Текст книги "Прокол"

Автор книги: Геннадий Ерофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

17

Казимир откинулся в кресле, наблюдая за моей реакцией. Я молчал, переваривая услышанное. Жутким мистическим холодом пахнуло на меня. Но мистика мистикой, а я слышал кое-что об автономном сердце. Ведь одним из подходов к его созданию была разработана доктором Эдди Лоренсом из нашего Медицинского Отдела процедура "откидывания мозгов на дуршлаг". Так что задача моя осложнялась. Если уж большую трудность представлял розыск действующего тоннеля, то поиск внешнего сердца, яйца, в отличие от тоннеля мало себя проявляющего внешне, виделся совершенно безнадежным делом. Казимир вернул меня к разговору. – После тяжелого, можно сказать, предсмертного, проклятья-завещания Дёрти я впал в глубокую депрессию. Будто повиснув между небом и землей, я почти весь день не вставал из кресла, пытаясь постигнуть и осознать свалившееся на меня горе. Но вечером неодолимая сила погнала меня к телевизору, заставила включить его и смотреть сюжет, о котором вы, Саймон, уже имеете представление. После его окончания меня вынесло из кресла и я, миновав еще одну комнату, неожиданно оказался в огромном павильоне с африканским земным ландшафтом, выстроенном и оборудованном, наверное, во время моего пребывания у доктора Роберта. Потом на красный песок выбежала антилопа, и остальное вы знаете: видели сами. Сейчас я прошу у вас прощения, Саймон, за то, что заставил вас перенести. Но только выполнив этот ритуал, вы получали возможность действовать дальше, искать яйцо. Да ведь и мне пришлось нелегко: я чувствовал себя так, словно догола разделся на людях в неподобающем для этого месте. Скажу еще, что первая моя "охота" стала для меня настоящей пыткой и кошмаром. Только много позже я научился более или менее ловко ловить и "резать" антилопу. Кстати, первый мой "хантинг" тоже заснят на пленку, и я вынужден смотреть также и ее. Все это происходит раз в сутки, и так день за днем. После того, первого приступа, я совершил в ванной комнате попытку самоубийства, испытав при последовавшей затем регенерации страшные муки. Я действительно не мог и не могу умереть. Хочется думать, что пока. Точно также не могу и убежать из этих чертогов. Вот так потекли мои дни, мучительные и однообразные, начался бег по кругу, ежедневное погружение в "ослепительное то же самое". Дёрти прожил после нашей последней встречи лишь несколько дней. У него вдруг усилились желудочные боли, но желудок всегда беспокоил его, поэтому поначалу никто не придал этому значения. Но ему становилось всё хуже и хуже и вскоре он умер. В мир иной ему помог отойти, как ни странно, Кэс Чей, который отравил его с помощью медленно действующего яда, как болтали. Пауки в банке продолжали шевелиться. Через некоторое время кто-то убил доктора Роберта, Трезора. Как выяснилось в самые последние дни, это сделал Чмырь, один из ведущих членов баунда. А в тот момент почти все облегченно вздохнули, узнав, что странного лекаря-колдуна не стало. Уже тогда подозревали в его убийстве Чмыря, жестокого и решительного дёртика, который давно хотел стать главным в баунде. Он был одним из немногих, кто не боялся Трезора. Чмырь тогда не разобрался в ситуации: ведь он не знал всех фактов. Он полагал, что лекарь-колдун служит Кэсу чем-то вроде психолога, укрепляя его волю, вселяя в него уверенность в своих силах. Поэтому Чмырь, убивая Трезора, рассчитывал ослабить положение Кэса Чея в баунде, лишить его мощной поддержки. Но он жестоко просчитался: после смерти Джестера Дёрти Трезор оставался единственным человеком, способным вернуть Кэса Чея, а вместе с ним и меня, в исходное, нормальное, "смертное" состояние. Теперь же положение Кэса Чея еще более укрепилось. Он оказался если и не навечно, то на неопределенно большой срок приговоренным не умирать, регенерируя и возрождаясь, как Феникс из пепла, становился фактически бессмертным. Сначала он сам не совсем понимал своего положения, но "ожив", регенерировав после нескольких вооруженных стычек в разных областях Метагалактики, убедился в правоте слов Дёрти. Однако необратимые поступки были уже совершены: Джестера Дёрти он подло убил сам, а с доктором Робертом популярным у дёртиков приемом тоже кто-то покончил. Местонахождение же внешнего сердца, или яйца, как называл его Дёрти, не знал теперь никто, и сначала этот факт морально буквально раздавил Кэса Чея. Но постепенно он оправился от потрясения и даже стал извлекать выгоду из своего положения, выходя сухим из воды из сложнейших, смертельных переплетов. В новом Кэсе Чее удивительным образом смешались черты самого Кэса чванливого, банального и посредственного, но любящего командовать и повелевать бодрячка-шустряка, – и хорошо известные вам особенности характера Джестера Дёрти. Кэс Чей, будучи по рождению землянином, некоторое время до прихода к гангстерам сшивался на землеподобной планете Ашар, где, как известно, аборигены работают почти даром, подвизаясь в роли некоего штатного вития, какие весьма распространены у ашарцев. Он, добравшись до положения главаря баунда, как и всякий парвеню, плебей и люмпен, неизбежно ностальгировал по прежнему низкому занятию. Откликаясь на "позывы на низ", он пытается до сих пор выступать иногда в роли проповедника идиотских идей на землеподобных планетах. Кроме этого, он по-прежнему любит залезать в шкуру простой "торпеды", с которой начинал когда-то свою карьеру в баунде, и нередко сам проворачивает мелкие операции, например, по отлову и доставке на Паппетстринг будущих кукол и так далее. Это доставляет ему удовольствие и сбивает с толку основную массу дёртиков. Подавляющее большинство их принимает Кэса за рядового головореза, не имея представления об облике своего мистического главаря, что часто встречается в гангстерских кланах и баундах. Но вот совсем недавно, буквально на днях, Чмырь открыл карты, заявив, что это он убил Трезора, и пошел затем на прямое столкновение с Кэсом Чеем. Он расстрелял его из своего "пиггиса" в упор, намереваясь занять место главы баунда дёртиков. На следующий день к Чмырю прямо в его комнату здесь, в центре, заявился свеженький и бодренький Кэс Чей в сопровождении своих дружков. Смелый и решительный Чмырь отнюдь не грохнулся в обморок, встретившись с воскресшим Кэсом Чеем, простодушно полагая, что ему в "пиггис" напихали вчера холостых патронов. Чмыря скрутили и скоро должны "спустить с горки". Смерть страшная, поверьте, Саймон: я вам говорил, что однажды побывал в бункере и наблюдал жестокую казнь одной из кукол... – Чмыря уже спустили с горки, профессор, – сказал я спокойно. – Что? Что вы говорите?! – изумился Казимир. – Кэс Чей – это Индюк? – жестко спросил я. – Индюк? – переспросил Казимир, и мне показалось, что его вечно опущенные веки поползли вверх. – Ну да, – медленно, будто с трудом соображая, удивленно произнес он, – так его иногда называют за глаза. За бородавки на лице и вислый нос. После своего первого путешествия по тоннелю он взял себе звучное имя Кэс Чей вместо унылого Такикок, которым его продолжают и сейчас называть самые близкие к нему соратники, знавшие Кэса раньше... Но позвольте, откуда вы все это знаете? – запоздало спохватился Казимир. – Всего пару часов назад я наблюдал из люка воздуховода казнь Чмыря в бункере. Он не доехал, если вам это интересно. Затем на санки хотели посадить куклу, и – не думайте обо мне плохо, профессор, – я не выдержал и вот из этой, как вы изволили выразиться, "слоновьей пушки", – я похлопал себя по тому месту, где под мышкой покоился теплый пистолет, – уложил Индюка, Блэкберда и Мастэда. Но куклу – а это был мой друг – да, шапочный, но друг, – мне спасти не удалось: Мастэд успел застрелить её. – Кошмар, какой кошмар! – вскричал Казимир. – То есть, я рад, что вы отправили на тот свет этих головорезов, но... Это ужасно, ужасно! Понимаете вы, или нет, что Кэса Чея убить нельзя? Кстати, он уже регенерировал. Так вот почему меня захватил второй приступ, и я напал на вас! – Казимир вскочил с кресла. – Берегитесь, Саймон! Теперь Кэс Чей вас погубит. Сегодня в полночь он должен придти ко мне. Ничто не остановит его. Вам надо уходить и отсюда, и с базы, и с Паппетстринга. Кэс легко вас обнаружит. – Как же он меня обнаружит, Казимир? – По запаху, Саймон, по запаху. – Казимир бросился к бюро, достал оттуда объемистую коробку, вытащил огромную сигару, быстро обрезал кончик и закурил. Вонючий дым заполнил кабинет. Я не выношу табачного дыма, но закашлял я не от его запаха, а от дикого зрелища курящего гиппопотама. – Чушь какая, – спокойно сказал я, – что же он не засек меня в люке, там, в бункере? – Э-э, там воздух засасывается в воздуховод из помещения, да и печка подванивает... Да и вообще, вы же сами сказали, что там была кукла, Казимир, делая глубочайшие затяжки, наполнял комнату сизым дымом. – Казимир, а кто вас держит в курсе дел на базе? – поинтересовался я. – Ко мне заходит и рассказывает кое-что Кэс Чей, бывают еще двое-трое дёртиков – те, которые не боятся общаться с чудовищем. Но наблюдать мои приступы никто из них, кроме Кэса, не может. Заходит ещё, представьте, любовница Кэса Чея, Рита Холдмитайт. Она одна из немногих, кто жалеет меня. Кэс подавил её волю. Он заставил присутствовать Риту при казнях... Она старается их избегать. Но продолжает ему служить... и пьёт. И сейчас она пьёт. – Рита знает координаты Переходника? – Нет, она ничего не понимает в этих координатах, в астронавигации вообще... Слушайте, оставьте её, Саймон, не трогайте её. – А Рита не могла бы добыть координаты, даже ничего в них не понимая, и передать вам? – Не знаю, может быть, и могла бы. Да только они сделали меня таким, что я их сразу забываю или уничтожаю носитель информации... Вот так, добрый Саймон. – Казимир посмотрел на часы. – Вас ждёт дальняя дорога. Думаю, что не обижу вас, если скажу, что здесь, на базе дёртиков, вы один не справитесь с Кэсом Чеем и со всеми его дубиноголовыми. – Ну что вы, профессор, я не переоцениваю свои силы. – Вы должны лететь на "Платинум сити". Там вам нужно постараться захватить грузовик, возящий металлы с идеальной проводимостью на Переходник. Может быть, вам удастся добраться до Переходника и приостановить действие тоннеля. Тогда вы сможете выполнить свой долг перед Вселенной. Это сейчас главное. А потом уж подумаете, как уничтожить Кэса Чея. Убить его и расколдовать меня можно только найдя яйцо и разбив его. Только бы вы нашли яйцо, Саймон, а уничтожить его вы сумеете, я знаю. Вы прошли испытание. – Профессор, хоть у нас и мало времени, я все же хочу сказать вам кое-что. Я искренне не понимаю, почему всех так волнует скорый крах Вселенной, грозящий ей при постоянно открытом тоннеле? Честное слово, и профессор Дёрти, и Кэс Чей и дёртики вели и ведут себя в этой ситуации мудрее, не обижайтесь. Я не физик, но просто уверен, что в конструкции матушки Вселенной предусмотрена отрицательная обратная связь, благодаря которой она сама, без нашего вмешательства, затянет свою рану. – Что-то в этом есть, – сказал уже плохо слушавший меня Казимир, – что-то в этом есть. Прошу вас, пройдёмте, – он указал на дверь. Мы прошли смежную комнату и оказались в коридоре, из которого попали в нечто вроде хлева, конюшни или коровника – черт его знает, как правильно называлась эта антилопья ферма, – где стоял густой запах скотного двора. Казимир уверенно шагал впереди меня, не разговаривая и не оборачиваясь. Мы остановились у канализационного люка с оригинальной крышкой, которая легко поддалась усилиям Казимира, вручную, без ломика, сдвинувшего её в сторону. – Этот коллектор выведет вас прямо за ограду центра. Вылезете через третий по счёту колодец, – выпрямляясь, сказал он. – Везет же мне на дерьмо и на сортиры, – с чувством произнес я, обоняя ставший уже почти родным запах, поднимавшийся со дна темной дыры, словно изо рта невычистившего зубы чудовища, страдающего к тому же несварением желудка. – Ничего, вы же говорили, что вам это близко. Помните, Саймон: если хотя бы случайно наткнетесь на яйцо, немедленно уничтожьте его прямо на месте. Станете медлить – и Кэс Чей будет выходить прямо на вас. Кстати, вы на чем прибыли на Паппетстринг? – Да я на попутных, – скромно ответил я. – Шутник вы... Ну что ж, до свидания, Саймон. Или прощайте? – слепые глаза, не мигая, уставились на меня. – До свидания. Казимир. Вы мне здорово помогли. Думаю, что мы еще выпьем шампанского с вами вместе... – Боюсь, Саймон, что моё шампанское перестоит в холодильнике, пока я дождусь свободы. Как говорят французы, сломается. – Ничего, профессор, разживемся у французов. На Земле это не проблема. Главное, не сломаться самим. Подскажите, сколько сейчас по местному времени? – Десять минут до полуночи. Приступайте к вашей операции – как бы вы назвали ее, Саймон? – пошутил Казимир. – "Смерть Кэса Чея, бессмертного", – зловещим голосом ответил я, спускаясь до пояса в люк. – Да, профессор, чуть не забыл: а что это за ладью с белым парусом я видел над башней, когда шёл сюда? – Это моя душа, пытающаяся вырваться на свободу, – серьёзно сказал Казимир. – Ну, ни пуха, ни пера, Саймон! – К черту! – отрубил я. – Вперед – и выше! – и, не поднимая головы, стал быстро спускаться по скользким скобам. Наверху Казимир закрыл крышку люка, и я оказался в темноте. Достигнув дна, я очутился по колено в жиже и пошёл вперед, проклиная все на свете коллекторы, тоннели, переходники, кротовые норы, туалеты, уборные, сортиры, латрины, нужники и гальюны. Какая-то нечисть отвратно пищала со стен, иногда лицо и голову задевали липкие, горячие перепонки, которые медленно колыхались и плавали в воздухе так, как будто находились в воде. Неведомая мерзость копошилась под ногами; жижа отрыгивала отвратительные звуки и вонь. Пару раз вокруг моих голеней захлестывались невообразимо противные, омерзительные, как бы плохо выбритые голые хвосты, напоминавшие хвост опоссума, и я ощущал даже через одежду жёсткую, колкую щетину, покрывавшую их. Я накинул на голову плотный эластичный капюшон и, зажимая нос, продолжал путь. Но вот, наконец, и третий по счету колодец. Я поднялся к крышке люка и с усилием сдвинул ее в сторону, освобождая лаз. Как детский шарик на упругой резинке, в один миг выскочил из колодца, быстро надвинул крышку и огляделся. Я оказался за территорией базы, немного в стороне от путей, вдоль которых несколько часов назад пришёл сюда. Рядом находился скверик с дорожками из красного гравия, окаймленными плотными стенками бурно разросшегося нестриженого кустарника и замусоренными газонами. А на одной из стоявших тут скамеек лежал в неудобной, неестественной позе человек. Неужели опять труп? Какой же это по счету – седьмой, считая антилопу? Я подождал, а потом осторожно приблизился к скамейке. Бог мой! В лежащем человеке я узнал Риту Холдмитайт, одетую в форменный комбинезон дёртиков. Я невольно улыбнулся. Она была жива, голубушка, и наклоняться к ней, чтобы убедиться в этом, не имело смысла: мощный запах виски просто сшибал меня с ног. Но я все-таки наклонился и, расцепив пальцы Риты, плотно сжимавшие горлышко наполовину пустой бутылки, взял ее в руки. Это был виски популярной марки "Конец Её Величества", который мы в студенчестве ехидно называли "Конец Его Величества", и его еще оставалось много. Секунду я боролся с собой, но то, что я увидел и услышал всего за несколько часов, проведенных на базе дёртиков, вероятно, разбудило сидевшего во мне беса. Бес толкал меня в бок и нашёптывал: "Давай, давай! Заслужил!" Я решительно отвинтил пробку и, задрав голову кверху, не моргнув глазом осушил бутылку. Несколько секунд стоял, чувствуя, как благостное тепло разливается внутри меня. В последний раз оглядел я мрачные здания и смердевшую трубу, а потом зашвырнул бутылку в кусты, смачно сплюнул и бесшумно затрусил прочь от базы, к звездолёту, на ходу выключив лэнгвидж.

18

Укрывшись за прочными стенами звездолета, я испытал настоящее облегчение. Отстегнув портфель и убрав его с глаз подальше, освободил комбинезон от вещей и всего барахла, снял защитное снаряжение, бросил грязную одежду в утилизатор и облачился в чистое. Немного потрудился в гигиеническом отсеке над синяком, поставленным мне разбушевавшимся Казимиром, и прошел в рубку. У меня еще оставался последний шанс получить координаты Переходника. Я подключил свой лэнгвидж к корабельному Мозгу и прогнал через него запись, сделанную с аппарата Индюка, то бишь Кэса Чея. Меня ждало разочарование: там имелись всего лишь коды Паппетстринга, "Платинум сити" и Земли. Остальное представляло собой лингвистическую информацию, для хранения которой в основном и служили лэнгвиджи, содержавшую, кажется, программу перевода с какого-то тарабарского языка или диалекта, коих множество в Метагалактике, на наш родимый, земной. Так. Значит, идем, как и советовал Казимир, на "Платинум сити". Я попросил Мозг зафиксировать координаты Паппетстринга, которых в нем не было, чтобы не тратить время на их определение. Решил стартовать сразу на тахионном двигателе, чтобы не мозолить дёртикам глаза. Когда режектор сделает первый сброс, корабль уже будет далеко отсюда, и яркий сполох никто не заметит и не засечет. Я сел в "анатомическое" кресло, включил двигатель и, передав Мозгу право самому произвести старт в режиме "бегство", откинул голову на подголовник и расслабился. Через час экстренное ускорение завершилось, и теперь звездолет находился чертовски далеко от Паппетстринга... и от Риты Холдмитайт... Я перевел Мозг на координаты "Платинум сити" и стандартную программу подхода и, пройдя в слиппер, залез в "спальник" и – то ли от виски, то ли просто так, – быстро заснул. Проснувшись и встав на подходе к "платиновому городу", я опять напялил все защитное снаряжение, предполагая самое худшее. Вид сверкающего острова на экране вызвал у меня не радость узнавания, а подумать только! – ностальгические чувства. Действительно, я отсутствовал недели две, не меньше. Не желая опять лишаться звездолёта, выбрал одну из платформ "авианосного" лифта, призывно мигающую зелеными огнями, означавшими "свободно", и, не выходя на мостик, без лишних маневров посадил "шевроле". Как только выключился двигатель, лифт автоматически унес меня вглубь, и на одном из ярусов звездолёт мягко вытолкнуло в ангар. Я оценил удобство такой парковки: здесь можно было выходить без скафа, что я и сделал. Забросив несколько монет в парковочный счетчик, получил карточку с обозначением номеров лифта, яруса и ангара. Набрав и запомнив код гигантской автоматической камеры хранения и опять бросив деньги, захлопнул дверь и вышел в подземный переход. Прошёл по переходам, снабжённым указателями, пересел на эскалатор с автоматическим адресованием и "вылупился" уже под колпаком, у самого входа в отель "Сэвой Траффл". Именно в этом отеле работал дежурный клерк, которому я звонил в прошлый раз, неосмотрительно назвавшись Эдвином Хабблом. Я попросил номер и, пока шло недолгое оформление, постоял с закрытыми глазами, вслушиваясь в голоса работников отеля. Я хорошо запомнил голос клерка и теперь рассчитывал его узнать. Но ничего похожего не услышал и поехал к себе на этаж. Бросив свой нехитрый скарб, пообедав в номере и осмотревшись, принялся изучать справочник и путеводитель "Платинум сити", приличного объема книгу, лежавшую на столе. Изучению подверглись лишь несколько страниц, касавшихся деятельности немногих производственных предприятий, размещенный на "Платинум сити". Фирма "Гарлэнд боллз лимитэд", упоминавшаяся в справочнике, как раз и изготовляла шары, пополнявшие гирлянды, подвешенные к куполу. Они придавали межзвездному комплексу неповторимый, уникальный, фантастический вид. Шары, конечно, не были пустыми. Внутри их размещалось сложнейшее хозяйство: энергетические установки, преобразователи, хранилища, склады и тому подобное. Одной из неожиданных функций гирлянды оказалось "хранение энтропии": внутри огромных объемов накапливались и, по возможности, перерабатывались различные отходы. Сферы соединялись между собой короткими цилиндрическими тамбурами, а две первые, давшие начало гирлянде, через подобный же тамбур соединялись с двумя специальными башнями, стоявшими внутри прозрачного купола "платинового города". Готовые новые шары выводились через люк в нижней плоскости несущего диска-платформы. Как явствовало из помещенных в справочнике фотографий, очередной шар, словно зарождающийся мыльный пузырь, прилипнувший к плоскому днищу платформы, постепенно разрастался, "раздувался", а затем окончательно сформированную сферу буксир перемещал в хвост гирлянды. Оказывается, все разгрузочно-погрузочные терминалы действующих на "Платинум сити" промышленных фирм и всех основных служб располагались снизу: ведь огромные шлюзы для грузовых кораблей ухудшили бы внешний вид прозрачного колпака, изуродовали бы блестящий парадный фасад межгалактического комплекса. Но главное, передвигаться грузовым звездолетам к месту назначения внутри колпака в ограниченном пространстве и при чрезвычайно плотной застройке было бы крайне затруднительно. Вообще на "Платинум сити" запрещалось пользоваться под куполом любыми летательными аппаратами. Грузовые звездолёты, шедшие на погрузку-разгрузку, швартовались снизу диска платформы, в шлюзах и лифтах, шахты и стволы которых, пронизывая основание комплекса, вели прямо в здания и производственные помещения. Разгрузившись или погрузившись, кораблям полагалось освободить лифт. Парковались же грузовики, как обычно, на "полях шляпы", что, собственно, я видел при первом посещении "платинового города". Я решил, не мудрствуя лукаво, вести рутинное наблюдение за наружными, открытыми причальными терминалами. Но невозможно же держать под контролем всю кольцевую платформу. Значит, нужно добыть информацию о времени и месте прихода очередного "харвестера" или, возможно, звездолёта какой-то другой марки с надписью "Металлы". Но это придется отбросить: может получиться так, что я снова проделаю путь куклы. А меня такая пошлая перспектива не прельщала. Я принял простое и, может быть, даже наивное решение: наблюдать за местом своей прошлой швартовки. Решение, обусловленное следующими соображениями. В прошлый раз "харвестер" с надписью "Сахар" запарковался на платформе прямо напротив сверкающего под прозрачным куполом отеля "Космополитэн" там же, где совершенно случайно приземлился и я. А рядом стояли припаркованные грузовик с надписью "Металлы" и "Галакси-скайлайнер", принадлежавший, как потом выяснилось (ха-ха), Рите Холдмитайт или (о-хо-хо) Индюку, который оказался Кэсом Чеем. Водителя "сахаровоза" я видел потом в баре отеля "Космополитэн", когда он разговаривал с Индюком и барменом. Я предположил, что грузовики с металлом должны парковаться в этом месте постоянно: отсюда рукой подать до бара, где пилоты, вероятно, отмечались, докладывались или получали какие-то инструкции от бармена с поросячьими, теперь бы я сказал, с гиппопотамьими глазками. Можно, конечно, взять за хрип и бармена: тот уж наверняка многое знает. Но я решил оставить его на потом, а пока наблюдать стоянку. Заодно мне надо будет посмотреть, что случилось с моим "понтиаком", который я бездарно прошляпил. Я почти не сомневался, что мою "Жар-птицу" оприходовали головорезы Кэса Чея. На "Платинум сити" имелись отличные пункты обслуживания звездолётов, располагавшиеся в недрах диска-платформы, так что прочистить топливную систему моего украденного коня не являлось проблемой. Содержание великолепных станций техобслуживания звездолётов, о которых упоминалось в справочнике, диктовалось жёсткой необходимостью: "платиновый город" находился на отшибе, и от транспортных средств зависело многое. "Платинум сити" жил не в синхронном с Землей, но таком же двадцатичетырехчасовом ритме. Надев взятый в прокате скаф, я наблюдал за местом своей старой парковки, на котором – увы! – и в помине не было моей быстрой "Жар-птицы", то выходя из-под купола на платформу, то снова укрываясь за его сверхпрочными прозрачными стенами. Я прооколачивался так с раннего вечера до времени, когда закрылся бар отеля "Космополитэн". Вообще, можно было не надевать скаф, а устроиться изнутри купола у самой прозрачной стены. Расстояние в несколько сот футов не слишком велико для наблюдения даже невооружённым глазом, а у меня имелся и бинокль. Но скаф мог понадобиться мне в любую минуту, так как я рассчитывал вскочить на подножку прибывшего металловоза, и поэтому пришлось мириться с неудобствами. Когда я в кислом настроении далеко за полночь вернулся в номер, то поймал себя на том, что в душе слабо верил в успех затеянного мною. А тут еще накатила волна безразличия и пессимизма, наверное, из-за того, что почему-то разболелись все мои старые раны, ожили старые болячки, даже лунка на месте вырванного Ритой Холдмитайт зуба разнылась так, что покалывало сердце. Как садист-пианист, неумело терзающий благородный клавишный инструмент, кто-то неведомый и невидимый мне прохаживался по всем моим слабым местам, сплетая все боли в адскую гармонию, в которой эолийской каденцией звучала ноющая зубная боль. Чуял я, что это отливались мне слёзы Кэса, которому я пустил пулю прямо в сердце. Какой-то мудрец сказал, что человек победит, но не выживет. В конце концов когда-нибудь можно будет победить Кэса Чея, хотя бы ценой своей жизни. Но стремиться победить Вселенную глупо и бессмысленно, да это, как я понимал, и невозможно. Я придерживался своей простенькой теории, навеянной мне слабенькой, отдаленной аналогией на устройство Мироздания, содержавшейся в старой сказке, которую когда-то читала мне бабушка. Называлась эта сказочка не то "Городок в табакерке", не то "Теремок в шкатулке". Вообще-то в ней в завуалированной, сатирической форме показывался механизм тоталитарного, да и любого другого государства. И в двух словах смысл сказки, как его, возможно и неверно, понимал я, заключался в том, что разрушив самую главную, тайную, определяющую самоё суть устройства пружину, мы выведем из строя, уничтожим весь механизм. В применении к матушке Вселенной я интерпретировал это так, что нам никогда не суждено проникнуть в сокровенную тайну её, ибо в момент даже еще не физического воздействия на потаенную пружину Мироздания, а только лишь в момент сполоха человеческой мысли, попытавшейся бы на краткий, неизмеримо малый миг осветить эту тайну, должно неизбежно произойти нечто вроде всемирного, вселенского короткого замыкания, и мы вместе с так и не постигнутой нами Вселенной полетим в тартарары или куда там ещё, не знаю. Для меня здесь было важным то, что я в этом своем дилетантском построении нашёл, как мне казалось, место человеческому, антропному фактору. Человек, эти глаза Вселенной, несомненно, никак не пребывал в ней инородным телом, не был даже подобным всей Вселенной, как утверждал Ибн Гебироль, а – да, да, чистейшей воды банальность! – являлся частью Вселенной. Но роль его не виделась мне столь банальной, сколь сама сентенция, затёртая и заслонившаяся от частного и неуместного употребления. Каким-то непостижимым образом глаза человека-наблюдателя, его присутствие во Вселенной замыкали таинственный круг, и этим эфемерным зажимом, стыком, скрепом держалась вся махина Мироздания. Получалось, что потаённой пружиной Вселенной являлся сам человек. М-да... Безусловно, на стыке этого противоречия, из этой логической петли выросла идея Бога, которого нам никогда не дано увидеть. Это было удобно, но из-за того, что тайну называли Богом, для меня мало что, вернее, совсем ничего не прояснялось. Однако идея Бога не столь дурна и противоестественна и она имеет полное право на существование наряду с материалистическим подходом к пониманию Мира. Проблема, в зависимости от подхода к ней, поворачивается к нам то своей идеалистической, то своей материалистической ипостасью. Здесь проявляется, наверное, нечто вроде принципа дополнительности, известного из квантовой механики и представляющего собой конкретный случай проявления диалектической сущности бытия. Ещё древний философ уверял, что невозможно доказать ни наличие Бога, ни его отсутствие. А из этого вытекало, опять же по моему ничтожному разумению, что признание или непризнание нами идеи Бога равным счётом ничего не меняло для нас. Для нашей практической жизни, ограниченной ничтожным временем и пространством, не имело значения, создалась ли окружавшая нас грандиозная картина Мироздания чьей-то целенаправленной волей или явилась следствием долгого развития самоорганизующейся материи... Мне, откровенно говоря, очень близка была слегка изменённая другим мудрецом старая сентенция о будущем человека, в новом варианте звучавшая так: "Человек и не победит и не выживет". Нелепо ополчаться на осмелившегося сказать такие слова, упрекая его в крайнем пессимизме. Нас не должно уязвлять, что мы "не победим". Победы и поражения имеют смысл лишь в локальном, ограниченном временном и пространственном интервале. В применении же ко всей Вселенной понятия "победа" и "поражение" обращаются в фикцию, ибо никто никогда не побеждает в итоге, и никто в конце концов не терпит поражение. Ведь смешно же говорить о поражении человека, если умирает сама Вселенная и, следовательно, не выживает человек. Однако борьба с энтропией, борьба за информацию и энергию, которые только и способны противостоять энтропии, принимает в этих ограниченных временных и пространственных интервалах зловещие, жестокие и уродливые формы, впрочем, кажущиеся таковыми лишь носителям разума, точнее, сознания. Насколько органично и непринуждённо чувствует себя в этой борьбе, скажем, терзающий антилопу крокодил, не связанный моралью! А вот даже профессору Дёрти, хоть и не слабаку, терзать Вселенную и род людской, наверное, давалось не так легко. Впрочем, кто знает. Да что Дёрти. А сам-то я, обнаживший ствол в бункере и приведший к полному финишу четверых – нет, как выяснилось позже, – троих дёртиков?.. Свет в номере я не включал, но мысли мои постепенно расползались в стороны, как гостиничные тараканы от света, срывались в темноту, тощали во мраке и, наконец, совсем потерялись и растворились в нем.

19

Утром мне несколько полегчало и я продолжил свою жизнь с несколько большим энтузиазмом. Я сдал в прокат взятый там накануне казённый скаф, эту опостылевшую мне неудобную старую калошу, и навестил свой "шевроле", оставшийся в доке. Набрав свой личный код и затем особый шифр на панели спецблока корабельного Мозга, я принял в руки выданный мне прямоугольничек и спрятал во внутреннем кармане комбинезона. После этого облачился в удобный скаф из звездолётного комплекта, имевший потайные карманы для "спиттлера" и флэйминга, кои я использовал по назначению. Теперь и в комбинезоне под скафом и в самом скафандре грелось по паре пушек. Прихватив сумку с "коконами", я покинул ангар в полной уверенности, что уж теперь-то на настоящего ловца побежит зверь. Но металловозы не показывались, и так прошло несколько дней. Спал я после ночных бдений долго, а встав, до вечера болтался по "платиновому городу", манившему разнообразными развлечениями, которые меня не очень-то привлекали даже в молодости. Подкупольный рай представлял таковые в избытке. Всевозможные массажные кабинеты с очаровательными массажистками; голубые гостиные с подкаченной и загорелой, готовой на все услуги по полной программе мужской обслугой; бордели и бардаки с женщинами и мужчинами с планет всех галактик Местной группы; стриптиз-шоу; вотчинги для вуайеристов и вуайеристок, примыкающие к бордельным номерам; комнаты для наблюдения за самими вуайеристами; порновидеокиносалоны; залы интенсивного, интервального, группового и кругового секса; лесботерии; дансинги для эксгибиционистов и эксгибиционисток; секс-тиры; спецзоопарки для зоофиликов; лежбища для курителей опиума и гашиша; болтунарии, где вас развлекали беседой; дегустационные центры; гурманоиды для смакователей и обжор; рюмочные и распивочные; винарни и корчмы; бары и рестораны; траттории и пиццерии; таверны и кабачки; дешевые театрики и театры; дискотеки и музыкальные салоны; кинозалы; гладиаторные площадки; спортивные залы и манежи; весь набор мыслимых и немыслимых аттракционов; бассейны и сауны; игротеки, игорные дома и казино и так далее и так далее и так далее. Лишь ипподром отсутствовал на "Платинум сити". В самом отеле "Сэвой Траффл", где я сам не знаю зачем остановился, променяв звездолётные удобства на стандартный номер, в высотном ресторане с экзотическим названием "Клоуд Найн" выступали в стриптиз-шоу длинноногие выпускницы "Колледжа Розовой Кошечки", так что вообще говоря не обязательно было идти или ехать на электромобиле в центр или на другой конец города в поисках сомнительных удовольствий. Стриптиз меня не интересовал, но на четвертый или пятый день своего пребывания на "Платинум сити" я поднялся в ресторан, чтобы хорошенько пообедать. После кофе прямо из-за стола прошёл на сообщавшуюся с рестораном обзорную галерею, тянувшуюся по всему периметру грибообразной шляпки, венчавшей толстую ножку башни отеля. Достав из сумки бинокль, я любовался панорамой раскинувшегося под куполом межгалактического муравейника. Левее и несколько впереди меня возвышалась башня отеля "Космополитэн" и, разумеется, я не мог не повернуть бинокль в ту сторону, а потом и в сторону причальных платформ, находившихся за куполом прямо напротив него. И вдруг в окулярах промелькнул контур звездолёта с характерной формой грузового отсека. Я медленно вернул бинокль назад и через несколько секунд поймал приближавшийся к комплексу на самом малом ходу корабль. Томительно медленно вырастал его силуэт, пока огромная туша грузовика не заполнила собой все поле зрения. Я отнял бинокль от глаз. Звездолёт, описывая широкую дугу, совершал заход на посадку. Теперь и без бинокля хорошо разлилась марка корабля. Несомненно, это был "харвесгер", и он намеревался ошвартоваться как раз там, где я и предполагал – напротив отеля "Космополитэн". Сдерживаясь, чтобы не перейти на трусцу, я покинул галерею, пересёк начинавший постепенно заполняться ресторан и спустился в лифте на свой этаж. Я пребывал все эти дни в полной готовности, снимая снаряжение только на ночь и поэтому, попав в номер, лишь быстро натянул скаф, приторочил пару сумок, среди них одну с "коконами", и снова выскочил в коридор. Немного вверх на лифте – и я оказался на транспортном этаже. Здесь толстую грибовидную ножку здания отеля пересекла насквозь лента дороги, одним концом уходившая к центру "Платинум сити", а другим сбегавшая, петляя, до уровня диска-платформы и кончавшаяся сбоку от цилиндрического основания отеля "Космополитэн". Я сел в крохотный электромобильчик и, бросив монету, заскользил вниз. Достигнув плоскости диска-платформы, я занял ставшую уже привычной позицию у прозрачной стены, недалеко от ближайшего к отелю "Космополитэн" шлюза. "Харвестер" уже припарковался – припарковался точно на том же месте, на котором он стоял, когда подловили меня. Без всякого бинокля я прочитал огромные белые буквы на крутом боку грузового отсека: "Металлы". По сочетанию включенных сигнальных огней определил, что двигатель звездолёта оставался незаглушенным. Значит, пилот еще не покидал корабля, хотя я мог ошибаться, делая такой вывод. Но вот сменилась комбинация огней, и я понял, что двигатель перестал работать. Как выброшенная на дальний берег огромная рыба, звездолёт заснул на мели межгалактического атолла. Еще несколько минут прошло, прежде чем открылся люк, и вышедший из "харвестера" пилот неторопливо зашагал к шлюзу – вратам в подкупольный рай. Я проследил за ним до того самого момента, когда он скрылся за дверями бара отеля "Космополитэн". Теперь он никуда не денется от меня, зафиксированный в моей памяти намертво. Разгоняя себя, чтобы побыстрее придти в рабочий ритм, я отшлюзовался и вышел на открытый космос, на площадку. Нельзя сказать, что на "Платинум сити" народ толпился и теснился, как в воскресный день в церкви, но и безлюдным он отнюдь не выглядел. От людей, человекоподобных и нелюдей уединяться здесь не представлялось возможным из-за ограниченных размером звёздного острова. Для осуществления моих планов эта срединная, промежуточная ситуация подходила как нельзя лучше. С одной стороны моё присутствие на платформе среди других людей не привлекало ко мне чьего-нибудь внимания, а с другой стороны немногочисленность их развязала мне руки. Я терпеливо ждал, заняв позицию рядом с "харвестером", в одной из мёртвых зон, где меня не могли достать звездолётные визиры, передававшие изображение на экраны. Эти зоны у большинства стандартных машин я знал назубок и сейчас на всякий случай воспользовался этим знанием: внутри корабля могли оставаться люди.