Текст книги "Легенды древнего Хенинга (сборник)"

Автор книги: Генри Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 57 страниц)

XCIV

Городские ворота Вит миновал на закате. Солнце как раз краснело от стыда, больше всего желая спрятаться от постылого мира с его мышиной возней. По пути от дома Дегю никому и в голову не пришло остановить безоружного. Заговорить? Проверить наличие сословной грамотки? Наряд Вита кричал во всеуслышанье: «Юный дворянин озабочен своими делами! Юный дворянин очень спешит! Прочь!..»

Прочь так прочь. Если костюм можно купить в лавке, прикинувшись знатью, то подделать стремительность походки… Стража в воротах лишь проводила путника взглядами: куда собрался на ночь глядя благородный отпрыск? Впрочем, это его дело. Короче нос, длиннее жизнь.

Не суй, не прищемят.

Оставив башни Хенинга за спиной, Вит припустил быстрее. Смутное беспокойство подталкивало в спину, заставляя спешить. Ничего, к рассвету он непременно доберется до Запруд. Он сильный. Он быстрый. То-то мамка обрадуется, увидев сына в таком наряде! Вит тебе, мамка, все расскажет. Все-все. Плюнешь в глаза сельским кумушкам, а те утрутся да в ножки! в ножки падут!.. А обратно мы уже поедем на телеге. Даст мельник телегу, никуда не денется! А Вит ему еще и денег отвалит… Лобаш с Пузатым Кристом вообще от зависти лопнут. Надо будет их потом тоже в город забрать. Службу обоим придумать. Чтобы дел – с гулькин нос, а звон лопатой грести! Витольд друзей не забывает. Дразнились «байстрюком»?! А я вам звону, одежу новую… хоромы поставлю!..

Быстро темнело. Но сумерки отнюдь не мешали юноше прекрасно видеть дорогу. Наддай! еще! Где ты, «курий слепень»? А-у-у! Сгинул. Больше не вернется. Ну и слава богу!

Новые башмаки с бантами (ушлый Камердинер звал их чудным словом «туфли») мягко толкались в подмерзшую глину тракта. Виту казалось: он летит на крыльях. Бежалось легко, в охотку. Только когда попадались участки вязкой грязи и башмаки-туфли начинали противно чавкать, приходилось замедлять бег. Такие места юноша преодолевал с упрямой ожесточенностью. Зато студеный воздух, холодивший лицо, был даже приятен.

Тело жило само, двигаясь, одолевая пространство.

Позволяя рассудку скатываться в нору дремы. Ниже, глубже…

…Раскисшая дорога, по обочинам – снег. Грязный, ноздреватый. Нагие пригорки. Будто плеши в обрамлении…

…мамка! мамка моя!

Неужто сон и вправду вещий?!

Вит заставил тело отдаться бегу целиком. Как отдаются только по любви. Выдираясь из липких, глинистых объятий дороги, пытавшейся удержать беглеца. Расплескивая дальний хохот кошмара: заморочу! лишу сил!.. Врешь, злой ворон! Он успеет к рассвету, он спасет мамку… все будет хорошо!.. На небо выползла луна, и теперь впереди юноши бежала длинная изломанная тень. Они мчались наперегонки: кто быстрее. Отчего-то Вит считал очень важным обогнать эту фигуру: плоская, черная, она издевательски дергалась впереди, ускользая. Ветер хлестал по лицу узловатой плеткой, глаза слезились, окружающее виделось размытым, лживым. Мир готов был вот-вот осыпаться черепками разбитого горшка. Явить свое настоящее лицо: зубастый оскал зверя, усмешку букашки-гиганта, от которой и спрячешься, да не спрячешься…

Еще дважды юноша засыпал прямо на бегу. Пейзажи, искаженные призрачным светом луны, мешались с видениями, где-то далеко выли волки, вторя хохоту пугала-сна. Несколько раз Виту слышался голос Матильды. Жаль, слов не разобрать. На что жалуешься, Тильда? О чем упреждаешь? торопишь, да? Я бегу, Тильда, я спешу, как могу, как умею, спешу к тебе, к мамке, я успею… Ссохшиеся губы шевелились, словно в бреду. Я устал. Я очень устал. Сейчас бы присесть, отдохнуть… хоть на минуточку… Нельзя! Нельзя останавливаться!

Надо бежать, бежать, бежать…

Когда Вит снова очнулся, край неба посерел. Луна исчезла, предрассветная мгла неохотно редела, а впереди, совсем рядом, лежало родное село. Добежал! успел! успел к рассвету! На негнущихся, чужих, деревянных ногах, сбросив изорванные вдрызг туфли, босой юноша двинулся по знакомой улице – вниз, под гору, к реке.

XCV

Ночью Жюстине не спалось.

Женщина ворочалась на кровати. Дважды вставала, открывала окно. Долго вдыхала морозный воздух. Снова ложилась. Ничего не помогало. Больной паломник из Хенинга, свалившись под вечер снегом на голову, разбередил душу. Казалось бы: чужой человек. Отлежится – и съедет. Поминай как звали. Так нет же: настой от «заворота» согрела, сама напоила, и постелью озаботилась, и щели оконные паклей заткнула – не дай бог, продует беднягу! Больной от женского внимания сильно смущался. В лицо смотреть избегал, только благодарил шепотом. А племяши-провожатые, прежде чем в лагерь уйти, расплатились щедро. За ночлег, а сверх того – за заботу о прихворнувшем дядюшке.

Что тут особенного? Ничего. В первый раз, что ли, чужие люди в доме ночуют? Однако Жюстина нет-нет да и возвращалась мыслями к паломнику, уснувшему наконец под двумя овчинами. Вот так поедешь в чужие края, а тебя болячка по дороге – хвать! Хорошо, если люди добрые попадутся. Приютят, выходят. А если нет? Сдохнешь в придорожной канаве, и никому до тебя дела не будет… Хоть в селе, хоть в городе.

Кто ее Вита приголубит? Кто согреет?

Жюстина часто вспоминала о сыне. Но сегодня ночью от этих мыслей, как никогда, щемило в груди. Бабы сердцем думают. Едят себя поедом. И зря. Ведь приезжал осенью этот… ван Асхе? Из Гильдии. Вежливый, обходительный. Про Витольда рассказывал: мол, не беспокойтесь. Хороший парнишка. Опеку над мальцом взял: Жюстина грамоту нужную с грехом пополам прочла, расписалась. Денег оставил – Штефан от счастья два дня пил. Рад был мельник: и деньгам, и за мальца. Обещал Душегуб пристроить Витольда на хорошую службу. Не соврал, похоже. Пристроил. Позже еще двое заезжали. Рыцари. Тоже сыном интересовались. Видать, сынок в услуженье к этим господам попал. Чего ж еще желать? От Бога дулю? Про мытаря-то убитого все небось давно позабыли…

Что ты места себе не находишь, дура-баба?!

Все разумные доводы, призванные унять растревоженную душу, пропадали втуне. Сон бежал женщины. Временами Жюстине вообще мерещилась чертовщина: стены комнаты вытягивались в одну линию, начинали трескаться, осыпаться древесной трухой. Тьма за окошком редела, шла клочьями… Хоть бы с сыном повидаться! Обнять, приласкать… Парой слов перекинуться: про житье-бытье. Тогда б она спокойна была, и грудь ныть перестала бы. Может, и впрямь пасть в ножки Штефану – отпусти в город! Хоть на денечек! Найду Душегуба, спрошу: как там мой Витанечка?

Вставали в доме мельника рано. Вон уже слыхать, как топают внизу проснувшиеся мужики. Не зажигая свечу, Жюстина спустилась вниз по скрипучей лестнице. Молча занялась завтраком. С утра наедаться – день портить. Подала хлеб с сыром, кувшин молока. Заглянув в бочку с водой, собралась было отправить Лобаша с ведрами к Вешенке (благо недалеко).

Но вмешался Штефан:

– Сама сходишь. Мне Лобаш на мельнице нужен. Колесо перекосило. А нам еще молоть сегодня.

Пока мужчины одевались, Жюстина успела прибрать со стола. Ополоснула в корыте посуду – бочка совсем опустела. «Как бы постоялец болящий не проснулся. Ему ведь тоже завтрак нужен…» Женщина прислушалась. Нет, тихо наверху. Ничего, успею.

Подвесив ведра на коромысло, она вышла из дому. Дорога, сползая в приречную низину, совсем раскисла. Занимался рассвет – хмурый, зябкий. Жюстина поежилась на ходу. Поскользнулась, едва не упав. Зачем-то оглянулась. В окне второго этажа, где поселили богомольца, ей почудился огонек. Наверное, встал уже. Свечку запалил. Вернусь, спрошу: может, горяченького?

Вот и берег. Корка ноздреватого, подмытого течением льда. Дотянуться бы до воды – не ровен час, оступишься. Жюстина сняла коромысло. Примерилась: как бы половчее зачерпнуть воды ведром…

Чья-то крепкая широкая ладонь зажала ей рот.

Издалека донеслось:

– Мамка! Не тро…

Небо упало на затылок.

«Теперь отосплюсь», – последняя мысль, прежде чем вернулась ночь.

XCVI

– Мамка!

Слякоть, усталость, боль в ногах – все разом потеряло значение.

– Не трожьте ее!! Не сме-е-ейте-е!!!

Озноб. Вихрь. Зимний буран сил, вернувшихся по первому зову. Горячо и мощно ударило в руки, в ноги; безумная, жаркая легкость плеснула изнутри, наполняя тело упругой мощью, делая его звонким, как струна. Защитить! Спасти! Успеть!

Букашка послушно ринулась наружу. На миг замерла, осматриваясь. Повела усиками. Взгляд ледяных от ненависти глаз впился в спины двоих лиходеев, застывших за мамкиной спиной. Берег реки встал девятым валом, рушась навстречу. Медленно, словно нехотя, вздымается тяжелый кулак. Быстрее! еще быстрее! Смазанная, синяя, стальная тень распласталась в морозном воздухе, пожирая расстояние. Кувалда кулака плывет вниз. Опускается на мамкин затылок…

Гады! Убью!..

Жесткие, зазубренные лапы не ударяют – вонзаются в ближайшего врага. Раздирая глотку: кровавые ошметки брызжут в стороны. Хрустит, ломаясь, шея. Бульканье… тишина. Второй успевает обернуться – чтобы утонуть в убийственной синеве теней. Катится, кувыркается тело… Корчится в сугробе.

– Мамка!

Она жива! жива! По-другому просто не может быть! Ухо – к груди. Грудь у мамки большая, мягкая. Как у Матильды. Долгая, жуткая тишина. Глухо: толчок. Еще один. Вздох. Жива! Ладони плещут в лицо ледяной водой.

– Мамка, очнись! Это я, Вит! Ну очнись же!..

Дрогнули веки. Взгляд – мутный, бессмысленный. Потом Жюстина моргнула: раз, другой. Тихо охнула:

– Виталя? Сыночек…Ты?!

Обнять. Ткнуться лицом в мягкое, родное.

Ощутить на волосах ладонь: будто нимб Господень. Свет и тепло.

– Витанечка! Живой… А мне… мне такое привиделось!.. Ох, голова!.. плохо мне…

Гладившая Вита по волосам рука опадает бессильной плетью.

– Погоди, сыночек… я сейчас…

Опять мамка чувств лишилась. Ничего, главное – жива. Теперь все хорошо будет. Теперь все…

Вит ухватил мать под мышки, оттащил к росшей неподалеку ольхе. Усадил, прислонив спиной к стволу. Здесь посуше будет. Ты, мам, сиди пока тут. Я скоро. С пугающей легкостью перевернул труп. Горло – в клочья. Лицо. Синее лицо. Знакомое лицо. Юлих?! Почему? Откуда ты, Молчун?..

По правую руку стонал сугроб.

– Магнус?! Что ж вы, гады…

Он едва удержался, чтобы не добить проклятого Добряка. Нет, пусть сначала скажет. Захочет – скажет. Не захочет – все равно скажет.

– Кх… кхто… ты? – Магнус выдавливал слова через силу, с надсадным хрипом, морщась при каждом вздохе. Правая рука онемела. В боку кричали осколки ребер, моля о пощаде.

– Забыл? – нехорошо прищурился Вит.

– Ба-а-а… Бацарь?!

– Узнал, падаль. За что мамку мою порешить хотели?

– Мамку… твою? Мы не… не знали мы… Велели нам, Бацарь. Баба, зна-а… значит. Надо… По-тихому. Мы ее и не видели никогда…

– Кто велел?

Магнус умолк. С трудом повернул голову. Отважился взглянуть Виту в глаза. И понял: ему больше не надо бояться братьев Втыков. Им не успеть добраться до Добряка Магнуса. Потому что Добряк умрет значительно раньше.

Здесь и сейчас.

– Вты… Втыки. С нами еще один… был… Ловчий. Он – главный… Знак подал…

– За что? Говори!

– Не знаю… Правда, не знаю. Велели нам…

Юноша медленно отвернулся. Очень трудно удерживать букашку. Очень.

В спину толкнуло, задыхаясь:

– Добей… Слышишь? Добей, Бацарь!.. Все одно помру… Сил нет: больно…

– Сам сдохнешь, – ответила букашка, прячась.

Забыв о Магнусе, Вит заторопился к матери.

– Как ты, мам?

– Хорошо, сынок… хорошо мне… Голова только… кружится. Ты-то как? Откуда?

– Из города. К тебе спешил. Пошли в дом, мам, простынешь тут…

– Я… сейчас… ведра забрать надо… Штефан заругается!..

– Да я после сбегаю, заберу. Идем, мам!

Не хотелось, чтобы мамка видела подонков. Убитого и умирающего. И так все знают, кто мытаря жизни лишил, – а тут еще двое! Испугается мамка, а ей нельзя пугаться; вон – еле ноги волочит. Вит подставил матери плечо, помог подняться. Мягко, но настойчиво развернул в сторону дороги, прочь от двух тел у воды.

Шли медленно, с трудом, то и дело оскальзываясь. Жюстина обвисла на плече сына – Витольд будто не чувствовал тяжести. Могли бы и быстрее идти. Жаль, мамка совсем хворая. Ничего, до дому рукой подать. Сейчас дотопаем…

Паутина!

Чувство опасности иглой кольнуло в сердце. Заставило обернуться.

Всадники. Еще далеко, но скачут сюда. Витольд сдвинул брови, вглядываясь. Знакомые цвета одежд. Влитые в седла фигуры. Граф! И с ним этот… Дегю. Двое. Без спутников.

Без свидетелей.

«…только мамаша здесь совсем некстати… удавить „баронессу“… концы в воду…»

Если бы Жерар-Хаген сейчас увидел юношу – обрадовался бы. Сын был очень похож на отца. На деда. На весь Хенингский Дом, не умеющий прощать.

– Мам, скорее!

– Не могу… сынок, беги сам!..

Вит видел: и вправду не может. Подхватив мать на руки, он рванул вверх по склону. Со стороны это, наверное, выглядело жутко: щуплый босой парнишка, неся грузную женщину, спешит вверх по раскисшей грязи. И не просто спешит – взлетает, как на крыльях. Будто женщина – пушинка.

Сама Жюстина удивиться не успела, вновь потеряв сознание.

Умел бить Молчун Юлих, земля ему пухом.

Поет дорога. Кричит дорога. Предупреждает топотом: беги! Хорошо, дом рядом. Ворота. Двор. На крыльце – чужой человек. Тот самый, которого Вит видел в доме Дегю, вместе с графом. Он еще на Крючка шипел. Все сходится. Это отец его нанял.

Неохота благородные руки марать?!

А топот за спиной растет. Падает обвалом. Ловчего Вит убьет легко. А два рыцаря легко убьют его, Вита.

Значит, конец?

Значит, зря?!

XCVII

Ловчий умел делать выводы очень быстро.

Время умирать. Выстоять в схватке с юношей? спастись бегством?! – смешно и думать о таком. Максимилиан ап Нанис прекрасно представлял себе, на что способен Витольд. Пускай на руках у юноши потерявшая сознание женщина. Пускай.

Это ничего не меняло.

Но главный эшевен Хенинга не думал о смерти. Дело не в храбрости. Умирать страшно всем: и трусам, и храбрецам. Он смотрел на юного мстителя и видел в нем… Да, сомнений больше не осталось.

Перед Ловчим стоял молодой Густав Быстрый!

…человек, навсегда оставивший фамильное клеймо на горле Максимилиана.

…человек, бывший для Ловчего всем. Воплощением мечты. Идеалом.

Государем.

…человек, которому следовало беспрекословно повиноваться.

И неважно, что юношу звали Витольдом, а не Густавом. Неважно, что судьба дышит в затылок. Несчастен тот, кто не способен понять: это радость – выполнить приказ государя! Приказ существа, значащего для тебя больше, чем просто человек! Приказ живого бога.

Максимилиан ап Нанис больше никогда не огорчит хозяина оплошностью!

– Прикажете умереть, мессир?

Эшевен низко склонил голову. Ожидая последнего удара, как последней милости.

– Успеешь! Запри ворота, болван!

И Ловчий радостно бросился к воротам: задвигать тяжелый засов. Он еще нужен! Он еще может послужить хозяину!

Вит с Жюстиной на руках сделал два шага к дому. Навстречу им, болезненно скрипнув, открылась дверь. На пороге стоял Филипп ван Асхе: мятое лицо, синие мешки под глазами. А за Душегубом радужным сиянием переливался портал! Двери, двери, двери… бесчисленный коридор чудо-дверей.

– Скорее, Витольд! Сюда!

Топот копыт за забором нарастал грохочущим крещендо. Душегуб ждал, держа портал открытым. Протягивая Виту руку: ну же! давай! Так добрые волшебники в сказках всегда в последний момент приходят на помощь смельчакам, попавшим в беду. Но Вит больше не верил в добрых волшебников. В сказки. В смельчаков. Он просто бежал. С матерью на руках. Он никогда еще так не бегал. Даже падая со склона на спины убийц.

Никогда.

– Мейстер Филипп! Я… я уже!..

Кричал ли он в самом деле? Или только думал, что кричит?

Какая разница…

Две живые молнии взлетели над забором. Вдогонку. Вслед. Эгмонт Дегю и Жерар-Хаген, не спешиваясь, послали свои тела в полет прямо с седел. Однако Эгмонт, забыв о приличиях, все же опередил на краткий миг сюзерена: в конном бою семья Дегю не знала себе равных.

И, падая в портал, Вит ощутил, что значит хватка себе подобных.

XCVIII

Совет продолжал заседать.

Чудеса! – У гильдейцев с деканом Белого капитула нашлась уйма тем для разговора. Очень важных. Очень нужных. Никто из собравшихся не замечал, что ночь на исходе. Серая, мутная вода, качая ожидание зари, робкими струйками затекала под своды капитула, еще бессильная соперничать с огоньками свечей. Жутковатый налет инфернальности: мерцанье пламени выхватывает из темноты лица, словно разыскивая одно-единственное, нужное позарез. Колеблются тени на стенах: сойти? остаться?! Невидимый, но ощутимо давящий купол над головами, куда не в силах добраться жирные, масляные отблески. Сизые пряди ползают по полу. И – уверенные слова ораторов: свет грядущего, величие его, опоры и фундамент Столпа…

Трагедия?

Фарс?!

Действо слегка напоминало «Тайную вечерю» безумного живописца Фонтанальи, изобразившего вокруг Первоответчика с учениками толпу бюргеров – тупые, самодовольные, с вилками и ложками в руках, они меньше всего внимали печальной мудрости, но, боясь кинуться в открытую, тайком жаждали объедков со стола…

Незваные гости с разгону влетели прямо в пляску огней, теней и слов. О нет, не трусливые бюргеры! нет! Словно сам Ад изверг из недр клубок сцепившихся демонов. Как ни странно, на ногах удержался только Филипп ван Асхе – последнего Вит отпустил, уже вываливаясь из портала в залу. Остальные кубарем покатились по полу, но почти сразу клубок распался. «Тайная вечеря» стала «Битвой в саду». Витольд закрыл телом бесчувственную мать – хищник, сын хищника, готовый к последней, отчаянной и безнадежной схватке. Двое рыцарей, обманчиво-неподвижных: мрамор статуй грозит в любой миг обратиться вихрем смерти. И между яростью и отчаянием – разводит руками мейстер (…капли дождя на голых ветвях ясеня…) Филипп. Говоря всем своим видом: «Я сделал, что мог, коллеги. Как вам результат?»

– Господа! Позвольте представить вам благородного графа цу Рейвиш!

Улыбка Душегуба могла остановить льва.

Одна из статуй ожила. Быстрее, чем способно уследить зрение человека, шагнула к Совету, обретая стать вельможи, привыкшего повелевать.

– Я требую объяснений! Что это за сатанинское сборище? Кто эти люди? Что здесь вообще происходит?

Первым успел фратер Гонорий. Декан выступил вперед, оказавшись в круге света от ближайшего шандала. Он действовал наверняка: так гости сразу видели, кто с ними говорит.

– In nomine suo benedico vos![53]53
  Благословляю вас Его именем! (лат.)


[Закрыть] Мейстер Филипп вполне способен сам дать необходимые разъяснения, но… Я лелею надежду, что господин граф скорее поверит лицу духовному. Ваша светлость, я – брат Гонорий, скромный инок ордена кармелитов. И заверяю вас: здесь нет козней Сатаны. Это не шабаш, это собрание Совета Гильдии. Пусть мое присутствие послужит залогом того, что никакие богопротивные или противозаконные действия не могут иметь места в сем здании.

Жерар-Хаген оценивающе смотрел на кармелита. Лжет «босяк»? Не похоже… Впрочем, сейчас это не имеет значения. Как не имеет значения и то, каким поистине дьявольским способом они попали сюда, влетев в дверь сельского дома. Отношения Душегубов с адом, раем и святой церковью – их личное дело.

Сейчас графа беспокоило совсем другое.

Его тревожил Витольд. Взгляд сына, устремленный на отца, был красноречивей всяких слов. Мальчик умен. Быстро соображает. Это хорошо. Сейчас он ненавидит родителя фамильной ненавистью Хенингского Дома: пенной и яростной, как клокочущий поток в горах. Это плохо. Некстати. В любом случае мальчика следует немедленно забирать отсюда. А там… Выход всегда найдется. Можно будет пожертвовать Ловчим, списав все на своеволие эшевена…

Но это – позже.

– Я верю вам, святой отец. И до поры воздержусь от лишних вопросов, – взгляд графа плетью ожег лицо хенингского Душегуба. – Мейстер Филипп, потрудитесь указать нам обратную дорогу! А затем в течение недели я жду вас в замке Рейвиш для проведения Обряда, о котором вам известно. После чего я, возможно, задумаюсь о снисхождении.

– Шиш тебе! Никуда я не пойду! – Вит осторожно усадил Жюстину, начавшую приходить в себя, на угловую скамью. Выпрямился в полный рост.

– Не пристало сыну столь вульгарно пререкаться с отцом! Да еще при посторонних, – Жерар-Хаген старался говорить холодно и твердо. Получилась холодная и твердая фальшь. – Мы переговорим наедине, как подобает благородным людям. А эту… эту женщину оставь здесь, на попечение святого отца.

– Не пойду!

– Ваша светлость! Совет Гильдии счастлив!.. э-э-э… Однако некое затруднение… – Мейстер Энгельберт наконец оправился от растерянности.

Граф с трудом сдержался, чтоб не пришибить наглого старикашку.

– Какое еще «затруднение»?!

– О, все мы – преданные слуги вашей светлости! Господина графа проводят прямо в его замок! А мы готовы заботиться об этой женщине до конца ее дней. Трудности возникнут… э-э-э… с Обрядом для вашего сына…

– Я не ослышался? – Жерар-Хаген сдвинул брови. – Трудности с Обрядом в роду Ответчика?

– Молю вашу светлость не гневаться! Однако Обряд над вашим сыном… э-э-э… так сказать, уже… Господин граф понимает меня?

– Уже? Обряд без отцовского соизволения? Без моего соизволения?!

Очень тихо говорил сын Густава Быстрого.

Леденящее эхо смертного приговора пошло бродить меж скамьями.

– Ваша светлость! У нас не было выбора! – отчаянно заторопился ректор Совета, чувствуя, что балансирует на грани. – Ведь факт вашего отцовства тщательно скрывался! А мальчик… учитывая его… э-э-э… не вполне обычное происхождение…

– Что вы этим хотите сказать?

Шелест крыльев Ангела Смерти стал явственно ощутим.

– Ничего, господин мой! Ни-че-го! Ровным счетом! Просто здоровье этого прелестного отрока… э-э-э… внушало серьезнейшие опасения! Промедление было гибельным! И Совет Гильдии… э-э-э… взял на себя смелость поручить мейстеру Филиппу… Зато теперь Витольд совершенно здоров! Совершенно! Нижайше прошу не гневаться… мы спасли вашего сына!..

Мгновение граф цу Рейвиш размышлял. Становилось ясно, почему Витольд не по возрасту силен и вынослив в бою. Обряд объяснял все. Старикашка прав: это создает дополнительные трудности. Надо будет крепко подумать, как подать проведение Обряда без соизволения отца. Впрочем… Кто сказал, что соизволения не было? Просто Обряд вершился строго в семейном кругу, без вассалов… Потом! Все потом. Объяснение найдется, и достаточно убедительное.

А через пару лет об этом вообще забудут.

– Я не гневаюсь. Напротив, мейстер Филипп получит достойное вознаграждение за участие в судьбе моего сына. Вы слышите меня, мейстер?! Потрудитесь указать нам обратный путь.

Волна беспокойства прокатилась по зале капитула. Все планы рушились! Сейчас граф заберет сына – и до мальчика больше не дотянуться. Никогда! А значит, не удастся вернуть все на круги своя, восстановить незыблемость Обрядов, их однозначность и предсказуемость!

– Коллеги! Смотрите! Это… это чудовищно! Около половины Обрядов не дают результата! Катастрофа!

– Кажется, у Гильдии какие-то неприятности? – Граф позволил себе едва заметно усмехнуться. – Сочувствую. Тем более не хочу вам мешать.

И повелительно, с недвусмысленным оттенком угрозы:

– Мейстер Филипп! Вы заставляете нас ждать.

Любой другой на месте хенингского Душегуба, услышав такие слова, а главное – тон, которым они были произнесены, побелел бы как полотно. Кинулся бы исполнять: стремглав, сломя голову.

Однако Филипп ван Асхе остался на (…трещины змеятся по глыбе гранита…) месте.

– Увы, ваша светлость, не все так просто. Прошу выслушать меня. Как уже говорил мейстер Энгельберт, Гильдия взяла на себя смелость провести Обряд над мальчиком. Ради спасения его жизни. Однако с того самого момента и начались неприятности, упомянутые вашей светлостью. Возможно, господину графу еще неизвестно, что все большее количество Обрядов стало заканчиваться неудачей! Знатные родители в гневе, устои общества трещат…

– При чем тут мой сын?!

– Вот это мы и хотели бы выяснить. Пока нам ясно одно: день начала неудач с Обрядами. Сей факт держится в тайне. Но если тайна станет доступна… если об этом заговорят… Господин граф понимает меня?

Жерар-Хаген умел держать удар. Он не сказал ничего. И ничего не сделал. Лишь стремительно обернулся к Дегю. Обменялся взглядами. Рыцари прекрасно поняли друг друга. Если причиной провалов Обрядов сделают дворянина из Хенингского Дома… Тогда останется лишь с честью пасть в бою.

Хенинг против всех.

Даже вассалы предадут… даже самые верные…

– Я понял вас. – Голос Жерара-Хагена сделался похожим на сломанный меч в реликварии. Позор, обращенный в рыцарское достоинство. – Вы помогли моему сыну, и теперь я, некоторым образом, в долгу перед Гильдией. Граф цу Рейвиш привык платить свои долги. Поэтому я остаюсь здесь. Итак, повелеваю: продолжить заседание Совета!

Граф величественно прошествовал к месту настоятеля. Опустился на жесткий стул – как на трон. Эгмонт Дегю занял позицию за спиной сюзерена. Милостивый взмах рукой: начинайте! Однако гильдейцы растерянно моргали – такого поворота событий не ожидал никто!

Лишь один человек в зале выглядел спокойным.

Фратер Гонорий имел вид гончей, наконец-то взявшей свежий след.

– С позволения его светлости, я начну. Искренне надеюсь, что сообща мы завершим дело к общему удовлетворению и вящей славе Господа! Для начала хотелось бы выяснить: имел ли Обряд, проведенный с сыном его светлости, какие-либо отличия от остальных Обрядов? Ибо трудно предположить, что обычный, ничем не примечательный Обряд, коих творится десятки и сотни, мог возыметь столь ошеломляющее действие! Итак, дети мои: были ли отличия?

– Да. Были.

Мейстер Филипп смотрел прямо перед собой.

– Я так и знал! – Гонорий не сдержался и азартно потер руки. – Какие же именно, мой милый мейстер?

– Обряд впервые проводился в стенах богадельни.

– Ах, значит… Ладно, об этом позже. Были ли еще отличия?

– Да.

– Назовите их, пожалуйста.

– Боюсь, перечисление всех отличий займет слишком много времени, святой отец. И мы уподобимся ловцу жемчуга, в поисках раковины решившему выпить море.

– Вы правы, милейший мейстер. Вполне возможно…

Кармелит прошелся по зале, задумчиво поглаживая пальцем подбородок.

– Я предлагаю другой способ добраться до истины! Мы проведем следственный опыт… Ваша светлость не против?

– Говорите, святой отец, – милостиво кивнул монаху Жерар-Хаген, заинтересованный и мало что понимающий.

– Мы воспроизведем Обряд над юношей! Во всех подробностях! А лица незаинтересованные станут подмечать отклонения и делать выводы!..

– Но…

– Повторный Обряд? Чушь!

– Это опасно!

– Молчать! – Приказ Жерара-Хагена оборвал возникший в зале шум. – Пусть говорит отец Гонорий!

– Благодарю вас, ваша светлость. Я понимаю вас, дети мои…

– Нет, вы таки не понимаете! – не выдержал мейстер (…уханье филина…) Шолом-Бер. – Нельзя провести Обряд дважды над одним и тем же человеком! Или вы хотите, чтоб мальчик умер? И чтоб его светлость выпустил за это кишки всем нам?

На миг кармелит задумался. Но только на миг.

– Разумеется, я этого не хочу. И потому предлагаю убрать центральный элемент Обряда, оставив нетронутой общую картину. Насколько мне известно, для Обряда над дворянином требуется золотая статуэтка, изготовленная гильдейцем. Я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь.

– Без нее Обряд не будет иметь обычного действия?

– Нет…

– Не будет…

– Скорее всего – нет. Хотя лично я бы не рекомендовал…

– Итак, ваша светлость! Вы разрешаете нам провести следственный опыт?

Граф медлил. За спиной молчал Дегю. Сейчас Жерар-Хаген должен был решать сам, не полагаясь на ум юстициария.

– …Разрешаю. Но если мой сын пострадает…

Даже стены уловили смысл графского намека. Дрогнули.

– Благодарю вас, ваша светлость. Здесь ли участники исходного Обряда?

– Здесь.

– Где именно проводился Обряд?

– В базилике.

– В таком случае идемте туда. Готовьте все необходимое. Насколько я понимаю, нам следует поспешить.