Текст книги "Прокол"

Автор книги: Геннадий Ерофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

24

Время пожирает любое, сколь угодно большое Пространство, а Пространство пожирает любое, сколь угодно большое Время. Гнать "шевроле" к Переходнику, используя все возможности корабля, не имело смысла: все равно пришлось бы ждать, когда доплюхает до места грузовик. Поэтому "Классический каприз" шёл примерно с такой же скоростью, как и "харвестер". А вообще-то на нём можно было добраться до цели раза в три-четыре быстрее. Я провёл весь путь в "спальнике" и не чувствовал, не ощущал, как Время пережевывало Пространство. Пробуждение и подъём прошли не так легко и весело, как хотелось бы. Затем я привёл себя в порядок, подновив свой грим. Я все ещё не хотел показывать своё истинное лицо, лицо Айвэна Фула, продолжая с момента своего "воскрешения" вести легенду Саймона Сайса. Чушь, собачья чушь! Никому теперь, и прежде всего мне самому, до этого не будет дела. Кто из дёртиков запомнил меня на плацу настолько хорошо, чтобы признать при встрече? А если и запомнили, что с того? Я умер, и смерть моя, как до этого смерть сотен и тысяч кукол, стёрла меня из их куцей памяти. Однако мне подсунули "клопа" в звездолёт, когда я находился в лунном кабинете Шефа. Физия моя широко известна в узких кругах. Кэс Чей хорошо знал меня, Айвэна Фула, в лицо. Он даже извлёк у меня из зуба маячок, точнее, сам зуб с маячком. Ещё точнее – попросил сделать это Риту Холдмитайт. Правда, маячки в зубах носили не только служащие нашего Департамента. Но не обольщаюсь ли я на свой счет? Почему меня никто ни о чем не расспрашивал, когда Кэс с Ритой подловили меня на "Платинум сити"? Ну, а ты чего ждал? Ты возомнил себя важной персоной. Твоё честолюбие было задето тем, что тебя, как и всех прочих, других, мигом обратили в куклу. А-а, бродяга! А ты бы хотел особого к себе отношения? Тебе страшно обидно было погибать, как все, безымянным и обезличенным. Тебе непременно нужно было предстать перед дёртиками сотрудником Департамента. Героем. Тьфу!!! А Кэс просто унизил тебя, унизил самым ужасным, болезненным, всесокрушающим способом – равнодушием. Он не поступил, как злодеи из "дайм-новеллз" дешёвых романов – не стал тебя допрашивать, не стал резать бензопилой, не стал подвешивать на крюке за рёбра, как свиной окорок. Да и зачем допрашивать: что от меня можно узнать? Они знают, что мы начали за ними охоту. Ну и плевать им на это. Ведь это не мы, а они – хозяева положения, они держат за горло всех нас, держат за горло Вселенную. Какая к черту информация им ещё нужна? На какой стадии находятся наши (чьи это наши?) эксперименты по развальцовке "кротовых нор"? Грош им цена после того, как Дёрти создал первый и единственный "лишний" электрон, грош им всем цена. Это мы маемся, это я и другие маемся в поисках информации о делишках зловредного Дёрти и Кэса Чея, это нам Бог велел бегать и суетиться. А Кэс Чей и все они уверены в своей полной победе. По крайней мере, Кэс Чей. Да-а... С таким настроем не выиграть у чёрномундирных папуасов, бродяга... Я закончил туалет и макияж, натянул на себя латы и прочее барахлишко и перебрался в рубку. Ознакомился с обстановкой. "Харвестер" дрейфовал в нескольких милях от меня. Мы медленно сблизились. Я законсервировал "шевроле", оставил его на попечение автоматики и перелез в грузовик, захватив с собой максимум боеприпасов. Теперь в дрейф лег "Классический каприз", а "харвестер" малой скоростью понёс меня к Переходнику. Проще всего было бы подойти к нему на сёрфе, на "шлюпке", но тогда, может быть, я не смогу попасть внутрь комплекса. "Харвестер" же поможет мне оказаться в "интерьерах" Переходника: я понимал, что контейнер загружался и разгружался, когда звездолёт находился в закрытом доке. Поэтому надеялся, используя причальную программу грузовика, отшвартоваться в доке Переходника и задержаться там буквально на несколько минут, чтоб только успеть сойти с корабля... На какой же бал попаду я? Убить быстро дёртикам меня не удастся. Постараюсь успеть хоть что-то сделать. Но бал может стать кровавым. Через несколько часов я понял, что координаты объекта, списанные с лэнгвиджей бармена и дежурного клерка – не фикция. Объект мог оказаться и не переходником, но все говорило за: ещё в "шевроле" приборы показывали гравитационные, магнитные аномалии и ярко выраженную анизотропность пространства. Теперь о том же самом кричала аппаратура "харвестера". ...Что заставило меня сделать то, что я сделал? В последний момент я перечеркнул весь свой никудышный план (слишком громко сказано), не доходя до зоны прямой видимости, отвернул от Переходника и пошёл назад к своему звездолёту. Подойдя к "Классическому капризу", сделал то, что нужно было сделать, как только я покинул "Платинум сити". Я ввёл в Мозг "харвестера" координаты одного из наших форпостов в Млечном Пути, а также минимум информации об "эгах" и об их особой опасности и отправил грузовик. Я протаскал "харвестер" с собой, как древние кочевники – второго, "заводного" коня, но так и не решился воспользоваться им... Чего я испугался? Не знаю. Может быть, давило на психику яйцо, лежавшее в грузовом отсеке, или сыграло роль то, что я не любил шумных эскапад... В общем, "харвестер" я отпустил, и он ушел, ушел безвозвратно. Он прошлепает до форпоста долго, и может получиться так, что я вернусь на Землю раньше, чем наши бравые перехватчики оприходуют его... Итак, я возвратился. Возвращаться в начале пути – нехорошая примета, ну да мне не привыкать к плохому. Снова короткие сборы, недолгое раздумье – и через полчаса я на штатном сёрфе отвалил от борта "Классического каприза". На этот раз я оставался один на один с открытым космосом гораздо дольше, чем тогда, когда "плыл" к "Платинум сити", так как "шевроле" дрейфовал довольно далеко от Переходника. Космос здесь выглядел более уютно, чем в окрестностях "Платинум сити": все-таки я находился не в межгалактическом пространстве, а в галактике Маффей 2, и звёзд на небе хватало. Поневоле мысли вращались вокруг Переходника, вокруг межпространственного тоннеля. У меня не хватало подготовки, чтобы вообразить технические тонкости устройства "форточки" в чуждую нам расширяющуюся Вселенную. Понятия, которыми с лёгкостью оперировал Казимир, я пытался перевести в простые предметные аналогии, привлекая на помощь своё убогое воображение. Вдруг мне пришло в голову, что Переходник – это блеф, розыгрыш, мистификация. У любого тоннеля есть два конца, и каждый из них содержит массу различного оборудования, приборов и прочего. Взять хотя бы тоннель под Ла-Маншем, упомянутый в качестве банального примера в разговоре со мной Эдвином Хабблом. Ясно и фаллоусу, что свой конец обустраивали англичане, а французы, естественно, свой. Мысль тривиальная, пошлая, мелкая. Именно такая она и есть. Если говорить и рассуждать о тоннеле под Ла-Маншем. А вот если представить тоннель из нашей, сжимающейся Вселенной, в их, расширяющуюся, то поневоле задаёшься вопросом: а кто же оформил другой конец тоннеля? Ведь там нет ни англичан, ни французов. Правда, если верить Вилеру, то есть там и англичане и французы, только немножечко не такие, как у нас. (Я бы предпочел, чтоб этим делом занимались тамошние англичане). Пусть так. Но откуда им знать, что в данном месте в данное время профессор Дёрти собрался осчастливить обе Вселенные? Пока тоннеля нет, им об этом не сообщить, а не сообщив, не "построишь" тоннеля. Вот так. Я логически доказал невозможность осуществления пространственной связи с иным Миром. Я даже вспотел, осознав свое "открытие". Куда же ты идешь тогда, бродяга, что ожидаешь встретить у чёрта на рогах в таком случае?.. Так... Моей фантазии явно не хватало, чтобы построить двусторонний тоннель. Тогда я попытался взять реванш, представив в наглядных образах действие эффекта Казимира, примененного для предотвращения гравитационного схлопывания строящегося тоннеля. Это мне удавалось гораздо лучше, как я самонадеянно полагал. По словам Казимира, между двумя металлическими пластинами происходит понижение энергии вакуума. Я вообразил сосуд с жидкостью, например, с водой, в которую вертикально опущены параллельные металлические пластины. Поверхностное натяжение воды здесь моделирует упругость вакуума. При определённом расстоянии между пластинами мениск располагается ниже уровня жидкости, что хорошо заметно даже невооружённым глазом. При уменьшении зазора между пластинами мениск опускается всё ниже и ниже. Ещё нагляднее использовать для подобного опыта капиллярную трубку. Чтобы поднять мениск в трубке до уровня жидкости в сосуде, необходимо приложить к жидкости дополнительное давление. Здесь избыточное давление, прикладываемое к жидкости, играет роль гравитационной энергии коллапса, "схлопывания" тоннеля. Её компенсирует отрицательная энергия вакуума, в этом простеньком опыте иллюстрируемая разностью уровней жидкости в сосуде и в капиллярной трубке. Трудно, но в принципе возможно вообразить действие эффекта Казимира в вакууме, окружённом сферой из металла с идеальной проводимостью... Гораздо хуже я представлял процесс "растаскивания" образовавшейся первоначальной воронки до макроразмеров. Ведь как только расстояние между пластинами (диаметр сферы) начнёт увеличиваться, сразу же начнут снижаться компенсаторные способности вакуума. Неразрешимое противоречие. Что же, тоннель обречен оставаться исчезающе малой, неизмеримо тонкой трубочкой, совершенно непригодной для переброски макротел? Удовлетворение от такой практической реализации межпространственного тоннеля должно быть столь же незначительным, сколь незначителен, ничтожен диаметр этой трубочки...

25

Я задремал, а когда очнулся, не поверил своим глазам: впереди, чуть светлее черноты космоса, едва различимо поблёскивало отражённым светом тусклых звёзд грандиозное сооружение. По мере приближения к нему вырисовывались, выявлялись отдельные детали апокалиптической конструкции. Больше всего Переходник смахивал на чудовище, явившееся результатом любовной связи между круглой морской миной и морским же организмом из типа простейших, подкласса лучевиков (радиолярий) – HEXANCISTRA QUADRICUSPIS. Огромный, в несколько миль диаметром, шар ощетинился во все стороны пальцеобразными отростками, вызывающими ассоциации с "усами" – удлиненными цилиндрическими гальваноударными колпаками морской мины. В то же время он смотрелся, как скелет лучевика – кремневый скелет из вложенных друг в друга решётчатых шаров, соединённых радиальными иглами с разветвлениями на концах – энергоприёмниками. Сложный орнамент системы стабилизации, содержавший повторяющиеся пяти– и шестиугольные элементы, словно сетью опутывал шарообразное тело Переходника, еще больше подчеркивая сходство с ажурным скелетом радиолярии. Я прикидывал, где лучше ошвартовать сёрф, на ходу вспоминая особенности устройства подобных межзвёздных объектов. Казимир рассказывал, что конструкция Переходника содержит достаточно много типовых, давно разработанных и проверенных элементов, какие часто используются при монтаже космических комплексов. Поэтому мое внимание привлекла одна из длиннющих игл энергоприёмника, об устройстве которого я кое-что знал. Я направил к нему сёрф самым что ни на есть черепашьим ходом. То, что виделось издали конической острой сосулькой или иглой, оказалось колоссальным сооружением длиной в несколько сот ярдов и в десятки футов толщиной. Четырёхлепестковая "лилия" венчала иглу. Этот полураскрытый бутон улавливал энергию, передаваемую с обращавшихся вокруг чёрной дыры энергетических спутников, принцип работы которых в общих чертах описал мне Казимир Чаплински. Как-то неуютно и нехорошо становилось мне, и я объяснял это тем, что тот небольшой сектор пространства, где я сейчас находился, пребывал под мощным воздействием двух удивительных объектов: чёрной дыры и Переходника. Соваться в лепестки энергоприёмника – верная смерть, да через них и не проникнешь внутрь комплекса. Я медленно скользил на сёрфе вдоль конической иглы по направлению к центру шара, высматривая люк, служащий для выхода в открытый космос с целью проведения техобслуживания. Постепенно гигантская сосулька утолщалась, и вот перед самым рифлёным поясом, словно перстень надетым на чудовищный "чёртов палец" и обозначавшим границу зоны искусственной тяжести и невесомости, я, наконец, заметил такую необходимую мне мышиную норку. Аккуратно подведя легкий сёрф к телу иглы и принайтовив его тросиком к торчавшим повсюду рымам и скобам, достал универсальную электронную отмычку и попытался открыть люк. Пришлось повозиться с ним, и только через четверть часа я отомкнул замок и вплыл в неожиданно вместительный шлюз. Отшлюзовавшись, проник внутрь и откинул забрало скафа. Здесь, внутри сосульки, свирепствовали мощные электромагнитные поля, и меня неприятно беспокоил тот факт, что может не выдержать защита моих часов, флэйминга и лэнгвиджа. До начала зоны с искусственной тяжестью было рукой подать. Достигнув её, с облегчением стащил скаф, пристроил его на хранение в какой-то нише, предварительно опустошив карманы, и остался в привычной мне экипировке, которую на сей раз скрывал форменный комбинезон дёртиков, позаимствованный мною в личном рундуке нехорошего человека Крэйфиша, которого я привел к полному финишу в "харвестере". Наивный, никчемный маскарад, но я не брезговал ничем. Еще одна предосторожность: на всякий случай включил лэнгвидж на запись маршрута, которым проследую в центр Переходника. Это не база дёртиков на Паппетстринге – в этом огромном, как город, чреве ориентироваться будет трудно. Здесь и не "остров отдыха", где масса указателей, автоматическое адресование и прочее, предназначенное для плохо осведомлённых временных гостей, а чисто техническое сооружение, рассчитанное на постоянный персонал, ко всему прочему еще и секретное, и незаконное. На "Платинум сити" и без указателей заблудиться ещё надо суметь: все здания его на виду, пространство открыто. А тут, в лабиринтах, в бесчисленных цилиндрических переходах, галереях и коридорах, словно прогрызенных червем в этом "яблочке с бочком", требуется нить Ариадны. И, как все дороги ведут в Рим, так и эти "червоточины" должны вывести меня к главной "червоточине" – прогрызенному натренированными на грызении гранита науки зубами профессора Дёрти тоннелю в Ужасное Великое Нечто. Нечто, оказавшееся расширяющейся Вселенной, такой, какой когда-то была и наша, родная нам Вселенная... Я начал спуск в преисподнюю, с некоторым удовлетворением отмечая неуловимое сходство внутренности иглы с башней "Гарлэнд боллз", хотя они имели совершенно разные функции. Тут центральная часть была занята жгутом энерговодов, изолированным от стенок центрального ствола специальными муфтами чудовищных размеров со множеством радиаторов охлаждения. Таким образом, места для столь понравившейся мне в башне "Гарлэнд боллз" романтической "стремянки" не осталось. Но бездислокационный металл широко использовался и здесь, и во всем чувствовался тот же самый конструкторский почерк, пусть даже и машинный. Не решаясь воспользоваться лифтом, чтобы не делать лишнего шума, я неторопливо продвигался "вниз" (низом теперь, в условиях искусственной тяжести был геометрический центр Переходника). Скудная надпись подсказала мне, что я миновал оболочку наружного шара. Как только представилась возможность, я поспешил убраться подальше от энерговодов. Миновав несколько концентричных многослойных стволов-оболочек, вышел на внешнюю по отношению к игле галерею. Прилепившись к цилиндрической поверхности иглы, она вела во внутренний решётчатый шар, перемежаясь бесчисленными переходами и мостиками. Этот внутренний шар, будучи в несколько раз меньше первого, располагался концентрично наружной сфере, словно проткнутый со всех сторон вязальными спицами пальцеобразных отростков и игл мохнатый шерстяной клубок. Я понял, что роль несущей конструкции выполняла внешняя сфера, а малый шар как бы висел внутри нее на "спицах". Но внутренний решётчатый шар отнюдь не являлся сферой-заглушкой из металла с идеальной проводимостью: заглушка скрывалась внутри него. Вектор силы тяжести сразу за оболочкой наружной сферы поменялся и, начав движение по галерее, я почувствовал себя легко и свободно, как будто ступал по горизонтальной поверхности. Пересекая огромное пространство между внешней сферой и малым шаром, наконец увидел первого живого человека, если можно назвать человеком дёртика: он шёл по мостику, висевшему ниже и проходившему перпендикулярно галерее, по которой двигался я. Расстояние между нами было довольно приличным и я, не смущаясь, уверенно шагал вперед. Мы посмотрели друг на друга, легонько кивнули головами, и он продолжил путь по своим делам, а я – по своим. Вскоре мне попались на глаза еще несколько дёртиков, поодиночке и небольшими, в два-три человека, группками, перемещавшихся в разных направлениях по галереям и мостикам. Мне надоело напрягаться и внутренне подбираться при каждой такой встрече и я перестал обращать на дёртиков внимание. Они, по-моему, тоже не интересовались мной. Но я понимал, что такая индифферентность с их стороны ко мне объяснялась тем, что пока мы находились в третьестепенных помещениях Переходника. Однако маскарад работал, и это мне нравилось. Так я достиг малого шара. Пронизывая его оболочку насквозь, игла энерговода уходила ещё дальше вглубь. Тут я понял, что несколько ошибался насчет конструкции Переходника. На самом деле внутренний шар, связанный с внешним трубчатыми каркасами пальцеобразных отростков и игл, составлял с ним единое целое, образуя жёсткую пространственную конструкцию. Галерея прервалась, дальше шла глухая заделка стенок иглы с оболочкой внутреннего шара. Все правильно, ведь уже недалеко энергопотребитель. По боковой лестнице я спустился с галереи и стал пробираться по лабиринтам коридоров внутри оболочки полого малого шара. Вся она была занята многочисленными служебными, жилыми, вспомогательными и другими помещениями. Дёртики попадались всё чаще, но я нагло игнорировал мимолетные взгляды, бросаемые в мою сторону, и с умным видом продолжал блуждать по коридорам, не решаясь спросить у кого-нибудь из "местных" дорогу. Минут через двадцать я вышел к овальной стенке ближайшего цилиндрического пальцеобразного отростка, который, как и игла энерговода, вёл к центру. Отыскал люк, отомкнул его и очутился в гигантской трубе, где коммуникации и оборудование плотно облепили стены, но не выступали далеко от них и были огорожены по всей длине трубы концентричной крупноячеистой сеткой. Лишь огромные подпружиненные габариты – усы и роликовые ограничители выступали за сетку. Я догадался, что попал в своего рода транспортный тоннель для грузовых звездолётов, тех самых "харвестеров", что должны подаваться по нему под разгрузку элементов сферы, изготовленных из металла с идеальной проводимостью, и под погрузку "эгов" – яиц с консервированным пространством. Я вернулся в коридор, задраил люк и стал искать другой "палец": пока мне не нужен грузовой лаз, а нужен ход к аппаратным и приборным отсекам, которые непременно должны находиться рядом со сферой-заглушкой. Мне повезло: в следующем "пальце" оказалось сразу несколько "пассажирских", пешеходных коридоров. Но скоро радость омрачилась неприятным открытием: в конце каждого из них у входа за границу оболочки внутреннего полого шара дежурили по четыре дёртика. Я заметил, как пару раз они потребовали личные кодированные карточки у тех, кто хотел пройти в двери. Все это я пронаблюдал, не привлекая к себе особого внимания. Так. На прорыв идти рановато, пошуметь еще успеем. Пришлось вернуться в тоннель и топать прямо по сетке. Прогулка затянулась. Я дошёл до самого конца и упёрся в громадный торцовый люк, перекрывающий трубу. Нечего было и думать открыть его: осмотрев всё кругом, я понял, что входы электронных замков и аппаратура управления приводами люка находятся изнутри. Ну и хорошо. Открывая такую большую "дверку", произвел бы ещё больший шум. Чертыхаясь, вернулся немного назад и, как мелкий воришка, взломал банальный висячий замок, запиравший изнутри сетки вход к каким-то усилителям, понизителям или трансформаторам. Пролез за сетку и, методично осматривая стены, после многих трудов обнаружил едва заметный лючок. Не может же он выходить в полость внутреннего шара, размышлял я, ковыряясь с запорами. Он находится довольно далеко от его оболочки и в то же время почти рядом от громадного люка в грузовой терминал, который явно должен примыкать к сфере-заглушке. А это значит, что я нахожусь сейчас на уровне аппаратных и приборных отсеков Переходника, совсем близко от его святая святых. Еще несколько минут, посвященных слесарному делу и, пролезши в люк, я увидел, что попал в технический или ремонтный отсек. В правой торцевой стене длинного помещения имелась пара больших корабельного типа иллюминаторов, а у левой я заметил нечто вроде нарамника перископа или триплекса, встроенного в переборку полукруглого эркера. Подбежал сперва к иллюминатору и, не открывая его, припал лицом к толстенному стеклу. Вот оно что! Оказывается я находился уже в третьем по счёту концентрическом шаре и наблюдал из иллюминатора внутреннюю поверхность полого решетчатого шара, который я вначале определял для себя как "малый" или "внутренний". Сколько же их, этих вложенных друг в друга, словно матрешки, полых шаров окружают сферу-заглушку, прикрывающую входную воронку таинственного межпространственного тоннеля? Перешел к противоположной стене и приник к нарамнику триплекса. И сразу понял, что передо мной крутой бок сферы-заглушки. Она была составлена из хитроумно сочлененных элементов, чем-то напоминавших пластины старинных переменных конденсаторов. Минуты через полторы я догадался, что такая конструкция позволяла заглушке сжиматься и "разбухать", сохраняя идеальную сферическую форму. Я утвердился в своем предположении после того, как повернув триплекс вправо, разглядел мощный телескопический шток, к концу которого крепился один из многих пространственных секторов сферы-заглушки. Поворачивая триплекс, увидел и другой шток, и третий. Их оси совпадали с осями цилиндрических пальцеобразных отростков, выступавших над поверхностью внешнего решётчатого шара. Я уже собирался оставить наблюдение и поискать дорогу в аппаратные и, может быть, внутрь заглушки. Но что-то меня задержало, как и тогда, в мрачном бункере на Паппетсринге, когда я собирался уходить через воздуховод. Я не оторвался от триплекса, а словно повинуясь чьему-то властному приказу, навёл его на ближайший телескопический шток и с полминуты внимательно наблюдал за ним. Бог мой! Соединённое со сферой-заглушкой первое колено штока двигалось, еле-еле заметно, но двигалось, перемещалось, постепенно вползая в другое, большего диаметра. Как завороженный, следил я за перемещением штока, за неотвратимо распухающей, как колобок на дьявольских дрожжах, сферой-заглушкой, и вдруг, так же как в лесу Паппетстринга, как в бункере, как в африканском павильоне у Казимира, тошнотворная волна обволокла меня, мерзкий саспенс сковал мои члены, рвотные спазмы начали выворачивать желудок, а в позвоночник словно ударила молния. Я отпрянул от триплекса и, шатаясь как пьяный, отступил от эркера вглубь помещения. Мне полегчало, но пришло ощущение, будто я куда-то не успеваю, куда-то опаздываю. Быстро пересёк комнату и вышел в коридор, все время загибавшийся влево. Правая его стена была почти голой, лишь иногда попадались круглые, типа морских корабельных, задраенные иллюминаторы. Беспричинная тревога подгоняла меня вперёд, неведомо куда. Я вломился в первую попавшуюся на левой стороне коридора дверь, приготовившись начать разговоры на языке пуль, но за нею не было ни одной живой души. Помещение оказалось холодильником, и здесь обретались только мертвые души. Какой-то садист подвесил на специальных тросах множество человеческих трупов. Они висели на разной высоте, в два яруса, в порядке, который можно было назвать шахматным, висели так плотно, что мне снова стало нехорошо. Я тупо взирал на жуткий "мортуарий"; синюшные, как у плохо откормленных, дистрофичных бройлеров, ноги подвешенных почти касались моего лица. Внезапно некая чушь всплыла в памяти. Мне вспомнился автомобильный завод, куда я как-то попал на экскурсию. И там, в производственных помещениях, какой-то умник похвалялся, что придумал остроумную штучку для экономии заводских площадей. Она заключалась в том, что одежда рабочих закрывалась целлофановыми или полиэтиленовыми чехлами, а затем на тросах поднималась к потолку. Шкафы для одежды, таким образом, становились ненужными, площадь цеха использовалась более эффективно. Похоже, что здешний умник дал бы сто очков вперед тому, с автозавода. Холодильник казался не очень большим. Он тянулся в длину параллельно коридору, и я прошел его насквозь почти весь, ежась от холода и созерцая шапки инея на толстенных коллекторах, как вдруг дверь, к которой я направлялся, отворилась. Я застыл на полушаге, а в холодильную камеру, кряхтя, медленно вступил дёртик в типичном форменном комбинезоне, но в странном головном уборе, напоминавшем клобук монаха. Как лавровый венок шею кумира или хомут шею раба, его шею обвивала мёртвая женщина. Скорее все же как хомут, потому что запястья красивых женских рук были притянуты многослойными ременными вязками к коленям безвольно свисавших вниз длинных точёных ног покойницы, и вязки непонятно почему напомнили мне перевязь лошадиного хомута. Великолепные золотистые распущенные волосы женщины закрывали лицо и почти доставали до пола. Дёртик увидел меня, что-то буркнул, свалил свою ношу прямо на пол и, не обращая на меня внимания, стал деловито готовить мёртвое тело к подъему. Бог мой! У меня все поплыло перед глазами. В распростёртой на заиндевевшем нечистом полу женщине я узнал Риту Холдмитайт.

26

Словно в бреду, на ватных ногах подошел я к дёртику, ни говоря ни слова приподнял его с колен за воротник, разжал гнусную липкую ладонь, державшую крюк, отстранил его, и крюк лег боком на пол, болтаясь на тросе. Секунды три я смотрел в тухлые глаза этой чёрномундирной скотины, потом сдёрнул с него клобук и просто убил его, не привел к полному финишу, а убил, убил, убил одним молниеносным ударом так, что он умер, ещё не успев рухнуть на пол. Я наклонился к Рите и разглядел жуткие кровоподтёки на лице и на теле. Но нет, её не били, просто она вернулась "оттуда". Как это пришло мне в голову? Я просто это знал, и всё. Её постигла та же участь, что и первых кукол, на которых отрабатывалась переброска живых существ через тоннель. Да, но те погибшие куклы давно сожжены, а тоннель, по словам Казимира, действует нормально. А кто тогда эти несчастные? Не могут же их хранить тут по году, по два?.. И я, наконец, понял, догадался, в чём дело. Подтверждалась моя дилетантская гипотеза насчёт отрицательной обратной связи, заложенной в устройство матушки Вселенной. Об этой гипотезе я попытался намекнуть при расставании Казимиру, но он пропустил мои слова мимо ушей... Что-то нужно было сделать сначала, прежде чем идти дальше. Осмотрев весь холодильник, я обнаружил пару низких то ли топчанов, то ли поддонов и уложил на один из них Риту Холдмитайт, предварительно разрезав и распустив вязки. Чёрномундирного отволок с прохода в тёмный угол и оставил лежать там прямо на полу. Неслышно шмыгнув в дверь, через которую входил в холодильную камеру дёртик, попал в мрачную подсобку, заставленную всяким хламом. До меня донеслись приглушённые голоса и какая-то возня. Сжимая в руке "спиттлер", я подошёл к очередной двери в этой бесконечной кольцевой анфиладе помещений. Прислушался и, выждав, сделал резкое движение, намереваясь как можно быстрее распахнуть дверь. Но не рассчитал. Плотно пригнанная, с герметичным стыком, тяжёлая, она поддалась моему натиску неохотно, и это на пару секунд задержало меня, о чем через мгновенье я страшно пожалел. Взору моему явилась дикая картина. Посреди большой квадратной комнаты на фут от пола возвышался деревянный помост. Толстенный невысокий чурбан торчал, словно невыкорчеванный узловатый пень, в его середине. Перед ним стоял на коленях человек в черном форменном комбинезоне дёртика, с деревянной колодкой на шее, с телом, опутанным колючей проволокой. Передние поверхности бёдер человека касались бока жуткого чурбана, а руки покоились на почерневшем, заляпанном бурыми пятнами крови, его торце. Обращённые ладонями друг к другу руки дёртика были намертво перетянуты в запястьях ремнями, а от этой ременной мотни отходили две засаленные верёвки, концы которых прикреплялись к ржавому стальному кольцу, выступавшему из гнилого настила. Верёвки не позволяли стоявшему на коленях несчастному подтянуть руки к себе, прижать их к груди. Но он инстинктивно старался убрать их с торца чурбана, всё время натягивая верёвки. Выше локтей руки человека также стягивались вязками, не давая сгибаться им в локтях и обеспечивая, таким образом, почти параллельное положение предплечий. Плоские металлические откидные скобы притягивали каждую ногу к полу в двух местах: в районе лодыжки и под коленкой. Изо всех сил вцепившись в обрывки ржавых цепей, закреплённых с обеих сторон колодки, двое расхлюстанных, с красными мордами, явно захмелевших головорезов, пьяно упираясь ногами в деревянный настил, не давали приговоренному к казни отклонить корпус ни вправо, ни влево. Ещё трое чёрномундирных скотов, дымя сигаретами, сидели за низким и крепким, уставленным бутылками и снедью столом в глубине комнаты. А на помосте полуобнаженный палач, широко расставив чуть согнутые в коленях кривые, толстые и короткие ноги, занёс над головой массивный, с широченным лезвием, топор. Грязная, расползающаяся набедренная повязка из тяжелой материи окаймляла заплывшее салом, выдававшееся вперед круглое пузо, тяжёлыми складками нависали с боков зажиревшие косые мышцы живота, а потерявшие достойную мужчины форму дряблые грудные мышцы стекали на бочкообразный живот. Плотный и низенький, крепкий, как дубовый пенек, палач начал опускать тяжёлый топор как раз в тот момент, когда я, наконец, справился с массивной дверью. Всю представшую передо мной сцену я охватил за долю секунды, она врезалась мне в глаза будто освещённая нестерпимо яркой и неизмеримо короткой вспышкой молнии. Может быть, в других обстоятельствах я сумел бы предотвратить удар топора, мне бы хватило на это того малого отрезка времени, в течение которого он опускался. Я успел бы не только выбить топор из рук чудовищного мясника, но и привести его самого к полному финишу. Но я несколько растерялся, да ко всему прочему ещё не отошёл от эпизода в холодильнике, испытывая острое чувство вины от того, что сгоряча пришил дёртика в клобуке. Миг – и стоящий на коленях человек лишился обеих рук ниже локтей. Что же помешало мне проявить свою нечеловеческую, рабочего ритма, реакцию? Видимо, в подсознании у меня сидело, что, как и казненный в бункере Чмырь, этот малый сам мог быть подлым убийцей и гнусным палачом, и я не отнёсся к нему просто как к человеку. И тотчас был наказан за свою избирательную справедливость. Потому что вглядевшись в сразу посеревшее лицо цинично изуродованного на моих глазах человека, проклял себя самым страшным проклятьем, ибо это был... Сингэлонг Джанк! Ещё больше отросшие пепельно-серые волосы его наполовину разбавились непрошеной, преждевременной сединой, но запавшие глаза великого скептика и насмешника, как тогда, на плацу, смотрели зло и иронично. Тяжёлый стон разорвал нависшую на мгновение тишину немой сцены, и этот стон издал я. Потом я уже ничего не соображал... ...Когда я немного пришёл в себя, то увидел, что вся полупьяная свора дерьмецов приведена мною к полному финишу и не обязательно только с помощью "спиттлера"... После этого удивительное спокойствие снизошло на меня. Сознание прояснилось, я действовал чётко, предельно быстро и уверенно. Я освободил Джанка от колодки, от скоб и от колючей проволоки. Джанк держался молодцом. Он не терял сознания, не орал и даже не стонал. Я не сразу обратил внимание на то, что во время всех заученных, доведенных до автоматизма движений, которые совершал, оказывая ему необходимую помощь, он стоял. А после того, как осознал факт, услужливая память прокрутила перед глазами эпизод из детства, когда я впервые близко наблюдал только что искалеченного человека. Мы жили тогда в убогом северном городишке, и плохо освещённые улицы его большую часть года покрывал снег, никогда не убиравшийся. Тёмными зимними вечерами мы, ватага сопливых мальчишек, пристрастились цепляться к задним бамперам автобусов. Катались без коньков: в них можно было поломать ноги, покалечиться, попав в выбоину кочковатой дороги или в пространство между рельсами на железнодорожном переезде. Словно рыбы-прилипалы, сторожили мы однажды брюхатую акулу насквозь промёрзшего автобуса, когда мимо нас проехал тяжёлый трактор с навесным бульдозером и с мощной лебёдкой позади кабины. Интереса он для нас не представлял по причине тихоходности, да и тарахтел слишком громко, смердя отработанной соляркой. Мы проводили его насмешливыми взглядами и улюлюканьем и удивились, что какой-то обормот примерно нашего возраста приклеился сзади трактора. До сих пор не понимаю, зачем ему понадобилось кататься на этом гусеничном монстре? Присоединился бы лучше к нам. Вдруг с головы у парнишки слетела шапка и откатилась к обочине прямо нам под ноги. Но он не спрыгнул за ней, что еще больше удивило нас. С пустынной улицы трактор съехал на заснеженный пустырь и растворился в темноте, а мы, подобрав шапку, остались мёрзнуть под одиноким фонарём, продолжая ожидать автобус. Неожиданно отдаленный пронзительный крик донесся с пустыря и сразу оборвался. Нам сделалось страшно, мы пропустили автобус и сгрудились под фонарём. Через некоторое время из темноты возник парнишка и направился в нашу сторону. Шел он медленно, а дойдя до нас, остановился и будничным голосом попросил вернуть шапку. Он стоял боком к нам с непокрытой головой, и из странно измятого, изжёванного пустого левого рукава его пальтеца свисали какие-то лохмотья, да изредка капала кровь. Мы нахлобучили ему на голову шапку, и кто-то предложил помочь ему дойти до дома. Но он спокойно отказался, а мы, ошарашенные, с судорожно сжатыми челюстями, не посмели настаивать. Как стадо маленьких идиотов, мы остались стоять на месте, глядя, как он медленно удаляется в тёмный переулок. Он жил где-то неподалёку, и один из нас даже знал его имя. Почему он не спрыгнул? Наверное, ему уже защемило руку лебёдкой, когда он проезжал мимо нас, но мальчишеское самолюбие не позволило ему попросить помощи. Парнишка учился в нашей школе, и на следующий день мы узнали, что он самостоятельно добрёл до дома, вошёл в дверь, успел сказать, что ему отрезало руку и только после всего этого рухнул на пол... В подобном же состоянии сейчас находился и Джанк, но сколько продержится он до того, как рухнет? Почти все содержимое своего медицинского подсумка я использовал на него. Выступая в роли врача, пыхтел, как наш любимый Эдди Лоренс, когда он проводил массаж. Ну и дурак же я был в эти минуты! Забыл, с кем имею дело. Джанк ведь не узнал меня, а на то, что какой-то дёртик оказывал ему помощь, ему было наплевать. Он же мог меня, забывшего всякую осторожность, привести к полному финишу в возможной рукопашной (ох, нехороший каламбур!) схватке одними своими ногами. Но великий кудесник рукопашного боя сам догадался кое о чём, когда увидел полусферические специальные колпаки из нашего департаментского табельного комплекта медицинских средств, которые я напялил ему на сочившиеся кровью обрубки. Презрительно сощурясь, со своим неповторимым, "патентованным" брезгливо-насмешливым выражением на лице он наблюдал за моими манипуляциями. Лишь когда я стал освобождать от ремней и верёвок так и оставшиеся лежать на широком торце чурбана отрубленные вместе с изрядной долей предплечий кисти рук, чуть наигранная его спесь немного поубавилась. Я вытащил из подсумка и расправил специальный баллон из мягкого материала, аккуратно вложил в него руки Джанка, загерметизировал "пузырь" и произвел с торчавшими снаружи его пупырчатыми полосками необходимые действия. Вскоре внутренность прозрачного баллона заполнилась густым бесцветным желе, скрывшим от взоров содержимое, а сам баллон немного нагрелся. В общем, все это я проделал только для того, чтобы приободрить Лжеджанка, придать ему уверенность (куда ж больше?). Эдди Лоренс отрастил бы ему новые руки за пару месяцев, но сначала ещё нужно было вернуться на Землю. Играть в молчанку больше не хотелось. Мы находились на Переходнике, достигнув цели, и мы были пока одни, без свидетелей. – Шилды-шивалды! Мэтт, ты что, не узнаёшь меня? – сказал я, с удовольствием называя по имени своего товарища Мэттью Пепельного. – Шилды-шивалды! Дурацкий маскарад, – насмешливо ответил Мэтт, – но усы не отклеились, держатся. – Ладно, поболтаем немного позже. Сейчас надо торопиться. – Куда, бродяга? – Хочу забежать в аппаратные, может быть, в Центральный Пост, если здесь есть такой. – Не спеши. Спешить теперь нужно только на Землю. Слушай, что я тебе скажу, Айвэн. Нам поставили задачу ликвидировать "прокол", прекратить утечку пространства. Но сдаётся мне, бродяга, что ни я, ни ты, хоть ты и очень, очень шустр, с ней не справились. Финита ля комедия. Подоспели, так сказать, к шапочному разбору. – Это почему же, Мэтт? Что ты этим хочешь сказать? – со сладко замирающим сердцем вкрадчиво спросил я, стараясь не спугнуть удачу: решалась, возможно, судьба моей дилетантской теории. – Видишь ли, бродяга, тоннель барахлит. Барахлит – это еще мягко сказано. Люди во время транспортировки снова стали умирать. – Увидев вопрос в моих глазах, Мэтт кивнул головой на дверь, – Сходи вон, посмотри, тут недалеко есть морозильник, весь забитый мёртвыми куклами. Кстати, мне тоже там готовили местечко... Опять, как и в самом начале, кукол используют в контрольных прогонах. Ну, тогда всё было не отлажено, не отрегулировано, не настроено. Теперь уже давно другое дело. Но люди снова начали погибать. Это продолжается уже целую неделю. Да, а про "эги" ты слышал? – Слышал. И даже видел. И даже успел отправить один такой на наш форпост в Млечном Пути. Тот ещё подарочек. – Я вижу, ты кое-что всё-таки успел, любитель мистификаций, – Мэтт Пепельной намекал на разыгранный мною спектакль с собственной смертью. Последний "эг" отправили отсюда недели четыре назад, но "харвестер" ещё не пришел, и пока неизвестно, доставлен ли груз по назначению. Значит, ты и перехватил яйцо? – Значит, я. – Ну, ну. А я думаю, чего это дёртики потихоньку начали разбегаться? Теперь понятно: на них идоша Айвэн Фул. А если серьёзно, они бы с радостью смылись из нашей Вселенной, но путь в соседний Мир для них, простых смертных, по-видимому, закрыт. У меня создалось такое впечатление, что "форточка" скоро совсем захлопнется. Айвэн, на Переходнике царит настоящий бардак. Из тех, кто непосредственно занят эксплуатацией и обслуживанием перебросочного оборудования, никто, по-моему, не понимает, что происходит. Кое-кто грешит на разболтавшуюся дисциплину, непрофессионализм и халатность. Но так было почти всегда, а тоннель работал нормально. Нет, бродяга, думаю, причина лежит гораздо глубже, – заключил, щуря злые глаза, Пепельной. – Согласен, победитель кукол. Я ещё давно предположил, что включится заложенная в конструкцию самой Вселенной отрицательная обратная связь, которая возвратит все на круги своя, затянет рану, зарастит прокол. Похоже, она уже включилась. Но что это за связь, каков механизм её действия – неизвестно. – Да-а, – протянул Мэтт, – ещё раз убеждаюсь: ты зря времени не терял. Наверное, вместо "отмочки" в анабиозе опять глотал в пути научно-популярное чтиво. А насчет механизма пусть у тебя голова не болит. Мы представим отчеты Шефу, а остальное – не наша забота. Я лично у высоколобых хлеб отбивать не намерен. Да, – встрепенулся Пепельной, самое ужасное, бродяга, что те, кто перешёл по тонкому льду на другой берег, после того, как ледок сильно подтаял, вынуждены теперь остаться там насовсем, навсегда. Или вернуться назад, но только мёртвыми. Такой вот выбор. С ними продолжается обмен информацией: слава Богу, пока неодушевлённые предметы не деформируются до неузнаваемости. Пока. Веришь, бродяга, некоторые всё равно бросаются в омут, в бурные воды – идут на возврат, зная, что их ожидает смерть. Тут проявился жуткий психологический феномен: люди панически боятся пребывать в положении напрочь отрезанных от своей родной Вселенной, хотя в другом мире им ничего не грозит, и жить они там смогут. – Ты знаешь, о чем я подумал, Мэтт. Наверное, и все эти "рыбаки на льдине" и я сам покинули бы наш несовершенный Мир, если бы знали, что есть возможность вернуться назад. Может быть, они не возвратились бы никогда, но сама мысль о том, что возвращение возможно, само только осознание этой невостребуемой, на грани иллюзии, возможности согревало бы им душу... Но чёрт побери, Мэтт, получается, что на той стороне – такой же огромный Переходник. Трудно понять, как... – Совсем ты отупел, бродяга. Выверни свои карманы. Они у тебя, бьюсь об заклад, набиты "таблетками" с эмбриомеханизмами. Пока ещё у штатских, да и у этих чёрномундирных сволочей нет таких маленьких "таблеток", которые можно было бы заглотить, а потом приветствовать их на выходе из прямой кишки. Но и эмбрионов размером с футбольный мяч или с грейпфрут на первых порах оказалось вполне достаточно, чтобы "протолкнуть" их на ту сторону, а там... Или рассказать тебе принцип работы эмбриомеханизмов? Мы немного посмеялись, но я, вспомнив о Рите, спросил, оборвав смех: – Мэтт, а ты видел здесь, на Переходнике, белокурую женщину? – Ты о Рите Холдмитайт? – Да, о ней. – Кэс впервые привёз её сюда дней восемь назад, показал ей Переходник и потом совершил с ней переход на ту сторону. Тоннель тогда ещё действовал нормально. Потом его вызвали, и он ненадолго вернулся, а она осталась на некоторое время там. Как только вернулся Кэс Чей, оттуда перешли еще двое дёртиков. И неудачно. Здесь приняли два трупа. Тогда-то и решили возобновить контрольные прогоны с куклами, благо их всегда хватало. В общем, вернулись к заведённому Дёрти обычаю перед каждым переходом дёртика по тоннелю пропускать сначала куклу. – Понятно. Как у тиранов: сначала из тарелки с пищей или из чаши с вином должен попробовать любимый пёс, а еще лучше – нелюбимые приближённые. – Вот, вот, бродяга. Только куклы – не приближённые, а просто заключённые, рабы.... Вскоре на том берегу началась тихая паника. Рита и некоторые другие рвались назад, бомбардируя нас оттуда записками. Дёртики прекратили все переходы, и в ход пошли куклы. Ну, да я уже об этом говорил. Рита грозилась, что всё равно не останется там, пойдет на прорыв, но потом заколебалась. Кто-то оказался отчаяннее и смелее её. Наверное, она до сих пор торчит на "диком бреге". – Мэтт, четверть часа назад я положил её труп на поддон в холодильнике, не захотел, чтобы она висела, понимаешь? – Вот как... Значит, она все-таки попыталась. Как с крыши небоскрёба... Мы могли висеть с ней рядом. Эти головорезы, кажется, раскусили меня. Оглушили и притащили сюда. В таком вот неприглядном виде хотели потом пропихнуть меня через тоннель, как куклу. Не как куклу, а просто – куклу, – поправился Мэтт. – В каком-то смысле все мы куклы. – Не в каком-то, а во всех, – весело отозвался он. – Но ты-то, Мэтт, особенная кукла. Первая из всех, удостоившаяся чести стать дёртиком. – И снова разжалованная в куклы. Слушай, Айвэн, я что-то притомился. Хочется соснуть. – О, прости. Я заболтал тебя. Потерпи, скоро вытащу тебя отсюда. Подскажи сам, где можешь отсидеться, пока я поскребу по сусекам в аппаратных отсеках. – А ты как сюда попал, бродяга? – Через транспортную трубу для грузовых звездолётов. Вышел через отсек, где в стенке прибор для наблюдения за сферой-заглушкой. – Ну и терминология у тебя; – Назад пойдём тем же путём, как думаешь? И что посоветуешь? – Спрячь меня в кладовке, примыкающей к тому отсеку. Да не ввязывайся ты в потасовки, не пыли... Жалеешь всех подряд, Гуттаперчевая душа? – Кто бы говорил о потасовках. Ну что, идём? По коридору, или... – Ты вот что, Айвэн, – Мэтт чувствовал себя неловко, что совсем не вязалось с ним. – Я вижу, ты собираешься вывезти отсюда тело Риты. Не обижайся, но не надо этого делать, бродяга. – Хорошо, Мэтт, не буду. – Пошли насквозь, – примирительно сказал Пепельной. – Если хочешь. Мы пересекли подсобку и вошли в холодильник. На Мэтта наползала слабость и сонливость, и я старательно поддерживал его. Он заметил поддон с телом и сам подвёл меня к нему, на глазах слабея.