Текст книги "Прокол"
Автор книги: Геннадий Ерофеев
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
8
Меня втолкнули в камеру, где двое, вероятно, "старожилов", лежали на металлических койках. Еще одна койка была незанятой и ждала, по-видимому, меня. Мне навстречу встал лишь один, приземистый и плотный, неожиданно румяный, но весь в синяках и кровоподтёках, спокойный человек. Чуть не брякнув "шилды-шивалды", я произнёс: – Здравствуйте! Румяный молча протянул мне руку и сразу спросил: – Вы землянин? – Да. Меня зовут Ивэн Симпл, – на всякий случай скрывая своё настоящее имя, ответил я. – Я тоже землянин. Роки Рэкун, – назвал он себя. Второй, так и не поднявшись, кряхтя и стеная, ворочался на своей койке, лёжа прямо поверх тёмно-синего одеяла и харкая время от времени на пол слизью и кровью. Румяный, оглянувшись на него, сообщил: – Это фаллоус, Ком Туэнд его зовут. Он уже не жилец. Да вы садитесь или ложитесь, – указал он на свободную койку. – Жрать всё равно до утра не дадут, – он грязно выругался. – Да скотине перед забоем можно уже и не хавать. – Он испытующе посмотрел на меня. Я сел поверх одеяла на койку и молчал, всем своим видом выражая готовность слушать. А слушать было надо, так как пока я ничего не понимал. Румяный Рэкун улёгся поудобнее, положив руки под голову, как бы уберегая её от засаленной наволочки и, забросив ноги на спинку кровати, стал говорить. – Прежде всего, – сказал он, – позвольте поздравить вас с прибытием на планету Паппетстринг, которая находится, да будет вам известно... – В неправильной галактике NGC147, – перебил я его. – Угадал? – Совершенно верно. И – раз галактика неправильная – значит, всё здесь неправильно. – Как сказать, – подыгрывая его шутке, усомнился я, – вот наш Млечный Путь – он ведь относится к типу спиральных галактик, которые считаются правильными, но сами понимаете... – Это точно, – сказал Рэкун. – ну ладно, до утра нас не потревожат, и кое о чём я вам немного расскажу, хотя сомневаюсь, что мой опыт вам пригодится. Почему – поймёте. Я всё-таки лег на койку, так же, как и Рэкун, лицом вверх, и уставился в бетонный потолок. Небольшая лампочка над входом почти не мешала нам своим светом. – Мы находимся в так называемом тренировочном городке, – начал Рэкун. Вам уготована роль куклы. "Куклами" называют нас, живых людей, боевики дёртиков, которые тренируются в городке, совершенствуя искусство рукопашного боя. Дёртиков! – Я чуть было не вскочил с кровати, но быстро успокоился и продолжал слушать. Наконец что-то забрезжило. Возможно, румяный Роки даст мне, сам того не осознавая, какую-то информацию, которая поможет мне начать активно выполнять своё задание, а не только проявлять инстинкты самосохранения, чем я до сих пор вынужден был заниматься и в чём, кажется, преуспел. – Отрабатывая на кукле приёмы, дёртики могут сделать с ней всё, что угодно, – будто учитель на уроке, продолжал Рэкун, – могут ранить, искалечить, убить. Кукла должна обороняться, создавая активное противодействие тренирующимся дёртикам, но при этом не должна наносить им тяжёлые повреждения и, уж подавно, убивать их. Если же кукла сильно травмирует дёртика, её убивают. Убивают её и тогда, когда она сама из-за травм перестаёт служить для головорезов полноценным спарринг-партнёром. В этих случаях кукол убивают не мучая, сразу – пулю в затылок – и свободен... Но если, не дай Бог, кукла убивает дёртика, её казнят страшной казнью. Правда, такого при мне не случалось. Боевики – молодые, здоровые, сытые парни, а мы – голодные, ослабленные, измученные, а главное, потерявшие всякую надежду люди... Да здесь не только люди. Они хватают всех человекоподобных. Вот наш Ком Туэнд, – он взглянул на лежащего пластом несчастного, – фаллоус. Есть тут, кроме нас, и другие "млечники", есть и с Андромеды, как фаллоусы, и с ее спутников – NGC205 и M32. – А что делают дёртики с убитыми куклами? – спросил я как бы между прочим. – Как что? – удивился Роки. – Они же сами земляне. Поэтому зарывают трупы в землю за пустырём, на пологом склоне холма, обращенном к лесу. Вернее, нас заставляют зарывать. В чьей камере обретался при жизни покойник оттуда и рекрутируют могильщиков. – Он понизил голос. – Вот завтра Ком Туэнд придёт к концу, и мы с вами, если останемся живы, повезём его... он запнулся на секунду, – неизвестно, кто кого повезет... – И что же, – продолжал я гнуть своё, – их не вскрывают и контрольного выстрела не делают? – Да вы что, скажете тоже, – рассмеялся Рэкун, – полежат до вечера у пакгауза под навесом, как дрова, а после ужина и вечернего сортира вывозим их. На простой телеге, мать честная, без всяких гробов, только тряпьём обернём... – А если попасть в похоронную команду и там, на пустыре, заделать чёрных и в лес? – с надеждой спросил я. – Да вы, никак, бежать уже намылились, – насмешливо сказал он. – Не думайте, не выйдет. Они выставляют на пустыре оцепление. Да это бы ещё ничего, главное – звездолёт висит над пустырём во время похорон. Прожекторы, автоматы, опять же флэйминги. А из камеры не убежишь, сами видите. Но если даже предположить, что удастся выбраться из камеры, а потом по-тихому смыться из городка – куда денешься? Дёртики шум поднимут, искать начнут, у них тут база есть в нескольких милях отсюда. Спалят флэймингами к чёртовой матери. Отсюда бежали уже, это все знают. Тех, кто убежал, никто больше не видел живыми, их сюда и не возвращают – с головешкой не потренируешься. – Он помолчал. Потом отрешенно сказал: – Чем умирать от побоев, как Ком, я, когда почувствую, что невмоготу, сам пойду на прорыв – как в детстве мы в киношку прорывались черед запасный выход – пусть спалят или пристрелят сразу. Да я бы их на плацу убивал, но не хочу, чтобы меня казнили, мучили. Боюсь – и всё, – он виновато улыбнулся. – Я ведь был учителем физкультуры, занимался раньше борьбой, потому и продержался тут почти месяц. Одних, самых слабых и неумелых – в первый же день... Другие неделю-другую живут. Это ещё зависит, на кого нарвешься. У дёртиков здесь тренируется в основном зеленая ребятня, на нас набираются опыта. Но есть и профессионалы, настоящие садисты. Вот Чмырь, например, – его так все зовут. Они, чтоб форму не терять, любят приехать сюда с базы и свалить пару-тройку кукол перед обедом и перед ужином. – Он опять грязно, совсем не по-учительски, выругался. – Тренировки два раза в день. – Значит, вы настоящий старожил, – горестно польстил ему я. – Нет, приятель. У нас тут есть один – Сингэлонг Джанк его зовут, тоже землянин, – он почти три месяца как кантуется в куклах. Говорили, освободят его, если дотянет до трех, в виде исключения. Но освободят с условием, что пойдет к ним, к дёртикам, служить. Да он не согласится, я думаю. – Значит, два-три месяца у нас в запасе всё-таки есть, чтобы выбраться отсюда? – пошутил я. – Не надейтесь, прямо вам говорю. Здесь, да наверное, и везде, такая формула действует: свобода – это смерть, и только смерть – свобода. Рэкун приподнялся на локте, повернул ко мне голову, и наши глаза встретились. – Слушайте, а зачем мы вообще живём, как думаете? – Да, наверное, просто потому, что жизнь существует как феномен, – всё уже решив для себя, мягко сказал я. – Вы, если можно, расскажите о дёртиках. Я о них никогда раньше не слышал, – попытался я направить разговор в нужную мне сторону. – Сингэлонг Джанк о них всех больше знает, – отозвался Рэкун. – Я с ним почти две недели просидел в одной камере. Дёртики к нему – просто даже странно – с каким-то, что ли, подобием почтения относятся. А кстати, где вас подловили? – вдруг спросил Роки. – На "Платинум сити". – Я так и знал! – воскликнул он, – и меня там же, и Джанка. Сдаётся мне, этот красивый "террариум" под прозрачным колпаком скрывает в своих недрах настоящий гадючник. Дёртики – а они являются крупной бандой межгалактических гангстеров – имеют на "Платинум сити" контролируемые ими бары, рестораны, отели. Но это, наверное, чепуха, видимая поверхность айсберга. Раньше они, дёртики, были ничем не выделявшейся среди других таких же шаек группой космических пиратов. Но шесть лет назад, – это рассказал мне Джанк, – к ним примкнул, или, наоборот, объединил их вокруг себя, какой-то головастый авантюрист, вроде даже бывший профессор, Джестер Дёрти. Вы уже поняли, что все головорезы из этой шайки называют себя дёртиками – по его имени, точнее – по фамилии. И вот высоколобый, по словам Джанка, затеял какие-то большие дела, так что банда стала оперяться. Кстати, этот Дёрти якобы сам был злее любого гангстера. Но он уже сильно болел и выполнял в группе, естественно, роль мозгового центра. Бывшего главаря прежней плохонькой банды он не затмил, а просто разделил с ним функции. Этот главарь, Кэс Чей его зовут, наоборот, при Дёрти вошёл в силу и из простой гангстерской "торпеды" превратился чуть ли не в супермена. Они с профессором отлично ладили друг с другом. В группе имелась и третья крупная фигура – некто Казимир, который, как и Дёрти, был физиком и которого профессор прочил себе в преемники – он ведь знал, что довольно скоро умрёт. Но Кэс не ладил с Казимиром – может быть, из-за того, что были почти ровесниками. В общем, Дёрти года два назад умер, и Кэс Чей после этого сделал Казимиру какую-то бяку. И Джанк мне говорил, что теперь всё полностью сосредоточено в руках Кэса. Вот только что за большие дела творят сейчас дёртики – загадка. Но где-то в галактике Маффей 1 или Маффей 2 у них есть какой-то секретный объект. Из "Платинум сити" через нашу Паппетстринг ходят к Маффею звездолёты-грузовики с надписью "Металлы", а с Маффея вывозят что-то другое. Но что – непонятно. Контрабандой занимаются, что ли, в крупных размерах? – закончил Рэкун длинную тираду. – Послушайте, Роки, я тоже видел на парковке в "Платинум сити" "харвестер" с такой же надписью. Наркотиками-то они торгуют, это ясно: ведь "Платинум сити" – свободная зона, там и нюхай, и кури, и коли, что хочешь. Но эти контейнеры слишком велики, и в них, конечно, возят не наркотики. – А что в них возят – нам, увы, уже не узнать никогда, поскольку мы "куклы", одни из самых беспомощных персонажей в мировом театре абсурда. Роки был настроен философски, что вполне соответствовало данным обстоятельствам: в его жизненном пути отчётливо просматривался бессмысленный, впрочем, как и у всех нас, конец. – Так значит, Роки, – как ни в чём ни бывало сказал я, – профессор Дёрти умер задолго до вашего появления здесь. И вы, ясное дело, видеть его не могли. А других – Кэса, Казимира, ну хоть бородавчатого с вислым носом, которого я прозвал Индюком, или этого верзилу с сахаровоза, или девицу-блондинку Холдмитайт, – видели? – Ха, – сказал Рэкун, – этого, в бородавках, вы точно заметили, и здесь Индюком зовут. Он бывает иногда на плацу. А Кэса и Казимира ни я, ни Джанк никогда не видели. О девице я вообще ничего не слышал, а верзила с сахаровоза – не знаю, их тут много, высокорослых дуболомов. – Ну, спасибо, Роки, – удовлетворённо сказал я, вставая с койки. – Надо немного размяться, – и стал расхаживать по длинной и узкой нашей скромной обители. – Не за что, – внимательно наблюдая за мной, лениво отозвался Рэкун. Никак не пойму, чему вы радуетесь. Вы не обижайтесь, я вас не пугаю, а говорю вам, как мужчина мужчине: никакие знания вам теперь не помогут. Готовьтесь к смерти, – и он повернулся лицом к стене. Я продолжал неслышно прохаживаться по камере. Горсть микрохирургов, которую я заглотил ещё в туалете, делала своё дело. Ранка во рту совсем не болела, и кроме лёгкого чувства голода, при котором только чётче и яснее работает мозг, ничто не беспокоило меня. Ком Туэнд вёл себя подозрительно тихо; Роки, наговорившись, задремал, а потом и вовсе заснул. Я был в порядке и теперь, когда мне никто не мешал, немного поразмыслил обо всём. Я вспомнил "Платинум сити", вспомнил злорадство в глазах бармена, вспомнил телефонный разговор с дежурным клерком, которому я наивно представился доктором Хабблом. Что ж, я рискнул, не подумав, что у них так хорошо налажена связь. Клерк здорово позабавился, зная уже, что Индюк вывел Эдвина Хаббла из строя, каким-то образом сделав так, что Хаббл заболел. А ведь его болезнь может закончиться и смертью. Внезапно я совершенно отчётливо представил мёртвого Хаббла. Это было как наваждение. Никакого логического и фактологического объяснения пришедшему ощущению у меня не было, но я, неведомо как и почему, вдруг понял, что Эдвина Хаббла больше нет в живых. Это пришло как знание свыше, как знание, почерпнутое из Единой Ментальности Вселенной, вобравшей в себя ментальности всех когда-либо умерших – людей, человекоподобных и нелюдей, души которых она приняла... Я не собирался делать то, что удалось неизвестному мне везунчику Джанку не хотел жить здесь, хотя мог сравнительно легко просуществовать несколько месяцев и не быть искалеченным и убитым. Но я уже принял решение. Нет, господа, сначала я развяжу себе руки, а там посмотрим, кто кого. Я, как кот, любил гулять сам по себе. Завтра мне предстоял трудный день, и я собрался спать. Подойдя к койке, отвернул одеяло с серым, застиранным и грязным пододеяльником и увидел на простыне два больших бурых пятна. Несколько секунд я смотрел, с каким то патологическим упорством не отводя взгляда от простыни. Потом расправил одеяло и улегся поверх него на койку, не раздеваясь. Мне нужно было хорошо отдохнуть; репетицию я рассчитывал провести между двумя тренировками, поэтому я приказал себе спать и быстро, будто провалившись в яму, заснул, как когда-то давным-давно засыпал в детстве.
9
Проснулся я бодрым и свежим, но день начался гнусно. Да и на что хорошее можно было надеяться в этом вшивом инкубаторе, где содержали живых манекенов, служащих для потехи гангстерам и убийцам. Сначала охранники, которые жили также на территории городка, вывели из камер всех новичков. Нас подсчитали и переписали (я назвался, как и Рэкуну, Ивэном Симплом) и, повесив на уши лапшу о распорядке дня н обрисовав в общих чертах нашу предстоящую судьбу (всё это я уже слышал от Роки), вернули в камеры. Раздали завтрак – огромную кружку какого-то пойла, сахар и много хлеба тяжёлого, тёмного и липкого. Затем уже всех вместе выгнали на "проветрон в смысле кислородизма", как выразился румяный Рэкун. Но тут произошла осечка. Ком Туэнд, который был жив, но почти не держался на ногах, повис на плечах у нас с Рэкуном, когда мы хотели вывести его в сортир. Но нам не дали этого сделать. Дёртики оторвали его от нас и цинично, на глазах у всех "кукол" – и старожилов, и новичков – пристрелили. Тыча нам с Роки под лопатки дула своих короткоствольных "пиггисов", они заставили нас взять труп и рысцой оттащить его к пакгаузу, где мы положили отмучившегося Кома Туэнда на какую-то вонючую рогожу, брошенную на красно-серый гравий. Во время этой процедуры вся группа оставалась на месте, бдительно охраняемая "кукловодами". Когда нас подводили к ней. Роки, всё утро мрачный и неразговорчивый, указал мне потихоньку на одного крепкого, широкоплечего парня с пепельно-серыми волосами: – Вот это Сингэлонг Джанк. Я внимательно посмотрел на парня и еле сдержался от возгласа удивления и радости. Я узнал его. В моей голове вихрем проносились спутанные мысли, на какое-то время я даже забыл, где нахожусь... Не может быть! Но этот похудевший, потемневший лицом, в мешковатой серой рухляди и бесформенных ботинках, человек, которого не так легко было и узнать с первого взгляда, действительно был мой старый друг. Наши взгляды встретились, и я, с большим трудом удерживая в нормальном положении стремившуюся всё время отвиснуть челюсть, увидел безразличное и равнодушное его лицо. Это длилось секунду, не более. В это время нас погнали в туалет. Садиться на корточки мне не было пока нужды и, стоя над дырой и пользуясь тем, что светло, я присматривался, приглядывался и наблюдал, стараясь получше запомнить окружающую обстановку. Потом, шагая вместе со всеми из туалета, я думал о нас с Джанком. Всё правильно. Ни он, ни я не имели права показывать, что мы знакомы или знаем друг друга. Ни он, ни я не имели права называть друг друга своими именами или упоминать эти имена. Ни он, ни я не имели права оказывать друг другу на виду у посторонних людей помощь или поддержку. Но сама эта мимолётная встреча была для меня и – я в этом не сомневался, для Лжеджанка – лучшей поддержкой. Не к месту размечтавшись, я представил, что было бы, если бы мы оказались с ним в одной камере... Пришлось резко одёрнуть самого себя. Мы вступали на плац, и сейчас злой Карабас должен был объявить начало кукольного представления. Для начала нас разделили и тщательно обыскали: боялись, видно, что мы можем спрятать что-нибудь и под одеждой, и в одежде. Снова разрешили одеться, а затем на хорошо утоптанные площадки стали выходить боевики дёртиков, а "кукловоды" выталкивали против них некоторых из нас. И вот уже раздалось разгоряченное дыхание противоборствующих, воздух огласился грубой бранью и резкими криками. Но скоро я подавлял зевоту. Не слишком умелые необстрелянные дёртики дрались плохо, и все парные поединки заканчивались без особых последствий для "кукол". Джанк, по-моему, тоже скучал, его так и не вывели: видимо, берегли для настоящей работы. Когда пришла моя очередь, я, даже не вводя себя в свой рабочий ритм, спокойно выдержал в течение пятнадцати минут натиск какого-то новобранца и был возвращен в общую группу. Но вот дёртики перешли на использование коротких палок, свинчаток, камней, кастетов, небольших кинжалов и незаряженных пистолетов. Видимо, это было типичной практикой для неоперившихся головорезов, которые не могли драться с куклами на равных в честном бою. Впрочем, не только для неоперившихся. Теперь куклам пришлось туго. С множеством новых синяков, шишек и ссадин, с кровоточащими ранами закончили мы двухчасовую тренировку. Нас вернули в камеры, часа через три последовал скромный обед, поданный прямо в постель, так как за отсутствием стола мы хлебали баланду, а затем ели какую-то зеленовато-поносную жижу, сидя на койках и держа миски на коленях. Эти алюминиевые так называемые тарелки с куполообразно выдававшимся вверх донышком особенно раздражали. Донышко, словно голый островок, окруженный дурно пахнущим болотом, выступало над уровнем жижи. Роки Рэкун, наевшись и слегка подобрев, тем не менее вновь принялся нагонять на меня страх. – Подождите, после обеда прикатят с базы настоящие палачи. Сегодня будет Чмырь и другие садисты, так что... ждет нас недолгая дорога к пакгаузу, посулил он. Но я не собирался поддерживать разговор, так как хотел провести "репетицию". И, улегшись на койку, произнес вслух – специально, чтобы слышал Роки – лишь одну свою настроечную формулу, эти прекрасные слова поэта, которыми я всегда восхищался: "Если мы действительно захотим жить, лучше попытаться начать не откладывая; если же нет – это не имеет значения, но всё-таки лучше начать умирать"... Я очнулся только когда почувствовал, как Рэкун сильно трясёт меня за плечо и хлопает по щекам. -Я уж думал, вы умерли, – удивлённо и озадаченно проговорил он, когда я открыл глаза.– Что с вами? Видимо, прекрасные слова так глубоко запали ему в душу, что весь наш "тихий час" он, не сомкнув глаз, профилософствовал. – Да ничего, Роки, всё нормально. Как хорошо я задремал, – нарочито зевая, сказал я, возвращаясь в пошлую реальность "кукольной коробки". Минут через пять открылось смотровое окошко, потом загремели запоры и замки, дверь растворилась, и дебильная харя дёртика с "пиггисом" наперевес просунулась в камеру. – На выход, быстро! – коротко бросил он. Я мог удавить его, невзирая на "пиггис", в течение двух минут. Но я уже начал осуществлять свой план и потому лишь сказал: – Роки, вперед – и выше! – и первым пошёл к двери. Согнав кукол в некоторое подобие колонны, дёртики вывели нас на плац. Настроение в группе резко упало, несмотря па чудесный солнечный день, напоминавший наше индейское лето. Даже по повадкам сосавшихся на плацу головорезов видно было, что это не зелёные новички, а матёрые боевики, "торпеды". Я и без помощи Рэкуна сразу узнал Чмыря. Свободно-расслабленная поза, чёрные короткие волосы, лохматые брови, правильное и в то же время почему-то отталкивающее лицо, хорошая, с тонкой талией, фигура – плечищи, шея и чуть не лопающийся на спине чёрный комбинезон. Роки был прав: сегодня кто-то из новичков погибнет в результате "естественного отбора". Так и случилось. Для разминки дёртики потребовали сначала в качестве спарринг-партнёров прибывших вчера новичков, к которым принадлежал и я. Я нарочно не сводил глаз с Чмыря и добился своего: он почувствовал на себе взгляд, прищурился и вдруг поманил меня пальцем. Приближалась развязка. Не успел я вступить на площадку, как Чмырь сделал резкое движение, и я еле-еле уберёг свой любопытный нос от его мощного, высоко шнурованного башмака. Тут же последовал целый град мощных ударов, некоторые из которых мне пришлось держать, так как я нарочно не привёл себя в рабочий режим, что позволяло мне легче осуществить свой план. Периферическим зрением я ещё успел заметить посеревшее лицо румяного Роки и скептически-брезгливое – Джанка, искренне полагавшего, что я блефую: он видно думал, что я нахожусь в рабочем ритме. Прошло две минуты с начала поединка, я уже понял и раскусил пластику Чмыря, рисунок и стиль его движений. На мгновение дурацкий азарт овладел было мною: мне вдруг захотелось войти в рабочий ритм и заставить его жевать сопли. В это время, читая его тело, как раскрытую книгу, я понял, что сейчас последует его любимый удар ногой в висок. Всё. Больше тянуть не было смыла. Высокий ботинок двигался к моему лицу. Дав Чмырю ощутить касание ботинка и силу его коронного удара, но неуловимым, отработанным в бесконечных тренировках движением погасив смертельный "сандерклэп", я рухнул в серую, нагретую чужим мне солнцем пыль чужой планеты Паппетстринг.
10
"Если мы действительно захотим жить, лучше попытаться начать, не откладывая; если..." Стоп, стоп, стоп. Сейчас мне нужна вторая строка. Мне необходимо совершить обратный переход из небытия в бытие. Ведь я действительно хочу жить, я должен жить во что бы то ни стало! Оторвавшаяся от тела, моя душа оставалась связанной с ним лишь слабой, незримой, исчезающе тонкой нитью. Всё это время она трепетала на острой грани, на лезвии бритвы, запрограммированная моей собранной в кулак волей пребывать в зыбком промежуточном состоянии. Душа, парившая надо мной, покинула меня, но ещё не принятая Вселенной, ещё не растворившаяся в ней, могла и должна была вернуться ко мне. Осторожно, словно боясь спугнуть её, я сделал первый слабый вдох, и она вошла в меня. Мы вновь воссоединились. Глаза мои, до этого будто отстранённо наблюдавшие сверху меня самоё, теперь встретились с непроницаемой тьмой могилы; проснулись и другие органы чувств. Я ощутил боль, идущую от ссадины на виске, шершавость обёрнутой вокруг меня грубой.мешковины, её запах и запах чужой земли. Я услышал жуткую могильную тишину. Воздуха, сохранившегося в пустотах между телом и мешковиной, едва хватило на один полноценный вдох. Я мог продержаться без кислорода минут шесть или семь, и за это время должен был выкопаться из могилы. Задержав дыхание и плотнее сомкнув веки, я постарался подтянуть к груди ноги, одновременно приводя себя в рабочий ритм. Последовательно распрямляя и сгибая их, мне, наконец, удалось сделать это. Теперь, находясь в положении лёжа лицом вверх и имея хорошую опору на спину, я, как в станке для выполнения жима лёжа ногами, начал разгибать ноги, пробиваясь к воздуху. Сила реакции вдавила спину в грунт, и он поехал, пополз подо мной. Извиваясь, как червяк, я пытался принять устойчивое положение и в этот момент ощутил под собой окоченевший труп. Видимо это был один из тех несчастных, убитых уже после того, как я сознательно ввёл себя в летарго-мортуарную кому, инсценировав собственную смерть. Я молился за его измученную и давно отлетевшую душу. Благодаря тому, что он был брошен в яму первым, я оказался хотя бы на фут ближе к поверхности. Мысленно я просил у него прощения за то, что беспокою его, но иначе не мог и продолжал ворочаться в могиле, словно исполняя с мертвецом чудовищный адский танец в положении лёжа. Сдерживая нараставшую во мне ярость, не смея кричать, чтобы не растратить драгоценный воздух и не наесться земли, не размыкая век, я вслепую, как крот, рвался к жизни. Перейдя на бок, а затем встав на четвереньки и используя самые крупные мышцы ног и спины, я распрямился во весь рост и, наконец, восстал из могилы. Земля Паппетстринга забила мне ноздри и уши, застряла в волосах и ресницах. Разлепив губы и выдохнув спёртый воздух, украденный мною с того света, я полной грудью вдохнул ночную свежесть. Стараясь не шуметь, я окончательно расстался с первой в своей жизни могилой и, кое-как очистив лицо и уши от песка, с минуту прислушивался. Стояла глубокая ночь – именно то время, на которое я назначил своё пробуждение. Подняв голову, я увидел безлунное, с незнакомыми созвездиями, ясное и чистое небо Паппетстринга. Пологий склон холма, на котором располагалось "кладбище кукол", был обращен в сторону леса и не просматривался со стороны тренировочного городка. Я тщательно ликвидировал следы своего выкапывания, не забывая держать ушки на макушке. К этому времени я полностью вошёл в рабочий ритм и легко и бесшумно заскользил к спасительному лесу. Быстро преодолел открытое пространство кочковатое и неровное, заросшее густою травой поле, – и с опаской вступил под лесной шатёр. Странно устроен человек: только-только я вырвался из могилы, казалось, теперь мне – и море по колено, но входить в ночной лес было как-то неприятно: он меня немного страшил. Однако вскоре дискомфортное чувство исчезло, лес принял меня как своего, и я знал, что он поможет мне. Шестое чувство подсказывало, что здесь нет ни одной живой души. Забравшись в самую чащу, я устроил некое подобие ночлега, а лучше сказать – ночлежки, и выключился из ритма. До восхода солнца, которое мне было так нужно, оставалось ещё много времени. Желать себе покойной ночи (!) в данных обстоятельствах было так же нелепо, как желать этого собравшимся на групповой половой акт. Вместо этого я пожелал себе на завтра яркого солнца. "Смерть" и пробуждение мне удались неплохо, пока всё развивалось нормально, и я заснул.
11
Выпавшая утром обильная роса хотя и помешала мне подольше поваляться в "постели", но подняла настроение: день обещал быть солнечным и без осадков. Несмотря на серьезность ситуации, в которой я оказался на Паппетстринге, я был, в общем-то, спокоен. Самое главное – я перестал существовать для своих врагов и... друзей. Бедный Джанк! Понял ли он меня? Не наломал ли он дров в "кукольном домике"? Нет, ведь мой труп... тьфу, то есть я.., то есть, Джанк не пошёл ва-банк, не стал спасать меня – и вот я здесь. Но, может быть, его убили, когда он попытался вырвать у дёртиков мой труп? Сомнительно. Должен же он был догадаться! А если нет? Но тогда бы мне не пришлось выкапываться: меня бы пришили по-настоящему. Скорее он, как и я, проявил выдержку; мы делаем общее дело, отрабатывая каждый свои "квадраты", и должны добиться успеха. То, что меня посчитали убитым, давало мне большие преимущества. Мой блеф развязал мне руки, и из этого необходимо было извлечь максимальную пользу. Первоочередная задача сейчас – обрести звездолёт. А для этого сначала нужен скафандр. Однако обретение и того, и другого требовало от меня пройти через, скажем так, довольно пикантные ситуации. Я планомерно стал исследовать лес, чтобы найти небольшую и хорошо скрытую в чаще, но доступную солнцу поляну. Через некоторое время мне это удалось. На руку было и то, что совсем недалеко от поляны спряталось крошечное лесное озерцо или болотце – вода всегда кстати. Тут как раз подоспело время лёгкого физиологического недомогания, и я уселся под кустик на берегу болотца. Поднявшись и оставив после себя то, что положено, я совершил несколько челночных рейсов к болотцу и обратно к кустику, каждый раз принося с собой полную пригоршню воды и выливая её на кучку. Затем прутиком разворошил экскременты и осторожно отделил "таблетку", проглоченную мною ещё в сортире тренировочного городка. Взяв "таблетку" и прополоскав её в воде, я аккуратно положил её на пенёк, чтобы не закатилась в траву и не затерялась в ней, не дай Бог. Потом снял с себя всё "кукольное одеяние" и извлек из шва "кукольного платьица" миниатюрную иголочку, которую сохранил и сумел пронести в камеру, ловко спальмировав в ладони и обманув дёртиков. Это была единственная вольность, какую я себе позволил тогда, желая позабавиться. В моём нательном тайничке под фальшивым ногтем большого пальца левой ноги, который никто не смог обнаружить и о котором я сам всё время забывал, хранилась точно такая же. Жаль, что там никак не размещались даже самые маленькие, но всё же довольно крупные "таблетки" есть над чем ещё ломать голову курировавшим нас институтам и нашему Техническому Отделу. Воткнув иголочку в тот же пень, я тщательно вытряс свою "кукольную" одежду и обувь (других пока не было) и выполоскал штаны, носки, куртку и рубашку и болоте, выжал их и отнёс вместе с ботинками на полянку, разложив всё на солнце. После этого выкупался сам, вернулся к пеньку, мысленно повторил код, ещё раз проконтролировал его правильность и – о сладкий миг! – взял "таблетку", ввёл в определённое место на ней иголочку и, чередуя в нужной последовательности короткие уколы и длинные нажатия, инициировал, запустил процесс. Согревая "зародыш" в руках, я вышел на поляну, выбрал солнечное место и лег на спину, положив маленький кружок на свой тёплый живот, помогая ему согреться. Следя за солнцем, я перемещался так, чтобы "таблетка" всё время оставалась под его прямыми лучами. Примерно через час она увеличилась до размеров баночки из-под сапожного крема, и я снял её с живота и поместил на подошву перевёрнутого ботинка, чтобы трава не затеняла ей солнце. Есть мне не очень хотелось: я мог обходиться без пищи целыми днями и сейчас наслаждался жизнью, греясь в лучах чужой звезды и время от времени переворачивая лежащую на солнце одежду. Часа через два "таблетка" выросла до размеров большой кастрюли, а ещё через полтора я достал из лопнувшей оболочки новенький скафандр, одну из самых простых и облегчённых моделей. Расправив и осмотрев его, я просушил скаф на солнце, примерил, опробовал, побегал в нём, залез на дерево и слез и, довольный, угомонился. Теперь осталось дождаться позднего вечера, чтобы преодолеть ещё одно трагикомическое испытание, возникшее передо мной как следствие неприятного пустячка, состоявшего в том, что звездолётные "таблетки" слишком велики для заглатывания вообще и впрок – в частности. Наверное, я обошёлся бы пока и без звездолёта. Оружие можно было сравнительно легко добыть, напав на кого-нибудь из дёртиков – и действовать дальше. Для начала хотя бы сунуть нос к ним на базу, о которой говорил Роки Рэкун. В этом случае звездолёт непосредственно и не нужен проникать к дёртикам в гнездо всё равно придется скрытно, без шума и пыли. А звездолёт можно захватить потом у этих головорезов... Ну, всё. Понесло... Погнали наши городских... Снова голова, набитая мускулами, толкает меня на необдуманные, поспешные поступки. Э, нет, братец кролик. Поспешать надо, не торопясь. Как говорила моя бабушка: "Не спеши в Лэйпешоу – переночуешь в Сандерлэнде". Вот именно. Я ж себя знаю, папуаса. Потому и собираюсь достать "таблетки", чтобы приготовить звездолёт. Полноразмерная тачка "проварится" дня два-три – это тебе не скафандр облегченного типа. Когда я запущу "таблетку", поневоле придется ждать: её ведь не остановишь, да и нечем будет останавливать, разве только выломать в лесу дубину. Кстати, дубина может пригодиться для охраны полянки с созревающим звездолётом от непрошеных гостей. Вот за эти-то два-три дня я и остыну, кое о чём подумаю, поразмыслю – при моей порывистости это полезно. А надеяться увести чужой корабль, когда можно заиметь отличную машину, которую "таблетка" построит по доведённой до совершенства программе нашего Технического Отдела, – это авантюра. Украсть звездолёт – не пистолет стянуть. Для того ведь и "умирал", чтобы обеспечить себе свободу действий. А пропажа машины: шум, гам – только насторожишь дёртиков. К тому же ситуация с наличием у них звездолетов не очень определенная. У тренировочного городка дёртики паркуют их ненадолго и на ночь не оставляют: боятся кукол. Надо полагать, тачки есть на базе. Но знаю я эти цивильные и вообще чужие звездолёты. Тахионный движок не так уж часто встретишь – немногим он по карману. Хотя, конечно, у дёртиков звездолеты неплохие. На "харвестере" и на "Галакси-скайлайнере" стоят Т-двигатели. И демпфер на "Галакси" тоже прилично настроен. И глаза у Риты... Но всё-таки чужой корабль – кот в мешке. Да что себя уговаривать, ясно же: свой звездолёт – это всё. Недаром во всех галактиках переняли вашу эемную поговорку: "Мой звездолет – моя крепость". Это ведь не просто тачка, машина, корабль – это настоящий дом, это друг. Особенно для такого межгалактического... м-да... не будем. Есть звездолёт – и есть крыша над головой, есть пища, одежда, оружие и... бритвенные принадлежности, наконец! Так что сортира мне не миновать, как пить дать. Да и то сказать, не всё под кустиками сидеть... С такими, с позволения сказать, мыслями я осторожно, стараясь не шуметь и не наследить, бродил по лесу, пока ещё не наступили сумерки, хотя и ночью я видел, как кот. Лес был до боли похож на наш земной в средних широтах. Однако он выглядел совершенно безжизненным. Только большие и крикливые птицы, похожие на ворон, вероятно, и обитали здесь. А растительный мир... Ну, деревья, само собой. Ягоды в это время уже, конечно, не попадались, а грибы – очень редко, какие-то сморщенные и сухие, как и лесная подстилка. Я их и пробовать ее стал: бережёного Бог бережёт. И тишина в лесу висела муторная и неживая, я это было очень странно. Я смутно начал ощущать почти физическое присутствие какой-то пока непонятной мне злой и тёмной силы, выморочившей лес. Но потом списал это на извечный, инстинктивный страх человека перед темнотой, уже начавшей сгущаться. Страху этому, естественно, не чужд был и я сам. Насколько я ошибался, не доверяя собственному шестому чувству, я понял позднее. Закончив лесную прогулку, я возвратился на поляну, вытащил припрятанный скаф и произвёл нехитрые приготовления, а именно: стащив с себя нижнюю рубаху, перевязал ею аккуратно сложенный костюмчик и затем снял башмаки. На территорию городка я проникну, не надевая скафандр – так будет удобней и легче. Выступать в поход время ещё не пришло: похороны кукол проходят вечером, после ужина и сортира, как рассказывал несчастный Роки (сам-то я не помнил, во сколько меня хоронили). Только после окончания похорон путь к тренировочному городку через склон холма и пустырь станет свободен. Но я медленно начал двигаться к опушке, рассчитывая подождать там. Возможно, сегодня дёртики никого не убьют на плацу, и похороны не состоятся. Да это знает только Бог. А я не Бог и буду лежать на опушке до тех пор, пока не удостоверюсь, что путь свободен. Когда лес поредел и чуть-чуть расступилась тьма, я стал максимально осторожен, так как выходил на опушку. Постройки тренировочного городка отсюда не просматривались, лишь небо над тем местом слегка подсвечивалось его, видимо, немногочисленными, огоньками. Но склон холма с кладбищем был обращен ко мне, и похороны убитых кукол не остались бы не замеченными мною. Время тянулось медленно... Но вот я с трудом разглядел темный, темнее ночи, силуэт, появившийся над пустырям. Через несколько секунд мертвенно-белый свет упал от звездолёта на землю и вместе с ним стал перемещаться к склону холма. На склоне происходило какое-то движение, раздавались приглушённые расстоянием звуки. Вот так всего лишь сутки назад совершалось, вероятно, и мой погребение. Наверное, целый час прошёл, пока завершилась процедура. Затем неподвижно висевший всё это время звездолёт переместился чуть правее, видимо, в сторону парковочной платформы, на которую пару дней назад выводили меня из "харвестера". Ещё через несколько минут звездолёт поднялся высоко над горизонтом и поплыл на северо-запад, где находилась база дёртиков, вскоре погасив прожекторы. Где-то с полчаса после этого я выжидал и затем, постепенно вводя себя в рабочий ритм, направился в сторону городка, забирая одновременно чуть левее, чтобы, выйдя к колючей проволоке ограждения, оказаться напротив туалета. В городке не было собак, и это значительно облегчало мою задачу. Что-то им, как и лесным зверушкам, которых не было в лесу и в помине, мешало существовать. Собственно, и собаки не стали бы для меня непреодолимым препятствием, только вся эта эскапада растянулась бы на много дней. Недалеко от изгороди я ещё раз залёг, высмотрел охранника, рассчитал время и бесшумной тенью, словно ниндзя, просочился за проволоку, волоча за собой, как небритый, босой, голодный и оборванный бродяга – а именно так я и выглядел – узел со скафандром. Двери дощатого сортира были обращены к плацу, а на его задах, со стороны ограды, теснились стоящие бочки, наполненные мелом, купоросом и алебастром, и бочки, валявшиеся в беспорядке – из-под бензина, дизтоплива и машинного масла. Здесь же обрезки досок, разбитые ящики, размокшие и рваные картонные коробки, куски рубероида и другой хлам. Все это сконцентрировалось в основном в очень большой, плоской и пологой воронке, примыкавшей к туалету и начинавшейся почти сразу от тыльной его стены. Воронку или ров сделали нарочно: туда должны были просачиваться и перетекать нечистоты из выгребной ямы туалета – тем удлинялись периоды между его чистками и облегчались последние. Через неё я буду уходить после того, как выполню задуманное, это я уже продумал. А проникнуть в туалет мне надо через одну из входных дверей, которых имелось две: так будет легче сориентироваться перед началом поисков. Забравшись в густую тень с торца сортира, я развязал рубаху, которой был спеленут скаф и потихоньку облачился, не закрывая пока лицо маской. Рубаху я оттащил в воронку и спрятал среди хлама. Затем вернулся в тень у торца, осмотрелся и прислушался. Городок спал. Редкие фонари, тусклые и тоскливые, безуспешно боролись с темнотой. Небо, изменившееся с утра и затянувшееся тучами, нависло над землёй низко-низко. Охранник, которого я старался не упускать из вида, бездарно стоял или сидел на одном месте, чавкал жвачкой, курил. Наплевать ему было на всё. Какой дурак полез бы, да ещё ночью, в этот страшный городок, тем более в этот гнусный сортирный барак? Да и кому тут лезть: местное население явно отсутствовало, хотя какие-то домики я заметил ещё, так сказать, по приезде. Выждав минуту, я в мгновение ока оказался внутри туалета. Смрад вшивой латрины заполнил мои лёгкие, но маску я пока не закрывал, так как хотел сначала осмотреться. Стараясь не шуметь и не топать, подошёл к той дыре, над которой сидел более двух суток назад. Но через неё мне не удалось протиснуться, и я перешёл в другой конец помещения, где ещё раньше приметил большое отверстие с обломанной доской на краю его. "Ну что же, вперёд – и выше!" – сказал я самому себе, надвинул маску и соскользнул вниз. Чавкающий, плотный шлепок – и я, Айвэн Фул, он же Ивэн Симпл, по прозвищу "Фэгот" – "Лохматый растрёпа", он же "Гуттаперчевая душа" – оказался по уши в дерьме. Это было не простое дерьмо: здесь справлял нужду и я сам, и представители нашей Галактики, и многих других – правильных и неправильных – галактик. Большинство этих людей, человекоподобных и нелюдей уже отошли в мир иной, оставив после себя на лике Вселенной лишь кучу экскрементов – впрочем, я слишком сурово судил их. То же самое, не более, только и останется в конце концов и от меня, в этом можно быть уверенным. На душе моей уже накопилось достаточно дерьма, когда-то оно перехлестнёт через край – через край Вселенной? Вообще, почему умирает человек? Наверное, потому, что в нём накапливается дерьмо, и в момент, когда его становится чуть больше какой-то определённой для каждого человека величины, он и умирает. Это касается и человекоподобных и, наверное, нелюдей. Бог мой, как несовместимы, как чудовищно несочетаемы загадочная, колдовская Вселенная, прекрасное в своей высокой красоте звёздное небо – и эта грязная выгребная яма! Или я не прав, занимаясь такими противопоставлениями? Во всяком случае, сейчас все эти "кротовые норы", "лишний" электрон, гравитационный коллапс и Ужасное Великое Нечто казались чем-то страшно далёким, ненужным, иррациональным – в грубой и осязаемой реальности смрадной латрины не было места высоким материям. Я ворочался в чавкающей массе; дерьмо шевелилось и внутри моей души и обволакивало меня снаружи. Для полной гармонии и симметрии осталось ещё обделаться прямо в скафандре. Я искал пластиковый пакетик, перетирая между защищёнными перчатками скафа ладонями экскременты. Он никуда не мог деться и, чтобы обнаружить его, необходимо лишь терпение. Методично и, насколько можно, спокойно, вёл я поиск, стараясь отвлечься от необычности и в то же время пошлости (хорошо сочетаньице!) ситуации. Я помнил и знал о подобном, такие случаи бывали. В нашем Департаменте рассказывали старую-престарую историю о человеке, который вынужден был прятаться в аналогичном сортире и делал это отнюдь не в скафандре. Меня же защищал скаф, но психологически становилось трудно переносить ковыряние в дерьме. И когда я ощутил между пальцами скользкое, жирное и упругое тело гнусного головастика, подобного которому увидел на полу сортира ещё в первый день своего пребывания в городке, – рвотный спазм, глубокий и мучительный, передёрнул меня. Разыгралось ли воображение, подогретое встречей с мерзкой дрянью, или миазмы действительно проникли внутрь через поры защитной оболочки лёгкого скафа, – только мне стало совсем плохо. Хорошо ещё, что я в течение двух суток ничего не ел: это меня и спасло. Но Господь смилостивился надо мной: неожиданно я ощутил меж перчаток долгожданный плотный свёрточек. Даже не поднимая его над поверхностью, понял, что это – пластиковый мешочек с моими "таблетками". Я хотел было развернуться лицом к задней стенке выгребной ямы, собираясь на выход, но тут локоть моей левой руки (правой я перехватил пакетик) наткнулся на что-то большое и плотное. Я машинально ощупал предмет, скользнув по нему рукой и, кажется, вскрикнул: это был человек! Вот и подходящий повод для того, чтобы обделаться. В этот момент я мог погореть: шум от моих суетливых, торопливых и хаотичных от испытываемого мной омерзения движений, и мой, хотя и приглушённый маской, возглас в пустом помещении туалета усиливались, как в резонаторе... Спокойно, спокойно, бродяга! Конечно же, здесь просто труп. В это время сверху послышались шаги. Хотя скаф и имел преобразующее устройство, слышно было, конечно, хуже, чем на свободе. Однако я мигом усёк, что кто-то вошёл в сортир, и затаился. Труп поднесло мне под грудь, и в нелепой позе, когда я как бы держал его на руках, как невесту, мы с ним встретили опасность. Зашёл, конечно, охранник. Кукол ночью никуда не выводили, а в помещениях, где жили дёртики, имелись туалеты. Охранник мог бы пописать и на свежем воздухе. Зачем ему понадобилось заходить сюда? То ли на улице начал накрапывать дождь, то ли он завернул в туалет, чтобы совершить хоть какое-нибудь действие, развеять скуку бесконечного бдения на посту? Пожалуй, что последнее, хотя дождь собирался. Несмотря на серьёзность положения, мне до смерти захотелось напугать дёртика – напугать до смерти! А если вместо того, чтобы испугаться, он пальнёт вниз из флэйминга и подпалит мне щетину, которая уже довольно густо покрыла мой подбородок и щёки за последние несколько дней? Тлеющий кончик его сигареты не мог рассеять кромешную тьму внутри неосвещавшегося ночью нужника; дёртик двигался осторожно. Мурлыча какую-то песенку, почему-то до боли мне знакомую, он шумно и мощно, как конь, помочился сверху на нас с трупом, бросил окурок, пару раз сплюнул и вышел вон. Я весь взмок внутри своего скафа. В нём и так не холодно, а тут я ощущал себя, словно в турецкой бане. С отвращением оттолкнув труп, я "поплыл" к задней стенке выгребной ямы и, нащупав большую горизонтальную дыру в гнилых досках, протиснулся в неё и перевалился наружу. Нижний край дыры находился примерно в футе над поверхностью земли. Небольшой, фута два шириной, горизонтальный участок у задней стенки туалета переходил в пологий склон рва-воронки. Весь в нечистотах, я скатился с пыльного бруствера на дно воронки, едва не врезавшись в пустые металлические бочки. С меня текло, и я не хотел пока снимать маску. Найдя большое металлическое корыто из-под цементного раствора, заполненное стоялой, протухшей водой, лёг в него, поворочался туда-сюда, немного почистился и тихонько выбрался назад. Стоя по щиколотку в невероятной смеси просачивающихся из выгребной ямы нечистот, остатков машинного масла, мазута, купороса и мелового раствора, снял скафандр, нашёл спрятанную рубашку и, преодолевая брезгливость, снова спеленал его в узелок. Нет, всё-таки отсутствие собак явно спасло меня: по такому запаху, который я распространял, даже самая бестолковая псина легко бы обнаружила незадачливого метагалактического щенка. Ну что ж, при всём при том "таблетки" у меня в руках. Значит, живём. На улице действительно начинался дождь, первые робкие капли застучали по металлическим бочкам, зашуршали по толевой крыше сортира. Пора и "домой". Нет худа без добра: дождь смоет все следы, но звездолёт без прямого солнца созреет на сутки позднее. Сейчас надо аккуратно покинуть городок, куда я в будущем если и заявлюсь, то будьте уверены, господа, уже в несколько ином качестве. Несомненно, все куклы желали бы тоже выбраться отсюда. Но полусонный дёртик самоуверенно полагал, что здесь он пребывает скорее для проформы. Находясь в рабочем ритме, совершить обратный путь через ограждение на пустырь было делом техники. Я проскользнул почти под самым носом у этого болвана, кемарившего на каком-то ящике у склада или сарая. Источая дикие ароматы, маскируясь и скрадываясь по всем правилам, миновал я пустырь, заваленный отбросами и, оказавшись под защитой холма, обращенного склоном к лесу, бесшумно понёсся к своему бивуаку, на ходу размышляя о трупе. Была ли это отслужившая своё кукла, которую за убийство боевика дёртики казнили унизительной и страшной казнью? Или кукла сама свела счеты с безысходной своей жизнью, выбрав такой жуткий способ? Это мог быть и Джанк. Его вербовали, как говорил мне Роки Рэкун, в дёртики. Если он всё же клюнул, играя свою игру, а куклы, приняв всё за чистую монету, расправились с ним традиционным и популярным в подобных местах способом, утопив его в нужнике? Ну нет, я бы опознал его. Это не Джанк. Вбегая в лес, я спугнул крикливых местных птиц, которые тучей взлетели с высоких, похожих на наши ели деревьев,– и на меня посыпалось сверху теперь уже птичье, так сказать, гуано. Инстинктивно втягивая голову в плечи, хотя в данных обстоятельствах это выглядело до смешного нелепо, я лишь подумал с горькой иронией: "Дерьмовый сегодня выдался вечерок!" На поляне я разделся, положил пластиковый конвертик с "таблетками" на тряпьё, потом перетащил скаф к озерцу и бросил его там отмокать. Затем, несмотря на прохладу, долго плескался в воде, но всё мне мерещилось дерьмо и дерьмо. Да, от своего дерьма не отмоешься. После омовения я с полчаса бегал по лесу, пытаясь согреться. Одевшись, вскрыл мешочек, нацепил на руку часы (они шли безупречно, показывая универсальное время, бесполезное на Паппетстринге), принял тонизирующую "медицину" и, не дожидаясь утра и солнца, инициировал звездолётную "таблетку", положил её под одежду на тело и заснул, почти счастливый.