Текст книги "На поле славы"

Автор книги: Генрик Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

XXVIII

Наконец наступил для Яцека давно желанный день счастья. В Кракове уже давно распространилась весть, с удивлением повторяемая мещанами, что в полку находится некий рыцарь, который сегодня женится, а назавтра садится на коня. А когда распространился слух, что король и королева должны присутствовать на венчании, толпы людей с утра уже начали собираться в костеле и возле него. Дошло, наконец, до того, что королевские телохранители должны были поддерживать порядок, чтобы сделать свободным проезд для свадебных гостей.

Товарищи Тачевского собрались как один человек и сделали это как из доброжелательства и дружбы к нему, так и ради удовольствия участвовать в процессии, в которой присутствовал сам король, и принадлежать как бы к его частной компании. Приехало также и много сановников, которые даже никогда не слыхали о Яцеке Тачевском, так как было известно, что королева протежирует молодой паре, а при дворе много зависело от ее расположения и милости.

Однако многим казалось не менее удивительным, чем мещанам, что король, на плечах которого покоилась в данный момент судьба почти всего света и к которому ежедневно приезжали на взмыленных лошадях заграничные курьеры, находит время, чтобы присутствовать на свадьбе простого дружинника. Одни объясняли это себе добротой короля и желанием расположить к себе войско, другие строили предположения, что между королем и Тачевским существуют какие-то близкие, родственные отношения, о которых нельзя говорить; наконец, третьи смеялись над этими предположениями, совершенно справедливо замечая, что в таком случае королева, столь мало снисходительная, что король часто должен был оправдываться перед нею даже и за грехи молодости, не занялась бы с таким усердием судьбою влюбленных.

Люди уже несколько забыли о Сенинских, и потому, желая предупредить всякие сплетни и злословия, король нарочно напомнил всем, что Собеские были многим обязаны этому роду. Тогда все заинтересовались панной Сенинской и, как это обыкновенно бывает при дворе, начали жалеть ее, растроганно говорить о ее приключениях и восхвалять ее красоту и добродетель. Слухи о ее красоте широко распространились среди городского населения, и когда все, наконец, увидели ее, то никто не разочаровался в ней.

Она приехала в костел вместе с королевой, и потому в первый момент все глаза устремились на последнюю, красота которой сияла еще во всем блеске заходящего солнца. Однако когда взоры перешли на невесту, со всех сторон – из уст сановников, воинов, шляхтичей и мещан – послышались громкие и тихие замечания:

– Прелестна! Прелестна! Счастлив тот, кто хоть раз видел ее.

И это была правда.

В те времена не всегда девушку одевали к венцу в белое, но ее королевские фрейлины одели именно в белое, потому что это было ее лучшее платье и так пожелала она сама. В белом платье, с зеленым венком на золотых волосах, со смущенным и несколько побледневшим лицом и опущенными глазами, тихая и стройная, она напоминала белоснежного лебедя или белую лилию.

Ее вид поразил даже самого Тачевского, которому она показалась совсем иной.

«Господи, – подумал он. – Как я могу подойти к ней? Ведь это настоящая королева или ангел, с которым грешно разговаривать иначе, как на коленях».

И душой его овладело смущение. Но, когда, наконец, он стал с нею на колени перед алтарем, когда услышал взволнованный голос ксендза Войновского: «Я знал вас обоих еще детьми», когда эпитрахиль связала их руки и тихий голос проговорил: «Я называю тебя супругом моим», а вслед затем раздалась песнь: «Veni Creator», только тогда Яцек понял, что его грудь может разорваться от счастья, тем более что он был без панциря. Он давно любил ее, любил с самого детства и знал, что любит, но только теперь понял, как безгранична и безмерна его любовь. И снова ему пришло в голову:

«Я, вероятно, умру от радости. Если человек при жизни может быть так счастлив, то что же будет на небе?..»

Но в то же время Яцек подумал, что прежде, чем погибнуть, он должен еще отблагодарить Бога, и вдруг перед его духовными очами пронеслись толпы турок, бороды, тюрбаны, чалмы, кривые сабли, знамена и бунчуки. И из его сердца вырвался крик:

– Я отблагодарю Тебя, Господи! Отблагодарю!

И Яцек почувствовал, что он станет львом-истребителем всех этих врагов креста и веры. Это видение продолжалось только одно мгновение, после чего волна счастья и любви снова переполнила его грудь.

Между тем церемония была окончена; процессия направилась в квартиру, приготовленную для новобрачных паном Циприановичем и украшенную товарищами по полку. Только на одно мгновение Яцек успел прижать к сердцу молодую пани Тачевскую, так как они должны были выбежать навстречу королевской чете, прибывшей к ним из костела. За столом были приготовлены два высоких кресла для их величеств, а потому после благословения, которое новобрачные приняли, стоя на коленях перед их величествами, Яцек пригласил их принять участие в свадебном пиру, но король отказал:

– Милый друг, я рад бы побеседовать с тобой и с тобой, моя милая родственница, – тут он обратился к пани Тачевской, – о будущем приданом, но никак не могу. Я останусь на минутку и выпью за ваше здоровье, но сесть за стол не могу, так как мне дорога каждая минута.

– Правильно! – воскликнуло несколько голосов сразу.

Тачевский поклонился королю в ноги, а тот взял со стола налитый бокал.

– Господа! – воскликнул он. – Пью за здоровье молодых!

Кругом раздались голоса: «Vivant! Crescant! Floreant!», после чего король снова заговорил:

– Наслаждайся счастьем, пока еще есть время, так как оно долго продолжаться не может. Ты можешь остаться на несколько дней, но потом должен поскорее догнать нас, потому что мы не будем ждать тебя.

– Скорее жена ваша выдержит без вас, чем Вена без нас! – смеясь, проговорил Марк Матчинский.

– А ведь пан Любомирский уже щелкает там турок, – заметил один из гусар.

– Я имею добрые вести о наших войсках, – проговорил король, – которые приказал Матчинскому захватить с собой, чтобы прочесть их вам, на радость вашим солдатским сердцам, Вот что пишет мне о битве под Пресбургом князь Лотарингский, императорский генералиссимус.

И король начал читать вслух несколько медленно, так как он читал для шляхты по-польски, а письмо было написано по-французски.

«Имперская кавалерия боролась храбро и с воодушевлением, но верх одержали только поляки, которые не оставили немцам никакого дела. Не нахожу слов для похвалы силы, храбрости и выдержки пана Любомирского, офицеров и солдат, которыми он командует…»

– Вот что мне пишет князь Любомирский. Битва была большая, да и слава наших немалая!

– Отличимся и мы не хуже! – воскликнули солдаты.

– Верю и надеюсь, но необходимо спешить, так как следующие письма не предвещают ничего хорошего. Вена едва уже дышит, и весь христианский мир смотрит на нас: поспеем или не поспеем?

– Ну, здесь осталось немного войска, а главные силы, как я слышал уже, ожидают нас с гетманами в Тарновских горах, – проговорил ксендз Воиновский. – Конечно, Вена нуждается в наших руках, но не настолько, насколько требуется присутствие такого вождя, как ваше королевское величество. Король улыбнулся и сказал:

– Слово в слово пишет мне то же самое и князь Карл. Итак, господа, держите поводья в руках, ибо каждую минуту я могу приказать выступить в поход.

– Когда же, милостивейший король? – спросило несколько голосов. А король вдруг сделался серьезным:

– Завтра я отправляю те полки, которые еще остались у меня.

Потом, быстро взглянув на Тачевского, точно желая его испытать, прибавил:

– Но так как ее величество королева будет сопровождать нас до Тарновских гор, где произойдет смотр войскам, то, если ты не будешь просить нас о чем-нибудь совершенно ином, можешь остаться здесь, с условием, что ты скоро догонишь нас.

А Яцек обнял рукой жену, вместе с нею приблизился к королю и сказал:

– Ваше королевское величество! Если бы мне предложили за нее немецкое или даже французское государство, видит Бог, что я не отдал бы ее ни за какую корону, ни за какие сокровища в мире. Но, чтобы я ради личного счастья пренебрег своей службой, не пошел сражаться за веру и отступил от своего вождя, этого не дай Бог, ибо в таком случае я презирал бы самого себя, и она, насколько я ее знаю, также презирала бы меня. Если бы, всемилостивейший король наш, со мной случилось какое-нибудь приключение или несчастье, которое преградило бы мне путь, я сгорел бы со стыда и горя…

Тут глаза его затуманились, на щеках выступил румянец, и молодой человек продолжал дрожащим от волнения голосом:

– Я скощунствовал сегодня перед алтарем, говоря Богу: «Я отблагодарю Тебя!» Но чем? Разве жизнью своей и кровью можно отблагодарить за такое счастье, которое досталось мне?.. Но именно поэтому я не буду просить ни о каком другом назначении, и, когда вы, всемилостивейший король мой и вождь, отправитесь в поход, я не останусь здесь ни на один день и пойду за вами, хотя бы мне завтра пришлось умереть.

И Яцек упал к ногам короля, а тот наклонился и, обняв его голову, произнес:

– Побольше бы мне таких воинов, и имя польское загремело бы по всему миру!

Глаза ксендза Войновского наполнились слезами, Букоемские плакали навзрыд; воодушевление овладело всеми присутствующими.

– На врагов! За веру! – загремели многочисленные голоса.

И комната огласилась бряцанием сабель.

Когда кругом несколько стихло, пани Тачевская наклонилась к уху мужа и прошептала побелевшими губами:

– Не удивляйся моим слезам, Яцек. Когда ты уйдешь, может быть, я уже никогда не увижу тебя больше, но все-таки – иди.

XXIX

Однако новобрачные остались еще на два дня вместе. Правда, королевский двор отправился на другой же день, но так как королева со всей свитой, фрейлинами и множеством сановников духовных и светских сопровождали короля до обоза, до Тарновских гор, где предполагался большой смотр войскам, то громадный кортеж по необходимости должен был двигаться очень медленно и его легко было догнать. Дальнейший поход одного войска во главе с королем от границы до самой Вены, должен был удивить весь свет своей быстротой, тем более, что король шел впереди главной армии, но до Тарновских гор королева с своей свитой ехала целых шестеро суток.

Молодые Тачевские догнали кортеж на следующий же день, после чего Ануля пересела в королевскую карету, а Яцек отправился на ночь в обоз, чтобы присоединиться там к своему полку. Момент разлуки приближался. Двадцать второго августа король попрощался со своей возлюбленной «Марысей» и ранним утром сел на коня, чтобы перед ее глазами осмотреть войска и затем тронуться во главе их в Гливицы.

Все знали, что король всегда очень неохотно расставался с нею, так как любил ее больше всего на свете и страдал даже при коротких разлуках, но на этот раз лицо его сияло от восторга. В виду этого, светские и духовные сановники, знавшие, как страшна война с этим врагом, который к тому же никогда еще не выступал с такой силой, сразу приободрились.

– Правда, – говорили они себе, – турки подняли на ноги три части света, но если король наш, самый ярый их враг и истребитель, с такой радостью идет на эту войну, то и нам не о чем беспокоиться.

И надежда преисполнила их сердца, а вид войск еще больше увеличивал ее и превращал в глубокую уверенность в победе.

Войска, вместе с обозом, переполненным челядью, казались очень значительными. Насколько можно было окинуть взглядом, всюду сверкали отблески солнечных лучей на шлемах, на панцирях и саблях, на дулах мушкетов и пушек. Этот блеск был так силен, что глаза жмурились от его ослепительного света. Над войском в голубом воздухе точно радуга, переливались многочисленные знамена и флаги. Грохот барабанов в пеших полках смешивался с звуками труб, литавров и рожков, с адским шумом анчарских музыкантов и ржанием лошадей.

В начале смотра весь обоз прошел стороной, чтобы не мешать движению войск, и тогда только начался настоящий смотр. Королевские экипажи стояли на небольшом возвышении, немного вправо от дороги, по которой должны были проходить войска. В первом экипаже сидела королева, разодетая в бархат, кружева и перья, сверкающая драгоценностями, прекрасная и величественная, с царственным лицом женщины, которая обладает всем, чего она могла только пожелать в самых смелых мечтах, то есть короной и безграничной любовью славнейшего из современных монархов. Она тоже, как и окружавшие ее сановники, была уверена, что как только король – ее супруг – сядет на коня, вслед за ним пойдут, как это было и раньше, победа и истребление врага. И чувствовала, что в этот момент глаза всего света, начиная от Царьграда и кончая Римом, Мадридом и Парижем, обращены на него, что все христианство протягивает к нему руки и только в нем и его железных войсках видит спасение. И сердце ее преисполнялось женской гордостью.

«Наше могущество возрастет, а слава вознесет нас над всеми другими королями», – говорила она себе в душе, – и потому, хотя супруг ее вел, может быть, всего только двадцать тысяч воинов против неисчислимых полчищ турецких, грудь ее переполнялась радостью, и ни одно облачко беспокойства и опасения не омрачало ее белого лба.

– Смотрите на победителя, смотрите на короля-отца, – говорила она детям, так переполнившим экипаж, как птенчики переполняют птичье гнездо. – Когда он вернется, то весь мир преклонится перед ним в благодарности.

В экипажах виднелись то красивые лица придворных дам, то епископские митры, то серьезные и суровые лица сановников, которые оставались дома, чтобы управлять страной в отсутствие короля. Сам король находился уже возле своего войска, но он был хорошо виден на холме, среди гетманов и генералов, между которыми он производил впечатление великана, сидящего на коне. Войска должны были проходить внизу, как бы у его ног.

Прежде всех промчалась с глухим грохотом и лязгом цепей артиллерия пана Мартина Концкого, за нею шли пехотные полки с мушкетами на плечах, предводительствуемые офицерами, вооруженными саблями, бандольерами и длинными шестами, которыми они приводили в порядок расстроенные ряды. Эти полки шли квадратами, похожими на движущиеся крепости, размеренными, ровными и гулкими шагами. Проходя мимо экипажа королевы, они приветствовали ее громкими кликами и склоняли знамя в знак чести. Некоторые из них были одеты лучше других и выглядели довольно красиво, но шикарнее всех оказался кашубский полк в голубых мундирах с желтыми сумками для патронов, состоящий из крупных, здоровых солдат, так прекрасно подобранных друг к другу, что они казались братьями, а тяжелые мушкеты шевелились в их руках, точно тростинки. При звуках труб они как один человек остановились перед королем и отдали ему честь оружием так ловко, что король улыбнулся от удовольствия, а сановники начали переговариваться между собой: «Э! Даже султанской гвардии не поздоровится встретиться с ними. Прямо львы, а не люди».

Но вслед за ними потянулись полки легкой кавалерии польской. Это были настоящие гиппоцентавры, – так сливались в них человек и конь в одно целое. Они состояли из сыновей тех наездников, которые в свое время разбили всю Германию, изрубили саблями и растоптали копытами целые полки, даже и всю армию последователей Лютера. Самая тяжелая неприятельская кавалерия не могла сравняться с ними по силе, самая легкая – ускакать от них. Именно о них после Хотина говорил сам король: «Только бы довести их, а они уже выкосят все, как косари траву». И хотя в этот момент они медленно проходили перед экипажами, каждый, даже совершенно не знакомый с военным искусством человек, тотчас угадывал, что только ураган мог бы быстрее мчаться, поворачиваться и обрушиваться, чем они. Трубы и барабаны гремели впереди их, а они шли, знамя за знаменем, с обнаженными саблями, в колеблющемся блеске солнечных лучей казавшимися огненными мечами.

Миновав экипажи придворных, они заколыхались вдруг, как волна, и сначала помчались рысью, а затем пустились в карьер и, сделав огромный круг, снова пронеслись, но на этот раз точно ураган, мимо королевы с пронзительными возгласами: «Бей! Режь!», с саблями, протянутыми вперед, точно для атаки, на ошалелых конях с раздувающимися ноздрями и развевающимися гривами. Так продефилировали они два раза, и только при третьем повороте остановились как вкопанные, не нарушая порядка в рядах, так ровно и стройно, что иностранцы, которых много было при дворе, начали изумленно переглядываться, точно не веря собственным глазам.

Потом все поле замелькало и точно расцвело, усеянное драгунами. Некоторые полки прошли под командой пана Яблоновского из-под Трембовли, другие были выставлены магнатами, а один составлен самим королем на его собственные средства, и командовал им брат королевы, де Малин. В драгунах служили по большей части люди простые, но с детства привыкшие к лошадям, искушенные в боях и неустрашимые под огнем, хотя и менее страшные, чем шляхта, но необыкновенно дисциплинированные и выносливые.

Но самое большое наслаждение душе и глазам доставили гусарские полки. Они подвигались спокойно, как это и подобало таким благородным рыцарям. Поднятые вверх копья, точно лес возвышались над ними, а еще выше, колеблемое легким ветерком, трепетало радужное облако знамен. Лошади их были крупнее, чем в других полках, стальные брони украшены золотом, по плечам развевались крылья, перья которых даже при спокойном движении производили такой шум, какой можно услышать между ветвями густого леса. Веявшая от них серьезность и даже гордость производили такое сильное впечатление, что королева, придворные дамы, сановники и в особенности заграничные гости привстали со своих мест, чтобы лучше видеть. Что-то грозное чувствовалось в этом шествии, так как каждому невольно приходило в голову, что, ринувшись вперед, такая железная лавина все разнесет, разрушит перед собой, все сотрет с лица земли, и нет такой человеческой силы, которая могла бы противостоять ей.

Не так далеки те времена, когда три тысячи такой конницы истребили в пух и прах в пять раз большие шведские полчища; еще меньше прошло времени с тех пор, когда один такой полк, точно дух разрушения, прошел через всю армию Карла-Густава, и совсем уж недавно, под Хотином, те же самые гусары, под предводительством этого же самого короля так же легко уничтожили янычарскую гвардию, как хлебную ниву. Многие из тех, кто участвовал в Хотинском погроме, и до сих пор служили под прежними знаменами и шли теперь к стенам чужой столицы, спокойные, гордые, самоуверенные – на новую жатву.

Казалось, сила и гроза были душой этих полков. Вдруг сзади них подул южный ветер, зашелестел знаменами, отбросил вперед завитые конские гривы и поднял такой шум гусарскими крыльями, что даже запряженные в экипажи андалузские лошади присели на задние ноги. Полки приблизились шагов на двадцать к экипажам, потом повернули в сторону и продефилировали отдельными эскадронами мимо них.

В этот момент пани Тачевская в последний раз увидела своего мужа перед походом. Он ехал с краю, во втором ряду, весь закованный в сталь, с крыльями за спиной и в шлеме, наушники которого совершенно закрывали его щеки.

Рослый, золотисто-гнедой анатолийский конь нес его легко, несмотря на тяжесть доспехов, качая головой, звеня удилами и громко фыркая, точно предсказывая рыцарю благополучный исход.

Яцек повернул свою закованную в железо голову в сторону жены и пошевелил губами, точно шепча ей что-то; хотя ни одно слово не долетело до ее ушей, она поняла, что он посылает ей последнее «прости», и вдруг такой порыв любви и тоски овладел ее сердцем, что, если бы она могла, хотя бы ценой собственной жизни, превратиться сейчас в ласточку, сесть ему на плечо или сопутствовать ему, она не колебалась бы ни минуты.

– Будь здоров, Яцек! Храни тебя Господь!.. – воскликнула она, протягивая к нему руки.

Глаза ее оросились слезами, а он проехал мимо, сверкая на солнце, торжественный и точно освященный предстоящей ему службой.

* * *

Вслед за полком королевича Александра потянулись другие, столь же великолепные и столь же страшные; потом, вместе с другими полками, сделав огромный круг, они остановились на поле, почти на тех же самых местах, на которых стояли до смотра, но уже в походном порядке.

* * *

Из экипажей, стоявших на возвышении, взгляд мог окинуть почти все войско. Всюду виднелись блестящие доспехи, красные мундиры, сверкающие мечи, торчащие леса копий, облака знамен, а над ними огромные хоругви, напоминающие собой гигантские цветы. От стоящих поближе полков ветерок приносил запах конского пота и доносились возгласы командиров, глухие звуки литавров и свист пищалок. И во всех этих звуках и возгласах, в этой радости и боевой готовности было что-то победное. Полная уверенность в победе креста над полумесяцем овладела всеми сердцами.

* * *

Король задержался еще на одно мгновение у экипажа королевы и тотчас поскакал к войскам, епископ Краковский в это время благословлял его крестом. Еще через мгновение пронзительный визг труб потряс воздух, и массы людей и лошадей заколыхались и начали медленно вытягиваться, направляясь длинными вереницами к западу. Впереди виднелись знамена легкой кавалерии, за ними шли гусары, и, наконец, шествие замыкали драгуны.

* * *

Епископ Краковский обеими руками высоко поднял крест над головой:

– Бог Авраама, Исаака и Иакова, смилуйся над народом твоим! В этот момент из двадцати тысяч грудей вырвалась песня, специально сочиненная поэтом Кохановским для этого похода:

 
Для Тебя, Непорочная Дева,
Для Тебя, Мать Пречистая,
Идем мы защищать Христа
Нашего Господина,
Для тебя, дорогая отчизна,
Для тебя, Белый Орел наш,
Идем мы громить врага
На поле славы.