Текст книги "Прокол"

Автор книги: Геннадий Ерофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

В тине житейских волнений, В пошлости жизни людской, Ты, как спасающий гений, Тихо встаешь предо мной...

Прощай, Рита.

27

В кладовке ремонтного отсека я уложил Мэттью Пепельного на гору мягкой рухляди и вмазал ему прямо через одежду пару уколов. Машинально потащил из карманов вторые "спиттлер" и флэйминг из скафандрового комплекта, чтобы оставить их Мэтту для самообороны, но смущённо осёкся и украдкой взглянул на него. Но он уже начинал клевать носом и ничего не заметил. Чёрт, рассказать ему про Кэса? Ладно, пусть пока вздремнёт, я его и так притомил. Оставив Мэтта, не стал возвращаться через отсеки, а пошёл по плавно закруглявшемуся коридору. Центральный Пост мог оказаться на другом ярусе, и оставалось надеяться только на удачу. Держась все время начеку, я медленно обходил по "экватору" сферическую оболочку, забитую приборными и аппаратными отсеками. Кроме этого здесь имелись и другие "параллели", а также "меридианы". Сферический муравейник был почти необитаем, или, скорее, казался таким. Но я чувствовал присутствие дёртиков за плотно прикрытыми и запертыми дверями отсеков. Искусственный, неживой и нежилой воздух комплекса, тем не менее, обильно насыщенный озоном, приятно бодрил. Неожиданно, как-то сразу, ступенчато, возрос уровень шума. Я остановился и прислушался. Из дальних коридоров и пересекающих их ярусов донеслись до меня отрывистые звуки команд, сменившиеся топотом ног и шумом невнятной суеты. Хлопнуло несколько дверей, и через минуту ровное негромкое гудение наполнило помещения, но все равно опять стало тише. Продолжив свой обход, я дошёл до двери с табличкой "НП" и двузначным номером на ней. Возможно, за ней находился наблюдательный пункт, а двузначное число обозначало номер яруса и номер собственно наблюдательного пункта. Собираясь применить отмычку, вдруг услышал приближающиеся шаги и негромкое периодическое поскрипывание. Отпрянув от двери, затаился за выступом внутренней стены коридора, скрывавшем различные энергетические магистрали. Из-за поворота вышел дёртик, толкавший перед собой двухярусный передвижной столик, уставленный напитками и тарелками с бутербродами. Он остановился у двери с надписью "НП", покопался с шифрзамком. Не успел ещё запеть сигнал, извещавший об открытии замка, как я подлетел к чёрномундирному стюарду, оглушил его рукояткой "спиттлера", в мгновение ока залепил ему рот липкой лентой и, открыв подвернувшийся кстати иллюминатор во внешней стене коридора, переправил дёртика за борт. Спрятав пистолет под мышку, схватил наугад кофейник, поставил пустую фарфоровую кружку на тарелку с горкой сандвичей. Сделав короткий вдох, потянул ручку двери на себя и без стука и без звука нагло шагнул внутрь, держа кофейник и тарелку в манере официантов ресторана "Клоуд Найн" отеля "Сэвой Траффл", что на "Платинум сити". Располагавшийся почти спиной ко мне в специальном рабочем кресле дёртик даже не обернулся, лишь слегка выпрямился и приподнял голову. – Поставь кофе пока там, на панель, – раздраженно буркнул он. – Помолчи и не мельтеши. О, с кофе угадал! Я и не думал мельтешить. Тихонько, без стука водрузил кофейник и тарелку на место и, как и сидевший перед огромным П-образным пультом оператор, вперил глаза в большой экран, находившийся перед ним. Не отрывая глаз от экрана, дёртик не глядя передвинул несколько рычажков, перещёлкнул парой тумблеров. Я слышал, как он напряжённо сопел. На включённом экране еле-еле просматривались сквозь темноту размытые, неконтрастные контуры человеческой фигуры и элементы каких-то конструкций. Внезапно яркий свет залил весь экран. Но интенсивность света быстро упала, и установилась необычайной чёткости цветная картинка. На экране возник ромб, как бы опиравшийся на невидимую плоскость одной из своих вершин так, что большая диагональ его располагалась строго вертикально. Поначалу я посчитал его эллипсом. Но нет, все-таки это был ромб, но со скруглёнными четкими радиусами всеми четырьмя вершинами. Внутри ромба стоял человек в чёрном, но совершенно не похожем на униформу дёртиков, комбинезоне. Ног его ниже колен не было видно. Начиная с середины бёдер низ человека словно трансформировался в фиолетовый язык пламени, своим острым концом достававший почти до нижней вершины ромба. Не вырываясь за границы ромба, изнутри его, как мистическую колбу алхимика или колдуна, заполнял свет, ярко-голубой внизу и канареечно-жёлтый в верхней части. Рост человека был почти в точности равен высоте стоявшего, как волчок, ромба. Комбинезон ладно сидел на нем. Некоторые детали отделки придавали асимметричный вид необычной одежде, но это не уродовало костюм, а подчёркивало элегантность чёрного одеяния. Из-под отстёгивающегося погончика на левом плече сбегала наискось к поясу серебристая застёжка-молния. В месте её пересечения с поясным, под цвет комбинезона, ремнём, к нему прикреплялась плоская прямоугольная коробочка из серебристо-голубого металла, именно коробочка, а не пряжка. Молния, пройдя под ремнём, терялась в паху. На правом плече погончик отсутствовал, а из-за спины на грудь через плечо перехлёстывалась лямка, тоже под цвет комбинезона, крепившаяся спереди ниже груди голубой пряжкой в форме перевёрнутых воротец со срезанными крупными фасками на перекладине. Выше пряжки к лямке прикреплялась коробочка, такая же, как и на поясе. Две параллельные горизонтальные молнии под пряжкой доходили до осевой линии туловища. Справа на брюках имелся карман, застёгнутый на вертикальную молнию. Левый карман брюк, сильно смещенный на бок, имел горизонтальную пройму, в которую нырял отходивший от пояса вертикальный ремень, возможно, соединявшийся с пистолетом или флэймингом. Голова человека была скрыта яйцевидным шлемом из непрозрачного белого материала с неожиданно странной фактурой яичной же скорлупы. Он казался цельным и неразъёмным, и вертикальная грань, как бы рассекавшая яйцо на две половинки, представлялась не линией разъема, не стыком, а просто скульптурной линией. Несмотря на непрозрачность шлема, всю его переднюю часть закрывали дополнительно мощные тёмные светофильтры. Они напоминали прямоугольные, загнутые полукругом щиты древнеримских легионеров. Передние вертикальные их кромки шли параллельно скульптурной линии шлема, и расстояние между кромками не превышало четверти дюйма. Нижние располагались примерно на уровне предполагаемого подбородка, а верхние чуть выше линии предполагаемых бровей. Верхние кромки, впереди горизонтальные, загибаясь назад, одновременно поднимались вверх, образуя с продолжением задних вертикальных кромок нечто вроде трапециидальных плоских отростков или "рогов", верхушки которых дюйма на два возвышались над маковкой шлема. Спереди верхние части светофильтров образовывали как бы латинское "U" с широким горизонтальным основанием и несколько разогнутыми в стороны дужками. Каждый из двух светофильтров крепился к боковым сторонам шлема четырьмя специальными винтами, блестящие головки которых я наблюдал в профиль. Невысокий стоячий воротник комбинезона обтягивал нижнюю часть яйцевидного шлема. Человек поднял руки в стороны-вверх, и его предплечья и локти вышли за границу ромба. Отделка рукавов тоже была асимметричной: две пряжки на левой манжете, одна – на правой; молния на внутреннем сгибе правого локтя, и никаких следов таковой – на левом. Белые перчатки заправлены под плотно облегающие запястья манжеты. Человек на экране медленно прижал большие пальцы к ладони, а четыре остальных на каждой руке образовали латинскую букву "V", сложившись попарно. Когда угол раствора пальцев стал равен углу между поднятыми в стороны-вверх руками и углу между отростками-рогами светофильтров, человек зафиксировал это положение. Внезапно между отростками светофильтров, прямо над головой, словно вольтова дуга, вспыхнуло ослепительно-белое, нестерпимое для глаз сияние. Расходившиеся во все стороны от сверкающего облачка лучи, удаляясь от него, словно тощали, меняя цвет и превращаясь в красные, сиреневые, пурпурные и фиолетовые. Но лучи не могли проникнуть внутрь ромба, и он сохранил свои четкие очертания. Тонкая горизонтальная пурпурная линия, загоревшаяся на уровне верхних концов отростков светофильтров, рассекла экран надвое, и лучи света в верхней части покраснели, а в нижней приобрели глубоко пурпурный, фиолетовый оттенок. Вся фигура человека оказалась ниже пурпурного горизонта, лишь кисти рук в белых перчатках возвышались над ним. Я ничуть не удивлялся, когда меня скрутил ставший уже привычным мучительный приступ тошноты. "Наверное, вот так возносился на Небеса Иисус Христос – или нет, скорее так снисходил в Преисподнюю Сатана", – успел лишь подумать я, как человек пропал, будто его сдуло ветром. С момента его появления на экране до исчезновения прошло едва ли секунд пять, но я навсегда запомнил все мельчайшие подробности увиденного, все оттенки и цветовые пропорции радужной картины, все детали отделки асимметричного чёрного комбинезона. – Ну, Кэс перешёл! – донёсся до меня словно сквозь сон голос оператора. Он только ещё начал поворачиваться в мою сторону на своем вертящемся кресле, а я уже стоял рядом с ним и хватал его рукою за горло. – Что ты сказал, повтори! – вскричал я, теряя самообладание, а сам не давал ему сказать, перекрыв кислород. Он хрипел и беспорядочно отбивался руками. Не церемонясь, я спеленал его вязками, как ребёнка, и на время залепил ему рот лентой, чтобы не мешал мне говорить. Потом сказал, раздельно выговаривая слова: – Послушай, приятель, сейчас я задам тебе несколько вопросов, а ты мне ответишь на них. Если захочешь отвечать – кивни, и я уберу ленту. Если нет – тогда пеняй на себя. Я против тебя лично ничего не имею и мне неприятно будет делать тебе больно. Я страшно не люблю делать людям больно, но мне придётся это сделать, и тебе, если в тебе осталось хоть что-то от человека, будет больно вдвойне, потому что у меня нет опыта, и ты будешь мучиться, видя как мучаюсь и терзаюсь, жалеючи тебя, я. Подумай над моим предложением и не валяй дурака. Ты же знаешь, что тоннелю скоро крышка. Повторяю: кивни, если будешь говорить. Я не надеялся на удачу, и нужно было готовиться выдержать невыносимое зрелище пытаемого тобой человека. Я молился Господу, просил его, чтобы он не допустил этого, не довёл дела до этого. Лениво ползли тягучие секунды. Дёртик смотрел на меня со странным выражением на лице, видно, пытаясь сообразить, что я за птица, или вспомнить, где он мог меня видеть раньше. Я прожил вечность, и, наконец, он медленно кивнул головой. – Вот так-то лучше, приятель! – я отлепил ленту, закрывавшую его рот. Мы внимательно посмотрели друг на друга, и я отметил желтовато-зелёный, нездоровый цвет лица оператора и прозрачно-бесцветные, будто стеклянные, глаза. – Так как, говоришь, тебя зовут? – Эск Мивай меня зовут, – устало ответил бледнолицый дёртик. Удивление его понемногу начинало спадать. – Ну что, Эск, дашь мне интервью? Только прошу тебя, без фокусов. Я ведь знаю многое и не позволю тебе завирать. Идет? Он лишь насупился и наморщил лоб. – Скажи, где тут у вас Центральный Пост или что-то в этом роде? Эск скептически усмехнулся и ответил с едва уловимым акцентом, присущим обитающим в этой части Местной группы галактик землянам: – Есть дверь с табличкой "Главный Пост Управления", а не Центральный Пост. Есть ещё двери с табличками "Центральный Калибратор", "Командный Пункт Систем Сферы", но все это липа. На самом деле управление рассредоточено и синхронизировано. Мы находимся в одной из вспомогательных аппаратных, дёртик обвел глазами помещение, – наблюдаем отсюда за переходом, настраиваем и контролируем некоторые параметры. – Допустим. Но, наверное, не так уж и важно, где все эти посты, с которых вы ведёте свои "аппаратные игры". Меня больше интересует, вернется ли сюда Кэс Чей? – Честно говоря, не знаю, – сказал оператор, – может, вернется, а, может быть и нет. Вы, кажется, минуты две назад сказали, что тоннелю скоро крышка. Крышка не крышка, а он "мерцает", сбоит. – Но, я полагаю, на той стороне сейчас, кроме Кэса, есть и ещё люди? – Есть, конечно. Несколько десятков человек. – Не договариваешь, приятель. Я знаю, что возврат им заказан. Ведь так? Дёртик промолчал. – Выходит, они там навсегда застряли ? – не отставал я. – Выходит, так. – Он тяжело вздохнул, сделав мучительный, долгий выдох. Есть ещё надежда, что тоннель самовосстановится, – неуверенно добавил он. Чувствовалось, что сам он плохо верил в это. Я подвел его к вопросу о тайне Кэса Чея и мог теперь задавать его. Как можно более небрежно спросил: – А как же тогда Кэс Чей мотается по тоннелю туда-сюда? Он что, из другого теста сделан, что ли? Почему его не расплющивают гравитационные силы? – Сам удивляюсь, – с неподдельным энтузиазмом ответил Эск, – вроде и расплющивают. Но он живучий, как кошка. Проходит немного времени, и он снова в порядке, как огурчик. Так, про внешнее сердце он не знает. Ну и ладненько. Что ещё теперь нужно выяснить? Я сказал: – А тоннель вы закрываете когда-нибудь наглухо, или всё время поддерживаете его в открытом состоянии? – Раньше периодически закрывали, потом вновь открывали. Сейчас уже нет, потому что не уверены, что в следующий раз удастся его "запустить", "растащить" дыру с нуля. Поэтому поддерживаем все время в открытом состоянии, только предельно сужаем, уменьшаем проходное сечение, чтобы свести до минимума расход энергии. – А когда тоннель закрывали, кем и как потом давалась команда на открытие? – Это уже целый год производит сам Кэс Чей. Он лично подает в Мозг закодированную команду на открытие тоннеля. Раньше, говорят, это могли делать и другие. Потом Кэс всё сосредоточил в своих руках. Он заимел личный код или шифр. Поговаривали, что шифровка двойная, с использованием какой-то редчайшей книги или изолированного оригинального текста. – Признайся, вы раскусили её. Пожалуйста, не лги. – В том то и дело, что нет. У нас нашлись пройдохи, где-то содрали шифровку, запихнули в Мозг. Загнали Мозг к чёртовой матери, как лошадь, только и всего. И – никакой зацепки: ни фрагмента, ни даже единственного знака. Как говорится, "всё сохранилось на нуле". Серьёзные дела. Мозг на Переходнике – не чета корабельному. Не с этого, не с этого фланга нужно подбираться к Кэсу, бродяга! – Личный звездолёт, конечно, у Кэса Чея есть? Назови марку и модель, чтобы я не спутал. – Звездолёт есть. "Бьюик", модель "Пожиратель пространства". – И давно он у него, случайно не знаешь? – Случайно знаю. Он заимел эту машину сразу после смерти "Папаши". – Это какого еще "Папаши"? Уж не Джестера ли Дёрти? – Вот, вот, его самого. – А сейчас звездолёт где? – Здесь, конечно, на Переходнике. На той стороне у него другой корабль, попроще. – Как найти звездолёт? – Проще простого. Все звездолёты паркуются в индивидуальных боксах-карманах... – А, видел. Это те, что на внутренней поверхности самой первой, наружной сферической оболочки Переходника? – Они самые. Номер бокса Кэса Чея – семнадцать. – Придется тебе подробно рассказать, как пройти отсюда к боксу. Я сосредоточился, а оператор целых несколько минут объяснял, как добраться до бокса кратчайшим путем. To the right, to the left... Слушая, я мысленно представлял ажурную конструкцию комплекса, бесчисленные спутанные и перевитые его потроха и, когда дёртик закончил рассказ, уже твёрдо знал дорогу. Дёртик ёрзал и сопел, ему мешали вязки. Ничего, потерпит. Скоро закончу своё импровизированное "интервью", и мы с Мэттом уйдём отсюда тихо, по-английски – не прощаясь. – А что ты, приятель, думаешь по поводу того, что тоннель работает все хуже и хуже, барахлит? – я употребил выражение Мэттыо Пепельного. – Не знаю, как объяснить, чтобы было понятно. Специфика тут такая, заважничал Эск Мивай. – Пойму, пойму, выкладывай свои соображения. Но никаких откровений не дождался. Оператор понёс всё ту же унылую чепуху про элементы сферы из металла с идеальной проводимостью, теряющего свои свойства, о том, что доставка очередной "свежей" партии секций из этого металла задерживается... Как и большинство людей, он не мог вырваться из ограниченного круга фактологического мышления, несистемного, неконцептуального подхода к любым проблемам. На первый взгляд такой подход лежит ближе к жизни, но на самом деле не дает возможности объяснить эту самую жизнь и, в результате, оказывается достаточно далеко от неё. Сам я твёрдо верил, что, пока я болтался по Космосу, люди из Института Метагалактики уже объяснили – а если нет, то в недалёком будущем объяснят, – причину, по которой наша сжимающаяся Вселенная затягивает нанесенный ей прокол. Верил, что они выявили глубинную суть механизма обратной связи. – Ну, хорошо, – сказал я, – О чем это ещё я хотел спросить тебя напоследок? А-а! Вспомнил! Не знаю только, поймёшь ли ты, хватит ли у тебя подготовки, чтобы постигнуть суть вопроса? – съязвил я, расплатившись с технарём той же монетой. – Ты имеешь представление о том, что за Мир живёт и дышит за краем нашей Вселенной, знаешь хоть что-то о его свойствах? – В самых общих чертах нам известно, что тоннель соединяет нас со Вселенной, находящейся на стадии расширения. Вообще-то она более пригодна для жизни. И у неё есть перспектива, в отличие от нашей. -О, да ты философ, Эск. Насчёт перспективы мне спорить трудно... Да, совсем забыл, на той стороне есть еще звездолёты кроме того, который имеет Кэс Чей? – Насколько мне известно, там лишь один звездолёт, принадлежащий Кэсу Чею. Он развёрнут из эмбриомеханизма. Других нет. – Ну что ж, спасибо за интервью, приятель, – вздохнул я. – Не люблю приставать с советами, но попробуй пораскинуть мозгами: стоит ли здесь оставаться? Если на тебе нет тяжёлого греха, отнятых и загубленных человеческих жизней, то попытайся смыться отсюда. Коль уж нельзя в расширяющийся Мир, то слиняй просто куда-нибудь подальше в пределах нашего, – я достал липкую ленту. – Придётся пока посидеть с запечатанным ртом, – сказал я, заклеивая Эску рот. – Не печалься: зато отдохнет язык. С этими словами я покинул наблюдательный пункт, торопясь к Мэттью Пепельному. Он спал. Я разбудил его и поднял на ноги. Его разморило и развезло. Я сообщил ему, что нам нужно топать к звездолёту Кэса Чея. Если на Переходнике существовали задворки, то, значит, мы шли задворками. Чтобы Мэтт не отсвечивал со своими обрубками, пришлось набросить на него мою накидку. Разумеется, я не забыл и спецпакет с руками. К боксу номер семнадцать мы добирались больше часа, не отвлекаясь на разговоры. Поначалу безуспешные попытки открыть электронный замок отняли ещё полчаса. Наконец мы проникли в бокс и закрылись изнутри. Тут я замешкался, не зная, как поступить. Попробовал предложить Мэтту идти на Кэс Чеевом "Пожирателе пространства" сразу к Земле, и как можно быстрее, оставив для себя вариант с возвращением на лежащий в дрейфе "шевроле" на сёрфе. Я не хотел посвящать Мэттью в проблемы, которые мог и обязан был решить только сам. К тому же Мэтт, жестоко покалеченный дёртиками, сам превратился в дополнительную проблему. И для меня, и для себя. Но он и слышать не желал о том, чтобы я задерживался на Переходнике. Корчась от боли, он размахивал своими культями и, опасаясь нашуметь, не кричал, а громко шипел на меня. Он говорил, что время, которое он выиграет, направившись сразу к Земле, незначительно, и настаивал на том, чтобы идти до "шевроле", о котором я ему рассказал, вдвоём, на звездолёте Кэса. Он просто хотел, чтобы я находился у него на глазах, опасаясь, как бы я не выкинул фортель, оставшись на Переходнике. Спорить с этим прохиндеем было бесполезно. Установив автоматику на открытие люка в космос с задержкой, я помог Мэтту войти в звездолёт. В рубке сохранился запах дорогого одеколона, смешанный с застоявшимся ароматом вонючих Кэс Чеевых сигарет. До "Классического каприза" ходу было несколько часов, и в слиппер укладываться не имело смысла, но я предложил Мэтту отдохнуть. Он категорически отказался пройти в слиппер и залечь в "спальник". Он, бедолага, не спускал с меня глаз. Усадив его в кресло, ввёл в мозг "Пожирателя пространства" программу перехода к дрейфовавшему в ожидании меня кораблю. Мы отшлюзовались. – Вперёд – и выше! – подмигнул я Мэттью Пепельному и стартовал сразу на Т-двигателе, не оставив чёрномундирным палачам ни единого шанса помешать нам уйти.

28

В нашем распоряжении имелось несколько часов и, чтобы не терять понапрасну времени, я решил покопаться в бортовом Мозге "бьюика". Меня интересовало, где успел побывать звездолёт и, следовательно, Кэс Чей, за два года после смерти профессора Дёрти. Разбор полетов продлился довольно долго. Но я не удовлетворился этим и захотел взглянуть на пространственную картину трасс. Потом, совсем уж от нечего делать, подгоняемый каким-то смутным любопытством, предложил Мозгу оконтурить россыпь точек, отмечающих места, которые посетил Кэс Чей. Мэтт развлекался, наблюдая за моим дурацким занятием, хотя ему в его положении приходилось несладко. Странную фигуру вычертил Мозг корабля на экране. Тонированная зеленым, перед нами с Мэттом предстала усечённая, со срезанной верхушкой – шаровым сегментом – сфера, самое настоящее "яблочко с бочком". Мэтта охватила болезненная зевота, а я со всё возрастающим интересом продолжал свои исследования. Точка, соответствовавшая координатам Переходника, оказалась лежащей в плоскости "бочка", но из этого пока мало что следовало. Тогда я дал команду Мозгу определить геометрическое место точек, полагая условием отсутствие "бочка", проще говоря, центр сферы. Когда Мозг зафиксировал в центре планету Пасифик, система звезды Дастбин, я несколько секунд тупо смотрел на экран, не в силах осознать факт, но тут Мэтт Пепельной подначил меня: – Что, собрался опять на Паппетстринг, бродяга? Меня словно обожгло. Ну конечно же, я смотрел на экран и не видел координат... Паппетстринга! – Мэтт, что за наваждение? Система звезды Дастбин, планета Пасифик... – Называвшаяся так раньше, а после того, как стала местом обитания кукол, прозванная и дёртиками и самими куклами планетой Паппетстринг – что-то вроде "Марионетка", "Кукла на верёвочке"... – Мэтт, теперь ты можешь перестать следить за мной, – улыбнулся я. – Я не сбегу от тебя, чтобы вернуться на Переходник. Мы полетим на Паппетстринг. Точнее, я полечу туда один. А еще точнее, мы полетим вместе, и ты подождешь меня там, но не на орбите, а в сторонке, а я ненадолго приземлюсь – и сразу назад. Вообще-то лучше бы тебе идти сразу к Земле, а не ждать меня, но ты же упрям, как ишак. – Не хитри, бродяга. Выкладывай, что задумал. – Мэтт, сейчас нам нужно тормозить. Мы подходим к моему звездолёту. Дремли пока, поговорим позднее. Я произвёл торможение и стал медленно сближаться с "шевроле". Мэтт настаивал, чтобы мы летели до Паппетстринга вместе, в одном корабле. – Это пожалуйста, – сказал я ему, – но садиться со мной на планету я тебе не позволю. Пристыковав корабли и облачившись в скаф, я слазал в свой звездолёт, настроил его на переход до Паппетстринга с недолётом и вернулся к Мэтту. – Ты сам догадаешься когда-нибудь, что я хочу есть? – сварливо сказал он, когда я избавился от скафа. Насчёт поесть идея была совсем неплохой, и мы ее реализовали, а потом я сказал: – На этой тачке мы допилим до места назначения всего за четыре-пять дней. Но я предлагаю лечь в "спальник", чтобы не скучать и не мучиться ожиданием. Или опять станешь спорить? Мэттью Пепельной невозмутимо ответил: – Но во время твоего спуска на планету я должен бодрствовать. И не забивай мне баки, не думай, будто я забыл, что ты что-то хотел мне рассказать. – Я не хочу тебя попусту волновать, пойми. Ты должен спать и набираться сил. Твоё положение не так уж хорошо, прости за прямоту. Мне нужно как можно скорее передать тебя в руки Эдди Лоренса и всей его белохалатной "королевской рати". – Спасибо за откровенность, бродяга. Но расскажи сейчас, немедленно. Ведь спать я буду в анабиозе, да еще с твоими вшивыми уколами, так что меня не посетит бессонница от новых впечатлений. Перед сном вообще хорошо заправиться новой информацией: пока спишь, подсознание работает, и иногда утром получаются интересные результаты. Я только вздохнул. Мы выросли с ним в одном инкубаторе... Как можно короче я попытался рассказать Мэтту о Кэсе Чее, о встрече с Казимиром, о моих трёх визитах на "Платинум сити". Очень коротко, конечно, не вышло. Мэтт, хотя и хорохорился, но по-моему, с трудом просёк услышанное: у него начала повышаться температура. Но его скепсис действовал на меня просто убийственно, хотя и без его замечаний всё происшедшее со мной казалось безумным бредом. Лишь одно Мэтт уяснил твердо: предприятие, затеянное мною с целью найти и уничтожить яйцо со смертью Кэса Чея, очень опасно. Дискуссия грозила затянуться, но я проявил настойчивость и чуть не силой затащил Пепельного в медицинский отсек. После проведения необходимых процедур отвёл его в слиппер, устроил в "спальник" и залёг в анабиоз сам. Я давно уже чувствовал знакомую сильную дурноту, но ничего не сказал Мэтту: на фоне его несчастья моё недомогание виделось пустяком. Из-за своей щепетильности, не желая беспокоить товарища, я не предложил ему перейти в "шевроле", и теперь до самого Паппетстринга вынужден был мучиться в корабле Кэса Чея. Я не решился "тестировать" Мэттью на этот счёт: всё равно боли от нанесённых ему тяжёлых травм рук замаскировали бы ощущения, вызываемые полем злобы Кэса Чея. Да я и так знал, что он его не чувствует. В отличие от меня и от неизвестных мне других людей, человекоподобных и нелюдей, когда-то "убивших" Кэса Чея. В отличие от меня, "мировая линия" которого прошла через судьбу Кэса Чея и Казимира. В отличие от меня, посвящённого в их тайны, Мэтт Пепельной был ловчее меня. Но даже не лишись он обеих рук, не смог бы погубить Кэса Чея. Это мог сделать только я, "помазанный" и благословленный Казимиром, муки которого я наблюдал и разделил. Как Казимир, подключённый через Кэса Чея к его внешнему сердцу, к нему, вероятно, был подключен, пусть незримым и тонюсеньким "проводком", и я... ...Послеанабиозное "утро" выдалось хмурым. Я машинально исполнил гигиенический ритуал, уделив особое внимание тщательному бритью, словно собирался не в лес, а на доклад к Шефу. Подняв Мэттью Пепельного, помог совершить ему утренний туалет, а потом сообразил лёгкий завтрак. Встали мы оба не с той ноги, оба были встрёпаны, хмуры и молчаливы и смотрели друг на друга как пассажиры ночного поезда, разбуженные слишком ранним утром на подходе к пункту назначения. Меня сильно донимала так и не прошедшая тошнота. Допив кофе, я стал собираться в путь. Приготовив для Мэтта кое-какой еды, которую он мог бы запихнуть в себя, обходясь без рук, а также сосуд с питьем, снабженный трубочкой-насадкой для отсоса и кое-какие медицинские таблетки, облачился в скаф и сказал ему: – Разложи кресло и лежи. Давай условимся. Я могу обернуться и за шесть часов, но пусть будет двенадцать. Но в тех местах на Паппетстринге, куда я собираюсь садиться, сейчас уже поздняя осень. С учётом того, что на момент посадки может придтись начало ночи, кладу на всё про всё двадцать четыре часа. Если через это время я не пристыкуюсь к "бьюику", ты должен идти к Земле. Программа введена, кнопку можешь нажать носом. Вот с анабиозом тебе придется попотеть, но программа сработает с задержкой и, уверен, ты достигнешь Земли. Но я постараюсь вернуться вовремя. – Бросил бы ты пока это дело, Айвэн. Всегда всё хочешь сделать сам, бродяга... – Как и ты, как и ты, Мэтт. – Если даже поверить во всю эту чушь, что ты рассказал мне перед сном, то все равно, стоит ли так спешить? Вернулись бы домой, а потом ты пошел бы по Кэс Чееву смерть с подстраховкой наших ребят. – Мэтт, очень сложно объяснить, почему нужно так торопиться. Но торопиться нужно. Я и сам толком не понимаю, как скажется закрытие пространственного тоннеля на судьбе Кэса Чея. Эта задача мне не по зубам. Я могу лишь по-дилетантски поставить вопросы, а отвечают на них пусть высоколобые на Земле – кстати, твои слова. Извини, но сейчас, идя на "дело", не хочу наживать мозговую грыжу и не хочу, чтобы её заработал ты. – Я закончил надевать скаф и стоял перед Мэттом с открытым забралом. – Я бы сам мог подстраховать тебя, Айвэн. – Жди меня в машине. Помнишь?

Ты знаешь, мечта у меня золотая: "Идем мы на дело с тобою вдвоём, Работаем ловко и, страх презирая, Добычу богатую мигом берём. Волнуясь, ты ждёшь за рулем лимузина, Ты в деле впервые – тебе нелегко. Но все позади, и шуршащие шины Нас скоро отсюда умчат далеко. Скажу я: нажми на педаль до отказа И вытри слезу, что готова упасть. Как долго мы ждали заветного часа!" ...Сегодня мечта золотая сбылась!

– Ох, смотри, бродяга, – сказал Мэттью Пепельной. – Я возвращаюсь без рук, а ты можешь не сносить головы. Тогда мозговой грыже не на чем будет обосноваться. – Смотри, накаркаешь. Да, лэнгвидж свой я оставлю здесь. Чтобы не скучать, можешь прослушать мою беседу с Казимиром. Другие разговоры я не записывал: уж очень свистели пули и трещали челюсти, и записи бы не получились. – Предстартовый невроз? – задал риторический вопрос Мэтт, глядя мне в глаза. – А как же, сам должен понимать. – Давай-ка свои координаты, бродяга. Где тебя искать на Паппетстринге, если что? – Ну, ты прекрасно должен представлять, где это. Несколько миль южнее тренировочного городка с куклами, где мы с тобой встретились, помнишь? – Не забыл ещё. – Да, как такое забудешь. Ну вот. Там, в лесу, есть большая прямоугольная, что ли, поляна не поляна, поле не поле. Ты знаешь: на Паппетстринге деревья – почти как у нас на Земле в средней полосе, и вокруг этой поляны нечто вроде берёз растет, вся она как бы окружена "берёзовыми" ополицами. А примерно в центре её – огромное кряжистое дерево, вылитый наш дуб. Когда я маялся без звездолёта, то, бродя по лесу, приметил эту поляну, но в то время не заинтересовался ею. Вот туда я и направляюсь сейчас, Мэтт. – Ты меня немного успокоил, Айвэн. Лес тот мёртвый, скучный. Туда никто не заглядывает. – Вот, вот. Думаю, что обойдёмся без "если что". – Ну, ни пуха, ни пера, Гуттаперчевая душа! – К чёрту! – откликнулся я и, защёлкнув забрало, пошёл на выход. Оказавшись в своем звездолёте, я сразу почувствовал себя значительно лучше, а, освободившись от скафа (чужого!), окончательно пришёл в норму. Заняв пилотское кресло, с привычным "вперёд – и выше!" направил корабль к Паппетстрингу, моля Бога, чтобы прибыть туда к концу ночи, перед рассветом. Я лицемерил Мэтту, говоря, что перед "хаджем" не хочу наживать мозговую грыжу. На самом деле я все время думал над задачей, вставшей передо мной после того, как понял, что дни межпространственного тоннеля сочтены. В который раз я убеждался, что задача, которую ставит вам начальство, не может быть до конца понятна ему самому. Вы должны сначала помочь вашему шефу сформулировать то, что он желает от вас, использовав ваш опыт и интуицию. И потом, – и в процессе работы по заданию, и в момент подведения итогов, – он знает меньше вашего. И в первом, и во втором случаях начальство знает меньше потому, что задание-то выполняли и выполнили вы, а не оно. А во втором ещё и потому, что иногда в конце вы докладываете о выполнении не того, что требовало ваше начальство, а о решении той задачи, которую вы заново уяснили и поставили себе в процессе работы, переформулировав и переосмыслив старую в связи с открывшимися неизвестными обстоятельствами. Это мое теперешнее задание явилось яркой иллюстрацией моей доморощенной теорийки. Сейчас я молил Бога не о том, чтобы закрылся тоннель, а о том, чтобы он оставался открытым в течение времени, которое я положил себе на то, чтобы уничтожить яйцо со смертью Кэса Чея. Наличие у Кэса Чея внешнего сердца, яйца, и явилось вновь открывшимся, не известным ни мне, ни Шефу обстоятельством, многое перевернувшим с ног на голову. Я пытался решить непосильную задачу. Задачу с тоннелем, Кэсом Чеем и его внешним сердцем. Летя к Паппетстрингу, я анализировал три основных возможных варианта. Первый, самый простой вариант. Предположим, что когда я уничтожаю яйцо, Кэс Чей находится в нашей Вселенной. Тогда он, безусловно, погибает. Второй. Предположим, Кэс Чей – на том берегу, а тоннель открыт. Я уничтожаю яйцо. Означает ли это, что Кэс Чей умрет? Интуиция мне, дилетанту, подсказывала, что в этом случае Кэс должен погибнуть. Всё-таки при открытом тоннеле наши два параллельных мира представляют как бы сообщающиеся сосуды, образуют единый, странной формы и со странными свойствами, Сверхмир. Третий вариант, самый неприятный. Предположим, тоннель закрывается, а Кэс Чей навсегда остается на той стороне, в расширяющейся Вселенной. Я уничтожаю яйцо. А Кэсу Чею будет наплевать на это. Находясь в мире, изолированном от нашего, он преспокойно продолжит свою жизнь, может быть, потеряв только бессмертие. Не велика потеря. В таком случае получилось бы, что мы позволили преступнику удрать за границу. Не за границу страны, Земли, Галактики, а за границу Вселенной, за её край. Мало того, тогда сбылось бы пророчество профессора Дёрти о том, что Кэс Чей станет наводить ужас на ещё неизвестных нам обитателей другой вселенной, будет нести зло другому Разуму. Так что, реализуйся третий вариант, – это уже был бы настоящий прокол: с нашей стороны, со стороны Департамента, со стороны Шефа, и, главное, с моей лично. И меня охватывал ужас, когда я думал об этом. Возможно, я ошибался в своих предположениях и Кэс Чей после разрушения его внешнего сердца в любом случае должен был умереть. Но вдруг вспомнил слова Хаббла о профессоре Дёрти: " – Помните фильм, где старик, лежащий на смертном одре, поджигает сиделке газету?" Нет, бродяга, рассчитывать надо всегда на самое худшее... И все-таки, если Кэс, находящийся в другой Вселенной, погибнет там при закрытом тоннеле, то как тогда подтвердить, констатировать, установить его смерть? Домыслы не представишь Шефу, а Шефу не представить их наверх. Получится сплошная неопределённость. Она всё время занозой будет сидеть во всех нас, не давать нам покоя. Даже если наши высоколобые авторитетно заявят, что Кэс Чей на той стороне и при закрытом тоннеле должен был неминуемо погибнуть, это не станет полноценным фактом. Не выполнится важнейший философский и научный принцип – принцип наблюдаемости. Вот если бы мы увидели мёртвого Кэса Чея, тогда другое дело. Но с закрытием тоннеля принцип наблюдаемости становится нереализуемым в... принципе! Точка. Вот вам и мозговая грыжа... Я не заметил, как пролетело время. На экране со страшной быстротой вырастала злобная планетка Паппетстринг. Торможение, предпосадочный манёвр. А далее я просто переключил управление на автоматику, поскольку корабельный Мозг хранил координаты места, где созрел, вылупившись из эмбриомеханической "таблетки", и начал свою жизнь звездолёт. Поляна с дубом лежала несколько южнее той точки. На её северный край, обращенный к тренировочному городку, и сел корабль. Над лесом царила ночь. Сняв ненавистный скаф, я на минутку выскочил из корабля. По едва уловимым, почти неощутимым признакам понял, что ночь на исходе. Снаружи ощущался легкий морозец, в ясном небе над головой роились чужие созвездия. Выморочный, неживой лес стоял совершенно голым. Листья давно опали, земля окаменела от холода. Ёжась, я забрался в уютное чрево звездолёта и переждал остаток ночи и томительный, неторопливый рассвет. Стены корабля спасали от холода, но не защищали от всепроникающей злобной волны, принесшей мне привычное ощущение противной тошноты и непонятной изматывающей тревоги. Но я даже радовался этому обстоятельству: значит, смерть Кэса Чея где-то тут, рядом. Все, пора. Я вышел наружу. День обещал быть солнечным, ясным. Звезда Дастбин – солнце Паппетстринга – всходила слева от меня, но ещё не поднялась над верхушками деревьев. Дуб, огромный, толстенный, страшный, без единого листика, виднелся прямо передо мной, на расстоянии не более одной восьмой мили. Я медленно направился к нему. Поляна слегка понижалась к югу – в том направлении, куда я шёл. Скоро передо мной открылось подножие мощного дерева. Но нет, это был не дуб. Это вообще не было дерево. Все та же дешёвая, "а ля профессор Дёрти плюс Кэс Чей", бутафория. В развилке корявых ветвей искусственного сооружения, крона которого являлась на самом деле огромным энергосборником, на заржавевших цепях болтался приличных размеров или кофр, или ларец, или сундук. Тогда, пару-тройку месяцев назад, пробегая мимо и не обращая на дерево специального внимания, я не заметил ларец среди пышной бутафорской листвы. Сложные чувства испытывал я, приближаясь к дубу. Через несколько минут я извлеку яйцо из ларца, уничтожу его, и Кэс Чей умрёт. Умрёт человек. Или нечеловек? Мне вспомнилось вдруг, как осуществляется смертная казнь в некоторых местах заключения. Её производит специально подготовленный и назначенный для этого человек, можно сказать, палач, которого на жаргоне стыдливо-нейтрально именуют Исполнителем. Того, кого он должен привести к полному финишу, также лицемерно, ханжески, называют Материалом. Исполнитель стреляет Материалу в затылок, исподтишка, скрытно. Материал его не видит, он даже не знает, когда именно будет сделан по нему выстрел. Интересно, спит ли в ночь перед казнью Исполнитель? Именно Исполнитель, а не Материал. И, самое интересное, засыпает ли он сразу, безмятежно, в ночь после казни? Или всю ночь напролёт, сгорбившись, тихо отмеривает он шаги, и облачка сигаретного дыма беспрерывно поднимаются в ночное небо, к Млечному Пути? Я ощущал себя таким же Исполнителем, идущим "работать" с Материалом Кэсом Чеем. Но роль моя представлялась мне ещё более подлой, чем та, которая отводилась Исполнителю, убивающему смертника. Тот, по крайней мере, близко видел обречённого на смерть человека. И из-за этого ему, наверное, тяжело было переступить нравственный порог; близость Материала, возможно, обрекала его на мучительную внутреннюю борьбу с самим собой. Мне же было несравненно легче и проще: я не увижу близко ни лица, ни даже затылка Кэса Чея. Вот так, не видя человека, намного легче сделать ему гадость. Легче убить. Убить на расстоянии. И ещё. И в том, и в другом случае подразумевается, что Исполнитель всегда лучше, чем Материал. Но конкретно в моём, так ли это? Выполняя задание, я уже привел к полному финишу свыше десяти человек – больше, наверное, чем за это время Кэс Чей. Жетон Абсолютного Сертификата – просто жалкая уловка, вшивая индульгенция, с помощью которой моё начальство великодушно отпустило мне возможные будущие грехи, ловко умыв руки и перевалив груз ответственности на меня. Но наивно прикрывать мне свой стыд фиговым листком-жетоном цинично спущенного мне сверху Абсолютного Сертификата... Так кто же я? Кем я стал? Не превратился ли я в точно такого же Кэса Чея? Я, сотрудник Департамента Айвэн Фул, Фэгот, Гуттаперчевая душа, и есть подлинный Кэс Чей... Остановившись в нескольких десятках футов от дуба, я достал флэйминг и с минуту постоял, собираясь и прислушиваясь. Тишина стояла необыкновенная, но сейчас наслаждаться ею я не стал. Состояние моё на глазах ухудшалось, как тогда, в павильоне у Казимира, и надо было срочно заканчивать операцию "Смерть Кэса Чея, бессмертного". Подняв флэйминг, чёткими короткими импульсами срезал закамуфлированные под цепи сложнейшие системы, обеспечивавшие функционирование внешнего сердца, и ларец с глухим стуком упал на мёрзлую землю. Я представил себе Кэса Чея. Если он сейчас шёл – то споткнулся. Если сидел – покачнулся на стуле. Если лежал – то вздрогнул. Я хотел подойти к ларцу, чтобы достать яйцо, но ларец самопроизвольно раскрылся, и оттуда выскочил четвероногий серый, с рыжими подпалинами, зверёк, напоминавший то ли зайца, то ли кролика, то ли кенгуру. Обогнув по крутой дуге дуб, он длинными прыжками помчался к дальнему краю поляны, но пуля из молниеносно выхваченного "спиттлера" догнала его. Он ещё пытался сделать на ходу "свечку", точь-в-точь, как это свойственно нашим земным зайцам, но выстрел мой был точен, и зверёк, перекатившись несколько раз по инерции через голову, неподвижно распластался на корявой, мёрзлой земле. Если Кэс Чей сейчас ел – то подавился. Если он пил – поперхнулся. Если курил – то закашлял. Дешёвый спектакль продолжался. Не успел я подойти к зайцу, как большая птица, неизвестно откуда взявшаяся, неожиданно появилась прямо на том месте, где лежал убитый зверёк. Разбежавшись по закаменевшей от холода земле, она тяжело взлетела, направив свой уплощённый клюв на запад. Тщательно прицелившись, я поразил похожую на утку птицу из "спиттлера" в угон, с первого выстрела. Она глухо шмякнулась наземь, и я поспешил к ней. Если Кэс Чей сейчас хохотал – то стал улыбаться. Если он улыбался – то помрачнел. Если был мрачен – то заплакал. Весь внимание, на цыпочках подошел я к утке, ожидая очередного подвоха. Но ничего не произошло. Приподняв утку, увидел под ней крупное белое яйцо уменьшенную копию "эга", обнаруженного мною в "харвестере". Да, яйцо великий символ. Это символ души. Это символ изначальности, первичности. Это символ сингулярности – "протояйца", из которого якобы развилась, развернулась поначалу раздувающаяся, перешедшая затем в просто расширяющуюся, Вселенная. Даже галактики на схемах в астрофизических журналах изображаются крупной точкой с двумя отходящими от неё дужками, обозначающими соответственно ядро и спиральные рукава, что напоминает подвешенный на нитевидных образованиях в белке яйца желток. И пасхальный заяц на картинках всегда держит в лапках белое яйцо. Впрочем, это уже несколько из другой оперы: Кэс Чей не должен воскреснуть. Взяв яйцо в руки, я тихонько сжал его, словно проверяя на прочность. Оно показалось мне на удивление хрупким. Что бы ни делал сейчас Кэс Чей, его покоробило и он схватился за сердце. Тошнота и боль в позвоночнике стали нестерпимыми. Скорее, скорее. Сейчас я избавлюсь от страданий сам, сниму проклятье с Казимира, покончу, наконец, с Кэсом Чеем и поспешу к Мэттью Пепельному. Я потянул за торчавшую с тупого конца яйца головку и вытащил на свет божий длинный игольчатый предохранитель, а яйцо бросил на схваченную морозцем землю. Кэс Чей уже ничего не мог делать сейчас, он только хрипел и рвал руками свой красивый асимметричный, символизирующий, наверное, асимметричность Вселенной, комбинезон в том месте, где страшно кололо, тосковало сердце. Я не стал подражать ни "тупоконечникам", ни "остроконечникам", разбивая яйцо. Оно лежало на земле, завалившись на бок, и я разбил его своим каблуком, ударив сбоку. Агония. Но Кэс Чей всё ещё жил. Я поднес иголочку к глазам. Солнце, пробившееся сквозь голые стволы, отразилось вдруг от зеркальной, полированной её поверхности, и мне показалось, что это не я переломил иглу, а солнечный луч перерезал её надвое.