Текст книги "Формула невозможного"

Автор книги: Генрих Альтов

Соавторы: Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов,Максуд Ибрагимбеков,Валентина Журавлева,Рафаил Бахтамов,Эмин Махмудов,И. Милькин,Н. Гянджали,Василий Антонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

И едва ли не главный в объединении. Ему докладывают о ходе добычи нефти. О бурении. О заводе, который срывает ремонт агрегатов. О нехватке труб. О катере, час назад ушедшем в море.

– Мы по делу, – пользуясь минутной передышкой говорит прокурор. – Валерий Петрович, расскажите.

– Пожалуйста, – подтверждает хозяин и берется за телефонную трубку.

Рассказывать невозможно. Кто – то вошел и стоит – ждет пока он кончит. Начальник кладет трубку и, задумавшись, берет две другие. Появляется секретарь и что-то ему шепчет. Начальник кивает.

– Продолжайте, – приглашает он. И прокурору – Конец месяца, с планом не блестяще.

Слова приходят какие – то куцые, бледные. Здесь, в деловитой сутолоке планов, вопросов, дел, его сомнения кажутся игрой фантазии. Девушка, которая говорит правду и очень переживает. Возможно неизвестное явление. Состав нефти меняется, каждая скважина… Он спохватывается. Кому он объясняет, нефтяникам?..

– Да, да, – начальник кивает. – Постоянства нет даже в пределах одной скважины.

Снова звонит телефон, хлопает дверь. Валерий больше не может, ему душно.

– Так нельзя. Зря осудить человека! – Голос у него срывается. – Это не шутка, понимаете!

– Понимаю, – медленно говорит начальник. – Это не шутка.

Лицо у него странное, отсутствующее. Рука снимает и кладет назад телефонную трубку. Отчетливо слышен щелчок – в кабинете очень тихо.

– Вы правы, это не шутка, – повторяет начальник. – Но хорошо, продолжим. Итак, вы допускаете, что взрыв вызван особой причиной: составом нефти или неизвестной примесью. Допустим. А как это обнаружить, вы думали? Ведь нам, собственно, пока не ясно, что искать.

– Можно собрать в лаборатории маленькую установку…

– Воспроизвести условия. А, Иван Христофорович?

– Пожалуй.

– Только это не моя идея. Евгения Погосяна из института переработки нефти.

– Их идея, у них и соберем. Договоришься, Иван Христофорович?

– Отчего же, можно.

– Кстати, отметь, пожалуйста, еще одно. Пусть выяснят, какие резервуары питают установку, и дальше – чья нефть.

– Ясно.

– Али Ахмедович, дай команду: пусть на промыслах сделают выборку по скважинам, которые вернулись в строй после 17 мая – в сторону. Все полегче. Кто будет обобщать?

– Крымов Валерий Петрович.

– Али Ахмедович, запиши: Крымов В. П. Предупреди на промыслах: материалы, документы, пробы… И вообще пусть помогут. Со временем туго? Ничего, попроси от моего имени.

– Благодарю, – прокурор поднялся.

– Рады стараться, гражданин прокурор, – начальник улыбнулся.

Он проводил их до двери. Выходя, Валерий услышал обрывки разговора.

– Как? – голос прокурора.

– Сомнительно. За четверть века моей работы не было ничего подобного. Но мы всячески поможем. И главное: воспитываешь правильно.

– Не я. Время.

В машине прокурор сказал, ни к кому не обращаясь:

– Товарищ, у которого мы были, вернулся домой в пятьдесят четвертом году. Издалека.

* * *

Солидность – первое, что он ощутил в установке. Два низких, прочно влепленных в бетон цилиндра, массивные трубы, очкастые лица приборов. Установка занимала немного места, и потому большое темноватое помещение казалось пустым. Как будто здесь заранее приготовились к взрыву.

– Грохнет? – спросил Валерий.

– Будь спокоен. – Женькин голос дрожал от азарта. – Давай, тащи.

Валерий привез нефть с заводского резервуара, потом из ПТК. Испытания прошли спокойно, установка и не думала «грохать». Женька довольно хмыкал, он предсказывал эта заранее.

– Гони из резервуарных парков, – сказал он весело. – Много их?

– Нужных шесть.

– Ясно. Нам вдвое легче, чем Остапу Бендеру. Стульев, как известно, было двенадцать.

И первая, и вторая, и третья пробы ничего не дали.

– Это всегда так, – ворчал Женька. – Обязательно найдешь портсигар в последнем кармане. Ничего, шестая сработает.

– М – да, – сказал он мрачно, когда и шестая проба окончилась неудачей. М-да, придется перекинуться на промысла.

Валерий вставал в пять, торопился на электричку. Ехать позднее не имело смысла, промысловое начальство исчезало на «объект». Найти его там было невозможно. Конечно, «лес вышек» – метафора. Леса нет, каждая вышка сама по себе. Но промысел занимал огромную площадь, и начальство имело привычку непрерывно двигаться: пешком, на попутных машинах, на тракторах, на трубовозках, даже на агрегатах для гидроразрыва.

Он много читал. Дома – толстые книги по эксплуатации нефтяных месторождений, в электричке – брошюры о промысловом хозяйстве, о работе лабораторий, о мероприятиях: геологических, технических, геолого-технических…

Но в книгах, наверное, чего – то не было. И по документам, и на глаз (он пробовал их осматривать) скважины как будто ничем не отличались. Металлическая вышка. Неуклюжая махина, равнодушно отвешивающая поклоны станок-качалка. Трубы и задвижки. Попробуй угадай, которая из этих сотен близнецов имела отношение к взрыву.

Скважины в его списке росли, как грибы. Выбирая, он мучительно боролся с ощущением, что именно эта, пропущенная, вызвала взрыв. Вписывал. С остервенением вычеркивал. Снова вписывал. В конце недели Женькин начальник сказал ядовито:

– Вы думаете, молодой человек, мы тут блины печем? Анализ требует времени. А у нас свой план. Если вы собираетесь испытывать нефть со всех скважин объединения, попросите организовать специальный институт. Через каких-нибудь десять лет…

– Все понимаю, – выслушав его, заметил прокурор. – Но нужно торопиться. Вы же знаете, сроки…

– Придется брать разрешение Генерального прокурора Союза?

– Уже запросили. Думаю, еще на месяц продлят, хотя и не очень охотно, их тоже бьют. А дальше… дальше и над Генеральным есть прокурор – закон.

Эту ночь он почти не спал. Собственная судьба его не обеспокоила. Человек он в прокуратуре случайный. Годом раньше, годом позже – все равно уйдет. Но подводить он никого не собирался. Для Генерального он, понятно, не фигура, отвечать будет прокурор. Просил продлить, объясняй. Прокуратура республики, союзная…

С начальником из объединения тоже не ладно. Все будет вежливо: «Не огорчайтесь, Гасан Махмудович, случается…» А подтекст: «Несолидно, товарищ прокурор, увлеклись фантазиями. С мальчишки какой спрос… Но вы?..»

И эта Таирова… Нервничает. И в глубине души надеется. Не вызывают – может быть, все кончено. Ничего не кончено, товарищ Таирова. Ничего. Наверно, вам просто не повезло со следователем. Для него нефтяные дела все еще темный лес – не лес вышек. Настоящий, густой. Вроде Беловежской пущи.

Он проснулся с больной головой и с твердым намерением кончать. Как и что кончать, он еще не решил. Но этот день, З1 августа, должен стать переломным.

Он принял сразу две таблетки пирамеина, взял бумагу и быстро записал:

1. Обдумать дело.

2. Вторично допросить обвиняемую.

З. Принять окончательное решение («окончательное» он подчеркнул) и доложить прокурору.

4. Отдыхать.

Думать было трудно, в ушах шумело. И настроение было решительное: кончать сейчас же, немедленно. Он переставил второй пункт на место первого и поехал на завод.

В диспетчерской ему сказали, что Таирова больна, грипп. Он взял ее адрес в отделе кадров – на всякий случаи – ехать к ней, конечно, не собирался. Вышел за ворота и вдруг понял, что план развалился, что делать ему, в сущности, нечего, а впереди долгий и мучительный день.

Надо кончать. Если бы не эта болезнь, допросил бы сейчас Таирову. Ему уже казалось, что от допроса зависит все. Память услужливо подсказала, что именно он должен выяснить. Без этих сведений идти дальше немыслимо.

«Ну, что же, – сказал он себе. – В конце концов следователь имеет право…» Но дело было не в правах. Ему просто необходимо было действовать. Он, как сжатая пружина, не мог не распрямиться.

Она жила в Крепости – в самом древнем районе города. Валерий долго плутал по узким, мощенным плитами переулкам, где дома по обе стороны улицы почти касались балконами, где мальчишки катались на самокатах у построек XIV, XV, XVI веков с табличками: «Памятник архитектуры. Охраняется законом».

Наконец, нашел. Маленький двухэтажный дом – не новый, но и не старинный. Вход был самый обычный: парадное, лестница, на двери номер квартиры и даже звонок.

Валерий позвонил. Открыла женщина, уже пожилая. Поздоровалась и, ничего не спрашивая, пригласила войти. Он оказался в небольшой, очень чистой кухне, разделенной занавеской.

– Зайдите, пожалуйста, – хозяйка открыла дверь в комнату. Она с трудом говорила по-русски, но это нисколько не мешало Валерию чувствовать, что гостей здесь любят и уважают. Если бы он был просто гостем…

– Мне надо видеть Таирову… Назиму Таирову.

– Извините, она немножко кашляет, – сказала хозяйка. Она чувствовала себя виноватой.

– Я из прокуратуры. По делу.

– Да – да…

Ни испуга, ни настороженности, ни суетливой любезности. Лицо такое же спокойное и ласковое. Не поняла?..

– Назима очень переживает. Она из села, далеко за Кировабадом. В город приехала, училась. Работает – такая радость. Это несчастье… Хорошая девочка, добрая. Племянница…

– Я вас прошу быть при разговоре.

– Да – да…

Назима сидела на низком стуле у печки. Когда он вошел, встала, положила книгу. С необычной для него наблюдательностью (пружина распрямлялась) Валерий увидел все: и похудевшее лицо, и зябкое движение плеч, и название книги – «Каталитический крекинг».

– Вы болели?

– Немного.

– Немного тяжело, – вздохнула женщина. Валерий понял; болезнь была серьезной.

– Может быть, мы тогда отложим? Вам трудно.

– Нет, – сказала она. – Пожалуйста, нет.

Женщина кивнула.

– Хорошо.

Вопросы были подготовлены заранее. Он не заглядывал в бумажку и не записывал ответы. Не забыл бы, даже если бы хотел. Это было его собственное дело.

Он попросил:

– Подумайте еще раз. Припомните. Не ошиблись ли вы с задвижками. Это очень важно.

И она старательно, по – детски, нахмурила лоб – вспоминала.

– По-моему – нет, – сказала она виновато. – Я же подождала, когда температура снизилась, и потом закрыла задвижку. И открыла правую… И уж совсем потом отошла, села, взяла журнал. Задумалась, вот не помню о чем, и сразу взрыв…

Валерий поднялся. Конечно, она говорит правду. Дело не удастся кончить сегодня. И вообще неизвестно, кончится ли оно когда-нибудь. По крайней мере обвинительного заключения он не подпишет.

Он вышел на бульвар. Прямо за пожелтевшей травой газона начиналось море. Мысли ясные. Этот взрыв, 17-го, явление уникальное, на протяжении десятков лет взрывов не было. Значит и скважина, которая его вызвала, должна быть необычной. Ну да, необычной. Скажем, глубже пяти тысяч метров – таких раньше не бурили.

Или новая, с недавно открытого месторождения. Или, наоборот, очень старая. Случается, что промысловики возвращаются на нефтяные горизонты, которые эксплуатировались полвека назад. Тогда и крекинга не было… Итак, первое – скважина исключительная.

Второе условие. Вступить в строй она должна была незадолго до взрыва. Скорее всего, в этом году… Больше взрывов не было. Очевидно, вскоре после 17-го скважина перестала давать нефть, вышла из строя. Это третье. Очень хорошо. Скважин, которые удовлетворяли бы всем трем условиям, наберется, наверное, не так уж много.

Валерий хлопнул в ладоши. Хорошая или плохая, но это уже система. Вспомнил Левина: «Неизвестное науке – это же очень серьезно, это же чрезвычайно!» Стоп, не увлекаться. И все-таки лед тронулся, тронулся, господа присяжные заседатели…

* * *

Он научился экономить минуты. Знал наизусть расписание электричек, места остановок служебных автобусов, приспособился ездить на чем придется, даже на подводах. И все равно времени не хватало. Дни исчезали, просачивались сквозь пальцы, терялись в бумагах, в пробах, в беготне.

Он понимал, что до срока не успеет. А дальше? Выход был один: не думать. Вертеться в колесе ежедневных дел. Вставать в пять. Без четверти шесть выходить из дому. В электричке читать сегодняшние газеты и брошюры. На промысле – листать паспорта скважин, наблюдать за взятием проб. Везти очередную партию в лабораторию. Забегать или звонить в прокуратуру. Вечером – книги и центральные газеты, их приносят в конце дня.

Ложиться и думать о чем-нибудь постороннем – скажем, о футболе. И засыпать.

Впрочем, по совести, все не так мрачно. С хитрым промысловым делом он как будто освоился. Может, поэтому девушки, берущие пробы, считают его своим.

Вчера вечером Марутин, заведующий третьим промыслом, сказал: «Кидай свою бюрократию и иди ко мне оператором. Свежий воздух, простор. Оклад не ниже, и премии, и будущее. Станешь мастером, кончишь заочно». Сказано было в шутку, а запомнилось – пожалуй, возьмет.

Но дела шли плохо. Давно и как-то очень уж быстро кончилась главная его надежда: глубокие скважины.

Одну за другой он вычеркнул из списка скважины, пробуренные на новых площадях. Остались наименее перспективные.

Он просыпался ночью и лежал, мучительно тасуя в памяти номера скважин. Ему чудилось, что сеть, которую он забросил – частая, прочная сеть, порвалась, и та, проклятая, скважина, ушла, выскользнула, как рыба. Он зажигал настольную лампу, брал до боли знакомые книги.

Но нет, ошибки не было. Рыба не могла уйти. И все-таки – Валерий чувствовал – она ушла…

Он освободился рано и решил съездить к Женьке. Последнее время они почти не виделись. Он попадал в институт поздно, когда лаборатория уже не работала, и оставлял бутылку у старика-сторожа. Старику было скучно. Растягивая беседу, он смотрел бутылку на свет, нюхал и, весело качая головой, говорил одно и то же:

– Опять «Юбилейный»?

Уже садясь в трамвай, он вспоминал, что вчерашние пробы остались в прокуратуре. Делать крюк не хотелось, но в этом деле он с несколько даже суеверным чувством избегал малейшей небрежности. Бутылок было всего восемь, и в сумке они чувствовали себя слишком свободно. Когда он влезал в троллейбус, бутылки так дребезжали, что на него стали оглядываться.

– Привет паукам-эксплуататорам! – встретил его Женька. – Баста! Сегодня кончаю в четыре, домой и в кино. Присоединяешься?

– А то в остальные дни трудишься до восьми…

– По крайней мере до пяти, иногда и до шести.

– Что-то не наблюдал.

– Ясно. Эксплуататорам не доставляет удовольствия видеть, как на них гнут спины. Что принес? Нефть с горизонтов моей бабушки?

– Совсем наоборот.

– Ну – ну! – Женька заинтересовался.

Три дня назад на своем столе в прокуратуре Валерий нашел записку: номер телефона и короткая просьба: «Позвоните в объединение Рустамову».

Он удивился: что-нибудь случилось? Позвонил.

– Товарищ Крымов? Да – да… – мягкий, почти не искаженный телефоном голос показался давно знакомым, хотя Валерий слышал его лишь однажды. Ну, как дела? Ничего нового? Расскажите, пожалуйста, подробно. – И еще несколько раз, пока он рассказывал: – Подробнее… Подробнее…

Потом трубка надолго замолкла: на той стороне провода думали, а, может быть, и советовались.

– Ход рассуждений верный, – услышал он наконец. – Если основная мысль правильна и такая скважина есть, вы должны ее найти. Только одно уточнение. Вы брали скважины, которые вышли из строя 17-го? Правильнее было бы с 10-го. Ведь проходят дни, прежде чем нефть попадает в резервуар. Скважина может выйти из строя, но нефть – то будет идти. Согласны?

– Да, – сказал Валерий. – Снова десятки промыслов, а где взять время?..

Но Рустамов учитывал, кажется, все.

– Вам одному будет трудно. Поэтому сделаем так. Поручим собрать данные. А завтра… нет, послезавтра… возьмете машину и объедете промысла. Договорились?

И вот эти бутылки.

– Неплохо придумано, – заметил Женька. – Эти самые? Давай поставлю отдельно. Мой шеф, кстати, опять в командировке. Часа два есть. Хочешь попробую? А вдруг…

– Пробуй, – вяло сказал Валерий. Он не притворялся. Все это уже было: и новые идеи, и надежды, и вечный Женькин оптимизм.

– Ого! С глубины в 6 километров, – Женька взял бутылку и довольно долго возился около установки. Вернулся, сел поудобнее.

– Что с аспирантурой?

Валерий махнул рукой.

– Скоро придется подавать в индустриальный…

– Идея неплохая. Специальность у тебя, прямо скажем, вымирающая. Вроде кучера. Только индустриальный не то. Надо на физический. Я сижу над анализами, а у Мишки Громова уже пара статей в «Успехах». Статья в «Успехах физических наук» это, знаешь, поважнее диссертации. А что ты решил с делом? Если, конечно, не сверхсекретно.

– Не знаю. Факт, что обвинительного я не подпишу.

– Выгонят.

– Буду драться. В общем, увидим. Я… Погоди! Что-то щелкнуло! Может, предохранитель?

Женька прислушался.

– Чепуха, показалось. А предохранители, запомни, не щелкают. Они перегорают – тихо и мирно.

Все-таки он слез со стула и подошел к установке.

– Черт!

– Испортилось?

– Ничего подобного… Все нормально. Я скоро. Да возьми ты там что-нибудь, почитай.

Валерий лениво полистал книгу. Что – то очень специальное – по природе катализа. От нечего делать стал следить за Женькой. Тот возился с приборами: щелкал по крышке, смотрел на свет длинную зеленоватую ленту. Отложил, взял новую. Валерий встал, прошелся по лаборатории.

– Чего ходишь? – сказал Женька нервно. – Садись.

– А что, мешаю?

– Нет, – Женька поморщился. – Сбиваюсь, когда смотрят.

– Ладно, закругляйся. Скоро четыре.

– Это почему?

– Ты же в кино…

– Ради бога, не мешай! – зашипел Женька. – Без тебя собьюсь.

Он взял бутылку («Ту же самую» – удивился Валерий) и залил в установку остаток нефти.

– Вот и все, – сказал он с облегчением. – А ты здорово похудел. И почернел. Целый день на солнце?

– Хватает.

– Ты «Иваново детство» видел? Технично сделано. Бабочка летит, садится – все слышно. Интересно, как это они… – Он вскочил и бросился к установке.

Валерий остался сидеть. Щелчок, как в первый раз. Может, чуть громче. Словно пробка вылетела из бутылки.

– Что случилось? Чего ты молчишь? Женька!

– Случилось, – сказал Женька. – Взрыв.

– Это взрыв?

– А ты что, хотел, чтобы пол-лаборатории разнесло? К опытам, опасным для жизни, посторонние граждане не допускаются.

– Скажи по – человечески…

– Да. Да. Да. Ясно? Пойдем, уже пять.

– Домой?

Женька презрительно фыркнул.

– Я, например, в лабораторию.

Зачем это нужно, Валерий не понял. Сейчас он вообще плохо соображал. Они спустились на первый этаж к сторожу. Женька взял ключи, поговорил о коньяке.

– Значит, «Юбилейного» не будет? – старик почему – то вздохнул. Женька рассмеялся. Они поднялись опять на второй этаж. Вошли в лабораторию.

Женька зажег горелку, что – то поставил. Хотел снять и обжегся. Ругался, дул на пальцы. Белая жидкость бурлила, пенилась. Женька улыбался глупо и счастливо. «Перекись, – бормотал он. – Ацетилен… Аммиак…»

Он сел и вытер платком пот.

– Неудача? Сначала ты ошибся? Да?

Женька дернулся в его сторону, бережно положил пробирку на стол. Бледно – розовые капли сочились из нее и падали на пол.

– Наоборот, удача, – сказал Женька глухо. – Большая, невероятная удача.

– Значит, она не виновата?

– Боже мой, о чем он думает! Я тебе говорю – успех. Не понимаешь? К этой нефти примешан сильнейший катализатор. Он ускорил реакцию крекинга в сотни, может быть, в тысячи раз. Сделал ее взрывной. Главное, он действует на самые различные вещества. Я проверил: аммиак, ацетилен, перекись…

– Подожди. Ты можешь доказать?

– Даже тебе… Разумеется, я могу доказать.

– И дать заключение?

– Конечно, институт даст заключение. Ты можешь ее выпустить, или взять на поруки, или порвать дело. Как угодно – она не виновата. А это природный катализатор очень сильного и широкого действия. Вероятно, вызовет переворот в современной… Ладно, скажем скромнее: ускорит многие процессы. Понимаешь значение?

– Чего ты привязался с этим дурацким: «Понижаешь?» Что я, идиот?!

– Уже лучше. Гораздо лучше. Сейчас пойду и позвоню, чтобы перекрыли скважину. А теперь… – он церемонно поклонился. – Теперь, коллега Крымов, позвольте поздравить вас с открытием.

Валентина Журавлева
Буря

Барометр показывал бурю.

Это был старый морской барометр с массивной медной оправой и толстым, выпуклым, потускневшим от времени стеклом. Ирина случайно купила барометр шесть лет назад. Узкая, покрытая потрескавшимся лаком, стрелка уже тогда стояла на слове «Буря». В любую погоду, даже в самые тихие и безветренные дни барометр упрямо предрекал бурю. Это казалось Ирине отголоском жесточайшего урагана, заставившего стрелку навсегда остановиться на слове «Буря», подобно тому, как человек, переживший страшное потрясение, навсегда остается седым.

На оправе было четко выгравировано по-английски: «Отважным жаловаться не подобает». Барометр был стар, втрое старше Ирины.

Когда-то Ирина мечтала о морских путешествиях. В глубине ее души незримая стрелка с детства показывала бурю. Но жизнь шла размеренно, без особых тревог и волнений. Вместо пронизанного океанскими ветрами капитанского мостика была тихая лаборатория Института экспериментальной медицины. Вместо штормов и кругосветных переходов – вежливые споры с профессором Байдалиным (он всегда легко уступал Ирине) и кропотливая работа над болеанализатором. Однажды она сказала об этом Байдалину. Профессор усмехнулся: «Ничего, Ирина Владимировна, ваш болеаналнзатор стоит открытого острова. Большого острова – с горами, реками и кокосовыми пальмами… Спокойно работайте».

Барометр показывал бурю.

Был теплый осенний день. С утра прошел дождь, и теперь солнце старательно вылизывало лужи. В открытое окно втекал вязкий запах влажных листьев. Ветер стряхивал листья с деревьев, они медленно, нехотя кружились и падали на подоконник. Внизу кого-то утомительно отчитывал садовник – был слышен его глуховатый, бубнящий голос.

Ирина посмотрела в оконное стекло, поправила волосы. Стекло стирает морщины, молодит. Стекло добрее зеркала.

Сегодня – день ее рождения. Но все по-будничному просто. Утром профессор просмотрел энцефалограммы и ушел. Ирина осталась одна. Сразу стало грустно – без всяких, в сущности, причин. Она никак не могла сосредоточиться и долго разглядывала висевший над столом барометр. Потом отошла к окну. «Эх, балда ты, балда, – продолжал бубнить садовник. – Разве ж так надо срезать?..»

В коридоре послышались твердые, уверенные шаги.

«Логинов! – обрадовалась Ирина. – Но почему так рано?» Она машинально оправила кофточку. Логинов открыл дверь. В руках у него был огромный букет белых хризантем.

– Поздравляю с днем рождения, Ри, – сказал он, целуя Ирине руку. – Ты сегодня такая… Нет, тут надо говорить стихами. А я принес только прозу.

– Спасибо, – тихо произнесла Ирина. – Кроме тебя никто не вспомнил.

– Ничего, немного терпения, коллега, – сказал Логинов. Как всегда, он был в отличном настроении, подтянутый, тщательно выбритый, улыбающийся. Человечество еще будет отмечать твои юбилеи.

Ирине было приятно, что Николай пришел в новом сером костюме.

– Конференция уже кончилась, – сказала она, снимая приколотый к его пиджаку значок участника международной конференции биофизиков.

– Маститому ученому полагается быть рассеянным, – развел руками Логинов. – Помнишь, Трайнин говорил: «Коэффициент паганелизма…» Да, мы говорили о юбилеях. Шутки шутками, а время это приближается. Угадай, что я принес?

– Цветы, – сказала Ирина. – Ты принес много цветов. Теперь нужна колба. А цветы – прелесть…

– Цветы – это цветы, как сказал бы наш уважаемый шеф. Есть и ягодки… Логинов достал из кармана сложенный вдвое журнал, уселся на подоконник. Ты становишься знаменитой, Ри. Вот, пожалуйста. Обзорная статья, а в ней… Вот: «Значительный интерес представляет болеанализатор, созданный молодыми учеными И.В. Соболевской и Н.А. Логиновым. Болевые импульсы, поступающие в мозг больного, этот прибор передает в мозг врача. Таким образом, врач сам чувствует боль пациента. Это существенно облегчает сложные случаи диагностики…» Ну, здесь уже детали. Как?

– Хорошо! – сказала Ирина. – Это редакционная статья? Хорошо…

– Еще не все… Закрой глаза. Так. Раз, два, три… Готово! – он достал из кармана еще один журнал. – Полюбуйся, статья Кричевского «Победа над болью». Правда, журнальчик популярный, но…

Ирина улыбнулась: день, начавшийся с грустных раздумий, был все-таки праздничным.

– А что там? – спросила она.

– Дифирамбы. Но я еще сам как следует не читал. Ну – ка… «Издавна люди испытывали страх перед болью. В устных преданиях, дошедших до нас из глубины веков, в древних мифах, записанных на каменных плитах, листах папируса, восковых дощечках и полуистлевших пергаментах, бесконечно повторяется неисчерпаемая тема боли…» Это он кого – то цитирует. Цитата – это цитата. Пойдем дальше. Ага, тут ближе к делу. «Боль носит защитный характер до тех пор, пока сигнализирует о грозящей опасности. Как только сигнал отмечен человеком и опасность устранена, боль становится излишней. Но человек не в состоянии по собственному желанию прекратить боль, когда она из друга превратилась во врага. Боль постепенно покоряет сознание. Она подчиняет мысли человека, расстраивает сон, дезорганизует деятельность различных органов…» Это спокойно можно пропустить. А вот и о нашей работе: «Для нормального существования люди нуждаются в болевой сигнализации. Но необходимо уметь вовремя освобождать организм от сжигающей его боли, которая в любую минуту может из симптома превратиться в болезнь. В определенной степени эта задача решается замечательным прибором – болеанализатором, созданным кандидатом медицинских наук Николаем Логиновым и аспиранткой Ириной Соболевской». Ах, черт! Все напутал… Я же сказал ему, что твоя фамилия должна стоять первой. Идея болеанализатора целиком принадлежит тебе.

– Ну, какая разница? – возразила Ирина. Логинов протестующе взмахнул рукой, и она сразу уступила. – Хорошо, хорошо, допустим, идея моя. Но согласись – идеями не лечат. Сама по себе идея не работает, ты понимаешь меня? Я могла что – то придумать, но осуществить… нет, без тебя у меня ничего бы не получилось!

Логинов пожал плечами. Ирина редко видела его таким – неуверенным, сомневающимся. Он как – то сразу погас.

– Да, – сказал он. – Без меня ты вряд ли построила бы эту штуку. Чтобы превратить слова в дело, надо кому-то что-то доказывать, кого-то в чем-то убеждать. Словом, согласовывать и увязывать. «Нет труда тяжелее, чем прокладывать дорогу». Так, кажется, сказано у Джека Лондона? И все-таки… вот, вспомнишь, потом скажут, он пристроился, а идея принадлежит ей. Люди запоминают только того, кто первым сказал «а»…

Ирина молчала, машинально перебирая лежащие на столе цветы. Она знала, что Николай прав: многие считали, что он «пристроился».

– Чепуха! – сказала она, наконец, с нарочитой беспечностью. – Нам дадут справку, что мы одновременно сказали «а». А справка – это справка, как сказал бы шеф.

Николай улыбнулся.

– Да, конечно… Что ж, вернемся к статье. Где это… «Болевой сигнал поступает по нервным волокнам в кору головного мозга. Возникающие при этом биотоки улавливаются болеанализатором, усиливаются и передаются на электроды, приложенные к голове врача. Происходит нечто вроде резонанса. Мозг врача как бы настраивается на те же импульсы, что и мозг больного. Теперь можно ставить объективный диагноз…»

Он бросил журнал на стол.

– Главные новости, Ри, я еще не выложил. Ты даже не представляешь, как идут дела. Через месяц (пока это официально не объявлено) будет дискуссия по электронным методам в диагностике. Так вот: ты приглашена, готовь доклад.

– Я?! – испуганно спросила Ирина. – Нет, нет! Делай доклад сам. Я боюсь, честное слово!

– Ну, вот. Всегда так…

– Ты же можешь, – тихо сказала Ирина.

Логинов мог. Он мог все, у него все получалось. Он присоединился к Ирине, когда она испытывала первую модель болеанализатора. Это была полоса сплошных неудач. Байдалин отмалчивался, остальные не верили в успех и не скрывали этого. А Логинов сразу поверил. Он уговорил Байдалина объединить их темы и начал работать вместе с Ириной. В лаборатории Логинов показывался редко. Он был постоянно занят: доставал новейшую аппаратуру, приводил специалистов по электронике, улаживал конфликты с начальством. Без Логинова Ирина не сделала бы и четверти всей работы.

Полгода назад Николай защитил диссертацию. «Так легче отстаивать наш аппарат, – сказал он тогда Ирине. – Теперь очередь за тобой. Защищай». Но Ирина никак не могла закончить даже первую главу диссертации. Каждый день был до отказа заполнен работой над болеанализатором. Она не хотела думать ни о чем другом.

– Почему бы тебе не выступить? – спросил Логинов. – Надо привыкать.

– Нет, в другой раз…

– Ладно, еще есть время подумать, – Логинов соскочил с подоконника. – А теперь последняя новость, Шиманский едва не угробил наш болеанализатор. Ты же знаешь Шиманского: «Ах, врачу будет больно… ах, не гуманно…» Гуманисты!.. Сколько они напакостили! Хирургия – ах, больно! Прививки ах, больно! Переливание крови – ах, больно!..

Логинов быстро ходил по комнате.

– Успокойся… Маститому ученому полагается быть невозмутимым.

– Не до шуток, Ри! Этот Шиманский… Представляешь, после всех ахов он хотел сегодня же поставить диагноз больному из своей клиники. Я просмотрел историю болезни – и ужаснулся. Это был бы конец для болеанализатора. Такой каверзный случай, сам черт ногу сломит. Адские головные боли, человек почти невменяем… Иди разберись! Я битый час уговаривал старика. Насилу уговорил.

– А если попробовать? – спросила Ирина. – Может быть, удастся…

Логинов остановился, удивленно посмотрел на Ирину.

– Ты говоришь ерунду, Ри. За успех один шанс из десяти. Будет неудача. И тогда поднимется крик: «Болеанализатор никуда не годится!..» Все полетит в тартарары…

Ирина поставила хризантемы в наполненную водой колбу, собрала упавшие лепестки, бросила их в окно.

Ветер охотно подхватил смятые лепестки, расправил, понес в сторону, на асфальтированную дорожку, уже высушенную солнцем.

Логинов крепко взял Ирину за плечи. Повернул к себе. Она опустила глаза.

– Нужно слушать старших, Ри, – мягко сказал он. – Наша работа не раз висела на волоске. Неудачи, неудачи, неудачи… Начальство имело право потерять терпение. И вот теперь, когда все только-только налаживается… Это было бы авантюрой, понимаешь? Первое серьезное испытание на стороне и провал. Как раз перед дискуссией! А я хочу на ней затронуть вопрос о создании специальной лаборатории. Ведь мы кустарничаем, теряем время. В институте должны серьезно заняться болеанализатором. Нужны штаты, оборудование…

Ирина подняла глаза. Логинов улыбнулся, отошел к столу, пощелкал ногтем стекло барометра. Наклонился, рассматривая свое отражение. Пригладил волосы. На столе лежали энцефалограммы, он перелистал их.

– Ты не подумал о человеке, – сказала Ирина.

Логинов отложил энцефалограммы.

– Подумал, Ри, подумал, – грустно сказал он. – Болеанализатор нужен многим больным. Он нужен каждому врачу. Как стетоскоп. Неудача отбросит нас далеко назад, дискредитирует саму идею аппарата. Пойми…