Текст книги "Либидисси"

Автор книги: Георг Кляйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

14. Омерзение

Впервые я=Шпайк, привыкший брать авто, взял вуспи – один из тех покрытых оранжевым лаком мотороллеров, которые на хронически заторенных магистралях города можно подозвать взмахом руки, как такси. Сейчас, с приходом ночи, их мигающие диоды, наполняя воздух сумбуром светящихся линий, проносятся над потоком автомобильных крыш. Водители роллеров вихляют по шести полосам проезжей части бульвара, используя, с риском для жизни, малейшую брешь. И там, где такой лихач вклинивается в ряды машин поблизости от тротуара, пешеходы быстро ретируются с его края, ибо стекловолоконные шесты, на концах которых закреплены оранжевые маячки, раскачиваются во все стороны и могут нанести зазевавшемуся чувствительный удар. Примостившись на задней, немного приподнятой части продолговатого сиденья, вынуждаемый непрерывными хаотичными бросками роллера к тому, чтобы чуть ли не мертвой хваткой держаться за что-нибудь, пассажир со всей силой прижимается к спине сгорбившегося над рулем водителя. Оберегая голову, я=Шпайк то и дело откидываю ее назад, но при каждом резком торможении нос мой все равно утопает в сальных, пахнущих розовым маслом кудрях молодого штурвального.

В клинике доктора Зиналли было пусто. Отлучаясь, Зиналли оставляет двери открытыми. В таких случаях пациенты обычно убивают время до возвращения врача, задремав в кресле, уснув на кушетке или уставившись в беззвучно работающий телевизор. Сегодня здесь не было ни души. Миновав приемную, я=Шпайк заглянул в лечебный кабинет, процедурную, крохотную спаленку и даже в уборную. У Зиналли нет собственной квартиры. Заботясь о своем здоровье, он проводит свободное от работы время в бане у Фредди или поглядывая на молодежь в одной из уютных, с мягкой красной обивкой ниш Клуба Голой Правды. Туда меня кратчайшим путем и должен доставить вуспи. Молодые поэты торгуют в клубе всем, что обещает прибыль, – гашишным маслом в ампулах, имеющих форму яйца, гостиничными адресами американских покровительниц, искусно украшенными кортиками, их делают в квартале кузнецов из дешевых импортных отверток. Быть может, сегодня ночью на обшарпанный черного дерева стол выложат вместе с прочим товаром и пригодный для стрельбы пистолет. Я=Шпайк не привередлив и, поторговавшись надлежащим образом, – так, чтобы это польстило самолюбию и покупателя, и продавца, – безропотно заплачу даже сильно завышенную цену.

Город и дешев, и дорог. Остановив вуспи у клуба, шофер потребует от меня в десять раз больше того, что должен был бы выложить его клиент из аборигенов. Я=Шпайк дам половину и, согласно кивая головой, выслушаю тираду из ругательств, стенаний и слов благодарности. В Клубе Голой Правды только туристы обращают внимание на цены в карте напитков. Подобно некоторым другим иностранцам, я=Шпайк, неуклонно появляясь там и давая на чай по своему усмотрению, обрел статус гостя, которого терпят, предпочитая иным посетителям, и кладу на столик примерно вдвое больше той суммы, что показалась бы приличной коренному горожанину. Я=Шпайк могу это себе позволить. Центральное ведомство аккуратно снабжало меня деньгами и в трудные времена. Между прочим, к выгоде обеих сторон, ибо без регулярного превращения назначенного мне оклада в наличные я непременно усомнился бы в существовании высшей инстанции с ее якобы материнской заботой о своих подчиненных, после чего источнику информации, каковым долгие годы верно служил я=Шпайк, пришлось бы незаметно и бесславно иссякнуть.

В начале каждого месяца такси доставляет меня на восточную окраину города. Там, среди новых кварталов с домами, которые уже успели приобрести неприглядный вид, находится Восточный автовокзал, самый большой из четырех городских автовокзалов. Громадная камера хранения встроена в заднюю стену главного здания. Таксист ждет, не заглушив мотора, а я=Шпайк подскакиваю, преодолев три ступеньки, к стальным дверцам, чтобы, стоя плечом к плечу с каким-нибудь жующим чугг крестьянином-горцем, отпереть мою ячейку. Восточный автовокзал – самый значительный перевалочный пункт в торговле чуггом. Чугг выращивается на крутых южных склонах Восточного нагорья, урожай с расположенных уступами плантаций снимают круглый год. Крестьяне, преимущественно мелкие, делают это всем семейством. С кустов срывают начавшие распускаться почки и, выдерживая в темноте и сырости, дают им – для ферментации – покрыться белой, серебристо мерцающей плесенью. Хороший чугг крошится, имеет грибной вкус и, оказавшись во рту в виде жвачки, почти полностью растворяется. Встав на цыпочки, чтобы протянуть руку в глубь ячейки, я=Шпайк чувствую, как под ногами у меня пружинит войлок, в который скатались малюсенькие волокнистые шарики, выплюнутые любителями чугга. На издержки удовольствия, получаемого при жевании, намекает известная всем горожанам пословица: Чугг – ковер для бедолаг в бездне всяких передряг.

Я=Шпайк не знаю ни одного иностранца, который употреблял бы чугг без проблем. Все иноземцы, что поддаются соблазну скатать горсть заплесневелых почек в круглый комочек и положить его себе в рот, поначалу приходят в восторг от ощущения сладостной окрыленности. По словам Зиналли, чугг вообще не позволяет печали овладеть душой человека. Не случайно старики издавна пользуются им, дабы смягчить невыносимые боли при загноении последнего коренного зуба, подагре или появлении первых признаков надвигающейся смерти. Как-то в начале моего пребывания здесь я=Шпайк тоже попросил жующего чугг старика продать мне пакетик с этим наркотиком. Горец извлек его из ячейки обширной камеры хранения, а я надорвал у него на глазах серый конверт с деньгами и расплатился, выдернув из пухлой, неровной пачки несколько местных и иностранных купюр. С упорством, какое ныне лишь изредка заявляет о себе, а в прежние времена было, по мнению начальства, моим отличительным качеством, я=Шпайк не раз и не два пытался привыкнуть к этому наркотику. Однако в моем кишечнике – как и у всех западных людей, а также, странным образом, у японцев – нет фермента, который расщепляет чугг. Поэтому вызванная им релаксация духа каждый раз проходила уже через пару часов, сменяясь водянистым поносом и жуткими спазмами в брюшной полости.

В движении по бульвару беспрестанно возникают заторы. Водитель вуспи тщетно пытается пробиться вперед по левому краю, едва не задевая бока машин из встречного потока. Что-то случилось, ибо все полосы нашей проезжей части вдруг оказываются заблокированными. И хотя нам удается проскользнуть к правой обочине, тротуар там забит зеваками. Мотороллер врезается в толпу, но она тут же смыкается вокруг нас. Кудрявый с трудом удерживает вуспи в равновесии, а я=Шпайк на всякий случай придерживаю правой рукой карман, где лежат деньги. Ключ от ячейки на автовокзале мне отдал когда-то мой первый и единственный связник. Даже сейчас, праздно торча в заторе, я=Шпайк не могу вспомнить ни его имени, ни лица. Числясь атташе по вопросам спорта в тогда еще существовавшем Культурном центре имени Гёте, он должен был помочь мне освоиться на новом месте. Вместо имени в памяти у меня неожиданно всплывают первые цифры его телефонного номера. Связаться с ним, как и с сотрудниками торговых миссий и крупных зарубежных фирм, можно было с помощью мобильной радиосистемы «Луксор», в то время еще надежной. Я=Шпайк уверен, что этого атташе уже нет в живых. Когда в день третьей годовщины Революции гахисты использовали финальный матч футбольного турнира, чтобы инсценировать массовое самоубийство, событие беспрецедентное – по крайней мере в новейшей истории города, – зрителей на трибунах переполненного стадиона охватила паника. Трупы затоптанных насмерть и задохнувшихся в давке лежали потом на газоне несколько суток: родственники распознавали своих отцов, братьев, сыновей… А телевидение в конце каждого выпуска новостей с откровенным злорадством показывало посиневшие лица еще не убранных иностранцев. Вместе с воспоминанием о тех кадрах крупным планом, появлявшихся на экране без звука, перед моим мысленным взглядом все-таки возникает лицо бывшего связника: атташе был толстощеким, моложавым мужчиной. На телевизионной картинке его широко раскрытые глаза выражали неверие в то, что такое могло произойти с ним, кончик языка был зажат между зубами. Разодранный воротник рубашки уже не прикрывал цепочку с крестиком на изящной подвеске, которая так укладывалась во впадинку под гортанью, будто была к ней подогнана.

В движении по бульвару между тем произошли перемены. Машины с нашей стороны заняли внутренний край встречной полосы и катят по нему до следующего светофора. Мой вуспи проезжает мимо места дорожно-транспортного происшествия. Лобовое столкновение, пострадало не менее шести машин. Водители сидят на мостовой под прикрытием своих покореженных авто и решают, кому за какую вмятину платить. Скорее всего, как только они договорятся, с ближайшей улочки пригласят старейшину какого-нибудь рода, и тот за соответствующий гонорар позаботится о выполнении взятых водителями обязательств. Народная милиция регулирует уличное движение лишь в дни парадов или визитов государственных деятелей, но и то и другое стало теперь редкостью. После бойни на стадионе общенациональный праздник больше не отмечается с прежним размахом, и если не считать посещений города эмиссарами ООН в связи с возникновением в нем кризисных ситуаций, то приходится признать, что в последние годы сюда не наведался ни один зарубежный политик высокого ранга.

На месте аварии я=Шпайк не увидел ни крови, ни получивших телесные повреждения. Если таковые и были, их наверняка уже увезли. Пострадавшие в автокатастрофах – ходкий товар, своего рода полуфабрикат, за сбыт которого борются перекупщики. У машин «скорой помощи» больниц и традиционных травмопунктов появились преуспевающие конкуренты в виде мотоциклов с прицепами и нехитрой аптечкой – изобретение ловкого сейшенца, владельца небольшого таксопарка. Уложив пострадавшего в кузов узкого прицепа и привязав ремнями к днищу, о нем сообщают по рации в офис, откуда несчастного продают той больнице, которая предложит наибольшую цену и получит его со всеми потрохами в свое распоряжение. Чтобы вызволить беднягу из западни, родственники должны покрыть издержки по его содержанию в лечебнице и уплатить подать, размер которой определяется их имущественным положением. Ну а тот, кто не найдет желающего за него раскошелиться, вынужден будет заплатить за выписку из больницы – так по крайней мере гласит молва – своей почкой или порцией костного мозга.

Пробки постепенно рассасываются, и водитель вуспи пользуется этим, чтобы лихо перескакивать с одной полосы на другую. Мои пальцы вцепились в пряжку его пояса, подбородок нашел опору у парня под мышкой. Здесь, на южном конце бульвара, полотно дороги совсем износилось. Тонкий слой гудрона, которым покрыли старую, не раз чиненную мостовую, пестрит трещинами и провалами, а проступившие сквозь него гранитные глыбы, как и оголившиеся плиты из песчаника, предательски гладки даже в сушь. Если мы кувыркнемся, то моему телу придется расплатиться за это переломами. Какой-нибудь мотоцикл доставит меня на прицепе в бывший военный госпиталь, что совсем недалеко отсюда – на восточной окраине Гото. Репутация у него не хуже, чем у других больниц. Иностранцев, которые теряют сознание в квартале увеселительных заведений, испробовав новый наркотик или перебрав дозу давно знакомого, нередко подбирают жадные до подушной подати санитары этого госпиталя. Если там в одном из коридоров я=Шпайк паче чаяния очнусь, то дам знать о себе Лизхен. Какой-нибудь малый, получив от меня мзду, помчится на своем вуспи в квартал тряпковаров, чтобы привезти девочку в госпиталь. Стук ортопедических башмаков возвестит о моем спасении. В пластиковом пакете у нее будет с собой толстая пачка банкнот – наш неприкосновенный запас; по совету Лизхен я храню его в морозильной камере холодильника за рыбьими тушками. Этих денег хватит, чтобы обеспечить меня импортными медикаментами, стерильными бинтами, а также быстро доставить в присмотренное девочкой укромное место.

Но мы не опрокидываемся на гудрон. Уже виден клуб, водитель сворачивает на широкий тротуар и, притормаживая, объезжает стоящие там двухколесные средства передвижения. Отпрыски недавно разбогатевших семей, составляющие основную массу посетителей клуба, предпочитают легкие мотоциклы – внедорожники с высокой, смахивающей на ходули передней вилкой – и определенного типа японские мотороллеры. Парни стоят перед входом группами. С некоторых пор в моде узкие солнцезащитные очки, тонированные желтым; их не снимают ни темной ночью на улице, ни в полумраке клуба. Очень популярен и еще один аксессуар – короткая нарядная плетка, сделанная по образцу тех плеток, которыми здесь спокон веку погоняли ослов. Ею постегивают себя в ритме речи по подколенным впадинам, а при встрече дружески ударяют друг друга по бедрам. На меня никто не обращает внимания. Я не удостаиваюсь даже столь незначительных знаков пренебрежения, как резкое отворачивание лица или брошенная под ноги сигарета. В отношении золотой молодежи к оседлым иностранцам есть свои приливы и отливы. Фазы насмешливого интереса сменяются периодами полного безразличия. Над входом в клуб светится голубая неоновая надпись – слово Club, выведенное на восточный манер размашистой вязью. Название Naked Truth Club я=Шпайк долго считал своего рода шуткой, пока Зиналли не объяснил мне, что оно восходит к одной из сентенций Великого Гахиса. Поэтому посещающему клуб иностранцу ни в коем случае не следует произносить это название с иронией или хоть какой-то долей юмора. Мудрее же всех, несомненно, поступит тот, кто вообще не допустит, чтобы оно сходило у него с уст.

15. Высокомерие

Хотя над входной дверью нежно-голубым неоном сияло всего лишь слово Club, нам не потребовалось подтверждения, что мы вышли к искомому заведению. Перед Клубом Голой Правды собралась молодежь, которой деньги родителей позволяют думать о возвышенном – эксклюзивных наркотиках, искусстве и разных обличьях правды. Семейные состояния, рассказывал Зиналли, редко старше, а зачастую моложе тех юнцов, которые ими пользуются. Нувориши бравируют своим богатством, его уровень изменчив, зависит от темпов инфляции, но поддерживается материальными и валютными потоками, питающими легальную и нелегальную торговлю в городе.

Утром мы положили на стойку перед дежурным администратором наши старомодные дорожные чеки и получили взамен по толстой пачке банкнот. Леви, главная денежная единица города, находится в обращении в виде «старого», «среднего» и «молодого» леви, различаемых по стоимости. Купюры этих трех поколений обмениваются в соотношении 1:10:100. Самая крупная из них в настоящее время – десятитысячная. Это новый леви, простроченный золотой нитью. Основным повседневным платежным средством служит недавно выпущенная оранжевая пятисотенная – первая банкнота с портретом Гахиса. Поместить на ней почти фотографически точное изображение Пророка Революции было, по словам Фредди, самым умным до сих пор маневром Государственного банка, нацеленным на стабилизацию национальной валюты. Авторитет Гахиса растет буквально с каждым днем, так что никому и в голову не придет нацарапать на новой пятисотенной номер телефона или, скатав ее в трубочку, использовать для чистки ушей, как некоторые горожане поступают с другими банкнотами.

Золотая молодежь реагировала на наше появление со сдержанным любопытством. Во взглядах, которыми оценивали нас, когда мы входили в клуб, сквозила, пожалуй, даже легкая доброжелательность. Не в последнюю очередь, конечно, благодаря нашей стрижке: выбранная нами случайно и, пожалуй, даже по капризу, она почти в точности повторяла прическу, которой в данный момент отдавали предпочтение эти парни. Тебе особенно понравились узкие, тонированные желтым солнцезащитные очки: при всей своей бесполезности – на улице, в светлой городской ночи, – они смотрелись великолепно, так что многие молодые люди не снимали их и в полумраке клуба. Мы заняли нишу вблизи пока еще пустой, но уже подсвеченной зелеными прожекторами сцены, подивились ценам в карте напитков, гораздо более высоким, чем в «Эсперанце», и заказали по стакану зулейки и по порции крупных, созревающих лишь раз в три года плодов жирного ореха. Музыка была громкой. Певец своим фальцетом сливал звуки плавно, без ощутимых интервалов. Текст песни был на пидди-пидди, но из-за кокетливо-архаичной манеры исполнения оказался для нашего почти не тренированного слуха поначалу малопонятным. Минуту или две мы бездумно внимали тому, что лилось из динамика возле наших ушей, и вдруг ты с непоколебимой уверенностью сказал, что так звучать может только любовная песня – жалоба страстно, но безнадежно влюбленного.

Проводя на Кипре инструктаж, Куль с сожалением в голосе заметил, что отведенное для этого время не позволяет ему ознакомить нас хотя бы с одним из донесений Шпайка во всей полноте. Уже вскоре после того, как Шпайк самовольно покинул «Эсперанцу», он начал грубо нарушать Правила Свободной передачи донесений из-за рубежа. Его послания Центру через American World Net [7]7
  Американская всемирная сеть (англ.).


[Закрыть]стали превышать допустимое количество знаков вдвое, а затем и втрое. В легендарном донесении Шпайка – об убийстве ударом кинжала, – отправленном в первый год его деятельности и занимавшем в распечатанном виде более шестидесяти страниц, говорилось сначала не о чем ином, как о применяемых в городе способах уничтожения вредных насекомых. И лишь в пассаже о борьбе с европейским домашним тараканом, который начал расселяться и плодиться там, на чужбине, вдали от родных городов и весей, появляются – в виде слегка путаных выражений и причудливых орфографических ошибок– слабые признаки того, что Шпайк приближается к сути своего донесения. За странными размышлениями, скорее эзотерического, чем медицинского характера, о переносе вируса гепатита домашними паразитами неожиданно следует абсолютно ясное описание покушения во всех его подробностях. Через три дня после поступления сигнала Шпайка в Центр, во время тайного посещения военно-воздушной базы на юго-востоке Турции, действительно был убит американский генерал с четырьмя звездами на погонах. Полковник турецких ВВС, служивший на этой базе и в свое время изучавший в Соединенных Штатах радарную технику, человек тоже уже не молодой, вонзил высокому гостю кортик прямо в печень. И тут же казнил самого себя. Повторив последний, ставший знаменитым возглас Гахиса – переведенный даже на немецкий язык, когда убийство стало достоянием гласности, – он бросился грудью на окровавленный клинок с такой ловкостью и силой, что острие проникло в самое сердце.

Куль, вероятно, знал, что нам известна эта история, ибо ее, наряду с другими такими же легендами, любили рассказывать в коридорах Центрального ведомства – но запретил себе расхваливать осведомленность и проницательность своего воспитанника, приводя столь же сенсационные примеры из его последующей деятельности. Говорят, что это первое важное предсказание Шпайка уже содержало один из тех элементов трансинформации, которые стали затем характерной чертой его донесений. Имя и фамилия совершившего покушение переданы полностью и с правильной орфографией, а вот у жертвы, то есть заколотого кортиком генерала, в сообщении Шпайка только два имени, к тому же написанных с ошибками, причем второе было широкой публике совсем неизвестно, поскольку успешно продвигавшийся по службе офицер расстался с ним еще в начале своей карьеры. И вот теперь это отброшенное своим носителем, но воскрешенное Шпайком имя прозвучало возле нас в Клубе Голой Правды – как фамилия. Ибо официантка, изящная молодая женщина, принесшая наш заказ и без приглашения присевшая рядом с тобой к столику, представилась, назвав себя Лейлой Кэлвин.

Мисс Лейла Кэлвин начала беседу, слегка запинаясь, на американском, но стоило нам ответить на пидди-пидди, как она тотчас же защебетала на городском диалекте и, благодарно улыбаясь, похвалила нас за лингвистическую эрудированность. Фройляйн Кэлвин сидела на своем месте в высшей степени неспокойно. Уже походка ее показалась нам чересчур упругой, будто сила земного притяжения в данном случае не совсем справлялась со своей задачей. А теперь, положив кончики пальцев на край стола, вроде бы для равновесия, она словно парила на очень тонкой воздушной подушке, которая, временами вздуваясь, наносила ей удары, вызывая сотрясения, переходившие во вздрагивания верхней части туловища и разряжавшиеся в резких подскоках левого плеча или запрокидывании головы. Мисс Кэлвин не спросила, откуда и с какой целью мы прибыли в город. Очевидно, само наше появление в Клубе Голой Правды с достаточной определенностью говорило о связывающих нас узах. Она попросила называть ее по имени и перечислила то, что предлагается гостям клуба: сувениры, а также различные услуги, которые запросто могут быть оказаны и в полумраке ниш, во время выступлений чтецов и других артистов. Для гостей, привыкших к комфорту, имеются комнаты на верхнем этаже с оплатой за каждую четверть часа. Опрятные туалетные кабины с надежными запорами также располагают к тому, чтобы воспользоваться той или иной услугой.

Мисс Лейла Кэлвин согласилась выпить бокал «Куба либре». Потягивая коктейль через толстую, покрытую шоколадом трубочку, она рассказывала по нашей просьбе о том, что может лично предложить посетителям клуба в качестве услуги. Официантка Клуба Голой Правды не без гордости назвала себя сочинительницей афоризмов. Создавая сентенции, она следует древней и славной традиции родного города. Подобно своим предкам, подчиняет себя требованию облечь мысль не более чем девятью словами. Каждый ее афоризм уникален, ибо наносится только один раз – тушью от руки, в каллиграфической манере – на карточку из пенькового картона. Изъявивший желание приобрести сентенцию вытаскивает из ящичка карточку – а их в нем всегда триста тридцать три – и становится обладателем совета, который не только исполнен мудрости, но и сугубо индивидуален. Ящичек с оракулами обыкновенно хранится у бармена, и за три новых пятисотенных можно хоть сейчас обзавестись прорицанием. Мы приняли предложение, не раздумывая ни секунды. Мисс Кэлвин поспешила к бару, но приобрести судьбоносное изречение сразу не удалось: на сцене началось действо.

В клубе между тем собралось довольно много народа. Музыка вдруг умолкла, почти все огни погасли, а сумрак наполнился шипением и ропотом. Как если бы публике пришлось ждать слишком долго, и она, в состоянии коллективного раздражения, теперь намеревалась наказать за это первого декламатора. Так оно и произошло. Едва поэт поднялся на сцену, как был встречен свистом и улюлюканьем. Нам даже показалось, что ступившему в круг зеленого света адресовались не только бранные слова, но и заранее заготовленные оскорбительные речевки. Полноватый, с окладистой бородой, но еще очень молодой человек стоял, держа в руках микрофон без провода, у края сцены. На нем были кафтан из красной синтетической пленки и громадный, расширяющийся кверху тюрбан, который раскачивался при каждом движении головы так сильно и с такой размеренностью, будто под ним скрывался какой-то механизм. Поэт начал декламировать без вступления, и в зале сразу же установилась благоговейная тишина. В микрофон он говорил высоким писклявым голосом, прищелкивая языком и чмокая губами. Не трудно было догадаться, что литератор произносит названия всемирно известных фирм, переставляя ударение с привычных для нас слогов на другие, то растягивая гласные, то чуть ли не проглатывая их, в результате чего имена уважаемых концернов и корпораций звучали до смешного нелепо. Поражало количество брендов, которые он подвергал такой обработке. Будто хотел похитить у публики из памяти все когда-либо слышанные ею названия товаров и фирм. Мы узнали аббревиатуру давно обанкротившегося немецкого электротехнического концерна. Все три звука были многократно испытаны козлиным блеянием. Дошла очередь и до марок автомобилей, украсивших историю техники. Назывались они одна за другой с героическим пафосом, вновь расцвело метафорическое великолепие этих имен, чтобы увянуть в долгом гнусавом бормотании и закончиться все более дерзкими искажениями слова «фольксваген». Эта нескончаемая поэма, бесхитростная по своей идее, но явно не знавшая пределов в эпатаже, позволяла составить какое-то впечатление о творческом потенциале города и нравилась нам все больше. Мы заказали еще зулейки, и ты сказал, что острый на язык поэт, возможно, назвал в своем речитативе имена и тех фирм, которые еще не появились на свет, но уже возникли в лоне глобального предпринимательства; загипнотизированные формой декламации, мы могли этого просто не заметить.

Твое предположение превратилось в уверенность, когда поэт, поначалу только помахивавший краями кафтана и раскачивавший тюрбан, стал дополнять свое выступление жестами и разнообразными телодвижениями. Все, что он выражал, вонзая пальцы в пространство, изгибая и выворачивая конечности, проделывая короткие па, недвусмысленно намекало на половые экзерсисы, и было занятно видеть и слышать, как фирмы, которые существовали сегодня, канули в Лету или только должны были народиться, вступали таким образом в сношения друг с другом. Доктор Зиналли рассказал нам, что название «Клуб Голой Правды» восходит к одной из фраз в последнем телевизионном обращении Великого Гахиса. Незадолго до своей смерти Пророк Революции впервые высказался о сути человеческой правды, сравнив ее, к недоумению многих своих сторонников, с сукой, у которой началась течка. Облекая свои мысли в изумительные стихи, Гахис высмеял любую попытку скрыть готовность распаленной Правды к зачатию, и остается только сожалеть, что на свободную торговлю видеокопиями именно этого выступления Мастера наложен запрет.