Текст книги "Я, Легионер"

Автор книги: Георги Лозев

Он посмотрел на меня с улыбкой, и я почувствовал себя мальчишкой, который держал в руках игрушку своей мечты. Его слов было достаточно, чтобы заставить меня поторопиться и собрать багаж избранных, которые на следующий день уезжали в Кастель.

***

Я увидел Фудзисаву, который сидел один на скамейке около волейбольной площадки. Единственным другом японца был его разговорник, и он пытался выучить по нему что-нибудь. Фудзисава определено казался отшельником. Остальные кандидаты были собраны в группы по национальностям и языкам, на которых они говорили. Наиболее многочисленными были группы поляков и русских, а по языку – группа франкофонов. Кроме французов, были ребята из Таити, Северной и Центральной Африки, Гваделупы, Мартиники и Мадагаскара. Нынешние и бывшие французские колонии были широко представлены, так как история Легиона была связана с ними. Значительными были и группы чехов, которые, как и при социализме, были объединены со словаками, за ними следовали румыны и венгры. Наконец, нужно упомянуть группу англоговорящих, которая была представлена бывшими наемниками из Южной Африки, англичанами, ирландцами, шотландцами и двумя американцами.

Эти два представителя Северной Америки были совершенно противоположными. Один из них был белый интеллектуал, другой – черный любитель тусовок, который непрерывно пел и жаловался, что нет выпивки. Чернокожий спал в моей комнате и каждую ночь перед сном пел «Killing me softly».

Южная Америка была представлена толстеньким бразильцем, который никогда не расставался со своим футбольным мячом и который не смог пройти первый медицинский осмотр из-за лишнего веса. Кроме него, были два аргентинца и один мексиканец.

Все мои друзья из Страсбурга нашли себе группу по гражданству, а немец Карл примкнул к англоговорящим, потому что он говорил хорошо на этом языке. Я, несмотря на знание языков, в первые дни моего пребывания в Обани часто оставался один, потому что я был единственным представителем своей нации. Мой друг Эрвин, к моему удивлению, перестал представляться как словак и присоединился к группе венгров. Он больше не говорил со мной с помощью рук, мимики и трудных славянских слов. Первым среди своих пригласил меня русский по фамилии Кудрявич, которому я часто переводил в Страсбурге.

– Брат говорит по-французски. Он будет нам помогать, так что мы будем понимать все, что легионеры нам говорят, – этими словами он познакомил меня со своими товарищами, и все русские стали обращаться ко мне за справками и советом.

Русская душа велика. Меня приняли радушно, и Кудрявич сказал мне, что с этой минуты, поскольку я являюсь частью их группы, если будут проблемы или драка, я могу рассчитывать на их помощь. Большинство моих новых друзей были бывшими военными Советской Армии, были даже спецназовцы-афганцы. Эти ребята целыми днями тренировались и постоянно испытывали свои рефлексы. Они были лучшими на турнике, и никто не мог с ними соперничать в отжимании на одной руке. Никто не хотел иметь проблем с русскими, а я был единственным иностранцем, принятым ими, и все они называли меня просто «брат».

Самая малочисленная группа была представлена двумя корейцами. Их звали Ким и Кан, но так как никто не говорил с ними, мы никогда не были уверены, кто Ким, и кто Кан. Однажды я поздоровался с одним из них – говорят, что это был Кан, и попытался заговорить с ним по-английски. К моему удивлению, он ответил. Хотя понимать его английский мне было очень трудно, главное было то, что нам удалось установить контакт.

Однажды, когда я уже больше доверял Кану, решил поздороваться и с Кимом, но единственным ответом был легкий кивок головы. Корейцы тренировались своим способом, у них преобладала медитация. Они приехали в Обань за месяц до меня и уже прошли успешно все тесты и экзамены. Ким и Кан ожидали решения комиссии.

В юношеском возрасте я практиковал тхэквондо, который был национальным спортом в Корее, поэтому я решил спросить его, занимался ли он этим боевым искусством дома. Кан улыбнулся и сказал мне, что он учитель тхэквондо четвертого дана, и у него была школа боевых искусств. Я не понял, что точно случилось со школой, но из-за сомнения в моих глазах, Кан решил преподать мне урок.

Один я сумел до тех пор установить контакт с азиатами, и мои русские друзья подтрунивали надо мной, что я говорю по-корейски лучше, чем другой кореец, так как тот всегда молчал. Ким, в отличие от Кана был полностью замкнут в себе. Каждый вечер он уединялся и медитировал под лучами заходящего солнца. Правда, Кан говорил со мной больше, чем со своим соотечественником. Они оба, кажется, понимали друг друга глазами и совсем не многими словами.

Я был уверен, что дисциплинированные азиаты будут приняты в ряды легиона, но в один прекрасный день, к моему удивлению, мой друг Кан был отчислен в группу, возвращающуюся к гражданской жизни. Когда Ким понял, что происходит, тоже вышел из строя, и присоединился к своему соотечественнику. Видимо, у него не было намерения остаться одним в Легионе. Даже одиночка, как он, нуждается в сродной душе. Так за день корейская группа исчезла. Позже я узнал, что Кан взял пищу из кухни и отнес в комнату, а ответственный по комнате вместо того чтобы объяснить, что это запрещено, пошел и настучал на корейца дежурному капралу. После корейцев прибыл мальчик из Китая, но комиссия обнаружила, что он несовершеннолетний, и он оставил полк в тот же день.

Фудзисава остался единственным кандидатом, который был в полном одиночестве, всегда спокоен, сидел на скамейке около волейбольной площадки с разговорником в руках. Японец стал известен среди добровольцев после ночной речи Кинг-Конга, когда совершенно спокойно подошел к нему и поразил своей сдержанностью этого верзилу. Большинство называло его «Одинокий камикадзе», но никто не пытался разговаривать с ним.

Настал день, когда меня вызвали на первый медицинский осмотр. После моего имени дежурный капрал прокричал: «Фудзияса». Японец вышел перед строем и вежливо спросил:

– Фудзисава хочет сказать? Фудзисава меня.

– Только тебя, наверное, могут звать так, Йокосава, так что ты идешь с нами! – Он повернулся ко всем нам, которых он вызвал и крикнул: – Давай, быстрее, стройтесь в колонну и за мной!

Начинался отбор, и во время медосмотра выбывали около одной трети кандидатов. Это было похоже на рулетку, но только вместо шарика, который определял наши судьбы, было мнение военного врача. Он только осматривал наши зубы, взвешивал нас, а все остальное основывалось на его первом впечатлении. Если кто-нибудь из вас, читающих эту книгу, в один прекрасный день решит поступать в Легион, я бы посоветовал – в первую очередь пойти к зубному, а лишь только потом – в центр вербовки.

Мы стояли в зале ожидания лазарета Первого иностранного полка в трусах, и я с нетерпением ждал своей очереди. Если кандидат получал одобрение, то ему делали вакцинацию от гриппа. Никогда в жизни я не чувствовал себя столь счастливым от того, что мне сейчас сделают прививку, но этот укол действительно сделал меня счастливым. Те, которым не сделали прививки, покинули Иностранный легион в тот же день.

После каждого осмотра дежурный капрал нас строил и сообщил нам имена кандидатов, которые должны были оставить борьбу за место в Легионе. Один за другим проходили экзамены, психотесты и тесты на коэффициент интеллекта, и я чувствовал, как приближаюсь к своей мечте. Наконец наступил день единственного испытания физической выносливости – тест Купера. Фудзисава прошел вместе со мной этот первый круг и, несмотря на одиночество, выглядел довольным.

Мы должны были в течение двенадцати минут пробежать не менее 2800 метров. На этот раз, все зависело от меня, и я верил в свой успех. В ночь перед тестом я почувствовал, что заболеваю, но это не испугало меня, и я не думал, что легкая простуда остановит меня в моей борьбе за место в Легионе. На следующее утро я проснулся с болью в горле, которая напомнила мне о простуде. Я почувствовал легкую тяжесть в мышцах, и дал себе отчет, что выполнить норматив будет не так просто, как я думал раньше.

Я непрерывно растирал мышцы икр и бедер и старался не думать о простуде. Я пытался сосредоточиться только на своем огромном желании стать легионером и пробежать в отведенные минуты как можно больше. Дежурный капрал вытащил список из двенадцати имен участников испытания и начал объявлять их столь торжественно, как будто мы были финалистами Олимпиады.

– Янчак!

Это был поляк, спокойный мальчик, высокий и худой. Он был одним из тех, кто оставался в золотой середине и не бросался в глаза.

– Феррари!

Я всегда думал, что этот парень был итальянцем, а он оказался франкоязычным арабом из гетто в Марселе.

– Пулаш!

Он был албанцем, единственным представителем своей национальности, но, как и я, сперва примкнул к русским, таким же образом его приняли франкофоны, так как он говорил прекрасно по-французски. В этот момент я был не одинок, так как только два дня назад прибыли четыре болгарина.

– Фудзисава!

Впервые японское имя было произнесено правильно.

– Мюллер!

Оказалось, что это был Карл, немец которого я знал еще из Страсбурга. Он выглядел вполне уверенным в себе.

– Павлов!

Он был наиболее уважаемыми среди русских – капитан Советской Армии, который воевал в Афганистане. Его спокойствие было незыблемым.

– Гашпарович!

Это была фамилия Эрвина, моего друга из Страсбурга. Огромный словак присоединился к группе в момент, когда я начал беспокоиться, действительно ли я выбран для участия в заключительном этапе отбора.

– Ковалевский!

Высокий поляк, который также был довольно сильным, присоединился к группе с широкой улыбкой.

– Мамаду!

Молодой негр, скорее толстенький, чем крепкий, вышел из строя и встал рядом с финалистами. Насколько я помню, он был из Нигерии.

– Лозев!

Наконец я услышал свое имя и совершенно забыл о простуде и боли в мышцах. Я поспешил присоединиться к группе участников заключительного этапа испытаний в Обани.

– Чеслик!

Другой поляк, которого я знал по Страсбургу, присоединился к нам.

– Форд!

В данный момент Джеймс Форд был единственным представителем США – чернокожий американец выпал из борьбы за место в Легионе на прошлой неделе.

Дежурный капрал построил нас в две колонны, и мы, до того как покинули роту, пробежали один раз вокруг здания. Пока мы пробегали через задний двор, где новоприбывшие добровольцы смотрели на нас с уважением, я услышал голоса двух моих соотечественников. Они выкрикивали мое имя и поддерживали меня как фанаты, как будто я представлял команду Болгарии на этом финале. У меня не было времени познакомиться с этими парнями, потому что с тех пор как они приехали, меня непрестанно водили из роты добровольцев в лазарет или в госпиталь в Марселе на медицинские и лабораторные исследования.

Я никогда не забуду их поддержку, которая улучшила мое самочувствие, когда мы направились к стадиону. Мы пробежали в легком ритме километра три. Нас сопровождали двое старшин поляков и старший сержант с Таити, которые были нашими судьями, и они должны были зафиксировать покрытие этого столь важного норматива. Когда мы добрались до стадиона, нам дали пять минут на отдых, а затем нас построили на стартовой линии.

В последний раз старшина объяснил нам, что будем бежать в течение двенадцати минут, и в конце двенадцатой минуты он даст сигнал свистком, тогда каждый из нас должен остаться на месте. Чтобы пройти успешно этот тест, мы должны были пробежать не менее 2600 метров. Из предыдущей группы я слышал, что минимум это 2800 метров, так что оставалось некое сомнение, какой же точно норматив придется преодолеть, но старт был дан, и это не имело значения.

Я понесся, как стрела. Был уверен в себе, потому что с раннего детства занимался различными видами спорта. В гимназии я всегда был первым на расстоянии шестисот метров, а сегодня мои соотечественники подняли мою уверенность на неимоверную высоту. Я слышал в сознании их крики: «Давай, Жора, покажи им!»

Первый круг я прошел с большим отрывом – сказалась эйфория: меня поддержали мои соотечественники, ставшие моими настоящими фанатами. Во время второго круга все изменилось. Симптомы простуды появились снова, и боли в горле заставили закашляться. Это нарушило ритм моего дыхания, и я был вынужден замедлить темп. Только начал я восстанавливать дыхание, когда Ковалевский пролетел мимо меня и вырвался вперед. В этот момент я сделал большую ошибку, которая могла стоить мне места в Легионе.

Моя самоуверенность заставила меня забыть о простуде и вместо того, чтобы сосредоточиться на ритме своего дыхания, я бросился догонять поляка. Первое место не имело никакого значения в тот день, но мое эго хотело этого. Я вплотную приблизился к поляку и напряг все силы во втором круге. Я догнал его и побежал рядом с ним, и в этот момент увидел, что Ковалевский был как новенький, а я – смертельно усталым. Я понял, какую роковую ошибку допустил я, потому что прислушивался только к голосу амбиций. Я исчерпал свои силы в самом начале этого важнейшего теста.

Я должен был сделать по крайней мере еще пять кругов, чтобы покрыть норматив. Хотя и с опозданием, я отказался от соревнования с поляком, и он за считанные секунды вырвался метров на двадцать вперед. Чтобы отвлечься от идеи фикс снова догнать его, я начал думать о мотоцикле «Harley Davidson», моей вечной мечте. Я представил себе звук огромного двигателя, у которого цилиндры образовывают букву «V», символизирующую победу, и окончил третий круг.

В начале четвертого круга, я подумал, что, если успешно закончу этот тест, в один прекрасный день превращу свою мечту в реальность, оседлаю эту машину и помчусь беспечно по ROUTE 66, пересекая американские штаты от Атлантического до Тихоокеанского побережья. Поляк опережал меня уже на полкруга, но это не беспокоило меня. Я был погружен в свои мечты, и просто бежал.

Истощение все же вывело из меня меланхолии, и пятый круг был битвой со слабостью. Мои физические силы исчерпались, оставалась одна сила духа. Мое тело хотело сдаться, и предательская мысль, вызванная болью в мышцах, пыталась дотянуться до моего разума и заставить дух отказаться. Что случилось с уверенностью, с которой я начал эту гонку? Что случилось с эйфорией порожденной криками моих соотечественников? Я чувствовал себя обманутым своим собственным эго, и в следующую секунду я собирался бросить все. Я уже был готов сдаться, когда отчаянный крик из глубины моей души взял все под свой контроль: «Нет, ты не остановишься!» Песня моей любимой группы Manowar зазвучала в моей голове – «Нет пути назад! Сожги мост за тобой!»

Это уже был не просто тест Купера, а момент, в котором моя судьба меняла свое направление. Это была борьба за мою новую жизнь. После того как песня закончилась, боли, жжение в мышцах и отчаяние навалились на меня снова. Я понятия не имел, был ли я уже на пятом или на шестом круге. Я думал, что просто упаду, когда вдруг вспомнил, почему я прибыл сюда. Я не покинул свою родину просто в поисках приключений. Я был здесь с одной-единственной целью – помочь семье. Отец скончался, а мать была одна. Я был самым старшим братом, я должен был бороться и дать пример младшим, которые все еще ходили в школу. Я мог бы предать себя и свои мечты, но не их. Если бы я смог вступить в ряды Легиона, своей солдатской зарплатой я бы помог им пережить худшие зимние месяцы в условиях экономического кризиса[11]11
  Зимой 1996/1997 гг. страна оказалась в состоянии гиперинфляции (прим. Перев)


[Закрыть].

Именно эти мысли дали мне силы продолжать бежать. Мое сердце наполнилось радостью, я победил слабость и снова побежал спокойно. Я чувствовал, что кто-то дышит мне в затылок, и я знал, что скоро догонит меня, но теперь это меня не беспокоило. Теперь я знал, что сегодня я пройду через все препятствия и первую зарплату легионера отправлю одинокой маме.

Прозвучал свисток старшего сержанта и вытащил меня из воспоминаний о доме и из благородных мыслей. Это был конец двенадцатой минуты, тест Купера был окончен. Я остановился, но почувствовал, что у меня закружилась голова, и чтобы не упасть, присел, будто бы завязывая шнурки на кроссовках. Я пытался восстановить дыхание, когда я заметил Фудзисаву, который был всего в нескольких метрах передо мной и делал мне знак подняться. Я предпочел бы лежать на земле, но нашел в себе силы и медленно выпрямился. Японец обогнал меня в последние секунды двенадцатой минуты, но это не имело значения для выполнения норматива. Я посмотрел вокруг и увидел, что не только Фудзисава обогнал меня. В метрах пятидесяти перед ним был другой поляк, которого я знал по Страсбургу – Лех Чеслик, он пытался обогнать своего соотечественника, но Ковалевский был по крайней мере на двадцать метров впереди. Я уже решил, что поляки были теми, кто имел честь выиграть сегодняшнее соревнования, но тут увидел на полкруга передо мной и более чем в ста метрах впереди Ковалевского русского капитана Павлова.

Офицер-афганец не зря пользовался уважением своих соотечественников. Казалось, он только что окончил свою утреннюю пробежку и спокойно стоял на месте. Все-таки я гордился собой, так как был на пятом месте, но не был единственным на пятом месте, рядом со мной был третий поляк – Янчак, чья улыбка говорила, что он доволен достигнутым. Впервые я увидел Фудзисаву улыбающимся, а также и его обнадеживающие жесты, которым он хотел объяснить мне, что мы все выполнили нормативы. Радостные эмоции снова наполнили мое сердце, и силы, казалось, внезапно вернулись ко мне. Я оглянулся, чтобы посмотреть, что случилось с другими кандидатами. Я сразу понял, что все они боролись как настоящие мужчины и были лишь в метрах двадцати позади меня и Янчака. Ближе к нам были Эрвин и Карл. За пять метров от них, позади, был американец Форд, а десятью метрами дальше были Феррари, Пулаж и Мамаду.

Старший сержант нас снова и построил и совершенно спокойным голосом сказал, что мы покрыли все нормативы. Даже Пулаж и Мамаду, которые были последними, почувствовали себя чемпионами.

На обратном пути к части я бежал рядом с Фудзисавой, который почувствовал, что мои силы иссякли за последние секунды теста. Японец подбадривал меня жестами и на ломаном французском говорил: «Казармах рядом». Я почувствовал Фудзисаву близким другом и точно так же, кивком головы, ответил, что я благодарен ему за моральную поддержку.

Перед ротой кандидатов в добровольцы какой-то главный сержант объяснил нам, что у нас есть только пятнадцать минут искупаться, переодеться и постираться. А потом нас ожидал экзамен, отражающий наш интеллектуальный уровень.

Под холодной водой душа, я вспомнил о простуде, и боль в горле проколола меня снова. Времени было в обрез, я знал, что прошел через самое тяжелое испытание, и не собирался сдаваться в последнюю минуту. В этот день решалась моя судьба. Я был готов к экзамену, и до того как услышал свисток дежурного ефрейтора, который собирал нас, я задумался, будут ли на японском вопросы для Фудзисавы. В зале, где проводился экзамен, я понял, что в очередной раз решающим фактором будет время. У нас было только пять минут, а нужно было ответить на семьдесят вопросов. Хотя большинство из них не были сложными, но времени было в обрез, а в спешке было легко ошибиться. Албанец Пулаж встал и объяснил, что он не умеет ни читать, ни писать по-французски. До сих пор его считали французкоговорящим, и капралы дали ему тест на французском. Ефрейтор объяснил, что нет теста на албанском, и предложил отвечать по-русски или по-английски. Но Пулаж запротестовал, приводя в пример Фудзисаву, чьи тесты были на японском. Его возражение не было принято, его удалили из зала и в тот же вечер он вернулся к албанским нелегалам на стройках в Марселе, откуда пришел. Мой тест был на русском, но я не собирался жаловаться. Я знал, что русские и болгары для большинства легионеров были одним и тем же, так как мы пишем на кириллице. Русский язык не был помехой, в последнее время я часто практиковал его с помощью моих друзей из России.

Я был на шестьдесят третьем вопросе, когда капрал вырвал лист из моих рук, дав мне знак – время истекло. Мы остались в зале, потому нас ожидали еще три подобных теста, последний был несколько иным. Нам дали обычную карту с несколькими улицами, где были разные магазины, аптека и кинотеатр. Мы рассматривали ее в течение пяти минут, затем капралы ее забрали, а еще через пять минут роздали нам чистые листы бумаги, на которых мы должны были нарисовать по памяти ту же карту с названиями улиц. После тестов на коэффициент интеллекта, следовал психотест. Павлов рассмеялся и повернулся ко мне.

– Брат, если мы здесь, мы не должны быть нормальными. Думаю, что в этом тесте нет необходимости.

– Может быть, они хотят доказать, что мы все сумасшедшие, – засмеялся и я.

День испытаний был окончен и к вечеру главный старшина нас выстроил перед зданием и объявил окончательные результаты нашей группы:

– Кандидаты Мамаду и Пулаж отстранены после сегодняшних тестов. Они вернутся к гражданской жизни. Остальные пойдут на собеседование в комиссию DRHLE, отвечающую за состав Легиона, за которой будет последнее слово о приеме вас в Легион.

В тот день я был действительно счастлив, и именно приподнятое настроение помогло мне побороть простуду и забыть о боли в горле. Я победил слабость еще при первом тесте, я знал, что ничто не могло остановить меня в стремлении стать легионером. Единственное, чего я не знал в ту минуту, было то, что в Кастельнодари ожидали человек тридцать, а кандидатов, отвечающих требованиям, было примерно шестьдесят. На следующей неделе нас вели к офицерам комиссии DRHLE. Они неоднократно расспрашивали нас о прошлом, подвергая нас перекрестному допросу. Среди кандидатов рота, несущая ответственность за состав Легиона, называлась «Гестапо» из-за жестких допросов, которым мы подвергались.

Сначала интервью проводилось на русском, а переводчиком был русский ефрейтор. На следующий день я предстал перед главным старшиной, сербом, который хотел, чтобы я говорил по-болгарски, а не по-французски. Болгарский и сербский очень близки, но некоторые слова, которые одинаково произносятся в обоих языках, имеют совершенно разный смысл – и я должен был быть очень осторожными в том, что говорил. Я хотел быть уверен, что он меня понимал правильно, а он смотрел на меня с недоверием. Вдруг напал на меня со странными вопросами типа: «Мочишься ли под себя ночью?», «Куришь ли марихуану?», «Ты не педераст?», «А с кокаином как?». Я спокойно отрицал все обвинения, и вроде бы, судя по выражению его лица, у него исчезли все сомнения.

После двух дней допросов я снова попал в задний двор к роте кандидатов. Мы были вместе с вновь прибывшими, которых ожидали первые осмотры, а мы ждали окончательного результата. Была среда, а решение должно было объявлено в пятницу. Я сделал все, что зависело от меня, и чувствовал себя спокойным. Что-то подсказывало мне, что у меня все в порядке.

Я был в небольшой группе моих соотечественников, которые засыпали меня вопросами. Я почувствовал себя старым заключенным, который советует новичкам. Я объяснил им, что, кроме по национальности, мы делимся и в зависимости от стадии подбора. В самом низу были они, новички, которые должны были слушаться, не протестуя, – в противном случае они теряли право продвинуться дальше. Далее следуют кандидаты, которые прошли медицинские обследования, и их начинали отбирать. Затем шла моя группа – те, кто успешно прошел все испытания, но ждет решения комиссии DRHLE. И, наконец, сливки общества – самыми уважаемыми в заднем дворе роты были так называемые «красные». Они носили военную форму, их головы уже были обриты.

В эту пятницу тридцать парней, заслуживших красную полоску на плечах, поедут в казарму Данжу, и тридцать новых будут отобраны. Все было уже в руках судьбы. Даже если бы я вставал в полпятого каждое утро, это бы ничего не изменило: судьба уже проснулась и начертала мой путь. Мои соотечественники, которые так отзывчиво поддерживали меня, когда я отправился на тест Купера, были убеждены в моем успехе. Я объяснил им, что окончательное решение будет объявлено в пятницу утром.

Я постоянно давал им советы: что отвечать офицерам, как реагировать на провокации других кандидатов. Я рассказывал им об экзаменах, так же, как всего за месяц до этого русские объясняли мне, через что они прошли. Я посоветовал своим соотечественникам использовать время, чтобы подготовиться к тесту Купера, который не следует недооценивать – это не просто легкая пробежка.

В четверг двое из моих соотечественников выбыли из борьбы, и ряды нашей небольшой группы совсем поредели. Один решил вернуться в Болгарию к своей подруге, которую оставил беременной, а другой не получил право на прививку против гриппа из-за лишнего веса. Нас осталось всего двое, я и парень по имени Владимир, который самым внимательным образом слушал мои советы. Владо был женат, и у него была дочурка. Единственной причиной, которая заставила его прибыть сюда, было желание помочь своей семье пережить экономический кризис и обеспечить им лучшую жизнь.

В четверг после обеда я и остальные, которые ожидали окончательного решения Гестапо, были вызваны в последний раз к одному лейтенанту, и в очередной раз нам был задан вопрос:

– Почему хотите служить? Почему хотите стать легионером?

– Я хочу сделать военную карьеру! – Я ответил также и в первый раз, по совету русских. До сих пор ответ всегда был достаточно хорош, но сегодня офицер посмотрел на меня с удивлением и продолжил:

– Ты уверен в этом? Я просмотрел досье, составленное в DRHLE, и, насколько я могу судить, ты никогда не служил. Вряд ли у тебя есть представление о военной жизни, так как ты был простым студентом.

– Да, я не служил ни в какой армии, потому что я решил, что хочу служить именно в Иностранном легионе. – Это был последний ответ, который я дал до того, как решение будет принято.

Никогда не забуду ту пятницу и то чувство, с которым я ожидал услышать окончательный результат длительного отбора. В ту ночь в первый раз я проснулся до свистка дежурного ефрейтора и впервые с нетерпением ждал крика «Réveil!» (подъем). В тот день я должен был узнать, остаюсь ли я в Легионе или возвращаюсь к гражданской жизни, где снова бы путешествовал автостопом в поисках работы. Все мои мысли были сосредоточены на роковом моменте утреннего построения, когда из шестидесяти кандидатов, прошедших все осмотры и тесты, только половина услышит свои имена.

Военная комиссия уже выбрала тех из нас, кто был годен к службе в Иностранном легионе, и в этот момент мы узнаем, кто остается, а кто уходит. Я думал обо всех, кто пошел вместе со мной по этому пути, начиная со Страсбурга. Большинство из них стояли в строю рядом со мной и ждали решения своей судьбы.

Я думал о моих соотечественниках, которые покинули борьбу так быстро, как будто они пришли только для того, чтобы поддержать меня во время теста Купера. Я вспомнил о корейце Кане, из которого, несомненно, сделали бы хорошего солдата, но его судьба отправила его в другое место. Под конец я задумался о Фудзисаве, который прошел все тесты со мной, но из-за трудностей с японским языком «Гестапо» отложило его кандидатуру на неделю, и ему пришлось остаться в ожидании, пока комиссия позже примет решение. Японец никогда не показывал волнения или проявления каких-либо чувств. Он всегда был таким спокойным, как будто пребывал в летнем лагере, где самой большой его проблемой было разобраться в этом сложном французском языке.

Было восемь утра, и я стоял, вытянувшись как струна, потому что это было самое важное построение в моей жизни кандидата в легионеры. Сегодня за нас отвечал тот самый ирландец, который встретил мою группу из Страсбурга, и именно он должен был объявить окончательные результаты соревнования. Он вынул список, в котором были записаны имена отобранных, и начал читать. Каждый, кто услышал свое имя, выходил из строя кандидатов в легионеры и становился за спиной ирландца, читающего имена.

За спиной ефрейтора начались формироваться две колонны, готовые отправиться в долгий путь к Белому кепи. Ирландец уже объявил двадцатое имя, но я не терял надежды. Этим утром я проснулся довольно рано, так что моя судьба должна была понять, что мое место было там, в колоннах за капралом. Я навострил слух, когда ирландец с сильным акцентом объявлял чье-то имя. Я был уверен, что удача, которая меня привела сюда, не оставит меня именно сейчас. Я призывал всех богов войны, вспоминая о моей любимой хевиметалл группе Manowar, и в моей голове прозвучало:

 
Gods of war I call you.
Gods of war I call you.
My sword is by my side.
I seek a life of honor, free from
all false pride.
I will crack the whip with a bold
mighty hail.
Cover me with death if I should
ever fail.
Glory, majesty, unity!
Hail, Hail, Hail
Hail, Hail, Hail
 
 
Боги войны я призываю вас!
Боги войны я призываю вас!
Мой меч со мной!
Я ищу в жизни честь,
А не ложную гордость!
Я взмахну бичом смело, громко крича.
Пусть смерть придет ко мне,
Если сможет!
Величие, Слава, Единство,
Я призываю вас!
Слава! Слава! Слава!
Слава! Слава! Слава!
 

(это мой вариант перевода английского текста. Важна не буквальность каждого слова, а дух)

Кажется, в первый раз в своей жизни я молился, используя слова песни «Молитва воина». В этот момент совершенно неосознанно я просил поддержки у сверхъестественной силы, и следующее имя, которое ирландец произнес, было: «Лозев Гуери… Гуеори… Гуерги!» Он сильно запнулся, произнося мое имя, и я уже был уверен, что речь идет обо мне. Я почувствовал волну энергии, которая наполнила мое сердце, и поднял руки, как футболист, который забил самый важный гол в своей карьере.

В следующую секунду я уже бежал к колоннам, которые образовались за спиной ирландца. Лишь когда я занял свое место среди отобранных, чтобы ехать в Кастельнодари, я успокоился. Напряжение от долгого ожидания окончательного решения уже исчезло. Удача мне улыбнулась, поцеловала меня, теперь все зависело только от меня и от моего желания бороться за место легионера.

В тот момент я почувствовал, что готов на все, и знал, что не сдамся перед трудностями, которые меня ожидали в ближайшие месяцы. Судьба дала мне шанс, и я должен был быть достойным его. Я осознал, что это был день, который перевернул всю мою жизнь. Действительно ли я сделаю военную карьеру или вернусь к гражданской жизни после первого контракта? В данный момент это не имело никакого значения, потому что самым главным было то, что моя мечта стать легионером сбылась. Этот день был так важен для меня, что я пообещал себе в один прекрасный день написать книгу о Легионе и его солдатах, собранных со всех уголков земного шара. Это обещание я дал, когда молился сверхъестественной силе, которая, как мне кажется, изменила мою судьбу и привела меня в новый мир под названием «ЛЕГИОН – НАША РОДИНА»