Текст книги "Пещера у мёртвого моря"

Автор книги: Генрих Штоль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– А ты думаешь о своих детях, Халил? Почему Игнатиус, твой младший, уже три недели не был в школе? Видишь, я знаю о тебе и твоей жизни больше, чем ты предполагаешь. Такое равнодушие к выполнению религиозного долга больше терпеть нельзя, понятно? Впрочем,– голос снова превратился в нежный шелест, как в притче о слуге господнем Моисее,– я сразу понял, что ты принес древности, не лишенные ценности. Представляют ли они интерес для пашей церкви, будет видно позднее. Во всяком случае, они так или иначе найдут свою цену, скромную цену, Халил, дабы ты и твои друзья – басурмане не создавали себе на этот счет никаких иллюзий. Но ты ведь только посредник, комиссионер, так ты сказал?

– О да, святой отец,– ответил Халил и даже не заметил, что чуточку солгал.

– Хорошо. Получив от меня известие, ты сообщишь об этом бедуинам или бедуину и с ними или с ним придешь ко мне. Перепродажа приносит только неясность и досаду. Я хочу иметь дело непосредственно с таамире. Но чтобы ты все-таки имел какую-то гарантию и в доказательство, что я к тебе расположен и намерения у меня честные, я дам тебе записку к брату-казначею.– Митрополит раскрыл бювар и набросал на листке несколько строк.– Брат выдаст тебе двадцать четыре фунта стерлингов. Авансом, понятно, Халил? Не вздумай вкладывать эти деньги в твои грязные дела и транжирить их. Я и бедуины спросим с тебя отчета в них. А теперь ступай. Подожди во дворе. Ты получишь не только задаток, но и свиток обратно. За него ты в ответе предо мной, ясно? Ведь я уже за него заплатил. Я тебе его вышлю через полчаса посоветуюсь с отцами, понимающими толк в старине.

Митрополит позвонил, вошел монах и увел посетителя.

Митрополит Афанасий остался один. Почему он назвал сумму в двадцать четыре фунта, а не в десять или тридцать, он и сам не знал. Просто эта цифра первой пришла ему в голову. И пока он готовил себе кофе на маленькой итальянской спиртовке, а потом курил сигарету, его мучила мысль, не дал ли он слишком много.

Митрополит Афанасий не был ученым. Конечно, он получил необходимое образование, читал по-гречески и по-латыни, хорошо говорил по-французски и посредственно по-английски. Но во всем остальном он был только практиком, весьма опытным и очень ценным практиком, целиком поглощенным повседневными делами своей церкви. Не нужно забывать, что она принадлежала к древнейшим церквам христианского мира, была одной из пяти церквей, постоянно и по праву представленных в иерусалимском храме Гроба господня, что монастырь святого Марка находился на том самом месте святого города, где, согласно легенде, Иисус со своими апостолами был на тайной вечере.

Митрополит беспокойно шагал взад и вперед по своей просторной комнате. Поступил ли он умно или, напротив, безрассудно? Не опрометчиво ли было уверить Халила в том, что свитки старинные и чего-то стоят? Монастырские специалисты, о которых он говорил Халилу, существовали, к сожалению, только в его воображении и были, так сказать, дозволенной военной хитростью, чтобы продавец не подумал, что нашел глупца, которого можно околпачить. С другой стороны, монастырь славился великолепным собранием древнесирийских рукописей, для их изучения в Иерусалим приезжало множество ученых. Иной раз митрополит Афанасий разрешал доступ в библиотеку, но – подобно неизвестным ему хранителям Ватиканской библиотеки – не сразу и отнюдь не часто. И не один профессор в гневе сравнивал митрополита с драконом, стерегущим свое сокровище.

"А что если эти свитки увеличат унаследованные сокровища?" Митрополит Афанасий подошел к столу, оторвал от свитка уголок, положил его в пепельницу и поднес спичку.

Гм, запах, и достаточно противный, доказал тому, кто был практиком, и только практиком, не в одних церковных делах, что перед ним не пергамент. Глаза его не обманывают – это кожа. Но кожа, помнится, употреблялась для письма много раньше, чем пергамент и даже папирус.

Что до содержания, то этот вифлеемец (между прочим, совершенно безнравственный малый) что-то плел о древнесирийском языке, в котором, вероятно, понимает столько же, сколько он, митрополит, в ядерной физике. По совести говоря, и у самого митрополита Афанасия весьма смутное представление о древнесирийском. Все же надо взглянуть на внутреннюю сторону свитка... Митрополит развернул его и на один конец поставил пепельницу, а на другой положил молитвенник.

Нет, даже он, не будучи филологом, с первого взгляда понял: это ни в коем случае не древнесирийский. Квадратные буквы несомненно древнееврейские. Следовательно, о расширении монастырской библиотеки нечего и думать. Жаль, а может, это и к лучшему. Монастырь беден, очень беден, община, подвластная митрополиту, несмотря на его пышный титул, мала и убога. Двадцать лет тому назад, еще семинаристом, митрополит слышал о знаменитом Шлимане, который раскопал в Микенах и Трое памятники старины, стоившие миллионы, о золотой гробнице Тутанхамона, найденной лордом Карнервоном и Говардом Картером. Конечно, эта штука на столе не золото, а только старинная кожа. Но может быть, ее удастся превратить в золото для блага нищего монастыря и нищей якобитской церкви, к вящей славе господней! Да будет так!

Внезапно митрополитом овладел страх. Что если это всего лишь свиток Торы из разграбленной, разрушенной синагоги, каких сотни в святой земле? Тогда двадцать четыре фунта – баснословная цена, все равно что заплатить за килограмм фиг столько, сколько стоит центнер пшеницы.

Но нет, это невозможно! Свиток выглядит очень древним, уж на свое никогда не обманывавшее его чутье митрополит мог положиться. Прискорбно, что их не учили древнееврейскому... В этом отношении христианские церкви Европы обладали тем преимуществом, что требовали от своих теологов, даже низшего ранга, хотя бы скромных знаний языка Ветхого завета.

Еще оставалась возможность отказаться от сделки, когда придут бедуины; и в сане митрополита остаешься сирийцем, хорошо знакомым с хитростями и уловками торговли. Если не удастся вернуть все двадцать четыре фунта – ведь и Халил тоже сириец,– тогда разница превратится в плату за обучение церковного сановника, делающего первые шаги в торговле древностями или даже в археологии.

Митрополит вытер пот с обычно холодного лба. Он понял, что беспомощен. Придется довериться каким-нибудь надежным людям, чтобы узнать настоящую цену свитка.

Решившись, он нажал кнопку звонка и распорядился тотчас, без промедления, созвать капитул отцов и братьев монастыря. Когда последние собрались в зале, они с удивлением выслушали весьма странные ордонансы своего настоятеля.

Один получил приказание собрать сведения о кочевом племени таамире, другой – о топографии и геологии северо-западного побережья Мертвого моря, третий должен был ознакомиться с музеями, библиотеками и научными учреждениями города, четвертый – навести справки об авторитетных гебраистах любого вероисповедания. Всем им вменялось в обязанность в течение суток сообщить, какими личными, служебными и научными связями они располагают в городе и за его пределами.

Досточтимые отцы и братья покидали зал, недоуменно качая головами, но в полной уверенности, что их митрополит, человек исключительно умный и деловой, не давал бы таких странных поручений без особых на то причин.

А митрополит Афанасий Иошуа Самуил с умиротворенным сердцем прочитал свои вечерние молитвы и тотчас заснул без сновидений.

Он был уверен, что сделал все, что можно было сделать в такой запутанной ситуации.

Прошло несколько жарких недель, жарких в прямом и переносном смысле этого слова. Во-первых, термометр, как всегда в июне, показывал от тридцати до сорока градусов, во-вторых, именно в это время английские власти перед тем, как покинуть город, разделили Иерусалим на две части: арабскую и еврейскую. Иные места, особенно священные для той или другой веры, оказались в квартале противной стороны, и это вызвало кровопролитные стычки. Еврейский квартал священного города был объявлен на чрезвычайном положении.

Именно в это время Юсуф бен Алхаббал явился в Вифлеем, чтобы узнать у Кандо, как обстоят дела с его свитками.

– Хорошо, Юсуф, даже почти отлично,– ответил сириец и, понизив голос, продолжал: – Митрополит Афанасий, митрополит – это примерно то же, что ваш главный муфтий, заинтересовался свитками и хочет их купить. Он даже дал задаток – десять фунтов стерлингов (при этом сириец растроганно подумал, что он все-таки честный малый).

Обрадованный бедуин спрятал деньги в кушак и решил на самом деле купить Мухаммеду часы, маленькие блестящие ручные часы с браслетом.

– Но есть одно серьезное сомнение, очень серьезное,– добавил Кандо, нахмурившись и сморщив лоб.– Святой отец не совсем уверен, что древности, которые ты принес, настоящие. Он хочет точно знать, где находится пещера, чтобы все проверить на месте.

– Нет ничего проще. Правда, несколько недель назад мы покинули Вади-Кумран, где совсем не осталось корма для овец, и поставили палатки много южнее, около Рас-Фешхи. Но если твой муфтий от устья Иордана, как вы говорите, пойдет вдоль берега Бахр Лут42, которое вы называете Мертвым морем,– запомни хорошенько, Кандо, чтобы ты смог повторить ему, он дойдет до маленького вади и пересечет его; затем будет другой вади, побольше – это Вади-Дабр, и его пусть твой муфтий тоже пересечет. Тут он увидит еще один вади, тоже маленький, но больше первого, это Вади-Юфат-Забин, и пусть он, идя по краю его, перейдет через первый горный перевал, а не доходя до второго, повернет от вади на север и сделает, двигаясь все время вдоль перевала, тысячу или тысячу двести шагов – я ведь не знаю, какой длины ноги у твоего муфтия. Когда же по левую руку от себя он увидит в скале расщелину чуть больше человеческой головы, это и будет пещера. Но твой муфтий может избрать и иной путь. Если он пойдет по дороге, что ведет из Эль-Кудса в Эриха, который вы называете Иерихоном, и свернет с нее там, где дорога круто поворачивает на север, а потом вскарабкается восточнее Неби-Муса ко второму горному перевалу и пройдет вдоль него тысячу или тысячу двести шагов на юг,– тогда он также найдет пещеру.

У Кандо все смешалось в голове, и Юсуфу пришлось еще четыре раза повторить описание дороги, прежде чем сириец крепко-накрепко запомнил его. Только после этого они договорились, что в следующий понедельник вместе отправятся в Иерусалим, чтобы передать свитки митрополиту. Едва Юсуф вышел из лавки, Халил покрутил вертушку телефона и потребовал монастырь святого Марка, чтобы сообщить митрополиту о предстоящем визите.

В понедельник утром два человека испытывали муки ожидания: Халил и митрополит Афанасий. Халила тревожило отсутствие бедуина. Кто мог предположить, что старая черная коза с белым пятном на спине принесет козлят, да еще в такую пору года! Ее и держали-то из милости, только потому, что Мухаммед просил сохранить жизнь его любимице. И вот нежданно-негаданно она произвела на свет двух козлят сразу, но, отвыкнув, котилась с трудом и задержала Юсуфа на добрых четыре часа.

Митрополит тем временем, рассерженный и даже немного обиженный тем, что ни его земляк и единоверец, ни бедуин со свитками до сих пор не постучались в ворота монастыря, решил больше не ждать и пошел обедать. С досады он забыл предупредить привратника, кого ждал все утро, и сказать, когда вернется. Именно в это время (автор просит у читателей снисхождения за этот как будто маловероятный, но исторически точный факт) Халил, Юсуф, брат Юсуфа и еще один бедуин, на долю которого также досталась часть пещерной добычи (иной раз лучше действовать не в одиночку) , подошли к воротам монастыря святого Марка и потребовали, чтобы их впустили.

Гости не внушали доверия привратнику брату Булосу. Один из них, правда, был сириец и якобит, но остальные, люди грубые, плохо одетые и еще хуже выбритые,– бедуины. Что им нужно от его преосвященства в священных монастырских покоях? Тут пахнет замаскированным вымогательством, а то и чем похуже. Чего не может быть в это страшное время, когда все в городе идет вверх дном?

– Святой отец знает, что мы придем, он ждет нас,– молил Кандо.

– Так каждый может сказать,– проворчал привратник. Но чтобы не оплошать и не навлечь на себя попреков, он полюбопытствовал, что принесли посетители. Свитки пахли смолой и серой, и покрыты они были письменами не на священном языке сирийцев. Это отдавало мошенничеством. Все же привратник позвонил в приемную митрополита и выяснил, что тот ушел, не оставив распоряжений. В календаре также не было пометки о визите "бродяг и бандитов", как нелюбезно окрестил их про себя брат-привратник.

– Заклинаю тебя мощами святых апостолов и святого Игнатия Антиохийского,– чуть не плача, настаивал Халил.– Позови тогда хотя бы кого-нибудь из святых отцов!

Привратник, казалось, был глух и нем. Но как раз в это время через двор шел отец Бутрос. Полагая, что его внушительная внешность поможет без шума, а в эти дни шум был опасен для жизни, спровадить назойливых посетителей, привратник попросил его подойти.

Отец Бутрос приблизился и резко, но не без добродушия, спросил, чего желают пришельцы.

Между тем Юсуф совсем потерял терпение. Времени он потратил уже много, ему еще нужно было купить различные хозяйственные мелочи, а в Бет-Лахме их не найти.

– Твой муфтий просил нас прийти сюда,– сказал он сердито,– он хотел купить древности вашей неверной церкви, которые мы нашли. Вот они.– С этими словами Юсуф сунул руку в заплечный мешок и протянул священнику свиток. Ошеломленный Халил увидел, что этого свитка он не держал в руках.

Отец Бутрос развернул свиток, и так как он был не практиком, а ученым-теологом, то с первого же взгляда определил, что перед ним еврейские письмена. О странных ордонансах митрополита он совсем забыл, ведь с тех пор уже прошло несколько недель, а митрополит Афанасий никому и словом не обмолвился о своей тайне. Патер равнодушно выпустил из рук край свитка:

– Святому отцу нечего делать с этой гадостью. Если ты говоришь, что он велел тебе прийти, ты заблуждаешься или клевещешь. Это еврейские древности, они к нам не имеют отношения. Хочешь сбыть их, ступай в какую-нибудь синагогу.– И он подобрал сутану и ушел.

Халил тяжело вздохнул, когда перед его носом привратник захлопнул ворота. Сириец клялся Юсуфу и его брату, что это просто недоразумение, что оно обязательно выяснится, как только вернется святой отец. Но рассерженные бедуины, произнеся обычные в подобных случаях слова, направились по раскаленной солнцем площади к Суэкат-Алан, которую Халил привык называть улицей Давида.

Халил же в отчаянии остался у ворот монастыря и снова принялся стучать.

Тем временем бедуины расположились на отдых в тени Баб эль-Халиб, или Яффских ворот. Случай, нередко благосклонный к тем, кто его не ждет, свел их с седым умным купцом-евреем. Ему показалось, что у бедуинов какое-то дело – не то хотят что-то купить, не то продать. За спрос денег не берут, и он, зная, что хорошие сделки иногда совершаются самым необычным образом, поинтересовался, куда держат путь незнакомцы.

Те тотчас поняли, что перед ними еврей, и, вспомнив слова сирийского священника, рассказали ему, что в пещере, среди пустыни, нашли еврейские древности и не прочь их продать, если им хорошо заплатят. Старик насторожился. Они отошли в безлюдный из-за полуденного зноя закоулок у садовой стены армянского монастыря. Бедуины вытащили свои свитки и развернули один из них. Торговец посмотрел на буквы, прочел одну строчку, другую, пощупал кожу, понюхал ее... В самом деле, еврейские древности!

Как жаль, что у него деловое свидание и что им никак нельзя пренебречь! Синица в руках лучше соловья в лесу... Маленькое, но верное дело нельзя упускать ради, может быть, и крупного, но неопределенного. К тому же у него с собой очень мало денег.

– Гм, недурно, совсем недурно, сколько у вас таких свитков?

– Три,– Юсуф строго взглянул на своего брата.

– Ага, ну, скажем, тридцать фунтов.

– Ничего,– сказал Юсуф,– об этом стоит потолковать. Правда, я рассчитывал на пятьдесят, но, как говорится, мы могли бы сойтись в цене, если каждый немного уступит. Хватит у тебя денег?

– С собой нет, придется пойти ко мне. Но сейчас у меня нет ни минуты свободной, я и так уже опаздываю. Повторяю, я дам вам, не глядя, тридцать фунтов. Мы же порядочные люди, не правда ли? Приходите через два часа, т. е. когда часы пробьют четыре, в мою лавку. Яффа-роуд номер ... Вы умеете различать номера?

– Само собой,– с гордостью ответил Юсуф.– Мы придем. Жди нас и приготовь деньги, но немного больше, чем ты сказал.

Юсуф с удовольствием подумал, как обрадуется Мухаммед, когда отец вернется с такой суммой. Бедуины лениво побрели обратно к Яффским воротам и там столкнулись с Кандо, который разыскивал их и уже совсем отчаялся. Бедуины пожали плечами. Сделка была уже почти завершена, и они не видели оснований, почему бы им не утереть носа вифлеемцу.

Тридцать фунтов вместо жалких десяти или одиннадцати, если считать задаток! Услышав это, Халил побледнел, несмотря на жаркий день и перенесенные волнения. Но не будем к нему несправедливы: он изменился в лице не только потому, что от него уплывала хорошая сделка, не только потому, что боялся гнева митрополита, который неизбежно разразился бы, если бы тому не достались таинственные и, по-видимому, желанные свитки... Вовсе нет! Кандо взволновали главным образом события в городе, о которых он узнал, пока стоял у ворот монастыря, от проходивших мимо знакомых.

– Несчастные,– вскричал Халил,– хорошо, что я вас встретил. Бог или Аллах спас вас в последнюю минуту. Вы живете в пустыне и не знаете, что творится здесь, в Эль-Кудсе!

И он подробно, не жалея красок, поведал им о положении в городе.

– Пламя ненависти иудеев к сынам Аллаха разгорелось! Вас хотят заманить в западню, будут пытать и мучить, зарежут, убьют! Вы не знаете, что Яффа-роуд находится в еврейской части нового города и, как слепые, бросаетесь в западню, польстившись на приманку в тридцать фунтов, чтобы никогда больше не увидеть своих палаток, жен и детей. А потом, разве я не говорил тебе насчет законов о древностях, а, Юсуф?

Неисповедима воля случая, против которой бессильны людские старания. В эту самую минуту защелкали выстрелы, сухо залаял автомат у Дамасских ворот. И бедуины поверили всему, что им рассказывал Халил. Не сделав покупок, они вместе с сирийцем бежали из священного города, утратившего свою святость. По дороге в Вифлеем Кандо удалось уговорить бедуинов оставить ему все пять свитков43.

Но даже хитрец Халил не догадывался, что у третьего бедуина было с собой еще три свитка.

На следующее утро, во вторник, Халил Искандер Шахин снова отправился в Иерусалим. На этот раз ему удалось увидеть митрополита.

Конечно, прием был не очень любезным, и, когда сириец рассказал о торговце-еврее, на его голову низверглась буря гнева, которую тот принял так же униженно и покорно, как пашня принимает дождь, непогоду и град. Что он мог возразить?

Митрополит Афанасий не меньше гневался и на самого себя, однако и виду не показывал. Он не мог себе простить, что уступил человеческой слабости и пошел обедать, вместо того чтобы, хорошо зная ненадежность своих земляков и бедуинов, терпеть голод и ждать посетителей. К тому же предложение старика-еврея сильно укрепило его предчувствие, что он напал на след ценных памятников старины.

Снова была назначена встреча, и на этот раз она состоялась. Таамире, довольные, один – своим сыном, другой – племянником Мухаммедом эд-Дибом, довольные Кандо и муфтием-митрополитом, возвратились на своих осликах из Эль-Кудса в Рас-Фешху, увозя с собой двадцать четыре фунта стерлингов.

Митрополит Афанасий тоже был очень доволен, что смог, наконец, положить древние, по-видимому очень цепные, свитки в сейф монастыря святого Марка. Только Халил Искандер Шахин был недоволен. В присутствии бедуинов святой отец вычел из его гонорара выданный раньше задаток. Кандо вздохнул и дал себе слово в следующий раз быть умнее.

Третий бедуин, имени которого история не сохранила, по дешевке и без шума продал свои свитки мусульманскому шейху в Бет-Лахме.

Глава 4

Двое мужчин брели по тропинке. Иногда они останавливались и украдкой оглядывались но сторонам, словно опасаясь, что за ними кто-нибудь следит. Но ничего и никого не было видно, кроме хищной птицы, кружившей высоко над горами.

– Не топай, иди лучше на цыпочках,– скомандовал тем не менее вполголоса один из путников – Халил Искандер Шахин. Вторым был его приятель Георгий, испытанный компаньон по темным или, во всяком случае, не слишком светлым делам. Георгий проглотил проклятие. Ему казалось, что шуму от него не больше, чем от прошмыгнувшей мыши. Но при шестидесяти пяти килограммах веса уподобиться мыши не так-то просто... Они побрели дальше. Тысяча сто шагов, тысяча сто двадцать, тысяча сто сорок, тысяча сто восемьдесят.

– Стой, Георгий! Видишь, впереди над нами отверстие в скале?

Маленькие прищуренные глазки Георгия обшарили отвесную скалу.

– Нет, Кандо.

Тысяча сто девяносто, тысяча двести, тысяча двести десять, тысяча двести двадцать...

– Стой. А теперь что-нибудь видишь?

– Может быть, Кандо. Давай вскарабкаемся наверх, хотя я не совсем уверен.

– Ну хорошо, попытаемся.

Действительно, на высоте чуть больше человеческого роста находился вход в пещеру. Это отверстие уже не было величиной в человеческую голову, бедуины немного расширили его, так что сирийцы без особого труда протиснулись внутрь.

Когда их глаза привыкли к темноте, они увидели в пыли и мусоре среди многочисленных черепков несколько исписанных обрывков кожи, оторвавшихся то ли от проданных свитков, то ли от других неизвестных рукописей, которые уничтожило время или унес опередивший их кладоискатель. Пришельцы подобрали находки и спрятали в сумки. Обрывки были так незначительны, что вряд ли окупят далекую и трудную дорогу, если этот вид древностей не подскочит в цене. К счастью, это было возможно. Недаром митрополит Афанасий и незнакомый еврей-торговец с Яффа-роуд давали за свитки так много.

– Постой, у задней стены стоят еще кувшины. Скорее, Георгий, дай мне камень!

– Не бей, Кандо, не бей! Кто знает, может быть, найдется безумец, который заплатит и за кувшины!

– Таких, Георгий, нет, на это не рассчитывай; если бы на них были какие-нибудь фигуры или еще лучше – что-нибудь непристойное, ну тогда, куда ни шло... Но кувшины совсем без украшений, а значит, ничего не стоят. Лучше разбить их камнем, это быстрее и чище, чем копаться руками в гнилье.

Один за другим кувшины были разбиты44. Богатой добычи в них не нашлось, лишь несколько десятков обрывков кожи размером от одной до четырех ладоней, и всего-навсего один свиток, но и тот небольшой и в поврежденном состоянии.

Все же любая половина лучше, чем ничего. Почти довольные, сирийцы вылезли из пещеры.

Как взломщики, покидающие место своего ночного преступления, они воровато огляделись по сторонам и помчались вниз. Только там они отважились перейти на спокойный, размеренный шаг. Опасаясь, что за ними кто-нибудь следит, они время от времени поднимали то камень, то полузасохший стебелек и с деланным интересом рассматривали его.

В эти июльские дни 1947 года пещера Кумрана видела больше людей, чем за прошедшие девятнадцать столетий. Мухаммед эд-Диб и его друг Омар не раз проходили мимо. Юсуф бен Алхаббал освободил их от стада и послал на поиски других пещер в горы к северу от Хирбет-Кумрана.

– Вы карабкаетесь по горам не хуже коз,– напутствовал он мальчиков.– Принимайтесь за дело. Не жалейте трудов, не бойтесь царапин на теле и дыр на штанах. Царапины заживут, а дыры залатают, когда вы вернетесь. Еды вам хватит на неделю, и я надеюсь, что вы вернетесь не с пустыми мешками. Если находок будет много или вы не сможете их унести, не кидайте где попало, а спрячьте в определенном месте. Если сможете, завалите вход в пещеру камнями, только незаметно, чтобы издали не бросалось в глаза, что камни положены недавно. Неверные совсем не так глупы, как кажется. Полагаюсь на твой ясный ум, Мухаммед. Все, что я выведал в Эль-Кудсе, ты знаешь. Знаешь, что тебе попалось еще не сокровище, а лишь удачная находка. Но я не могу избавиться от предчувствия, что она еще станет сокровищем. Кроме того, где найдена одна ценность, могут оказаться и другие, ибо раз нашелся безумец, который спрятал свитки в почти неприступную пещеру, то он, вероятно, был не один. Ведь ничто так не заразительно, как безумие!

С тех пор мальчики лазили по окрестным скалам. Времени у них было сколько угодно, козы не мешали. Они искали пещеры и находили их чаще, чем им хотелось. Удовольствие и приключение превратились в труд, и к тому же тяжелый.

Не лучше чувствовали себя и монахи из монастыря святого Марка, посланные в пещеру митрополитом Афанасием. Им было поручено проверить сведения, не внушающие доверия (митрополит доверял бедуинам но больше, чем Халилу), и установить, существует ли вообще означенная пещера и нет ли в ней еще чего-нибудь ценного. Если есть, монахам следовало произвести тщательный отбор и принести свитки и другие подобные древности в монастырь.

В августе, в ту самую пору года, когда на раскаленной солнцем скале можно без труда изжарить яичницу, "экспедиция" отправилась в путь. Она состояла из Абуна Бутроса Соуми, его брата Георгия Исайи и араба Джабры. Последний выполнял в монастыре мелкие поручения и трудно сказать, заслуженно или нет – слыл знатоком северного побережья Мертвого моря. Благодаря этому, а быть может, несмотря на это, монахи сразу нашли пещеру. Почтенные мужи, не лишенные дородности, вряд ли смогли бы, как юные бедуины или ловкие вифлеемские торговцы, протиснуться в узкую дыру в скале, да к тому же это едва ли соответствовало их сану. После того как они взвесили все возможности, Джабре пришлось пробить еще одно отверстие в пещере, пониже прежнего. Теперь оба святых отца и их провожатый смогли если не проследовать в пещеру с таким же комфортом, как по улицам Иерусалима, то во всяком случае не без удобств вползти в нее. Они увидели то, что видели (а быть может, и своими руками сотворили) Мухаммед и Омар, Юсуф бен Алхаббал и вифлеемцы,– картину полного разгрома. Им удалось разглядеть ее лучше, чем их предшественникам, так как благодаря новому отверстию в пещере стало значительно светлее.

– Прекрасно,– произнес отец Георгий Исайя. Он как старший по званию принял на себя руководство экспедицией. – Ты, Джабра, останешься в пещере, и все, что здесь есть, будешь передавать моему брату, а он уже мне. Потом мы решим, что имеет ценность, а что нет. Впрочем, Джабра, черепки передавать не нужно, бросай их сразу у входа. Что же касается священных сосудов... Сколько их там, Бутрос?

– Четыре, брат.

– Один, самый красивый, мы возьмем с собою. Целые сосуды, Джабра, выставь в первую очередь. Прежде всего мы посмотрим, нет ли в них свитков.

Целых свитков, конечно, не было, только несколько довольно больших обрывков и лоскутьев полотна, в которое, подобно мумиям, были обернуты свитки. Самый большой лоскут монахи отложили в сторону, как вещественное доказательство для митрополита, остальные же пропутешествовали из рук в руки к выросшим у пещеры довольно большим кучам мусора, которые состояли в основном из черепков.

К концу дня монахи выполнили оба задания своего пастыря, хотя добыча, которую они могли унести, оказалась не так уж велика.

Ночь, жаркая, со светлыми звездами, поднялась из долин. Монахи и Джабра забрались в пещеру и расположились там на ночлег. Утомленные непривычным физическим трудом, они моментально заснули. Но едва миновал первый сон, как одного разбудил его собственный крик: ему показалось, что потолок пещеры обрушился и засыпал его. Второй проснулся от страшных стенаний соседа, сон третьего прервали приступы удушья.

– Тут не меньше пятидесяти градусов,– с трудом выдавил из себя Георгий Исайя и вылез из пещеры. Но и на воздухе было ненамного легче. Даже последняя остававшаяся дыня, теплая и невкусная, не освежило его. Забывшись в полусне, монахи ждали первой светлой полосы над Неби-Муса, чтобы отправиться домой. В этот день они собирались, не полагаясь на торопливые руки Джабры, более тщательно исследовать дно пещеры. Хотели поближе рассмотреть еще не выброшенные из пещеры черепки и уцелевшие сосуды, набросать план пещеры и зарисовать ее и, наконец, взять с собой самый большой и красивый сосуд. Но рассвет застал их обессилившими, да и дынь больше не было. Пошатываясь, они побрели по еле видимой тропке, протоптанной козами на склоне горы.

Всякий раз, когда им становилось чуть легче, все трое в сердцах проклинали жару и пещеру, потому что – в этом монахи не сомневались бывают такие ситуации, когда даже святым отцам разрешено ругаться.

Чаще других чертыхался Джабра: он проводил свои дни не в прохладных монастырских кельях, и его натруженным легким было особенно трудно дышать. Кроме того, он где-то обронил машинку для скручивания сигарет, а так как скручивать их пальцами он давно разучился, из рук его выходило нечто среднее между сосиской и кулечком. Эти уродцы плохо горели. С одной стороны они воспламенялись почти до самого рта, но с другой только чадили, причем табачные крошки все время попадали в рот. Ждать помощи было неоткуда: один из отцов был некурящим, а второй употреблял сигары, которые Джабра презирал. Да, это был отвратительный день, и обнадеживало лишь то, что когда-нибудь он должен был кончиться.

На вопросы, поставленные митрополитом Афанасием несколько недель назад, были найдены исчерпывающие ответы. Теперь митрополит знал все, что нужно. Единственный пункт, еще вызывавший у него сомнения, разъяснился с возвращением измученных посланцев. Их поход митрополит Афанасий совершенно чистосердечно, хотя и абсолютно неправильно, именовал "археологической экспедицией". Отныне происхождение приобретенных рукописей не вызывало сомнений, и тем самым была доказана их подлинность. "Правда, их возраст еще не установлен, но за этим дело не станет",– думал митрополит, забывая о непрекращавшейся днем и ночью стрельбе, о нападениях и убийствах, бушевавших в разделенном надвое городе.

В качестве авторитетных знатоков палестинских древностей митрополиту назвали патера Ролана де Во – профессора и директора Библейской археологической школы французских доминиканцев и Джеральда Ланкестера Хардинга – генерального директора Иорданского Департамента древностей. Но от своих посланцев митрополит узнал, что патер де Во находится во Франции, а мистер Хардинг, хотя из города не выезжал, совершенно недосягаем.