Текст книги "Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара"

Автор книги: Генри Мортон

Интересно, кто были эти женщины? Если моя догадка верна и все они списаны из жизни, то они наверняка были знатными дамами своего времени – возможно, это принцессы, а также жены и дочери могущественных вельмож того периода. Я все размышляю, только ли мимолетное сходство с Изабеллой присутствует в изящной маленькой фигурке сидящей Магдалины на заалтарном образе святой Анны? Ведь Хиль де Силоэ был современником Изабеллы и автором надгробия ее родителей.

Испания в немыслимом долгу у Франции и Германии. Неважно, насколько тонко отделаны соборы или насколько испанскими они выглядят, но костяк их в основном французский, а деревянные retablos, заполненные раскрашенными и позолоченными фигурками – нигде больше нет такого их количества, – стали немецким вкладом в церковное искусство пятнадцатого века. Искусство вырезать красивые и словно живые фигурки из дерева процветало в Нюрнберге, где родился Хиль де Силоэ; и те, кто увидят его работу в Бургосе, согласятся, что ни более известные Фейт Штосс и Петер Фишер, ни Адам Краффт – все его соотечественники – не были для него образцами. Почти на двести лет Бургос стал магнитом для художников Германии. Собор начал расти с легкой руки немецкой королевы Испании, поэтому немецких архитекторов и ремесленников всегда принимали здесь радушно. Башни собора и фонарь – творение немецкого архитектора Ганса из Кёльна или Хуана де Колонья, прибывшего почти одновременно с Хилем де Силоэ, и, возможно, именно эти башни, столь непохожие на что-либо в Испании, придают первой встрече с Бургосом легкий тевтонский аромат.

Оба этих немца поселились в Испании и провели здесь всю жизнь. Они женились, у каждого родилось по сыну, которые выросли известными художниками – Диего де Силоэ и Симон де Колонья. Мистер Ситуэлл выдвигает интересную теорию, что Хиль и Хуан могли быть немецкими евреями; если так, говорит он, то «перед нами единственные значительные художники еврейского происхождения, появившиеся в Европе до XX века, а что касается Хиля де Силоэ – вероятно, он величайший художник в пластических искусствах, какого производила еврейская раса». Потому, возможно, есть особый смысл в том, что Хиль де Силоэ, создавая надгробие Хуана II и Изабеллы Португальской в монастыре Мирафлорес – это самая великолепная могила в Испании, а может, и в Европе, – положил в основу восьмиконечную звезду, которая, конечно же, является звездой Давида.

Если эти вдохновенные скульптуры – самая прекрасная деталь собора, то самая странная, несомненно, – чудотворная статуя Спасителя, известная как Бургосский Христос: она театрально подсвечена и занимает отдельную часовню. На темном фоне висит на кресте истощенная фигура в человеческий рост, обряженная, в соответствии с кастильским обычаем, в длинную юбку красного атласа. Насколько я смог разглядеть, руки и видимая часть тела анатомически совершенны, а на голове фигуры – парик из настоящих волос. Голова и шея могут двигаться, подвижны все суставы, и в прежние времена крестьяне верили, что ногти и волосы статуи отрастают и их приходится время от времени подстригать. Ризничий рассказал мне, что фигура сделана из бычьей кожи и на ощупь мягкая и гибкая. Он сказал, что прикасался к ней и словно ощутил под пальцами живую плоть. Также он поведал, что во время Реформации статую вытащил из моря близ Голландии испанский купец. Фигура выглядит как полированное дерево, и даже Форд считал, что она деревянная, – один из немногих случаев, когда ему изменила непогрешимость.

Но чтобы увидеть самый популярный предмет в соборе, нужно пройти в ризницу, где вам покажут высоко на стене, на железных скобах, окованный железом сундук Сида. Это знаменитый сундук, который Сид, говорят, наполнил песком, пребывая в особенно стесненных обстоятельствах, и заложил, под видом сундука с золотом, неким необычно доверчивым евреям – и, как непременно упоминают книги, выкупил, когда был в состоянии сделать это. Бургос, конечно же, город Сида.

«Песнь о Сиде» сочинил неизвестный менестрель примерно через сорок лет после смерти героя, когда были еще живы старики, которые могли помнить события, описанные в ней. Это короткая, меньше четырех тысяч строк поэма, но она сверкает подлинным блеском поэзии; и даже в переводе сила ее искренности такова, что человеку чудится, будто он стоит у окна замка, созерцая яркие сцены, населенные не напыщенными героями легенд, но обычными мужчинами и женщинами. Этот словесный гобелен из Байо – живая картина одиннадцатого века, правдивое и любовное изображение обычаев и мыслей людей, которые жили в Испании в те времена, когда Вильгельм Нормандский завоевывал Англию.

Это история о воителе, изгнанном своим королем: он уезжает вместе с вассалами строить себе могучей десницей новую жизнь. Мы впервые видим Сида, когда он покидает дом, уезжая в изгнание. Он горько рыдает и прощается с женой и дочерьми; он оглядывается вокруг и видит свой замок в беспорядке, сундуки открыты и пусты, на насестах нет соколов. Сид въезжает на улицы Бургоса в темноте. Они унылы и пустынны. Все жители наблюдают за ним из-за ставней, со слезами на глазах, ибо рискуют навлечь на себя королевский гнев, выйдя встретить того, кто лишился монаршей благосклонности. «Честной он вассал, – восклицает народ Бургоса, – да сеньором обижен!» [115]115
  Здесь и далее перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть]; и жители посылают маленькую девочку рассказать воителю, почему они не решаются открыть ему двери. Сид уезжает из Кастилии. Все просто, искренне и естественно, словно сказка, рассказанная у камина. Здесь нет напыщенных слов и ложной героики. Даже когда Сид прощается со своей семьей, он просто чувствует, что расставание для него «горше, чем сдернуть ноготь с перста». Когда он слышит о тяжкой обиде, нанесенной его дочерям, воитель не кричит и не приходит в неистовство: «его ранили в сердце», и он «погрузился в раздумье, долго был нем». Он выезжает на встречу со своими врагами с сотней рыцарей за спиной и – прелестный штрих – подвязав длинную бороду, чтобы никто не мог нанести ему оскорбление, дернув за нее.

Народная фантазия сделала из Сида идеального испанца, совершенного guerrillero [116]116
  Партизан ( исп.).


[Закрыть], воплощение качеств, превыше всего ценимых испанцами: храбрости, трезвости, достоинства, щедрости, силы духа и, конечно же, христианского благочестия. Он был первым настоящим крестоносцем, хотя проповедь первого крестового похода начнется только через пятьдесят лет. Сид также отличался «прямодушной простотой величайших», по словам профессора Тренда, который добавляет интересную мысль: «Ближе всех к нему в наше время генерал Сматс».

Таков Сид из легенды. Был ли настоящий Сид столь благороден, вопрос спорный. Его звали Руй Диас де Бивар, и прозвище, под которым его знали равно и христиане, и арабы, происходит от арабского «сиди» – «господин». Он стяжал славу в темный период истории христианской Испании. Испанским арабам пришли на помощь свирепые берберы из Африки, которые пронеслись по стране, вселяя ужас в сердца христиан новым оружием los atambores, мавританским военным барабаном. Сид глубоко проник на вражескую территорию и сделал Валенсию христианской провинцией, став королем во всем, кроме именования. До сего дня Валенсия с гордостью называет себя «Валенсией Сида». Когда он умер в возрасте пятидесяти шести лет, его вдова Химена попыталась продолжить управление провинцией, но берберы были слишком сильны. Под прикрытием христианской армии, присланной из Кастилии, она и все христианское население Валенсии покинули город и бежали, взяв с собой останки Сида. В романах говорится, что мертвое тело посадили в седло и привязали – и при виде его мавры бежали в ужасе.

Но Сид не умер. Его имя звучало на устах соотечественников более семи веков. Верхом на боевом коне Бабьеке, с мечом Коладой в руке Сид скачет среди бессмертных воителей: защитник веры, заступник бедных, хранитель чести.

 
Рожденный в час добрый стал всюду известным.
В Арагоне с Наваррой царяг его дети.
Монархи испанские – Сидово семя.
Гордятся они достославным предком…
 

§ 8

Однажды утром, перед завтраком, я поднялся на холм, чтобы посмотреть, много ли осталось от бургосского замка. И, кстати, пара слов об испанском завтраке. Как и повсюду на континенте, завтрак в Испании – вещь прискорбнейшая. Он представляет собой жареные колечки из теста, называемые churros– их продают рано утром мальчишки с корзинками, прикрытыми салфеткой, – которые вполне приятны в любое другое время, кроме завтрака; по моим наблюдениям, в Испании есть кофейная и шоколадная зоны – первая лежит ближе к югу, – но churrosедят по всей стране. Подавать их иностранцам в гостиницах считают неподобающим, так что гостей ожидает обычный жалкий французский завтрак, состоящий из кофе, круассана, похожей на кокон маленькой булочки и блюдца с джемом, чаще абрикосовым. Я никогда не видел, чтобы испанец ел вареное яйцо. Более того, нет даже в испанском языке удобного обозначения для вареного яйца. Приходится просить «два яйца, которые подержали в горячей воде три минуты»; и это можно заказать всегда, если очень настаивать. Испанский официант начнет относиться к вам как к милому чудаку, если вы поднимете достаточно шума вокруг вареных яиц или яиц с ветчиной, как это делал я; но яичницу заказать сравнительно легко, поскольку в результате это окажутся яйца flamenco, которые готовят по всей Испании. Непреклонные «завтрачные» консерваторы будут, однако, возмущаться злонамеренным искажением яичницы внесением в нее совершенно излишних кусочков перца и оливок. И иногда бывает трудно убедить испанцев – поскольку им внятны улыбки и слова, но не понукания – принести вам два обыкновенных ломтя бекона или кусок ветчины; и это в стране с лучшей ветчиной, беконом и свининой во всей Европе!

Я видел только одного испанца, который ел настоящий завтрак. Это было в Сеговии. Невысокий пожилой хорошо одетый мужчина съел большой омлет с ветчиной и выпил полбутылки белого вина в восемь тридцать утра. Этот человек делал честь идее завтрака: цветом кожи он не напоминал недавнего выходца из подземелья, но имел вид здоровый и розовый – и был энергичен, словно борзая. В отличие от большинства соотечественников, такой господин не станет заскакивать в бары и рестораны и хрустеть креветками все утро или душить голод кусочками сыра: он перейдет, как все, кто нормально завтракает, прямо к обеду. Я рассказываю это в качестве предупреждения, что единственные слова в испанском, совершенно необходимые любителю позавтракать, это – « dos huevos pasados por agua caliente por tres minutos». С этой громоздкой, но магической формулой вы сможете проехать по всей Испании в отличном расположении духа – и с двумя вареными яйцами в желудке.

Подъем к замку весьма приятен, но, когда добираешься до вершины, не обнаруживаешь там ничего, кроме панорамы окрестностей. Замок взорвали французы, а окончательно он был разрушен в более поздние годы, так что не осталось ничего, что могло бы указать, где свершилось столько важных событий, кроме груды заросших травой каменных глыб и плит, наполовину ушедших в землю. Большая ровная площадка поблизости была, очевидно, ристалищем, на котором проводились турниры.

Для англичанина этот замок интересен главным образом как место, куда юного Эдуарда I, еще не короля, а подростка, привезла его мать, Элеонора Прованская, в августе 1254 года, чтобы женить на Элеоноре Кастильской. Тот союз оказался одним из немногих браков по любви в истории английских королей. Чаринг-Кросс и все прочие погребальные печали еще терялись в отдаленном будущем, когда пятнадцатилетний принц встретил свою маленькую невесту, которой оставалось три года до вступления в брачный возраст, который для девочки составлял в те времена тринадцать лет. Ее отец, Фердинанд Святой, уже два года был мертв; Элеонора – дитя его старости и второй женитьбы. Альфонсо X Мудрый, который стал новым королем Кастилии, – ее единокровный брат; его матерью была Беатрис Швабская, первая жена Фердинанда Святого. Говорят, юного английского принца и королеву Англии принимали с пышностью и радушием на вершине холма в Бургосе, поскольку брачный контракт был политическим соглашением между Альфонсо X и Генрихом III Английским. Юный Эдуард, видимо, понравился Альфонсо – без сомнения, в пятнадцать лет он уже выказывал стремление стать одним из самых высоких и сильных воинов своего времени. После большого турнира, проведенного в Бургосе, Альфонсо посвятил Эдуарда в рыцари, и детей обвенчали в близлежащем монастыре Лас-Уэльгас. Когда бракосочетание было совершено, королева увезла детей через Пиренеи в Англию, и, как многие девочки-невесты того времени, Элеонора вернулась в классную комнату. Матфей Парижский, живший в ту эпоху, засвидетельствовал негодование, поднявшееся в Лондоне из-за денег, потраченных на свадебные торжества Генрихом III, и необычайной роскоши покоев юной принцессы, которые готовила ее кастильская свита. Стандарты комфорта в Кастилии, явно перенятые от мавров, были в то время неизмеримо выше, чем в Англии. Покои принцессы, брюзжал хронист, «были завешаны покровами из шелка и гобеленами, словно храм, и даже пол был покрыт гобеленами». Тогда в Англии впервые увидели ковры. «Эта чрезмерная гордыня, – говорит Матфей, – вызывала смех и брань в народе».

Но когда Элеонора выросла и заняла подобающее место в английской жизни, она стала одной из самых любимых в народе королев Плантагенетов. Англичане охотно поверили, что в Палестине преданная жена Эдуарда высасывала яд асассина из раны мужа. Она была постоянной участницей походной жизни лагерей и замков: Виндзор, Кенилворт, Акра в Палестине (где Элеонора родила двоих детей), Гасконь, Виндзор, Кеннингтон, Виндзор, Вудсток, Рудлан и Карнарвон, в котором она стала матерью Эдуарда II. Коронация Эдуарда I в Вестминстерском аббатстве была первым случаем, когда король и королева Англии короновались вместе.

Когда принцессы выходили замуж и уезжали в чужую страну, они могли никогда больше не увидеть свою родину, но приятно сознавать, что Элеонора возвращалась в Испанию, когда ей было около тридцати, и жила у своего брата Альфонсо. Она только что стала матерью принца, которого назвала Альфонсо в честь брата, и этот мальчик с непривычным испанским именем оставался наследником английского престола десять лет – до смерти в 1284 году. Вся Англия разделяла скорбь Эдуарда, когда преданная и прекрасная Элеонора умерла, не дожив до сорока шести лет; и каменные кресты, из которых Чаринг-Кросс последний, отметили места остановки ее погребального кортежа на пути в Вестминстер.

Осмотрев место, где начался счастливый роман, открывший путь грядущим испанским экспедициям Черного Принца и Джона Гонта, в результате которых немалая толика крови Плантагенетов влилась в королевские династии Испании и Португалии, я спустился по холму под звон колоколов Бургоса и сделал заказ: подержать dos huevosв горячей воде.

§ 9

Короткая прогулка на полторы мили привела меня в женский монастырь Лас-Уэльгас. Я уже знал, что этот монастырь представляет интерес для английского посетителя, поскольку его основала Элеонора Английская, дочь Генриха II и сестра Ричарда Львиное Сердце. Она вышла замуж за Альфонсо VIII в 1170 году, и они оба похоронены здесь. Однако я не ожидал обнаружить, что в монастыре существует музей реликвий, извлеченных из их могилы и других королевских могил в 1942 году. Это самый поразительный музей такого рода в Европе.

Элеоноре Английской было всего шесть лет от роду, когда ее мать, Элеонора Аквитанская, передала девочку испанскому послу в Бордо в 1170 году. Принцессу увезли в Испанию, обручили с юным королем в Таррагоне и торжественно обвенчали в Бургосе. Ему тогда было около двенадцати, он унаследовал трон, будучи совсем ребенком, и удерживал его в суровые времена благодаря удаче, осмотрительности немногочисленных сторонников и верности города Авила, который поклялся охранять короля до совершеннолетия.

Современным людям сама идея детских браков кажется дикой, но в средние века брак не имел ничего общего с любовью – фактически даже наоборот, – и детьми распоряжались родители, обменивая их на финансовые и политические выгоды. Восьмилетняя королева Испании, по-видимому, продолжала свою учебу; а двенадцатилетний король оставался для своих вельмож номинальным главой государства, пока не пришло время, когда дочь Англии и сын Кастилии достаточно подросли, чтобы стать мужем и женой. Брак Элеоноры с Альфонсо оказался таким же удачным, каким позже получился союз Элеоноры Кастильской с Эдуардом I; и действительно, за достопамятным исключением Генриха и Екатерины Арагонской, англо-испанские марьяжи кажутся необычно счастливыми.

Альфонсо провел напряженную жизнь, изводя набегами мавров. Его величайшим военным триумфом стала битва при Лас-Навас-де-Толоса, о которой я упоминал, проезжая перевал Деспеньяперрос по пути из Андалусии в Кастилию. Элеонора родила мужу тринадцать детей и удостоилась редкой чести стать бабушкой двух святых. Ее дочь Бланка вышла замуж за Людовика VIII Французского и дала жизнь Людовику Святому; а другая дочь, Беренгария, стала женой Альфонсо IX Леонского и матерью Фердинанда Святого. Все письменные свидетельства говорят, что Элеонора была прекрасной и достойной королевой, а также преданной и любящей женой. Трубадур Раймон Видаль сохранил прелестную зарисовку о дворе Кастилии и королеве с английскими львами на кайме платья.

 
Только к своему двору воззвал король —
Много рыцарей, баронов богатейших
И жонглеров, и придворных собрались.
Тогда вышла королева Леонора,
Скромно в мантию закутавшись свою
Из богатой ткани красной с золотыми
Львами, затканной серебряной каймой.
Поклонилась королю она и села
Рядом с ним…
 

Король Альфонсо внезапно умер в дороге в возрасте пятидесяти шести лет, оставив Элеонору регентшей; но она была подавлена утратой и сошла в могилу вслед за мужем еще до конца месяца – как говорят хронисты, умерла от горя. Супругов похоронили в великолепном монастыре Лас-Уэльгас, который они основали за несколько лет до того.

Когда я прибыл туда, здешний служитель, ожидавший меня, чтобы показать монастырь, спросил, не напоминает ли мне здание английскую церковь, на которую оно действительно в какой-то мере походило. Здание окружено бесчисленными пристройками и двориками и в былые времена наверняка являлось самым аристократическим женским монастырем в христианском мире. Сначала меня поразила живописная лестница, которую окаймляли от пола до потолка гербы настоятельниц; поскольку лишь в исключительных случаях настоятельницами становились женщины не королевской крови, а в монахини допускались только самые знатные дамы Кастилии. Монастырь когда-то был богат, и настоятельница, имевшая ранг принцессы-настоятельницы, обладала властью над жизнью и смертью в землях монастыря и назначала приходских священников. Только в 1936 году публику начали пускать во все части церкви – пришлось получать разрешение папы, чтобы это стало возможным; до тех пор ни при каких обстоятельствах мужчинам нельзя было подниматься на coro de las Señoras, где находятся королевские гробницы. Лас-Уэльгас до сих пор является женским монастырем ордена цистерцианцев, и в настоящий момент там проживают сорок три монахини. Они живут в затворничестве, и выходить из монастыря им разрешается только при чрезвычайных обстоятельствах. Они также соблюдают обет молчания – кроме одного часа в день.

Меня провели в собор, который на первый взгляд показался почти таким же по размеру, как Вестминстерское аббатство. Это красивая строгая церковь; железная решетка отделяет неф от клироса, где два ряда покрытых чудесной резьбой кресел стоят лицом к лицу перед алтарем. Здесь есть позолоченная кафедра тринадцатого века, которая может поворачиваться, чтобы священник обращался то к монахиням, то к пастве. Было нелегко посвящать внимание многочисленным красотам, которые мне показывал провожатый, поскольку я уже заметил у входа на хоры то, что мечтал увидеть в Испании больше всего, – гробницу Элеоноры Английской и Альфонсо VIII. Они похоронены в двойном каменном саркофаге, формой напоминающем два длинных ларца с пологими крышками. Каждый дюйм камня украшен резьбой, большая часть вызолочена, а ларцы-саркофаги стоят на спинах четырех каменных львов. Бока и крышки обеих гробниц покрыты арочным узором и разделены на шесть частей, в каждой из которых вырезан герб Кастилии – замок с тремя башнями. В изножье гроба Элеоноры – герб Англии, три льва passant guardant [117]117
  С поднятой передней лапой, морда обращена к зрителю.


[Закрыть]впервые взятый ее отцом, Генрихом II, который, говорят, добавил третьего льва, Аквитанского, в честь своей жены. Я совсем не эксперт в геральдике, но смею думать, что это гербовое украшение если не самое раннее, то наилучшее по сохранности и самое искусное из существующих ныне.

Провожатый рассказал, что в конце гражданской войны поступило предложение открыть те из королевских гробниц, которые не обстреляли во времена Наполеона, и разрешение правительства в конце концов было получено. Когда гробы открыли, то увидели королевские тела, завернутые в изысканные ткани мавританского производства и рисунка: головы монархов покоились на маленьких подушечках, сохранявших форму и цвет в течение семи веков. Одним из самых интересных открытий стало тело королевы Элеоноры. Ее останки, хотя и не забальзамированные, хорошо сохранились; она лежала, покрытая огромным количеством тончайшей кисеи, заложенной складками по углам – в манере, модной в тринадцатом веке. В ее гробу находились три маленьких подушки: одна голубая с золотыми полосками, еще одна гобеленовая, а третья – красная с золотыми полосками. Головным убором ей служил отрез ткани длиной двенадцать футов, в красных, золотых и черных полосах; на ней были туфли арабского фасона, известного как xervillas [118]118
  Легкая обувь, тапочки ( исп.).


[Закрыть].

Альфонсо VIII наследовал его сын, который стал Энрике, или Генрихом, I Кастильским. Этого юношу назвали в честь деда, Генриха II Английского. Он унаследовал трон в 1214 году, но правил всего три года и умер, как записано в хрониках, когда кусок черепицы с крыши ударил его по голове [119]119
  Испанские хроники сообщают, что король Энрике скончался через шесть дней  после удара, однако это опровергает лондонский врач, светило в области хирургии мозга, которому я показал фотографию королевского черепа. Он пишет: «Снимок поистине удивительный. Не подлежит ни малейшему сомнению, что обладатель этого черепа прожил после операции весьма долго… По форме и размеру отверстия можно предположить повреждение верхних продольных пауз. Должно быть, пациента лечили врачи, принадлежавшие к Салернской школе». Таковые, прибавлю я, несомненно встречались среди толедских арабов и евреев. – Примеч. автора.


[Закрыть](иногда добавляют: во время игры в пелоту). Когда его гроб открыли, в черепе обнаружилась дыра площадью в полтора квадратных дюйма, с краями, стесанными хирургическими инструментами: это показывало, что врачи пытались сделать операцию, которая, похоже, убила бы юного монарха, если бы их не опередила черепица.

Самое полное и зрелищное вскрытие гроба досталось Фердинанду де ла Серда, старшему сыну Альфонсо X Мудрого – смерть инфанта в 1275 году спровоцировала гражданскую войну, во время которой короля травил собаками, мучил и унижал его сын Санчо. Фердинанд лежал, полностью скрытый нарядом из прекрасного шелка, расшитого маленькими щитами с гербами Кастилии и Леона по четвертям. Правая рука инфанта покоилась на рукояти меча, а на голове его была высокая шляпа без полей, на которой красовались вздыбленный лев Леона и башня Кастилии, вышитые по фону из мелких жемчужин. Наряд Фердинанда – блуза с рукавами и короткие штаны – был шелковым и расшитым гербами. Пояс меча украшали гербы Леона и Кастилии и три английских льва – без сомнения, он их носил в честь своей бабки, – искусно вышитые жемчугом и золотом.

Я слышал об этих находках от очевидцев, видел фотографии и был готов к чудесам, когда меня провели в комнату, превращенную в музей, – но никакие мои фантазии не могли превзойти реальность. Для всякого интересующегося ранней историей Испании этот музей в Лас-Уэльгасе – самая поразительная достопримечательность в стране. Здесь интересны не документы и здания, а настоящие одежды, которые носили далекие короли и дворяне, вплоть до маленьких подушечек, украшавших покои семьсот лет назад и помещенных в могилу вместе с их владельцами. Одежды, вышивки, гобелены, меч и шляпа Фердинанда де ла Серда, плиссированная кисея из могилы Элеоноры, равно как и сотни тканей ярких расцветок и превосходной сохранности, выставлены в освещенных стеклянных витринах. В книгах об Испании постоянно читаешь об арабской роскоши и удобствах, которые перенимали более спартанские королевства христианского севера; и здесь видишь, насколько это верно и как рьяно принцы и знатные дамы того времени охотились за вожделенными шелками и полотном с ткацких станков юга. Сколь удивительно видеть вышивку, которую носила королева Беренгария – она имеет форму медальона и изображает двух арабских танцовщиц, окруженных арабским же девизом: «Нет бога, кроме Аллаха», – и понимать, что принцы, которые провели свою жизнь в войнах против неверных, без колебаний надевали рубахи, расшитые арабскими буквами. Византийское влияние очевидно, и эти произведения напомнили мне коптские вышивки, найденные в Египте, – вплоть до византийской или коптской моды украшать тканую одежду богато расшитым медальоном. Из-за наличия в узорах животных – чаще птиц – я подумал, не созданы ли некоторые из этих тканей христианами под арабским руководством или, может, арабы иногда забывали свои религиозные запреты ради экспортной торговли с севером. Многие из тканей, однако, совершенно арабские по деталям – например, подушечка Элеоноры Арагонской, покрытая сложными переплетающимися узорами с каймой из арабских надписей.

И что может быть увлекательнее, чем постигать историю Испании, записанную в этих облачениях? Когда умер Альфонсо VIII, он был королем одной Кастилии, и на его гербе поэтому был только кастильский замок. Когда юный Энрике был убит черепицей, Кастилия перешла к его сестре Беренгарии, которая вышла замуж за Альфонсо IX Леонского. Брак был аннулирован папой из-за их близкого родства, но не прежде, чем у Беренгарии родился сын Фердинанд, который позже стал Фердинандом Святым, и эта трудная задача была решена узакониванием Фердинанда, хотя аннулирование брака его матери оставалось в силе – любопытная юридическая тонкость! Однако когда Беренгария сделалась королевой Кастилии, она отказалась от своих прав в пользу сына, который стал именоваться Фердинандом III Кастильским. Это привело в такую ярость его отца, что он взялся за оружие и лишил Фердинанда права унаследовать королевство Леон, передав последнее двум своим дочерям от первого брака. Так что объединение Кастилии и Леона могло бы отложиться на неопределенный срок, если бы Фердинанд после смерти отца не выкупил право наследования Леона у единокровных сестер за щедрое приданое. Вот так Леон и Кастилия объединились и с тех пор оставались едиными. Глядя на наряды, можно увидеть, как этот странный фрагмент семейной истории повлиял на королевский гардероб. Немедленно два королевства были приведены под одну корону, принцы вырядились в одежды, буквально сплошь улепленные львами и замками, гербами объединившихся королевств – и, совершенно случайно, более изящного фасона.

Как ни трудно мне было покидать столько интересных вещей, провожатый утащил меня прочь осматривать движущуюся статую святого Иакова. Я вспомнил, как несколько лет назад читал о странном обычае королей Кастилии принимать посвящение в рыцари не от другого короля, но от статуи с подвижными руками: в нужный момент церемонии она поднимала руку с мечом и опускала клинок на плечо короля. Я и представить не мог, что когда-нибудь увижу эту статую или даже что она вообще существует.

Мы вышли из церкви и прошли через дворик, который вел в отдельную маленькую часовню. Над алтарем на троне восседала человеческого размера статуя доброжелательного бородатого мужчины из раскрашенного дерева. Он обладал великолепной шевелюрой, разделенной посередине пробором, волосы спадали по обеим сторонам лица до самых плеч. Статую облекали длинные, богато украшенные одежды, сильно вырезанные в пройме – похожие на те, что я видел в музее, – а в правой руке она держала поднятый меч. Руки были открыты, так что я смог разглядеть, что они разрезаны над локтем и соединены, как у куклы, что делало предплечья подвижными. Именно эта статуя давала рыцарское посвящение Фердинанду Святому и многим другим королям Кастилии; и я задумался, не получил ли наш Эдуард I, которого принимали в рыцари в Лас-Уэльгасе, посвящение от святого покровителя по кастильскому обычаю.

В этот миг пришло послание от настоятельницы: она желала, чтобы я к ней заглянул. Поскольку здесь, в Лас-Уэльгасе, это звучало как королевское повеление, мы немедленно покинули часовню, вышли во дворик, который я уже видел, и поднялись по лестнице, представлявшей собой собрание гербов. В этом заключался трогательный символизм. Сюда настоятельницы Лас-Уэльгаса помещали знаки своей голубой крови и высокого положения в миру, прежде чем войти в монастырь. Они оставляли их на пороге – в последний момент, как истинные испанки – как окончательное отречение.

Я никогда раньше не встречался с настоятельницей и гадал, будет она сидеть на троне или в кресле, с монахинями или одна. Я воображал, что нам придется подняться по нескольким лестницам старинного здания, пока мы не придем в приемную, где настоятельница обычно проводит такие встречи. Поэтому я был немало удивлен, когда служитель отпер дверь и ввел меня в простой зал с железной решеткой в одном конце, как в кассе сельского банка. За решеткой невысокая цистерцианская монахиня средних лет в очках в роговой оправе явно кого-то ожидала. Я подумал, что это монахиня, которую послали провести нас к настоятельнице. Мой провожатый уважительно поклонился и представил меня, и тогда я понял, что я говорю с преподобной матерью, доньей Росарио Диас де ла Герра.

Позади нее виднелся маленький строгий кабинет, без ковра на полу, с распятием на бюро с выдвижной крышкой и календарем. Настоятельница походила на картину Сурбарана, внезапно выступившую из своей рамы, – в платье, столь знакомом каждому, кто побывал в испанской художественной галерее. Служитель рассказал ей, что мы делали, и когда вежливый обмен формальностями закончился, я описал свои странствия по Испании, а потом мы поговорили об истории Лас-Уэльгаса. Настоятельница хорошо ее знала и хранила память о властности своих предшественниц, одна из которых, рассказала мне аббатиса, обладала столь деспотической натурой, что пожелала принимать исповедь у монахинь! «Бренная слава ее правления теперь забыта, – сказала преподобная мать и прибавила шепотом: – Слава Богу!» Я спросил, не слишком ли тяготит монахинь обет молчания, и добавил, что разговоры сорока трех монахинь, которые хранили безмолвие целый день, должны быть весьма оживленными, когда приходит час беседы; настоятельница, улыбнувшись, ответила: «Ну, в конце концов, они всего лишь женщины!» Высказывание, которое могло бы принадлежать святой Терезе.