Текст книги "Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара"
Автор книги: Генри Мортон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
Правда в том, что ацтеки, при всем их золоте и серебре и внешнем блеске, были настоящими дикарями. Железа они не знали, медь встречалась редко; кроме того, народ, создавший и поддерживавший систему коммуникаций, которая в Европе тех времен считалась бы чудом, а также прекрасные ботанические и зоологические сады, не знал колеса. Первыми колесами в Америке стали колеса пушек Кортеса. Овец у ацтеков не было, как и коров и пшеницы. Испанцам встретились два продукта, покорившие Старый Свет, как лошади, коровы, овцы и пшеница завоевали Новый. Это табак – мексиканцы курили его через трубки и мундштуки из черепахового панциря или нюхали – и какао, или шоколад: его ацтеки готовили особым способом, который теперь считается утерянным. Какао смешивали с ванилью, сбивали в почти твердую пену, охлаждали и ели ложкой.
Маленькая группа испанцев достигла плоскогорья, теперь известного как равнина Мехико, лежащего примерно в семи тысячах футов над уровнем моря; на плоскогорье раскинулся Теночтитлан – мексиканская Венеция на поверхности огромного озера. Когда испанцы пересекли озеро по одной из каменных дамб – единственному подходу к этой островной твердыне, – они увидели великолепное собрание, приближающееся к ним: сам Монтесума выехал встречать их в золотом паланкине, чьи опоры покоились на плечах вельмож. Над его головой нависал серебряный балдахин с бахромой, сделанной из крыльев колибри и других разноцветных птиц. Когда Монтесума вышел из паланкина, его двор пал ниц, отводя глаза, поскольку этикет не позволял смотреть на императора; когда он шествовал, поддерживаемый принцами королевского дома, придворные шли впереди, бросая перед ним полосы хлопковой ткани, чтобы золотые сандалии не коснулись грубой земли. Монтесума в свои сорок лет был высок и худ, с прямыми черными волосами и более светлой, чем у подданных, кожей. Пока он приближался, испанцы с интересом разглядывали его наряд, затканный жемчугом и похожими на изумруды драгоценными камнями, называвшимися у ацтеков chalcivitl(нефрит). На голове его была корона из зеленых перьев. Кортес бросил поводья своего коня оруженосцу и, спешившись, вышел навстречу императору. Монтесума посмотрел на суровое бородатое лицо под шлемом и поверил, что это – лик бога.
Как воспринимать то, что последовало далее? Было ли это чистое вероломство и злодейство или диктовалось необходимостью? Дворец в Теночтитлане, достаточно большой, чтобы вместить всех испанцев, отдали в их распоряжение. Монтесума обращался с ними так, словно они и вправду были богами. Он восторгался возможностью принимать таких гостей и изливал на них дождь подарков. Но положение испанцев было обманчивым, и они это понимали. Они пришли с войной, а к ним относились как к почетным гостям. Через четыре дня Кортес попросил разрешения подняться на большую пирамиду, или teocallis, и увидеть храмы мексиканских богов. Монтесума шествовал первым, при полном параде, за ним Кортес на лошади, сопровождаемый кавалерией и охраной из пехоты; среди последних был и Берналь Диас. Они впервые близко увидели город, поскольку Кортес сразу велел всем оставаться в комнатах и садах дворца. Испанцев поразили людные улицы – население города, как говорят, составляло триста тысяч человек, – площади, каждая из которых была больше Пласа Майор в Саламанке, и рынки, где продавали гусиные перья, наполненные золотой пылью, трубочки с амброй, какао, шоколад, кукурузу, меха, перья и прекрасный хлопок, похожий на тончайший шелк. Когда они взобрались по ста четырнадцати ступеням на вершину храма, то остановились, напуганные чудовищными богами и их жрецами со слипшимися окровавленными волосами. «Проклятый храм… храм ада», – писал Диас. Он видел ужасного Уицилопочтли, бога войны, идола, чье «лицо и нос были весьма широкие, а глаза безобразные и свирепые; все его туловище было покрыто столь многими драгоценными камнями, золотом и жемчугом, прикрепленными мастикой». Перед статуей бога, на дымящейся жаровне, они увидели сердца трех человек, принесенных в жертву этим утром. Пол и стены почти почернели от засохшей крови, «и даже на бойнях Кастилии не было такого зловония»; также испанцы увидели огромный барабан из змеиной кожи, который позже гремел днем и ночью без перерыва. Вопреки совету отца Ольмедо, также присутствовавшего, Кортес храбро упрекнул Монтесуму за идолопоклонничество и попросил показать храм, в котором можно было бы поставить статую Девы Марии. Император был шокирован и оскорблен. «Для нас они – добрые боги, – сказал он. – Тебя же очень прошу оставить впредь всякое дерзновенное слово». Кортес извинился и ушел с пирамиды, а император остался, чтобы умилостивить оскорбленных идолов. Кортес повел себя как ранний христианин в языческом храме, и с этого дня битва за Мексику словно превратилась в битву Христа против кровавых богов изначальных времен. Спускаясь с пирамиды, христиане увидели рассеченный каналами город внизу и озеро, во всей прелести утра несущее на своих водах плавучие острова, покрытые цветами. Как почти везде в Мексике, красота здесь шла рука об руку с демонами.
Диас был с Кортесом, когда они с Мариной навещали Монтесуму во дворце, где император жил как полубог. Прежде чем войти в его обиталище, великим вождям приходилось набрасывать одеяние из мешковины на свои богатые накидки и нести на спине маленький сверток, изображающий тяжелую ношу; так, символически унизясь и отводя глаза, они приближались к императору. Триста блюд готовились каждый день, чтобы Монтесума мог выбирать, и ел он в одиночестве за золотой ширмой, обслуживаемый прекрасными девушками, которые никогда на него не смотрели. В конце обеда, после того как ему подавали королевский шоколад, девушки «преподносили несколько трубочек, весьма изящно позолоченных и расписанных, в которых находились амбра и особая трава, называемая “табак”… Их поджигали с одного конца, и он выпускал дым изо рта. Проделав так некоторое время, он отправлялся на покой».
Христиане получили разрешение построить в своем лагере часовню Девы Марии, где – пока не закончилось вино – отец Ольмедо служил мессу. Заметив заложенную дверь, испанцы вытащили несколько камней и оказались в большой комнате, до потолка заваленной золотом и драгоценностями. Они снова заложили дверь. По прошествии времени они почувствовали перемену в поведении хозяев. Прежнее радушие и благоговение исчезли. Пришли новости, что вассалы Монтесумы на побережье напали на Веракрус и убили нескольких испанцев. Кортес и его люди начали чувствовать себя загнанными в ловушку и боялись, что ацтеки могут напасть. Посовещавшись, они решились на самый, возможно, смелый план, приведенный в исполнение маленьким отрядом солдат в сердце воинственной нации. Испанцы решили захватить Монтесуму, выкрасть его из дворца и держать заложником. «Всю ту ночь, – говорит Диас, – мы молились Богу с отцом Ольмедо, чтобы просить у Всемогущего поддержку в святом деле».
Утром Кортес с доньей Мариной в качестве переводчицы и капитанами в полном облачении отправился во дворец; и через час ацтеки увидели, как королевский паланкин движется по направлению к испанскому лагерю, сопровождаемый слезами приближенных императора. То, что несколько наглецов могут похитить великого властителя из его собственного дворца, может показаться невероятным, если только властитель не был добровольным пленником, но Монтесума, видимо, чувствовал себя беспомощной куклой на ниточках судьбы. Кортес низко кланялся ему, солдаты снимали шлемы в его присутствии, но даже самому глупому мексиканцу наверняка стало ясно, что реальная власть в Мексике императору больше не принадлежит. Кортес имел мужество потребовать выдать ему того военачальника, который командовал нападением на Веракрус. Этот человек прибыл в лагерь подобающим образом, в паланкине и в наряде военачальника. Кортес сжег его живьем на рыночной площади. Пока происходила казнь, Кортес сам застегнул кандалы на ногах Монтесумы – по-видимому, в наказание. Позднее испанцы обнаружили, что приближенные императора держат оковы так, чтобы они не натирали императорское тело. Кортес встал на колени и расстегнул оковы. Несмотря на подобные унижения, отношения продолжали оставаться почти задушевными. Монтесума завоевал сердца своих пленителей уступчивостью, любезностью и желанием одарить их золотом и женщинами. Следующим шагом стала формальная клятва в верности Карлу V, которая была принята протоколистом, подписана, запечатана и отправлена в Испанию. За этим последовала обычная дань вассала господину. Веками ацтеки копили золото, и это золото теперь получили испанцы – и переплавили в слитки. Пятую часть невиданного богатства отправили королю Испании, а конкистадоры поделили остальное. Интересно – для тех, кто верит в возможность равенства доходов, – что за несколько дней многие солдаты проиграли свою долю, и впоследствии одни оказались такими же бедными, какими начинали поход, а другие разбогатели.
Захватив императора и получив его богатства, Кортес потребовал и получил разрешение освободить место для христианского храма на вершине пирамиды, рядом с идолами. Однажды, поднявшись на пирамиду, чтобы приглядеть за расчисткой места, Кортес внезапно вышел из себя и, схватив металлический прут, ударил идола Уицилопочтли между глаз, разбив его золотую маску и крикнув: «Мы должны чем-то рисковать ради Господа!» Это напоминает мне рвение святого Павла. Но даже Павел не разбивал статую Дианы Эфесской. Многие христиане были канонизированы за меньшее, чем поступок Кортеса на вершине пирамиды в Мехико. Это величайший миг в завоевании Мексики, и он ставит Кортеса особняком относительно всех прочих конкистадоров. Конечно же, он поплатился за свой пыл. Оскорбление богам посеяло среди ацтеков мысль о восстании. Монтесума умолял своих друзей бежать, пока это возможно; но, составляя планы побега, они прослышали, что в Веракрусе бросили якорь восемнадцать кораблей и некто по имени Нарваэс высадился на берег с девятью сотнями солдат, включая восемьдесят всадников, восемьдесят мушкетеров, восемьдесят арбалетчиков, а также с некоторым количеством пушек. Воины Кортеса обрадовались, сочтя новые войска пополнением, но Кортес понимал, что это враги, с которыми придется сражаться. Он правильно угадал, что губернатор Кубы послал новый отряд, чтобы подчинить его и наказать за то, что он создал себе имя и авторитет завоевателя. Окруженный врагами, Кортес действовал быстро и решительно. Оставив маленький отряд в Мехико, чтобы удерживать город, он ушел форсированным маршем с прискорбно маленькой армией – и ту едва удалось собрать – из двухсот шестидесяти шести человек, только пять из которых ехали верхом. Но все были крепкими бойцами, привыкшими сражаться в джунглях. Пока Нарваэс и его воины считали, что Кортес от них в сотнях миль, их атаковали в потоках тропического ливня и разбили наголову. Нарваэс потерял один глаз, его войско сдалось. Диас дарит нам очаровательную легенду: меньшему отряду помогал рой светлячков, заставляя противников вообразить, что это горящие запалы бесчисленных мушкетов.
Разгромив Нарваэса, Кортес узнал, что в Мехико вспыхнуло восстание. Он отправился назад, укрепив армию вновь прибывшими, которые с готовностью присоединились к нему в надежде пограбить. Они обнаружили гарнизон в осаде мексиканцев. Ярость ацтеков была неописуема и, кажется, удивила даже Кортеса. Монтесума огорчился, когда Кортес отверг его дружбу. Однажды император, надев королевскую бело-голубую мантию, золотые сандалии и диадему, появился во всем великолепии на башне дворца. Упала тишина, когда беснующаяся толпа узнала императора. Он приказал прекратить военные действия, мол, тогда белые люди уйдут из Мехико. При упоминании об испанцах послышался ропот. В императора выпустили стрелу и бросали камнями, один из которых заставил его без чувств упасть на землю. Монтесума постиг всю глубину унижения и через три дня умер. Отец Ольмедо стоял около него на коленях с распятием, но Монтесума отвернулся. «Мне осталось всего несколько мгновений, – сказал он, – и я не предам богов моих отцов». Испанцы оплакивали его, «точно он был им родной отец» (говорит Диас): «Пусть никто не дивится нашему поведению. Монтесума был великий и добрый человек!» Я не однажды задавался вопросом, как получилось, что чудовищная вера, которой этот человек остался предан, самая кровожадная из известных нам и самая примитивная, произвела характер, исполненный поистине христианской кротости.
Кортес счел необходимым бежать из Мехико. Он решил вывести свою маленькую армию ночью по самой короткой из трех дамб через озеро. Но сначала во дворце произошла поразительная сцена. Несколько лошадей, хромых или раненых, нагрузили золотом, часть которого была отложена для короля Испании. Затем впустили солдат и сказали тем, что они могут брать, что захотят. Благоразумные, вроде Диаса, взяли по горсти драгоценных камней, но жадные и глупые похватали куски золота, которые скоро привели их к смерти. В темноте испанцы начали переходить дамбу. Вдруг огромный барабан из змеиной кожи начал бить на teocallis, и на испанцев напали тысячи воинов в каноэ. Утыканные стрелами, побитые камнями, израненные копьями, беглецы бросались в озеро и попадали в плен к ацтекам, а задние ряды впали в замешательство. Золото, лошади, пушки, весь багаж Кортеса, несколько сотен испанцев и несколько тысяч туземных союзников были потеряны в дикой неразберихе этой ночи. Когда всего несколько несчастных, без оружия, добрались до берега, Кортес посмотрел на них и зарыдал.
Они бежали на юг, в страну своих союзников-тласкаланцев, которые, как ни странно, остались им верны. У беглецов не было ни мушкетов, ни пушек, ни пороха. Почти все были ранены. Отступая, они выдержали ужасную битву при Отумбе, которую выиграл Кортес, проскакавший к вражескому военачальнику и его зарубивший. Исцелив свои раны среди туземных союзников, Кортес начал планировать отвоевание Мехико. И постепенно удача начала возвращаться к нему. Прибыли корабли с пополнениями для Нарваэса, поскольку губернатор Кубы не знал, что тот разгромлен. Их переманили на службу к Кортесу. Так он получил пушки, лошадей, тетивы для арбалетов, мушкеты и порох. Он задумал план, столь же дерзкий, как пленение Монтесумы. У него не было кораблей, но во время отступления он понял, что для нападения на Мехико корабли необходимы – чтобы удерживать дамбы. Кортес послал туземных союзников рубить деревья для тринадцати бригантин под надзором корабельного плотника Мартина Лопеса и использовал металлические части и оснастку, спасенные с кораблей, которые он сжег после высадки в Мексике. Ему пришлось строить корабли по частям, чтобы перенести их через горы и собрать на берегу озера. Через шесть месяцев после своего разгрома Кортес был готов снова идти на Мехико. Его армия теперь состояла из пятисот пятидесяти солдат, восьми маленьких пушек и орды тласкаланцев, которые жаждали увидеть падение своих потомственных врагов. Среди тех, кто обедал за столом Кортеса, был юный ацтекский принц королевской крови, который стал христианином и принял испанское имя. Завоеватель редко о чем-либо забывал.
Идя на Мехико, они находили ужасные свидетельства судьбы тех испанцев, которые попали к врагам. В одном городе, говорит Диас, «стены местного святилища были забрызганы испанской кровью; на алтаре пред их идолами лежала, в виде масок с бородами, кожа, содранная с двух голов, выделанная так же, как мы готовим кожу для перчаток». В другом храме нашлись шкуры пяти лошадей, «выделанные столь прекрасно, как нигде в мире, с ногами и копытами». Они были поднесены идолам вместе с одеждой зарубленных в жертву испанцев.
«Прослушав мессу и вручив себя Богу», армия вышла на самую трудную и крутую дорогу в Мехико; разобранные бригантины следовали за ней на плечах восьми тысяч туземцев. Так вышли к озеру и городу, в котором столько рисковали и страдали. Осада продолжалась почти три месяца и доказала воинскую доблесть ацтеков. Улицы были завалены трупами, а голодающие женщины и дети, которые выбирались из города и бродили вокруг, жуя кору деревьев, пробуждали в испанцах жалость и заставляли Кортеса вновь и вновь тщетно призывать к сдаче. «Барабан преисподней» звучал почти непрерывно; и на пирамидах, на виду у всех, черные жрецы склонялись над жертвами. Сам Кортес едва избег плена, и те испанцы, которые были убиты в бою, считались счастливчиками. Иногда осаждающие поднимали взгляд на пирамиды, где огни горели день и ночь, и с ужасом видели своих плененных товарищей, гротескно украшенных перьями – их заставляли плясать перед идолами, прежде чем пригвоздить к жертвенному камню. Наконец Кортес с глубокой печалью, поскольку это был «самый прекрасный город в мире», решил сжечь ацтекскую столицу; его армия подошла под прикрытием стены огня. Умирающий от голода город сдался, и Мексика была завоевана.
Кортес почти сразу начал строить город, из которого впоследствии вырос Мехико. Существующий ныне королевский дворец на главной площади – Пласа Майор – стоит на месте резиденции, которую Кортес воздвиг на руинах дворца Монтесумы. Собор сменил ужасные teocallis, но площадь озера теперь уменьшилась, и сейчас там, где первые испанцы видели тысячи каноэ, лишь сухая земля.
Едва завоевание завершилось, прибыла донья Каталина, чтобы воссоединиться с супругом. Ее здесь не особенно ждали, но муж дал ей положение королевы. Говорят, она была чрезвычайно ревнива, и хотя донья Марина уже не могла с ней соперничать, вероятно, существовали и другие женщины. Донью Каталину нашли мертвой в постели через несколько месяцев после приезда, при обстоятельствах, которые многие враги ее мужа не забыли.
Кортес, которому ко времени завоевания Мексики исполнилось тридцать шесть лет, стал, пожалуй, величайшим испанцем своего времени, королем во всем, кроме титула. Но он был обречен: его успех породил слишком много врагов. Его прославляли и осыпали почестями в Испании. Он стал маркизом Оахака и женился на прекрасной и благородной донье Хуане де Суньига; но Мексику передали Колониальному управлению, и Кортесу, пусть дворянину и обладателю титула, пришлось уступить королевским наместникам из Мадрида. Последние годы он провел в битвах против неравных противников: злобы, зависти и ревности – и, как говорят, со временем перестал допускаться на прием к королю. Он умер недалеко от Севильи, несчастный и озлобленный, в возрасте шестидесяти двух лет. Его останки перевезли в Мексику, но потом тайно вывезли накануне утверждения национальной независимости в 1823 году. Считается, что их переправили на Сицилию, где тогда жил глава его рода; но где они сейчас – неизвестно.
Среди дополнительных сведений о вторжении в Новый Свет имеется книга «Лошади конкисты», написанная прекрасным наездником Р. Б. Каннингемом Грэмом, которого в давно прошедшие 1920-е годы я, помнится, видел в Гайд-парке восседающим на мексиканском пони-иноходце. Он утверждает, что первые лошади Нового Света происходили от знаменитой кордовской породы, с тех пор давно исчезнувшей. Считается, что эту породу вывели во времена Арабского халифата от четырех жеребцов, привезенных из Хиждаза и скрещенных с местными кобылами. Кортес, Писарро и другие конкистадоры покупали лошадей у конезаводчиков Кубы и островов Вест-Индии, которые вели процветающую торговлю лошадьми, выводя специальных боевых коней. Лошади, вывозимые из Испании этими заводчиками, вероятно, относились к тому же типу, что и лошади на картинах Веласкеса, с короткой спиной и небольшим просветом под брюхом. Ужас, вызванный в Мексике первыми лошадьми, был таков, что многие рассказы о завоевании содержат предложение: «Ибо, благодаря Господу, мы обязаны победой лошадям». Ацтеки так и не смогли преодолеть свой страх; с другой стороны, инки в Перу быстро научились ездить верхом, как и патагонцы. Через пятьдесят лет после того, как дон Педро де Мендоса бросил семь лошадей, когда первая оккупация Буэнос-Айреса провалилась, патагонцы стали конниками и редко ходили пешком. В 1580 году, когда дон Хуан де Гарай пришел в Патагонию, провинция оказалась полна диких лошадей, потомков семи кобыл и жеребцов, оставленных там в 1535 году. Новый Свет, с его обширными равнинами и культурой возделывания кукурузы, был идеальным местом для размножения лошадей, которые в этих условиях быстро видоизменились и лишь слабо напоминали оригинал.
Каннингем Грэм упоминает о судьбе черного коня Эль Монсильо, на котором Кортес ездил во время исследования Юкатана в 1525 году. Животное так охромело, что Кортес, к своей печали, был вынужден оставить его у озера Петен-Ица, у индейского вождя, который обещал присматривать за конем. Прошло сто семьдесят лет, прежде чем белые вернулись в этот район. В 1697 году два францисканских монаха вышли на каноэ по реке Тапия в озеро Петен-Ица. Они входили в состав экспедиции, которая скоро прибыла с лошадьми. Францисканцы удивились восторгу, выказанному одним из туземцев, вождем по имени Искуин, при виде животных. Он скакал вокруг на четвереньках, издавая ржание. Им показалось весьма замечательным, что он так много знает о лошадях. Францисканцы, обнаружившие, как трудно обращать этих туземцев, узнали об их великом боге Циунчане – боге грома и молнии, а позже их отвезли на остров посреди озера, где стоял храм божества. К их удивлению, бог Циунчан оказался каменной статуей лошади. Монахи по кусочкам сложили историю и выяснили, что богом стал Эль Монсильо, оставленный когда-то Кортесом. Индейцы, очевидно, обращались с ним с величайшей добротой, хотя этим и убили: он отказывался есть фрукты и даже цыплят, положенных перед ним, зачах и умер. Его похоронили на острове; скоро появился культ, и Эль Монсильо быстро вытеснил другие местные божества. Поистине жаль, что монахи в негодовании разбили статую на кусочки. Конкистадоры, как и их испанские предки, ездили с короткими стременами по мавританскому обычаю, но когда лошади в Южной Америке одичали, стремена пришлось удлинить. Современный гаучо ездит с длинными стременами, но все еще сидит в мавританском седле – теперь оно называется мексиканским, – изначально принесенном конкистадорами.
§ 6
Подъехав к горному городку Трухильо, я увидел, что бастионы, казавшиеся издалека целыми, представляют собой осыпающиеся стены, а мавританский алькасар – пустая оболочка. Крутые улочки, скрывающие множество прекрасных ренессансных дворцов, ныне полуразрушенных, вели на верхний ярус города. Я увидел угольщика, наполняющего свои мешки на свалке у некогда великолепного въезда во дворец; восхитительный запах свежего хлеба привел меня к другому дворцу, где у дровяного огня я понаблюдал за женщиной, вытаскивающей буханки из печи, сооруженной на когда-то роскошном дворе. Все эти дворцы были построены с помощью богатств Перу. Их фундаментом служило золото инков, а раствором, связующим их камни, – кровь и удача. Сколь немногие из конкистадоров получили хоть какую-то выгоду от своих приключений! Их убивали в бою, а когда приходило время дележа добычи, они нередко обнаруживали, что их доля едва позволит купить новую лошадь или меч. Но дворцы Трухильо доказывают, что некоторым все же удалось добраться до американского золота.
Величественную площадь в нижней части города обрамляет ряд великолепных средневековых домов, построенных над каменными арками; а на противоположной стороне стоит самый помпезный дворец в городе – с гербом высотой около двух этажей, вырезанным на фасаде. Мне сказали, что это дворец маркизы де ла Конкиста, нынешней носительницы титула Писарро. История этого титула необычна, поскольку Писарро никогда не был женат и титул стал недействительным после его смерти. Однако он жил с инкской принцессой, дочерью убитого им Инки, и имел от нее дочь. Эта женщина вышла замуж за своего дядю, Эрнандо Писарро, который пережил Франсиско, и маркизат возродили для их наследников. Если бы титул передавался по прямой линии, его носители могли бы похвастаться кровью великого Писарро и также Инки Атауальпы. Туристам рассказывают, что этот дворец был домом Писарро, но это не так. Завоеватель никогда не вернулся в Трухильо – он остался в Перу, где его в конце концов и убили.
Аисты гнездятся по всему Трухильо: на колокольне церкви, на монастыре и на дворце. Они наполняют воздух сухим щелканьем клювов ( crotonasia, как говорили древние); застывшие на одной ноге, внимательно глядящие на улицу, не пугливые, поскольку очаровывают человечество уже многие века, они вполне могли бы оказаться духами самых щедрых горожан. В поисках спасения от жары я зашел в кафе «Виктория», смотрящее на романтическую статую Франсиско Писарро. Завоеватель скачет в полном вооружении, сжимая меч, перья на шлеме развеваются – душа благородного рыцарства. Статуя – произведение американского скульптора Марии Хэрримен Рамси, и ее копия стоит перед собором в Лиме. Потягивая manzanilla, я размышлял, что Трухильо, как и многие городки Англии, отражает желание недавно разбогатевших людей строить свою жизнь по образцу дворянства. Конкистадоры, всего добившиеся собственными силами, и их потомки использовали богатство Перу, чтобы возводить дворцы, во всем подобные дворцам рыцарей – так же, как богатые меднолитейщики и прочие во времена промышленной революции ориентировались на английских графов. Можно представить, с какой гордостью разбогатевшие крестьяне и свинопасы Эстремадуры возвращались в родные городки богатыми дворянами, и собственный герб на главных воротах, должно быть, казался им более чудесным, чем все происходившее с ними в Индиях.
Руины старого дворца на вершине холма в древнем городе известны как «дом Писарро» – совершенно ошибочно, поскольку у него никогда не было дома в столь помпезном значении. Это обиталище дворянина, с гербом над воротами, и, возможно, дом его отца, но не матери. Полковник Гонсало Писарро, офицер в отставке, был повинен в том, что испанцы называют desuedo, интрижке с молодой женщиной скромного достатка, и плодом этой интрижки стал будущий завоеватель Перу Франсиско Писарро. Мальчик не получил никакого образования и до конца жизни не умел ни читать, ни писать. Как и большинство мальчишек в Эстремадуре, он пас свиней, а потом отправился искать свое счастье в Индию. Полковник еще по крайней мере дважды провинился подобными неосторожностями – братья получили имена Гонсало и Хуан. У него также был законный сын, Эрнандо Писарро, старше трех сводных братьев. Заносчивый аристократ Эрнандо всегда смотрел на Франсиско сверху вниз, хотя тот стал источником его богатства, а Франсиско на него – снизу вверх, с завистью и восхищением. Таковы четверо Писарро, проскакавшие по Перу, как четыре всадника Апокалипсиса, и приведшие к падению цивилизацию, которая, на первый взгляд, обладала многими достоинствами. Инки не были жестоки, как ацтеки, и каннибалами тоже не были. Они потчевали своих богов жареной ламой и с помощью послушных крестьян создали раннюю форму «государства всеобщего благосостояния».
Одна из примечательных особенностей четверых Писарро – их относительно пожилой возраст. Кортесу исполнилось тридцать три, когда он высадился в Мексике, но Франсиско Писарро ко времени завоевания Перу было за пятьдесят, а его единокровному брату Эрнандо – еще больше. Ни одного из перуанских конкистадоров невозможно назвать столь же симпатичным, как Кортес: это грубая толпа, жестокая, вероломная и мстительная. Смерть Монтесумы – ужасная трагедия, винить за которую, конечно, следует Кортеса; но это никак не подлое преступление, в отличие от «законного» убийства Инки. Писарро пригласил монарха на обед, пленил, убил его безоружных спутников и согласился отпустить его, только если он набьет золотом целую комнату. Когда Инка это сделал, Писарро приговорил его к смерти через сожжение по сфабрикованному обвинению и смилостивился до удушения, когда бедняга принял христианство на костре – чудовищная пародия на инквизицию и наверняка самый подлый поступок в истории Нового Света. Писарро и их приспешники стали первыми американскими гангстерами, и их кровавые стычки друг с другом словно прописали сценарий для всех южноамериканских революций.
Тем не менее им довелось пережить приключения, какие выпадали немногим. Писарро в изумлении глазели на украшенные драгоценностями сады Инки в Куско, где цветы из драгоценных камней и изумрудов сияли среди золотых ветвей и серебряных листьев; они видели королевские мумии храма Кориканча – каждая восседала на резном золотом троне, в одеждах, украшенных драгоценностями; они видели великий храм Солнца, каким он был прежде, чем они содрали семьсот золотых дисков с его стен и сняли карниз из чистого золота, окаймлявший храм. Эти люди, никогда не имевшие за душой ни гроша, теперь проигрывали в карты золотые диски и изумруды и унеслись прочь, словно стая волков, в поисках нового богатства. Они также первыми услышали фантастическую историю Эльдорадо, историю, которая впоследствии привела к смерти Уолтера Рэйли. Этот Эльдорадо был, по легенде, королем золотого города, называемого Маноа, и каждый день раздевался, обмазывался каучуком и вываливался в золотой пыли. Вечером вельможи вывозили его на лодке на середину озера, где он бросался в воду и смывал золотую пыль. Говорили, что в озере теперь не только золотая пыль, но и разнообразные золотые приношения, брошенные туда последователями Эльдорадо. Гонсало Писарро один из многих пытался найти чудесный город Маноа, но вместо этого столкнулся с ужасными и невероятными трудностями.
Все три незаконнорожденных Писарро погибли насильственной смертью. Хуан умер от ран, полученных в битве. На Франсиско, уже старика лет шестидесяти пяти – семидесяти, напали вооруженные люди и убили в собственном доме. Гонсало, разгромленный во время восстания против наместника Перу, был обезглавлен. Три этих жестоких человека погибли, как и жили. Только заносчивый и высокомерный Эрнандо, старший и единственный законный сын Писарро, выжил – возможно, потому, что сидел в безопасности, в тюрьме в Испании, ожидая одного из тех испанских судебных разбирательств, в коих присутствуют все элементы вечности. Его держали в тюрьме двадцать лет. Очевидно, это было формальное заключение, поскольку ему позволили, пока он сидел в одиночке, жениться на своей племяннице, дочери Франсиско и инкской принцессы, – и через такой неприглядный союз продолжилась линия Писарро. Когда Эрнандо выпустили из тюрьмы, он был почтенным старцем девяноста лет. Все его враги и современники уже умерли, и его жалобы и печали больше ничего ни для кого не значили, ибо он принадлежал ушедшей эпохе. Говорят, старик дожил до ста лет.
