Текст книги "Второй шанс-IV (СИ)"

Автор книги: Геннадий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Сердечно попрощавшись со всеми обитателями квартиры, в том числе с выползшим снова из своей комнаты Михаилом, я наконец покинул гостеприимного ветерана. С консьержкой внизу тоже попрощался, она в ответ буркнула что-то нечленораздельное. А выйдя на улицу, неожиданно понял, что мне срочно нужно сбросить балласт, всё-таки солидная порция борща и пирожки сделали своё дело.

Но не возвращаться же назад, поэтому было принято решение искать отхожее место в первом попавшемся заведении общепита. Ну а куда ещё податься в центре Москвы? Ни одного овражка с кустиками, всё как на ладони. А до того, чтобы гадить в подъездах, подтираясь оставшимися чистыми листочками из блокнота, я ещё не докатился.

Первым на пути попался кафетерий, но, когда я спросил у тётеньки за прилавком, есть ли у них туалет, та сделала губы жопкой.

– Туалет для клиентов, нечего сюда как в общественную уборную бегать.

– Тогда продайте мне пожалуйста стакан какое и сочник. Спасибо… А теперь покажите, где туалет.

И ведь центр столицы, а сортир какой-то привокзальный, сплошная антисанитария. Хорошо хоть газеты имеются нарезанные в большом количестве. Обложил ими грязный стульчак, так, надеюсь, не подцеплю какую-нибудь заразу.

Сделав свои дела, вышел в зал.

– Какаву-то с сочником возьмите, – окликнула меня тётка за прилавком.

– Оставьте себе, – громко ответил я. – И в уборной наведите порядок, не туалет, а свинарник какой-то. Санэпидстанцию к вам пришлю.

– Да ты…

Что «я» – уже не услышал, так как покинул сие гостеприимное заведение. Наверное, это услышали немногочисленные посетители кафе, так же, как и услышали мои слова о местном сортире. Может и правда накляузничать в санэпидстанцию?

И вдруг я понял, что мне угрожает реальная опасность. Моментально вернувшись в реальность, я понял, что перехожу дорогу на красный сигнал светофора, а справа на меня несётся гружёный «ЗИЛ», и его водитель, глядя на меня широко открытыми глазами, судорожно жмёт на тормоз, но на скользком асфальте машину заносит юзом, и я понимаю, что ещё секунда – и меня попросту снесёт. Единственное, что успеваю сделать, это рухнуть пластом на асфальт и, словно в замедленной съёмке, вижу проносящийся над собой карданный вал самосвала.

Следующее, что отложилось в памяти – это как я стою посреди дороги, а меня обступили люди, трогают меня, что-то говорят, и как из кабины самосвала в буквально вываливается несчастный водитель. На негнущихся ногах приближается ко мне, глаза всё ещё по полтиннику, рот открывается, но только я ничего не слышу. Плотину глухоты прорвало как-то внезапно, и в моё сознание врывается целая какофония звуков.

– Сынок, – лопочет какая-то старушка, – живой, слава богу, живой!

– Да-а, как это он умудрился под самосвалом отлежаться, – качает головой мужчина с портфелем.

Наконец водитель до меня добирается, хватает за грудки, трясёт и чуть ли не со слезами на глазах кричит:

– Что ж ты творишь-то, дурак?! А если бы я тебе переехал? Если бы насмерть? А у меня дети, жена больная, если бы меня из-за тебя посадили? Они бы по миру пошли!

– Да не посадили бы, – пытался успокоить его смахивающий на простого работягу мужик, кое-как отцепив того от меня. – Он же сам под машину кинулся. Да ещё и на красный свет побежал.

Я потряс головой, приходят в себя, отчего шапочка на моей голове едва не слетела. Прижал руки к груди.

– Товарищи, простите Христа ради, задумался!

– Задумался он, – передразнил «работяга». – Дать бы тебе по шее… Ты как себя чувствуешь? Ничего не поломал?

– Да вроде всё на месте, – констатировал я, оглядывая и ощупывая себя.

– Испачкался только, – заметила вопившая давеча старушка и попыталась варежкой отряхнуть мне спину.

Между тем рядом остановились ещё несколько автомобилей, водители которых покинули кабины, присоединившись к толпе любопытствующих.

– Так, в чём дело?

А вот и гаишник нарисовался. Народ наперебой кинулся объяснять, а я стоял, понурив голову и чувствуя себя полным кретином. Сотрудник Госавтоинспекции быстро навёл порядок, народ рассосался в течение буквально пары минут. А дальше он отвёл меня в круглую стеклянную будку, стоявшую на следующем перекрёстке, где принялся составлять протокол.

– Проезжая часть – не место для подсчёта ворон, – укорял меня инспектор, заглядывая в мой паспорт. – Мог спровоцировать крупное ДТП. Да и сам чуть не погиб. Как умудрился так удачно упасть, что самосвал над тобой пролетел?

– Сам не знаю, – пожал я плечами. – Может, благодаря занятиям боксом успел среагировать.

– Постой-ка, постой-ка… Ты тот самый Варченко, который чемпион Европы по боксу?

– Ага, юниорского, – кивнул я.

– И который книжку написал… м-м-м… «Остаться в живых»!

– Угу…

– И который в «Песне года» был? Этой… Пугачёвой и ещё там какому-то артисту песню сочинил?

– Добрынину, – подсказал я.

– Точно! А я-то смотрю – лицо знакомое! Да как же ты так, парень?! Ведь подумать только, страна могла в один момент лишиться и перспективного боксёра, и писателя, и композитора… А родители твои где?

Я честно рассказал, что с мамой мы почти через час встречаемся на вокзале.

– Что же нам с тобой делать?.. Ладно, обойдёмся без протокола. Вы свободны, товарищ Варченко, – перешёл на официальный тон гаишник, возвращая мне паспорт. – Но впредь постарайтесь быть более внимательны на дороге.

– Спасибо, товарищ старшина! – с чувством произнёс я, пряча документ во внутренний карман куртки.

Оказавшись «на свободе» и всё ещё переживая про себя недавние события, пришёл к выводу, что это мне не иначе как помогла вкачанная в меня потусторонней сущностью интуиция. Что ж, не самые приятные ощущения, сопровождавшие «закачку», того, пожалуй, стоили. Представил, что случилось бы, не сработай «шестое чувство», и сразу малость поплохело. Ладно я, перерожусь во что-нибудь в этом самом «котле», но маме-то каково было бы узнать, что единственный сын… Аж на слезу прошибло, всё-таки старческая сентиментальность ещё даёт о себе знать.

Маме о едва не унёсшем мою жизнь происшествии я ничего рассказывать не стал, как известно, нервные клетки не восстанавливаются. Это, правда, сейчас известно, а учёные в моём будущем уже точно знали, что восстанавливаются. Однако на фоне переживаний у человека может случиться инфаркт или инсульт, так что ну её, от греха подальше. Родных надо беречь.

Мама, правда, заметила, что я какой-то не такой, как она сказала, дёрганый. Но я придумал отмазку, что стал свидетелем ДТП, в котором, не исключено, пострадали люди. И то мама прижала ладонь ко рту, сделав брови домиком, тем самым демонстрируя своё сострадание, пусть даже и к незнакомому человеку.

На этот раз нам достались места в СВ, и ни кс кем делиться полками не пришлось, благо что в купе СВ их всего две, и обе нижние. Перед сном успели поговорить о моих «спонсорских» планах.

– Максим, твои деньги, ты их зарабатываешь, поэтому распоряжайся ими на своё усмотрение, – сказала мама в ответ на моё предложение о закупке инвентаря для клуба. – Отец, конечно, может что-то возразить, но на его месте я бы лучше молчала.

Батя и впрямь попытался вставить свои пять копеек, мол, с какого перепуга я должен тратить деньги из семейного бюджета на какую-то секцию, которая находится на балансе какого-нибудь ведомства. Вот пусть они и закупают инвентарь. Однако после пятиминутного выплеска эмоций от мамы отец предпочёл за лучшее закрыться в ванной, сделав вид, что ему неожиданно приспичило.

А во вторник после тренировки я задержался, чтобы поговорить с Храбсковым.

– Валерий Анатольевич, давайте мы с вами составим список хотя бы самого необходимого, – заявил я, отхлёбывая в тренерской из стакана горячий чай. – Думаю, новые перчатки точно не помешают, как боксёрские, так и тренировочные шингарки. Мешки, опять же, два новых, в прошлом году полученные клубом по распределению, а пять провисли, всё их содержимое вниз ушло. Груша у нас одна, уже зашитая сбоку.

– Да, я сам зашивал в прошлом месяце дратвой, – кивнул Анатольич.

– Но груш в «Спорттоварах» нет, я вчера заходил, узнавал… Покрытие ринга тоже штопано-перештопано. Ему сколько лет?

– Лет семь-восемь…

– Пора менять. В «Спорттоварах» я н спрашивал, но вряд ли мы его там найдём?

– Вряд ли, – согласился Храбсков, – мы его, помню, из Москвы с Петровичем привозили.

Петрович – это ещё один тренер в нашем клубе, раньше Храбскова появился, он вёл две группы младших и старших юношей. Возраста он был уже предпенсионного, постоянно жаловался на какие-то болячки и грозился при получении статуса пенсионера сразу же забить на бокс. Не знаю, в прошлой жизни Петрович впахивал в зале чуть ли не до семидесяти, пока его не разбил инсульт прямо на тренировке.

– Так ты что, правда собрался всё это купить для клуба?

Анатольич всё ещё не мог поверить, что его ученик действительно решил потратить собственные, как он выразился, сбережения на обновление клубного инвентаря. Но в итоге мы всё же договорились встретиться завтра во второй половине дня возле магазина «Спорттовары» на Красной. Туда я сбегал накануне, в понедельник вечером после репетиции, выяснил, что у них имеется боксёрский инвентарь, и теперь оставалось найти машину, которая могла бы всё это перевезти в клуб. Храбсков договорился за пару бутылок водки с соседом по дому, у которого была возможность покалымить на «буханке», и вместе с ним к четырём часам дня подъехал к магазину спортивных товаров.

– Девушка, я вчера общался с заведующей магазина насчёт закупки боксёрского инвентаря.

– Сейчас я её приглашу.

Продавщица, по возрасту уже и не совсем как бы девушка, скрылась в подсобке, откуда через полминуты вернулась вместе с заведующей. Та проводила нас с Анатольичем в подсобку, забитую спортивным инвентарём. Примерно полчаса спустя мы с тренером загрузили в «уазик», выскребя подвал подчистую. В том смысле, что забрали всё, имеющее отношение к боксу. А как-то: семнадцать пар боксёрских перчаток, тринадцать пар «шингарок» (всё, что имелось), пять мешков (больше тоже не было), семь пар боксёрок от 40-го (меньше не было) до 42 размера, 12 маек красного цвета и 8 синих – тоже всё, что было более-менее подходящего для подростков размера. Боксёрские трусы были только белого и красного цветов, причём их имелось в достатке, и я, посоветовавшись с Храбсковым, взял двадцать штук. Ну и до кучи закупил имевшиеся в наличии двадцать две резиновые капы: не анатомических по строению челюсти, как у меня, а литых, достаточно тонких, такие при желании можно и прокусить.

По ходу дела выяснилось, что югославские капы из термосиликона сюда тоже, оказывается, пару раз завозили в прошлом году, но их быстро разбирали. А вещь хорошая, термосиликоновую и я бы себе взял. Её легко можно подогнать под строение своих зубов. Для этого нужно опустить капу в кипящую воду не больше чем на минуту, потом на пару секунд в холодную – и в рот. Плотно сжать зубами, заодно втянув в себя воздух, чтобы сжатие получилось наиболее сильным. Подержать так капу минуту, вынуть изо рта и опустить в холодную воду, дабы «закалить» слепок. Если с первого раза не получилось, можно весь процесс повторить заново.

За всё отдал 1128 рублей 35 копеек. Самыми дорогими получились мешки по 75 рублей 80 копеек за штуку. Эти копейки, конечно, меня преизрядно насмешили, но кто-то же ведь решил, что это оптимальная цена, которая блюдёт интересы как производителя, так и покупателя.

В этот вечер тренировались ребята Петровича. Они и помогли разгрузить «буханку», живо интересуясь предназначением экипировки. На что мною был дач чёткий ответ: мешки, само собой, вешаются для всех, также в «общий котёл» идут перчатки обоих видов, а вот боксёрки, трусы, майки и капы в первую очередь предназначены для учеников Храбскова.

– Повезло тебе, Анатольич, с воспитанником, – косясь в мою сторону, завистливо сказал Петрович.

– Да и мне с тренером тоже, – парировал я.

И только после этого сообразил, что мои слова Петрович может истолковать таким образом, будто он плохой тренер. Пришлось срочно выпутываться из скользкой ситуации, лепетать, что и Василий Петрович тоже классный наставник, и вообще, в нашем клубе работают лучшие тренеры по боксу. По Пензенской области уж точно.

Кто донёс – без понятия, Храбсков божился, что не он, Петрович, по его словам, тоже не сознавался. Как бы там ни было, в пятницу, когда мешки уже висели на положенном месте, а экипировка была роздана парням, на вечернюю тренировку приехала съёмочная группа пензенского телевидения. Тема сюжета – молодой и талантливый писатель Максим Варченко, являющийся к тому же перспективным боксёром, сделал своей альма-матер царский подарок. Это так журналистика сказала, когда под объективом камеры мне, потному и с перчатками на руках, пришлось давать интервью. Удивительно, но снимать сюжет отправили женщину – Светлану Белову, которую я частенько видел на экране в новостях. Не знаю, насколько она хорошо разбиралась в боксе, но в целом речь шла о юном меценате, то бишь обо мне.

– Ведь весь этот инвентарь стоит немалых денег! – округляла глаза корреспондентка, суя мне под нос микрофон.

– Для родного клуба мне ничего не жалко, – заявил я с самым серьёзным видом. – Тем более что я могу позволить потратить часть своих гонораров за изданные книги и написанные песни на спортинвентарь. Кто знает, вдруг благодаря вот этому мешку появится новый чемпион мира?

– Но им можете стать и вы, Максим, учитывая, что в декабре в Японии запланировано проведение первого в истории чемпионата мира среди юниоров.

– Да, я знаю, и поэтому помимо занятий литературой и музыкой стараюсь всегда находить время для тренировок. Впереди первенство РСФСР, затем союзный чемпионат, по итогам которого будет проведён отбор в сборную на поездку в Японию. Как вы верно заметили, он первый в истории, и стать его победителем будет вдвойне почётно.

Сюжет вышел в эфир только в понедельник, в вечерних новостях, о чём был Беловой предупреждён заранее. Посмотрели всей семьёй новости, даже батя надулся от гордости за меня. Во вторник в очередной раз стал главной звездой училища, причём Бузов как бы в шутку намекнул, что в учебном заведении старая мебель, которая давно не обновлялась. Я про себя чуть не поперхнулся, подумав, что у человеческой наглости нет предела. А тут ещё Степаныч просительным тоном завёл шарманку:

– У меня ведь племянник женится в эти выходные, говорит мне вчера, как было бы здорово, сыграй у него на свадьбе ваш вокально-инструментальный ансамбль.

– Николай Степанович, – не выдержал я, – а как было бы здорово, посодействуй вы нам в получении статуса профессионального коллектива!

– Так я как раз сегодня иду к начальнику отделения, за вас просить!

– Да? Хм… Надеюсь, он не откажет?

– Я буду его ОЧЕНЬ СИЛЬНО просить, – заверил Бузов, прижимая ладони к груди.

– Тогда, может быть, мы и найдём время сыграть на свадьбе вашего племянника.

Во вторник утром директор встретил меня с радостной улыбкой.

– Ну что, Максим, Бузов обещал – Бузов сделал! Вопрос с прикреплением в качестве вашего ВИА в состав творческих коллективов ДК имени Дзержинского решён положительно. Михаил Денисович помнит, чей гимн в поездах и на вокзалах играет, при мне позвонил директору Дворца культуры. Попробовала бы она возразить.

Она – это Антонина Геннадьевна Мещерякова, директор учреждения культуры. Руководила ДК уже лет семнадцать, кажется. В прежней жизни сталкиваться с ней не доводилось, а в этой парочку раз мимоходом. Женщина была с характером, так что могла и возразить, зря так о ней Бузов. Но, видимо, не увидела ничего плохого в том, если в её учреждении будет числиться коллектив, лидер которого сочиняет песни самой Пугачёвой.

Думал, визитом телевизионщиков дело обойдётся, ан нет, на вторничную тренировку пожаловали одновременно журналистка «Пензенской правды» Людмила Харлова и Юрий Ряшин из «Молодого Ленинца». И каждый со своим фотокором. От «МЛ» был уже знакомый «малыш» Палыч, от «ПП» – худой и долговязый Владимир Гришин, характерной особенностью которого было отсутствие большого пальца на правой руке. При этом они постоянно переругивались при выборе лучшей позиции. Ну точно Штепсель и Тарапунька.

Мама, естественно, купила обе газеты, заметки в которых обо мне появились синхронно через день. Ну и отнесла на работу, как обычно, похвалиться. А домой пришла в расстроенных чувствах. Это было заметно невооружённым глазом, и я, естественно, поинтересовался:

– Мам, что стряслось?

– Ой, Макс, ну их…

Она отмахнулась, и прерывисто вздохнула, явно едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Я сел рядом, приобняв её за плечи, и тоже вздохнул:

– Давай-ка рассказывай.

Да, пришлось включать режим взрослого, а больше некому было его включать – батя опять укатил в поездку. А у мамы товарки на работе оказались стервами, видите ли, они ещё после сюжета по новостям стали на неё косо поглядывать, а уж когда она принесла газеты, одна из них, самая стервозная, заявила, что постыдилась бы выпячивать тут перед всеми своё материальное благосостояние. Мама, конечно, не лыком шита, достойно ответила, что деньги сыном не наворованы, а заработаны трудом и талантом, и лучше коллега на свою семью внимание обратила бы, где муж пьёт, а сын не вылезает из детской комнаты милиции. В общем, чуть до драки не дошло, разорались так, что из других отделов люди на шум прибежали.

– Не знаю, как завтра на работу пойду, меня вот прямо мутит от одной мысли, что завтра снова увижу эти рожи.

Она всё-таки сдержалась, не расплакалась. А я сидел и думал, что вот вроде бы радовался, когда удалось маму пристроить на такое, казалось бы, тёплое местечко, а оказалось, народец там с гнильцой. Хотя что уж говорить, чувство зависти всегда было свойственно людям, и если одних успехи других мотивируют траться тоже добиться успеха, то подавляющее большинство готово всю жизнь барахтаться в дерьме, лишь бы сосед тоже рядом барахтался. Про то и анекдот, мол, выколи, боже, мне один глаз, но только чтобы сосед обоих лишился.

Надо что-то думать… Новую работу ей искать? Опять к Михаилу Борисовичу податься? Он если и не скажет, то подумает наверняка, мол, зажрались совсем. Нет, лучше к нему не соваться. Там ещё, тем более, не утих семейный скандал из-за этой Тани, ему точно пока не до моей мамы.

Жаль, нельзя своё дело организовать, куда-нибудь маму, может, и пристроил бы. Правда, у неё лучше всего получается тексты набирать на машинке, но она и готовить может неплохо, а уж шарлотку делает – пальчики оближешь! Интересно, кто-нибудь в мире открыл «Шарлоточную»? Навряд ли, я в той жизни сколько прожил – ни разу такого не слышал.

Ладно, пока не будем гнать лошадей, может, пока в её отделе завтра не так уж и сильно будут кипеть страсти, а скорее всего, всё обойдётся надутыми губами и «я с тобой не разговариваю». Обычно бабы они как – поорут и успокаиваются, выпустив пар, может, всё ещё обойдётся. Однако подумать над маминым будущим всё-таки стоит.

Между тем настало время поближе познакомиться с Мещеряковой и оформить наше членство, так сказать, в стенах Дворца культуры. В субботу мы с ребятами отыграли на свадьбе племянника Бузова, получив каждый по четвертаку и по сумке со снедью и водкой, а в воскресенье отправились во Дворец культуры. И Гольдберг как раз смог подскочить, хотя и предупредил, что у него в запасе максимум полчаса.

– А как же вы, Семён Романович, будете нашими делами заниматься, если у вас постоянно музыкальная школа, даже в воскресенье? – поинтересовался я, пока мы всё бандой поднимались на второй этаж к кабинету директора.

– Сегодня репетиторство, – сознался он и улыбнулся в усы. – Если у нас дело пойдёт, я музыкальной школой могу и пожертвовать.

Это да, рыба ищет где глубже, а человек – где лучше. А уж Гольдбергу и вовсе на роду написано гнездиться в тёплых местах.

Мещерякова приняла нас не сразу, заставив минут десять сидеть в приёмной, где мы заняли все свободные стулья. Наконец от неё вышел какой-то тип в косоворотке и с баяном подмышкой, и нам было разрешено переступить порог кабинета. Там мы снова уселись на предложенные нам стулья, после чего строгая директриса без экивоков перешла к делу, что мне, в общем-то, понравилось.

– Значит, и для нашего учреждения планируете зарабатывать? – спросила она, когда Гольдберг от лица коллектива объяснил перспективы ВИА в стенах Дворца культуры.

– И ещё как! – усмехнулся он. – Уверен, на выступлениях ансамбля будут аншлаги. Даже если «GoodOk» станет давать по концерту в неделю, а у вас зал на сколько мест?.. На семьсот? Вот и представьте, какая выручка потечёт в казну учреждения.

– Потечёт-то потечёт, только мы всё равно её сдаём, себе ничего не оставляем. А деньги на зарплату сотрудникам, на оборудование и прочие ремонты из Минкульта получаем, каждый раз смету приходится составлять. Кстати, знаете, какая у вас будет ставка за каждый концерт? По 5 рублей 50 копеек на брата…. И на сестру, – добавила она, покосившись на Лену. Вас устроят такие цифры?

– Но мы сможем организовывать, скажем так, гастроли, – приподнял брови с намёком Гольдберг.

– Да не дура, понимаю, что с них и планируете кормиться, – усмехнулась Мещерякова. – Вы только, главное. Не влипните в историю. Я-то скажу, что ничего не знала, мол, поехали куда-то, а куда – не имею ни малейшего понятия. А вот вам… и прежде всего вам, как худруку и единственному совершеннолетнему, Семён Романович – может влететь по первое число.

– Понимаю ваши тревоги, Антонина Геннадьевна, но я почему-то уверен, что всё будет хорошо. Меня моё предчувствие ещё никогда не обманывало.

– Ой, смотрите, Семён Романович, смотрите… Были бы вы Ивановым, я, пожалуй, и не поверила бы вам на слово. А с вашей нацией у меня пока – тьфу-тьфу – никогда проблем не возникало.

– Хм, – смутился Гольдберг, – спасибо, конечно, за комплимент… А насчёт афиш как нам быть? Кто у нас занимается этим вопросом?

– На этот счёт у нас имеется художник-оформитель, нарисует в лучшем виде.

– Ну это, я так понимаю, у входа будет просто надпись с названием коллектива, временем концерта и стоимостью билетов. А вот чтобы по горлу расклеить, как когда приезжают всякие ВИА «Пламя» или «Поющие сердца»?

– На это у нас фонды не выделяются. Можете за свой счёт, пожалуйста, хоть всю Пензу обклейте… Вы мне вот что скажите… Репетировать где планируете? В принципе, у нас тут есть свободное помещение, раньше там базировался детский хор «Соловушка», но руководитель уехал в другой город, а заменить его оказалось некем. Давайте и в самом деле туда перебирайтесь. Раз уж вы собрались нам деньги зарабатывать и выступать по выходным, то не таскать же вам инструменты с аппаратурой каждый раз из железнодорожного училища. У нас тоже кое-какая аппаратура имеется, я вам покажу после собеседования, но я видела вашу, и она мне показалась более современной.

Минут десять мы ещё продуктивно общались, после чего Мещерякова и впрямь повела нас смотреть аппаратуру. Не соврала, наша-то получше будет. Ну это я ещё по прошлым концертам в стенах Дворца понял. Придётся сюда переезжать. Вот только согласится ли Бузов на то, чтобы купленные за счёт училища аппаратура и инструменты перекочевали в ДК? Можно будет попробовать договориться на предмет, что пока они ему не нужны – мы будем всем этим богатством пользоваться.

На прощание Антонина Геннадьевна предложила нам прийти на следующий день, в понедельник. Завтра с утра она подготовит приказ в отдел кадров о нашем зачислении с символической ставкой 30 рублей в месяц, а худрук будет получать аж целых 50. Услышав такие цифры, Гольдберг усмехнулся в усы, и мы за компанию с ним мысленно усмехнулись. А я ещё и с грустинкой. Мне от всех этих левых гастролей только геморрой по большому счёту светит, и ввязываюсь я в это лишь ради ребят. Ради того же Юрки, который, может быть, наконец-то купит себе не только фирменные джинсы, но и мотоцикл, о котором все уши нам прожужжал в последние полгода. А может, я ему свой подарю, всё равно не такой уж и большой я любитель покатушек. Или не подарю… Ладно, кто знает, может, к лету он уже и на свой любимый «Иж-Юпитер» заработает. Лето покатается, а по осени в армию загремит. А Валька в Москву поступать уедет, а Ленка… Ленке, кажется, всё равно, куда после «кулька» податься, она и правда, наверное, мечтает замуж выскочить. В любом случае коллективу уготована не такая уж и долгая жизнь. Не пойму всё-таки, зачем Гольдбергу это понадобилось. Быстрый заработок? Или хочет на нас набить руку? Кстати…

– Семён Романович!

Я отделился от своих и догнал уже почти скрывшегося за углом худрука.

– Что такое, Максим?

– Семён Романович, предупредить вас хотел…

Глаза его пару раз моргнули за линзами очков.

– О чём предупредить?

– Если вдруг когда-нибудь надумаете нас кинуть, то помните, что ваш подшефный – чемпион Европы по боксу.

– А-а-а…

– Шутка! – улыбнулся я ему всеми своими ещё целыми зубами и, развернувшись, пошёл обратно к своим.

[1] Стихи принадлежат молодой в то время поэтессе Валерии Горбачевой

[2] По словам коренных москвичей, в те годы центр Москвы отнюдь не считался «блатным» районом. И уж тем более не считались таковыми старые дома, в которых зачастую ещё существовали коммунальные квартиры с требовавшими замены коммуникациями. Престижно было жить в центре или рядом, но в новостройках. Например, в «домах-книжках» на проспекте Калинина, ныне Новый Арбат.

[3] Эти львы мелькают в таких фильмах, как «Офицеры», «Девушка без адреса» и «12 стульев». Изначально львы были со щитами, однако впоследствии они исчезли. По легенде, во время Великой отечественной войны, когда Москва подвергалась авианалетам, жильцы очень переживали за львов. Тогда было решено спрятать их в бомбоубежище, чтобы сохранить такую достопримечательность дома. Считается, что тогда-то щиты и раскололись. Когда львов вернули на место, они долго стояли с одиноко поднятыми передними лапами. В 1992 году щиты снова вернули на место.