Текст книги "Формула невозможного"

Автор книги: Генрих Альтов

Соавторы: Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов,Максуд Ибрагимбеков,Валентина Журавлева,Рафаил Бахтамов,Эмин Махмудов,И. Милькин,Н. Гянджали,Василий Антонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Василий Антонов
Двенадцатая машина

Конечно, двадцать первый век – это не двадцатый.

Не спорю. Но есть и свои минусы. Меня, признаться, иногда озадачивает обилие неожиданностей. Например, эта история с зеленым миром. Как-то утром встаю, открываю окно – и вижу, что все стало зеленым. Облака как облака, но зеленые. Прохожие как прохожие, но – зеленые. И вообще все позеленело. Непонятно.

Потом оказалось, что в Институте Неореалистической Эстетики (это в двух кварталах от моего дома) испытывали новую систему альфа – лиссергенции. Говорят, кибернетическая машина, регулирующая движение в нашем микрорайоне, едва не сошла с ума. Еще бы! Машине трудно понять, почему вдруг у всех светофоров со всех сторон огни становятся зелеными…

А через две недели, возвращаясь с репетиции, я обнаружил, что вода в реке течет в обратном направлении. Так оказать, повернула вспять. Сама по себе. У парапета стоит бородатый юноша и странно размахивает руками. Обернулся, заметил меня и говорит: ничего страшного, дескать, перепутали в расчетах знак, бывают ошибки и похуже.

Именно в этот день – я хорошо помню – мой друг Вадим сообщил, что у него появилась новая идея.

Мы сидели на веранде, и ничто не мешало беседе. Я люблю беседовать с Вадимом. Сидишь себе, не слушаешь и думаешь о чем угодно. Вадим этого не замечает.

Вадим о чем – то оживленно и долго говорил. Когда человек проводит рабочий день в обществе безмолвных роботов, ему просто необходимо поболтать. Я не мешал Вадиму. Но неожиданно я услышал нечто такое, что заставило меня насторожиться.

– Это будет совершенно новая машина, – говорил Вадим. – Ты даже не представляешь…

Я представлял. У меня было одиннадцать машин, построенных Вадимом. Одиннадцать совершенно ненужных, отчасти даже непонятных машин. Они занимали всю квартиру. Вместо кровати я вынужден был спать на киберархеологическом анализаторе. Вместо письменного стола я использовал электронное устройство, предназначенное для воспитания моих – еще не существующих – детей. В коридоре торчал громадный электронный шкаф, который, если не ошибаюсь, должен был регулировать конфликты с моей будущей женой. Другие машины были тоже в этом духе.

– Новая машина? – осторожно переспросил я.

– Да, – ответил Вадим. – Это будет шикарная кибернетическая штучка, автоматизирующая литературное творчество. Представь себе…

– Минутку! – перебил я. – Зачем мне эта штучка?! У меня уже есть одиннадцать штучек. Вполне шикарных. И потом я музыкант. Я не хочу быть литератором!

Вадим пожал плечами.

– Тебе надо лечиться. Ты глупеешь прямо на глазах. Машина нужна не тебе, а мне. Я толкую об этом уже полчаса.

Если машина нужна Вадиму – это другое дело. Вообще я – за кибернетику. Необходимо возможно шире внедрять кибернетику в быт.

– Это будет кибернетический критик? – спросил я.

Вадим пожелтел. Он всегда желтеет, когда злится.

– Тебе срочно нужно лечиться! Я же объяснял, дважды объяснял: не критик, а писатель. Кибернетический писатель.

На мой взгляд, целесообразнее автоматизировать критику. Во всяком случае, это проще. Но я не стал возражать.

– Важно найти принцип, – продолжал между тем Вадим. – Тут уже намечаются кое-какие соображения. Допустим, мы вводим необработанный рассказ в дикавентный инверсатор. Даже не рассказ, а заготовку рассказа. Техническое задание на рассказ. Само собой разумеется, придется взять два дикавентных инверсатора. Обработанная информация пойдет в синтемодульное устройство. Понял, что у нас получится?..

Я выразил надежду, что получится нечто интересное и полезное. Поскольку машина предназначалась Вадиму, я считал пессимизм неуместным.

– Итак, информация поступает на синтемодули. Затем мы устанавливаем связь с блоками памяти и структурной лингвистики, – Вадим начертил в воздухе схему. – Сформируется система эксплинарных уравнений и…

Что должно было произойти с этими уравнениями, я не знаю, потому что снова перестал слушать Вадима.

Впрочем, я не забывал время от времени вставлять «да», «разумеется» и «ого»!

Вадим не появлялся месяца четыре. Однажды я встретил на улице странную женщину. Сначала мне показалось, что это робот. Я хорошо помню то время, когда по улицам бегало великое множество человекообразных роботов. Потом, как известно, среди роботов началась эпидемия транспортного хулиганства, и горсовет запретил выпускать их на улицу. И вот, повторяю, мне показалось, что навстречу идет робот. Однако это была женщина. Издали она казалась мне похожей на известную киноактрису Жанну Дёмину. Когда же мы поравнялись, лицо ее мгновенно изменилось. Теперь это была вылитая Майя Савина!

Честное слово, я не знаю, как это делалось. Правда, я заметил тоненькие нити проводов: они шли от сумочки, проходили под рукавом, снова появлялись на шее и исчезали под пышной прической.

Я почему-то вспомнил Вадима. В этот момент я подумал, что ему удастся сделать свой возмутительный автомат. Увы, в двадцать первом веке для науки нет ничего невозможного.

Предчувствие никогда не обманывает меня. Дома меня ждал Вадим. Новая машина стояла на веранде. Она напоминала старинный буфет, поставленный на длинные, хилые ножки.

– Работает? – грустно спросил я.

– Да, – ответил Вадим. Голос у него был мрачный. – Познакомься, ее зовут Эльпигма.

Я не набросился на машину. Еше со школьных времен меня считали исключительно терпеливым человеком.

– Какие-нибудь… гм… неполадки? – спросил я, сохраняя слабую надежду.

Вадим, стараясь не смотреть на меня, заверил, что все в порядке. Он объяснил, что это – подарок. Да, подарок. Он так и сказал. Оказывается, машину удалось построить сравнительно легко. Трудности возникли при наладке.

Вадиму пришлось прочесть массу книг, изучить творчество многих писателей. Результат был несколько неожиданный: Вадим сам стал писать. Он стал писать раньше, чем закончилась наладка машины. Писал он без автоматики, но рассказы его печатались.

– Я не могу ее держать дома, понимаешь? – говорил Вадим, с неприязнью поглядывая на Эльпигму. – Что подумают в редакциях?! Скажут, что я пишу с помощью машины…

Эльпигма осталась у меня.

Я даже не пытался спорить. Мне никогда не удавалось переспорить Вадима. К тому же я вспомнил, что недавно открылась специализированная мастерская по приему от населения непригодных кибернетических устройств. Я угостил Вадима консервированными ананасами, и мы допоздна обсуждали открывающиеся перед ним новые творческие перспективы.

Утром я позвонил в мастерскую. Мне сообщили, что желающих сдать машины много, и попросили запомнить мой номер в очереди. Запомнить его было нетрудно – ЗЗ ЗЗ9.

Тогда я позвонил в Музей кибернетики.

– Ничем не могу помочь, – сказал мне заведующий сектором Особо Нелепых Уникумов. – Мы только что получили крупную партию совершенно потрясающих экспонатов. Эпоха ранней кибернетики. Вам придется подождать, пока будет построено новое здание…

Черт побери, я не мог держать эту машину дома! Это была нахальная и дикая машина. На второй вечер она сбежала. Вадим зачем-то снабдил ее шагающим устройством. Не спорю, у меня не было особого желания ее разыскивать. Но ее нашли и вернули, пригрозив мне товарищеским судом за нарушение постановления горсовета.

Быть может, я и смирился бы с Эльпигмой, но она непрерывно говорила. Там, где у всех порядочных машин размещается ограничительное устройство, у Эльпигмы торчал блок свободы творчества. Машину нельзя было выключить. Она постоянно работала! В жизни я не видел такой энергичной машины. Она ловила слова – безразлично какие – и немедленно выдавала безукоризненную прозу. Если удавалось подслушать разговор, она превращала его в повесть или пьесу в трех действиях.

Подслушав мой разговор с представителем горсовета, она разразилась потрясающей пятиактной трагедией.

Я уходил из дому чуть свет и возвращался в полночь. Я побывал в гостях у всех родственников, друзей и знакомых. Я навещал тех, к кому не заглядывал годами. Но стоило мне вернуться домой, как машина начинала говорить. Я пытался запираться в дальней комнате. Это не помогло. Проклятая машина сочинила за эти дни столько, сколько все писатели XX века, вместе взятые. Голос Эльпигмы, визгливый и дребезжащий, преследовал меня повсюду. Я стал замечать, что и сам начинаю говорить таким голосом…

Я человек терпеливый и ко всему привыкаю. Мог бы привыкнуть и к Эльпигме. Но время от времени с ней что-то происходило, и она начинала сочинять на церковнославянском языке или в сверхмодернистской манере. Это было выше моих сил!

И тогда я разозлился. Я музыкант и в технике разбираюсь слабо, но тут я решил действовать научно. Кибернетику можно осилить только кибернетикой, подумал я, и направился в Центральный Информаторий Системы Главной Памяти.

В огромном безлюдном зале сидела девушка и читала старинный роман «Граф Монте-Кристо». Ей было скучно, и она обрадовалась моему посещению. В течение двух минут мы запрограммировали вопрос четвертому хранилищу Системы Главной Памяти. Ни минуты не сомневаясь в могуществе Главной Памяти, я с волнением ожидал ответа.

– Не волнуйтесь, – участливо сказала девушка. – Она обязательно придумает. Но… вы понимаете… не сейчас. Зайдите месяца через два.

Девушка посмотрела на меня и быстро налила стакан воды.

– Вот, выпейте. Пожалуйста, не сердитесь. У нее, знаете ли, очень большая память. Семьдесят лет накапливалась информация. Она не может быстро, не сердитесь…

Я посмотрел на девушку, посмотрел на книгу и подумал, что графу Монте-Кристо пришлось ждать больше.

Но не успел я сделать и четырех шагов, как Система Главной Памяти ожила. За ее панелями, расположенными вдоль стен зала, послышался рокот. Замигали красные, синие и зеленые огни. На щитах вспыхивали и гасли надписи. Главная Память работала с такой энергией, словно все семьдесят лет она ждала моего визита!

Решение Главной Памяти было сформулировано с древнеримской лаконичностью: «Сдать в экспедицию № 172».

Потрясенный стоял я посреди огромного зала и думал, что Главная Память – выдающееся достижение кибернетики. Мне казалось, что, узнав о моих мучениях, она будет ругаться. Ведь Главная Память хранила, как бы это сказать, разные слова. При желании – ей было что сказать. Но она не ругалась. Она вежливо предложила сдать Эльпигму в экспедицию № 172. Все-таки двадцать первый век – это хорошо! Подумать только, столетие назад люди употребляли в таких случаях страшные слова. А тут вежливо и научно: «Сдать в экспедицию № 172».

Остальное было просто. Я дал знать Центральной службе перемещений, прибыл дежурный автоманипулятор и мгновенно убрал машину из моей комнаты. Конечно, я был в отличном настроении! Единственное, о чем я жалел, это об упущенной возможности сдать ко всем… виноват… сдать в экспедицию № 172 одиннадцать других кибернетических штучек.

Все-таки в XX веке было спокойнее. Техническая самодеятельность ограничивалась радиоприемниками и катамаранами. Не приходилось опасаться, что получишь в подарок дурно выдрессированного кибернетического слона…

Спустя два года я женился. Представьте себе, уже на четвертый день мне понадобилась электронная машина для объективного рассмотрения конфликтов с женой.

Машина эта работала просто изумительно, и мы не раз с теплым чувством вспоминали Вадима. Да, я забыл сказать, что незадолго до моей женитьбы он исчез, не сообщив нового адреса. Позже я узнал, что ему предложили творческую командировку на Марс и он сразу же вылетел.

Просто непонятно, как я раньше недооценивал технику! Ну, что бы я стал делать, не подари мне Вадим машины для воспитания детей? Это была незаменимая машина. Надо было видеть, с какой заботливостью следила она за каждым действием нашего первенца. А когда появился второй ребенок, машина прямо разрывалась на части, чтобы уследить за обоими.

Моя жена – очень занятой человек. Она участвовала в работе по крайней мере восьми комитетов, точно не знаю каких. Во всяком случае, спасение вымирающего подвида трапециевидных панцирнокрылых на Венере было делом ее рук. Постоянная занятость жены могла бы плохо отразиться на семейном благополучии, если бы у нас не было специального автомата, регулирующего режим дня. Это была весьма пунктуальная машина. С точностью до одной миллисекунды она сервировала стол и вызывала нас. Она учитывала наши вкусы, словом, делала все необходимое.

Постепенно все машины, подаренные Вадимам, оказались нужными и прочно заняли место в нашей жизни.

Когда я включал одиннадцатую машину (это было кибернетическое устройство для прививания любви к поэзии), я с некоторым сожалением вспомнил о машине, которую сдал в экспедицию № 172. Я подумал: а вдруг и она пригодилась бы в хозяйстве?

Вероятно, Эльпигма обладала способностью появляться в тот момент, когда о ней начинали думать. На следующий день она вернулась. Клянусь, я не узнал ее.

Она возмужала, стала как-то внушительнее и уже не казалась неуклюжей. А главное – она перестала болтать! Теперь она говорила немногословно, веско, как человек, знающий цену своим словам. Даже голос у нее стал солидным и убедительным.

Машина появилась в тот вечер, когда по странному стечению обстоятельств мы сидели с Вадимом, вернувшимся из командировки.

Я не люблю, когда электронные машины мешают дружеской беседе. Но то, что мы услышали от Эльпигмы, было невероятно интересно. До глубокой ночи слушали мы ее рассказы.

Вместе с экспедицией № 172 (оказывается, это была космическая экспедиция) она побывала на четырех планетах в системе Сириуса. Люди не могли там высадиться, а обычные кибернетические разведчики давали слишком мало информации. Их программировали ученые и инженеры, поэтому приносимые ими сведения были односторонни и суховаты. Представьте себе, скажем, встречу с неизвестным животным. Что может сделать обычная кибернетическая машина? Она, конечно, определит размеры, вес, классифицирует, опишет образ жизни – и все. То ли дело Эльпигма! Когда она, например, говорила о схватке с семирукими ипогаврами, кровь стыла в жилах!

– Ипогавры поджидали нас в скалах, – рассказывала Эльпигма. – Мы обнаружили их ультрафиолетовыми локаторами. Еще никто на планете не видел ипогавров вблизи, и информация – я хранила ее в сто седьмом блоке – измерялась миллибитами. Но мы пошли вперед. Мы двигались так тихо, как только могли. В ночной тишине прозвучал тревожно чей – то далекий крик – и снова все стихло. А потом кибер-разведчик МКР бросился вперед. Он храбрый, этот МКР, но дурак. Он не читал даже «Одиссеи». Не успел он добежать до каменного вала, как его схватили ипогавры. Я услышала отчаянный рев сирены и треск скручиваемого металла. Признаюсь, в этот момент моя электронная схема вздрогнула от страха. Липкая волна неуправляемой индукции сковала синхронные моторы двигательной системы. Это продолжалось стотысячную долю секунды, не больше. За это время я успела перечитать «Три мушкетера» и мой любимый роман «Правнуки Меркурия». Это наполнило меня уверенностью в победе. Включив эпсилон-ограждение, я медленно продвигалась вперед. И тогда над каменным валом вновь поднялись руки ипогавров. Они были гибкие, как щупальца осьминогов, и покрытые жесткой чешуей, как лапы крокодила. Они тянулись ко мне, выпуская лезвия когтей, и я видела…

Тут автомат для воспитания детей перепугался, и мне впервые пришлось его выключить. Только после этого мы дослушали рассказ Эльпигмы.

Да, Эльпигма показала, на что она способна! С тех пор в состав космических экспедиций всегда включают писателей. Иногда живых, иногда кибернетических.

Вадим хотел забрать Эльпигму, но я ее не отдал. Правда, я не возражаю, когда он приходит по вечерам, слушает рассказы Эльпигмы и литературно обрабатывает их (отчего они, на мой взгляд, сильно проигрывают).

Кое-что вы, видимо, уже читали. Всеобщую известность получили повести «Огненный куб», «Ошибка Петра Петрова» и роман «Планета без бурь».

Да, послушали бы вы, как увлекательно рассказывает Эльпигма о своих приключениях! Иногда мне начинает казаться, что она побывала не на четырех, а на сорока планетах. Дети безумно любят Эльпигму. С тех пор, как она вернулась, я так и не включал автомат для воспитания детей. Они стали удивительно прилежны: стараются заслужить уважение Эльпигмы.

Жена теперь почти нигде не бывает. Однажды – я сам видел! – она счищала пыль с Эльпигмы. Это впервые за все время нашей совместной жизни она не доверила такую работу автоматам…

Эльпигма находчива, как подобает космонавту. На днях мне пришлось включить автомат для выяснения отношений с женой, и он никак не мог разобраться в запутанной ситуации. Тогда Эльпигма начала рассказывать о нападении малиновых куру-куру, и автомат мгновенно умолк, а мы с женой забыли о ссоре. Вчера мне звонили из мастерской по приему негодных кибернетических устройств: напомнили, что очередь моя подходит. Надо будет сдать им одиннадцать ненужных теперь автоматов. Ведь теперь с нами Эльпигма…

Генрих Альтов
Машина открытий

Человек стоял перед пультом.

На желтой пластмассовой панели была одна только кнопка, прикрытая выпуклым стеклом.

Человек долго стоял перед пультом, не решаясь сломать стекло и нажать кнопку…

Это – не начало рассказа. Читателю предстоит принять участие в следствии, притом несколько необычном.

Суть дела в следующем.

У каждого писателя-фантаста постепенно накапливаются идеи, которые не удалось использовать. Это отнюдь не «отходы производства». Нет, я имею в виду вполне доброкачественные идеи. Казалось бы, нет никаких причин, мешающих переложить эти идеи на язык фантастики. Но «переложение» не удается.

Конечно, научно-техническая идея еще недостаточна для создания рассказа или повести. Такую идею можно сравнить с авиационным мотором: сам по себе – даже запущенный на полную мощность, – он не сдвинется с места. Для полета нужны фюзеляж, крылья, органы управления. Допустим, все это есть. Самолет выруливает на взлетную площадку. Крылья мечты должны поднять в воздух тяжелый мотор. Но испытания заканчиваются катастрофой…

Почему?

В авиации расследование ведет комиссия. Писателю в одиночку приходится искать причины неудач. Я хочу рассказать об одном таком случае. Мне кажется, следствие не только поможет ближе познакомиться с «технологией» фантастики, но и позволит заглянуть в будущее науки.

* * *

Я сказал – «следствие». Правильнее было бы применить другое слово. Речь идет об исследовании. Без кавычек.

1

Все началось с того, что я задал себе вопрос: какой будет наука далекого будущего, скажем, наука XXII века?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо проследить развитие научного поиска. Тенденции здесь очевидны, выявить их нетрудно.

Начнем с научного оборудования. Тут явственно заметен постоянный и все убыстряющийся рост исследовательской аппаратуры. Первый микроскоп, построенный в 1677 году Левенгуком, представлял собой небольшую трубку с линзами. Высота современного электронного микроскопа превышает десять метров, а вес измеряется тоннами. Ту же тенденцию легко проследить и в развитии телескопа. Первый рефлектор Ньютона имел зеркало диаметром в 2,5 сантиметра. Длина телескопа была 15 сантиметров. Ньютон носил телескоп в кармане. Сейчас в Советском Союзе строится телескоп с шестиметровым зеркалом!

Быстрое увеличение размеров исследовательского оборудования – тенденция, общая для всех отраслей науки. Но особенно четко она проявляется в авангардной области современной науки, в физике. В 1820 году Эрстеду потребовались всего полметра проволоки и магнитная стрелка, чтобы поставить свой знаменитый опыт, приведший к открытию магнитного поля тока. Но менее чем за полтора столетия проволока, которую держал в руках Эрстед, превратилась в циклопические термоядерные установки и гигантские ускорители…

Размеры научного оборудования растут все быстрее и быстрее. «Сначала мы предполагали строить ускоритель, который придавал бы частицам энергию в 50 или 70 миллиардов электровольт, – рассказывал академик Топчиев. – Знаменитый советский ускоритель в Дубне рассчитан на 10 миллиардов… Мы должны идти дальше.

Но пяти-семикратное увеличение энергии теперь уже кажется маленьким. Нужно поднять энергию разгоняемых частиц хотя бы раз в сто. Значит, нужен ускоритель на 1000 миллиардов электроновольт!

В подобном сверхмощном ускорителе скорость частиц приблизится к скорости света… При таком разгоне частица, как и скоростной самолет, не сможет вращаться по маленькому кольцу. Орбита, радиус «разворота» частицы поневоле возрастают. Если ускоритель в Дубне имеет радиус кольца З0 метров, то здесь он около трех километров!»33
  «Неделя», 23–29 сентября 1962 г.


[Закрыть]

Быстро растут и размеры вспомогательного научного оборудования. Первые маятниковые часы были не больше обычных «ходиков». Астрономические часы начала XX века представляли собой внушительный прибор почти в человеческий рост. Затем появились «кварцевые» часы, не уступающие по размерам шкафу. А для размещения механизма современных «молекулярных» часов нужно уже специальное помещение.

Характерная особенность: когда одно оборудование сменяется другим, принципиально новым, размеры сразу же, как бы скачком, увеличиваются. «Юные» радиотелескопы были крупнее «взрослых» оптических телескопов. «Новорожденные» электронные машины намного крупнее, чем «пожилые» механические счетные аппараты.

И еще одна особенность: производительность исследовательского оборудования (количество опытов, наблюдений, замеров в единицу времени) непрерывно увеличивается. В свое время Гершель направлял телескоп, пользуясь громоздкими лестницами, системой скрипящих катков и блоков. Рассказывают, что сестра Гершеля однажды упала с этих лестниц и сломала ногу… Современными телескопами-гигантами астрономы управляют, нажимая на кнопки.

«Производительность» исследовательского оборудования растет еще и потому, что увеличиваются точность и скорость измерений. Сто лет назад выдержка при фотосъемке составляла 10 минут. Сейчас уверенно фотографируют явления, протекающие за миллионные доли секунды.

Увеличение производительности научного оборудования, естественно, вызывает сокращение времени, затрачиваемого на один эксперимент. Обычно эксперимент представляет собой цепь последовательных операций.

Каждая такая операция раньше проводилась вручную или шла «сама по себе». Требовалось, например, несколько недель; чтобы отстоялись мелкие частицы, взвешенные в жидкости. С помощью современной ультрацентрифуги это осуществляется в течение минуты.