков. Показывают любимый фильм Сталина – «Огни большого города», и в том месте, где слепая продавщица цветов на ощупь узнает Чарли Чаплина, Сталин вынимает платок и утирает глаза. После фильма все выходят в соседнюю комнату, стоят, разговаривают. Исаков, выйдя вместе с Ворошиловым, становится рядом с ним у окна, все держатся подальше от них, и вдруг подходит Сталин. Обращаясь к Ворошилову, он говорит: «Какой все-таки великий художник Чаплин, как он умеет показать простого человека! А ведь это – главное: человек. Мы иногда недостаточно думаем о людях, их заботах, их здоровье. Вот вы, товарищ Ворошилов – вы что-то плохо выглядите. Наверное, неважно себя чувствуете. Почему бы вам не взять путевку, не поехать отдохнуть на Черное море? Забота о человеке – наш первый долг. Мы вам доверяем – слышите, товарищ Ворошилов, мы вам доверяем. Главное – это люди, бесценный человеческий капитал». Конец сцены.

Вот такая история. Вот таков Сталин. Комментарии излишни Вспоминается и еще один эпизод, на этот раз с министром внешней торговли Меньшиковым. Сталин с соратниками пирует на черноморской даче, и среди любимых им бананов попадается один гнилой. Сталин: «Если уж мне дают такие бананы, чем же кормят народ? Кто виноват?» Берия: «Как кто? Известно кто – министр Меньшиков ввозит такие бананы». Через несколько дней на приеме в Кремле Сталин подходит к министру: «Товарищ Меньшиков, есть мнение – освободить вас от работы как не справляющегося со своими обязанностями. Какое ваше мнение?» Меньшиков: «Совершенно верно, товарищ Сталин, совершенно верно». Его тут же переводит на другую должность. Это тоже чистая правда, от начала до конца.

Известно, что у Калинина и Молотова были арестованы жены, отправлены в лагеря, и в соответствии с установленным порядком они, как члены Политбюро, должны были собственноручно это решение завизировать. Арестовывали и других жен, и среди них однажды оказалась супруга Поскребышева, личного секретаря Сталина; кажется, это была его вторая жена, на которой он незадолго до этого женился. Поскребышев не выдержал и обратился к Сталину, сказал, что это какая-то ошибка, его жена – простая деревенская женщина, к политике никакого отношения не имела, в отличие, скажем, от жен членов Политбюро. Сталин посмотрел на него и сказал только: «Слушай, что ты себе бабу не найдешь, что ли?» И вечером, когда Поскребышев вернулся домой, его уже ждала другая жена.

Я не буду повторять другие истории, уже многократно описанные, о том, как Сталин третировал своих ближайших соратников, по-иезуитски издевался над ними, держал их в постоянном страхе. Пережившие 37-й год, эти люди никогда не могли быть уверены в завтрашнем дне, жили под ужасным гнетом. Рассказывают, например, что когда Сталин звонил Микояну, с которым они были знакомы десятки лет, некогда вместе участвовали в революционном движении практически на равных, звали друг друга «Коба» и «Анастас» – Микоян вскакивал (не мог себе позволить разговаривать с вождем сидя) и с желто-бледным лицом говорил только: «Слушаю, товарищ Сталин» или «Конечно, товарищ Сталин, будет сделано». К концу жизни Сталин не доверял уже никому, кроме Маленкова, которому он и поручил сделать вместо себя доклад на последнем в своей жизни партийном съезде; он называл Молотова английским шпионом, Ворошилова велел не допускать на заседания Политбюро. Нет сомнения, что Сталин искренне верил в заговор врачей, был уверен, что надвигается новая мировая война и необходимо провести такую же «чистку», как и в 30-х годах.

Вместе с тем я не верю, что Сталин сам собирался начать войну, напасть на Америку. У него не было той смелости, дерзости, того безоглядного авантюризма, какие были характерны для Гитлера. Сталин был осторожен, он нападал лишь на слабых (Польша и Финляндия в 1939 году). Поэтому я и не согласен с мнением, что Сталин в 1941 году собирался напасть на Германию и Гитлер просто опередил его. Сталин, конечно, понимал, что рано или поздно война с Германией неминуема, но, заключая пакт с Гитлером, он никак не предполагал, что немцы так быстро разгромят Францию. Он рассчитывал, что между Германией и Францией будет длительная позиционная война, как в 1914–1918 годах, немцы увязнут в окопах, истощат свои силы, и вот тогда уже, когда все западные державы взаимно обескровят друг друга, можно будет нанести удар в спину Гитлеру. События 1940 года опрокинули все эти расчеты, Сталин осознал мощь Германии и стал удесятерять усилия по подготовке к войне. Возможно, он предполагал, что в 42-м году Красная Армия будет в состоянии вести наступательную войну, но Гитлер не дал ему времени для подготовки. В результате, как писал Черчилль, «Сталин с его комиссарами оказался наиболее одураченным из всех, кто опростоволосился во второй мировой войне». Ирония судьбы: не кто иной, как один из самых вероломных и недоверчивых тиранов в истории умудрился оконфузиться так, что заслужил название «опростоволосившегося»!

В конце 40-х годов Сталин попытался было поставить под свой контроль весь Берлин, блокировав его с тем, чтобы задушить «костлявой рукой голода». Но когда американцы организовали беспримерный в истории воздушный мост, Сталин не стал лезть на рожон, пошел на попятный. Точно так же он не осмелился попытаться силой покончить с непокорным Тито, как только стало ясно, что Запад не собирается оставаться безучастным свидетелем. В эти же годы Сталин был вынужден смириться с поражением в Иране; ведь советские войска, находившиеся в северной части Ирана с 1941 года, когда они были введены туда в рамках согласованной с Англией политики установления контроля над этой страной, оставались там и после окончания мировой войны, несмотря на то, что Совет Безопасности потребовал их вывода. Были уже созданы «демократические республики» (советские сателлиты) в Иранском Азербайджане и Курдистане, древнее иранское государство было на грани распада. Но нашелся человек, который переиграл Сталина, – второй человек за всю его жизнь; первым был, естественно, Гитлер. Это был Кавам эс-Салтане, премьер-министр Ирана. Он договорился с советским послом, что СССР получит концессию на добычу нефти в Северном Иране, как только советские войска покинут эту территорию. Сталин согласился на столь заманчивое предложение, войска были выведены, «демократические республики» в Иранском Азербайджане и Курдистане ликвидированы, а их руководители повешены, но никаких концессий СССР не получил. Кавам объяснил это советскому представителю с обезоруживающей простотой: «Я действительно подписал соглашение, но меджлис (парламент) его не утвердил. Что я могу поделать – у нас демократическая страна». И Сталин остался в дураках.

Вопрос о личности Сталина и его роли в истории дебатировался бесконечно и будет обсуждаться еще многие десятилетия. Из бесчисленных определений и формулировок, характеризующих этого человека, я упомяну здесь лишь одну, принадлежащую перу Василия Гроссмана.

По его мнению, можно говорить о трех ипостасях Сталина как государственного деятеля: первая – революционер нечаевского типа, вторая – российский сановник, вельможа имперской эпохи, и третья – восточный деспот. Мне кажется, именно это уникальное сочетание лучше, чем какая-либо иная характеристика, позволяет понять сталинскую натуру. Я бы только добавил еще комплекс неудачника (как и у Гитлера): молодой человек низкого происхождения, наделенный от природы могучей волей и бешеными амбициями, но лишенный талантов и обаяния, с невзрачной внешностью и скудным образованием, ощущающий свою неполноценность именно в том обществе, признания которого он мечтает добиться, – таков был Сталин на заре своей политической карьеры. От этого комплекса идет если и не все, то многое из последующего: это состоятельное, образованное общество пренебрегает им, он не может в него вписаться, дотянуться до него – что ж, отлично, он бросает вызов обществу, он с теми, кто его уничтожит, а заодно и весь строй, при котором таким, как он, нет места.

В этом, вообще говоря, нет ничего уникального. Не только Гитлер, но и Муссолини, и немало других честолюбивых молодых провинциалов в разные эпохи и в разных странах, сочтя себя обиженными обществом, становятся на путь борьбы, пользуясь подвернувшимися под руку идеями – полусоциалистическими, полуанархистскими. К кому конкретно примкнуть молодому Сталину? По своему темпераменту он мог бы стать анархистом, но время анархистов прошло, в Закавказье их и не видно, да и сама идея безначальственности, безгосударственности чем-то отталкивает его, в нем уже смутно проклевываются черты будущего государственника, создателя строгой иерархии власти. И он идет за большевиками, здесь уже все есть – и идея, и организация, и вождь – Ленин. Его судьба определилась, это – его партия. Он нашел родственную стихию, и она нашла его. Такие люди нужны Ленину. Все то жестокое, беспощадное, беспредельно энергичное и целеустремленное, что проявится впоследствии в этой партии с ее презрением к людям, к свободе личности, к морали и принципам – все это уже есть у Сталина. Историческая встреча состоялась, партия нашла будущего вождя, хотя никто об этом еще не подозревает. Он понадобится потом, еще нескоро, но непременно: в нем – квинтэссенция, концентрат именно тех качеств, которые будут востребованы рано или поздно, на развилке дорог. У всех остальных, кроме, конечно, Ленина, чего-то не хватает, чтобы возглавить такую партию; у Сталина есть все.

Но до этого еще далеко, а пока что он вновь не в своей тарелке. Комплекс неполноценности не исчезает в среде революционной элиты: куда ему до Троцкого, Луначарского, Каменева, Красина, Бухарина. И точно так же, как он ненавидел старое общество, для которого он был ничтожным люмпеном, он начинает ненавидеть этих блестящих интеллектуалов, этих изощренных ораторов с их эрудицией и иностранными языками, особенно же – евреев. Мужик, провинциальный выскочка – он им еще отомстит, его час придет. Как гласит арабская пословица, бедуин отомстил через сорок лет и сказал: «Я поспешил». Их головы еще покатятся, а пока что – беспредельная преданность только одному человеку – одному, но главному. За всю свою жизнь только одного Ленина он признает равным себе – а может быть, и выше себя. Из всех вождей большевизма только про Ленина он мог бы сказать: «Мы одной крови – ты и я». И Ленин это чувствует; инстинктивно он ощущает, что у Сталина – тот же химический состав, что и у него самого, и он поощряет и продвигает его, доверяет ему трудную оргработу после смерти Свердлова – единственного, чей организационный гений не уступал сталинскому. И Сталин поднимается, он растет на глазах, он входит в ареопаг большевистских вождей, он уже с ними на равных, и имя «Коба» уже произносится с уважением. Чем это объяснить? Низкорослый, тщедушный, рябой, никудышный оратор – что притягивает к нему?

Конечно, обстоятельства ему благоприятствуют. Вожди безоговорочно признают только главенство Ленина, а друг друга ненавидят. В предвидении ухода больного Ильича они исподволь начинают борьбу за наследство, и главная мишень – блистательный Троцкий. Он опасен для всех, Сталина же не боится пока что никто. Дальнейшее известно. Зиновьев с Каменевым против Троцкого – вместе со Сталиным. Он придает устойчивость антитроцкистской коалиции, ведь в его руках уже аппарат, тот самый всемогущий аппарат, который эти люди фатально недооценивают, и только Сталин первый понял цену этой страшной силы. Бухарин с Рыковым против Зиновьева и Каменева – опять вместе со Сталиным. И наконец – он сам против Бухарина и Рыкова. Игра выиграна, партия за ним – в обоих смыслах этого слова.

Грызня вождей – это условие, без которого Сталин никогда не выбрался бы наверх, но ведь это было неизбежно: на протяжении всей истории человечества смерть Великого Руководителя непременно приводила к борьбе за власть, исключений не было и быть не может. Не сам Сталин создал это условие для своего возвышения, он лишь правильно использовал ситуацию. Благоприятствовала ему также и идеология интернационализма, исповедовавшаяся большевиками: в любой другой атмосфере, кроме как в интернационалистской, выходец с Кавказа не мог бы стать главой русской державы, даже если эта держава называлась по-другому. В послереволюционный период никто не обращал внимания на грузинское произношение, и вообще значительная часть большевиков говорила с местечковым жаргонным акцентом (я еще застал в начале своей работы в Академии наук немало людей с характерным, почти карикатурным еврейским акцентом; половина их были старые большевики, отбывшие срок в ГУЛАГе). Разумеется, интернационализм в Советской России был объективной реальностью, которая пошла на пользу Сталина, никакой его собственной заслуги в этом нет.

А вот что он действительно сотворил своими руками и что стало ключевым фактором его успеха – это создание образа Сталина как Самого Верного Ленинца, беззаветно и последовательно отстаивавшего дело Ленина. При том обожествлении Ленина, которое уже было в начале 20-х годов, считаться главным борцом за ленинизм было делом стопроцентно выигрышным, полной гарантией успеха. Но добиться этого, имея рядом с собой, скажем, Зиновьева, настолько близкого Ленину, что они вместе скрывались в знаменитом шалаше в 17-м году, или Бухарина, которого сам Ильич называл «любимцем партии», было, надо полагать, совсем непросто. И вот тут уже проявился не столько организаторский талант Сталина, сколько его выдающиеся качества «политического животного», употребляя западный термин. Непревзойденная способность к интриге, умение делать двойные и тройные ходы, двуличие, безграничное терпение паука, плетущего паутину, безошибочный нюх на верных людей, способность казаться «своим» в глазах лидеров противоборствующих группировок – и все это при том, что нельзя было ни на минуту расслабляться, терять бдительность, вызвать хоть малейшее подозрение у того, от которого зависело все, – у Ленина. Ведь – повторим еще раз – именно Ленин был покровителем и патроном Сталина, продвигал его и доверял ему. Без Ленина не было бы Сталина. Ленин создал Сталина. Правда, в последние годы жизни Ленин, в котором, возможно, проснулось что-то человеческое, стал проявлять по отношению к Сталину настороженность и даже, видимо, пытался по мере своих угасающих сил попридержать его, вплоть до знаменитой характеристики, данной Сталину в ленинском «завещании». Но это не меняет основного факта: вопреки мнению почитателей Ленина, пытающихся доказать, что Сталин как-то обманул и «обошел» Ильича или что Ленин просто не придавал большого значения должности генсека, – на самом деле основатель и вождь большевизма своим непревзойденным чутьем, своей интуицией распознал именно в Сталине человека, способного обеспечить торжество его, ленинского, дела. Всем остальным соратникам Ленина чего-то для этого не хватало. Троцкий по силе личности, по волевым качествам, энергии и решительности был единственным, кто не уступал Сталину, а по способностям неизмеримо превосходил его, но у Ленина к Троцкому было двойственное отношение, он не мог забыть его прошлое соперничество с ним («антибольшевизм Троцкого – это не случайность»); кроме того, Ленин знал слабое место Троцкого – его неспособность к повседневной административной работе, к аппаратной деятельности, к созданию для себя широкой политической базы, наконец – его неумение и нежелание сколачивать команду, устанавливать нормальные деловые отношения с другими лидерами. Нет, Троцкий не мог быть подлинным продолжателем дела Ленина, обеспечить единство партийных рядов. Зиновьев, при всей его энергии и ораторском искусстве, не обладал смелостью и решительностью; Каменев и Бухарин, весьма популярные в партии (особенно последний), не являлись прирожденными лидерами, в них была какая-то интеллигентская мягкость, неприемлемая для большевистского вождя; Рыков не отличался интеллектом и широтой кругозора и т. д., и т. д. Итак, Сталин и только Сталин, – конечно, далеко не идеальный вождь, но предпочтительная фигура на фоне всех остальных.

И Ленин не ошибся. Ретроспективно можно сказать, что то, что сделал в последующие десятилетия Сталин, укрепляя, консолидируя ленинское дело, создавая и утверждая подлинно ленинское, т. е. тоталитарное государство, было бы не под силу никому, кроме него. «Сталин – это Ленин сегодня» повторялось беспрерывно в 30-х и 40-х годах, и это было правдой. Можно бесконечно рассуждать о том, что было бы, проживи Ленин еще, скажем, десяток лет. Вероятно, такого массового террора, 37-го года, «ежовщины» не было бы хотя бы потому, что Ленину не было бы необходимости утверждать свое единовластие путем устранения партийной элиты. Здесь, в этом беспрецедентном в истории терроре, проявились те качества Сталина, о которых уже говорилось, – его до конца не преодоленный комплекс неполноценности, его злопамятность и мстительность. Но не только это. Надо, обязательно надо было убрать старую элиту и создать новую. Правильно писал Анатолий Рыбаков в – «Детях Арбата»: те люди, которые пришли к власти вместе с вождем, – это не люди вождя; он слишком повязан ими, опутан сетями совместной борьбы, когда они все были на равных, он – один из них, а должен быть – просто один, единственный.

Иногда говорят: «Ну хорошо, Сталин уничтожил Троцкого, Зиновьева, Бухарина и т. д. – это еще как-то понятно, они – его враги, соперники, но зачем понадобилось сажать или расстреливать почти поголовно всех наркомов, командармов, целые составы обкомов и горкомов партии, всех крупных хозяйственников и прочих?» А я вспоминаю разговор с заместителем министра иностранных дел Владимиром Семеновым у него на квартире, в знаменитом «доме на набережной», в 70-х годах, когда я удивился, увидев на стене портрет Сталина. «Да, – сказал Семенов, – я и не отрицаю: я птенец гнезда Петрова, я всем обязан Сталину. Я, как и Громыко, и другие, был простым инженером, а когда Сталин почистил кадры Наркоминдела, нас выдвинули на дипломатическую работу, и вот я – замминистра». В этом все дело: в тридцатые годы произошла невиданная по масштабу замена кадров, и ключевые позиции повсюду заняли люди, всем обязанные лично Сталину, и в их преданности можно было не сомневаться. Те, другие, которых Сталин уничтожил, тоже были в своем огромном большинстве вполне лояльны, почти все они в двадцатых годах были его людьми, он сам их отбирал в аппарат, они вместе с ним боролись против оппозиции – и они получали в 37-м году пулю в затылок, так и не поняв, в чем же их вина. А вины и не было – была беда, судьба; они были соратники, а время соратников миновало.

Ленин мог бы обойтись без всего этого, и количество жертв было бы несравненно меньшим. Но все равно и при Ленине в конце двадцатых годов была бы коллективизация, было бы раскулачивание, уничтожение крестьянства, может быть, не в столь жестокой форме. Большевизм в своем логическом развитии просто не мог сохранить НЭП, ибо это означало сохранение частной собственности, свободной торговли, что не только противоречило марксистской теории и основной большевистской концепции (сам Ленин считал, что хотя НЭП – это всерьез и надолго, но все же это временное отступление), но и мешало установлению подлинно тоталитарного строя, к чему большевизм шел неуклонно, повинуясь внутренней логике своего развития. И Сталин уничтожил крестьянство как класс потому, что оно оставалось единственным классом (если не считать не слишком опасных городских нэпманов), который имел автономную базу для своего существования, не зависел целиком и полностью от государства. А ведь если какой-то класс имеет самостоятельную экономическую базу, рано или поздно он может потребовать и своего политического представительства в системе власти, что угрожало монополии ленинской партии. И, повинуясь этому императиву, Ленин тоже создал бы монолитное тоталитарное государство, исключающее плюрализм как в политике, так и в экономике.

Значит ли это, что все было детерминировано, вариантов не было? Конечно, нет. В принципе можно себе представить такой исход борьбы двадцатых годов, при котором верх взяла бы, например, бухаринская концепция. Но это было бы нарушением основной логики развития большевизма, это не было бы закономерно. А закономерностью, логичным развитием всего процесса было именно то, что в действительности и произошло. Восторжествовал ленинско-сталинский путь. И Ленин из своего мавзолея мог бы аплодировать Сталину за то, что он сделал, хотя и порицал бы его за перегибы, за проявление именно тех личных качеств, которые он, Ленин, успел перед смертью заметить.

Ленин был основателем и вождем большевизма, только он, и он один, мог заложить основы системы. Сталин был лишь продолжателем, вторичным явлением, он никогда не смог бы возглавить и привести к победе большевистскую партию. Ленин и Троцкий были людьми Октября, людьми революции, Сталин был человеком консолидации победы.

Роль личности в истории? Вот вам пример – Ленин. Без него весь двадцатый век был бы иным. Сколько ни говори о закономерности и неизбежности революции семнадцатого года, без Ленина большевики не захватили бы власть в Октябре. Только его поистине гениальная личность определила ход событий, другого такого человека у большевиков не было. Это же, между прочим, можно сказать и о роли Гитлера в Германии. Разные люди и разные ситуации, но одно есть общее: не было бы их, все было бы иначе. Прочитав много книг о Гитлере, я пришел к убеждению, что из всех политических фигур Германии двадцатых годов только он обладал качествами, способными обеспечить становление национал-социализма как мощного массового движения, захватившего и околдовавшего миллионы людей. Никто другой таким дьявольским даром не обладал. Да, приход нацистов к власти не был случайностью, это была жуткая, но закономерная кульминация определенной – хотя вовсе не единственной – тенденции развития германского общества в начале двадцатого века. Злой рок толкал немцев к гитлеризму, но без самого Гитлера нацисты не смогли бы овладеть великим народом. И если бы ефрейтор был убит в окопах на земле Франции, не погибли бы спустя четверть века десятки миллионов людей…

А без Сталина большевизм все равно не погиб бы даже после смерти Ленина, хотя во многом он был бы иным, не столь свирепым (именно поэтому ему труднее было бы противостоять всем угрозам, как внутренним, так и внешним, включая Отечественную войну). Но отведенную ему судьбой роль – скромную на фоне Ленина – Сталин сыграл в полном соответствии с чудовищным сценарием.