Текст книги "Вниз, ввысь, к первопричине (СИ)"

Автор книги: Геннадий Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

   – Что ж вы торчите! Пора вам в гору спешить, чтобы очистить взор. Не всякому дано увидеть Вышних.

   Мы с учителем старались не отставать от душ, спешно и бесшумно начавших восхождение. Но – тщетно... В какой-то миг я потерял из виду Вергилия. Мне стало не по себе: что я здесь без моего поводыря? Я обернулся. Ослепленный встающим Солнцем и увидел лишь черноту...

   – Ты помыслил, – донесся глас учителя, – что я тебя мог оставить без прощания. Сын мой, я с тобой, ты не одинок. Там, где мой прах лежит, теперь уж вечер, здесь – радостное утро. Наши тела, как тебе известно, на Земле всем напастям подвержены, тут же все иначе. Безумен тот, кто искренне считает, что разум способен постичь все сущее. Не стоит докапываться до причин явлений, тем более нам не понять природу естества единого в трех лицах. Будь все доступно рассудку, тогда и Богоматерь не родила бы Спасителя. Ты же видел мучительную жажду тех, кто ничем не может таковую утолить. Ведь среди них – Платон и Аристотель.

   Учитель смолк. Я, разглядев его внимательнее, увидел, что на его лице отражена невыразимая досада. Обернувшись, я осознал, что перед нами круча, которую не покоришь без тяжкого труда.

   – Надо все же поискать такое место, – рассудил Вергилий, – где смог подняться бы бескрылый...

   Он, помрачнев, задумался. Я обозрел окрестности – и заметил череду теней, лениво передвигавшуюся невдалеке от нас.

   – Учитель! – воскликнул я: – Вдруг эти души нам укажут удобный путь...

   – А что! – Вергилий явно воспарял: – Пойдем за ними – они так медленно бредут, мы уж точно не отстанем.

   Мы довольно быстро нагнали этот гурт, но тут они остановились перед скалой. Мой провожатый обратился к душам:

   – Да приимет вас сонм избранных, почивших в правде! Вы, благодати заслужившие: не ведаете, есть ли где для нас тропа к вершине?

   Как бывает у овец, две или три головы повернулись к нам, несколько из душ шагнули в нашу сторону, а следом потянулась и остальная полусонная толпа. Одна из душ с испугом явным воскликнула:

   – От одного из вас я вижу тень!

   И тут же вся отара, как бы инстинкту повинуясь, отпрянула.

   – Да, – сказал Вергилий, – со мной живой. Не удивляйтесь, такова была воля Вышних.

   – Ладно, тогда ступайте с нами. А ты, умеющий собою Солнце закрывать, кто бы ты ни был, вглядись в мой облик: кто я, по-твоему?

   Я всмотрелся. Высокий, статный, русоволосый. Бровь рассечена рубцом. Я честно сказал, что не признаю его. Он сам назвался:

   – На Земле я, между прочим, был королем, а звали меня Манфред. Коли вернешься в мир смертных, моей прекрасной дочери Констанце передай: пусть не верит лукавой лжи – я вовсе не в Аду. Когда меня пронзили насмерть в битве при Беневенто, себя я передал тому, кем и злодей прощен. Да, я грешил, но милость Божья готова принять всякого, кто искренне уверует и обратится к Ней ради спасенья. Господь не отвернется от того, в ком теплится хоть искорка надежды. А кто преставится, будучи в распре с Церковью, если повинится в своих грехах, будет ждать у подножия Горы, пока не завершится срок отщепенца тридцать раз. Время, представь себе, сокращается молитвами блаженных. Возвести, добрый человек, Констанце всю правду о странствиях моей души.

   А ведь правда: едва твои зрение или слух чем-то увлекаются, время течет иначе: таково свойство человеческой души. Выслушивая Манфреда, я в этом убедился в очередной раз. Между тем Солнце уже поднялось довольно высоко, когда души, к которым мы пристали, чуть не хором вскрикнули: «Вам теперь сюда!» Действительно: в скалах был проход. Мы туда вдвоем пустились, тени же раскаявшихся грешников продолжили маячить у подножья.

   Мы с трудом пробрались через щель, цепляясь за уступы, но довольно быстро вышли на ровную площадку. Мой проводник велел идти немедля дальше, пока не встретим тех, кто нам укажет верный путь. Склон стал круче, я отстал и взмолился малодушно: «Отец, не бросай меня...» Он, таща меня за руку, помог взобраться на вершину гряды, где разрешил передохнуть. С этой кручи я обозрел долину, морские просторы, обратился к небу и удивился: Солнце переместилось левее! Неужто светило в другую сторону вращается...

   Вергилий пояснил: мы сейчас на противоположной стороне Земли, в точке, лежащей аккурат напротив Иерусалима. Вращение светил все то же, только мы как бы вверх ногами теперь стоим. Я не преминул вопросить: и сколько ж нам еще подыматься?

   – Гора Чистилища так сложена, – ответил проводник, – что поначалу склон крут, а к концу он более пологий. По мере продвижения ноги тебя будут нести все легче, а к концу пути ты вообще забудешь про усталость.

   Едва успел учитель закончить, неведомо откуда донесся голос, причем знакомый мне:

   – Пока дочапаешь, неоднократно захочется тебе упасть.

   Мы обернулись. Левее увидели громадный камень, а в его тени лениво отдыхали чьи-то души. Одна сидела, руками обхватив колени и голову склонив. Я пошутил невольно:

   – Прямо образец целеустремленности!

   – Если ты такой ретивый, – ответила душа как будто через силу, при этом приподняв свое лицо, – вот и лезь...

   Да, это он! Сидящий произнес:

   – Ну, что... узнал ты, как устроен мир, в котором Солнце может двигаться налево?

   – Белаква... – я имя друга произнес с почтением, – слава Богу, теперь я за тебя спокоен буду. Но что за смысл в твоем сидении... ты ждешь еще кого-то или просто предаешься лености...

   – Что толку, брат. – Ответил устало музыкальный мастер, мой земляк: – Все равно сейчас меня не пустит Господня птица, что сидит у входа. Я слишком медлил с покаянием – лень подвела. Покуда твердь вокруг меня не опишет столько же кругов, что и при жизни земной, птица не снизойдет. Ну, если только вы там за маня помолитесь... а?

   Тут меня позвал Вергилий, заявил, что Солнце уже коснулось меридиана, ночь подступила к берегам Марокко. Мы было стали отходить от неповоротливых теней, как одна из них сквозь зубы процедила:

   – Гляньте... вон тот слева свет нам загородил: он будто бы живой...

   Оглянувшись, я заметил, что ленивцы возбудились.

   – Не теряй на них ты времени, – приказал учитель, – шагай за мной – и пусть с ними.

   Я повиновался. Пройдя немного, мы увидели еще одну толпу: они шагали нам наперекрест и пели псалом «Miserere». Эти души тоже были удивлены тем, что мое тело отбрасывает тень. Двое от той группы тут же отделились, к нам буквально подлетели и стали допытываться, кто мы и откуда идем.

   – Да, – не скрыл учитель, – мой спутник – живой. А чтобы вам было все понятно, отвечу: ими почтенный, он им поможет.

   Двое буквально молниями перелетели к своим – и миг спустя нас окружали толпы. Вергилий настоял, чтоб я не останавливался. Мы двигались наверх в сопровождении крайне возбужденных душ, которые просили:

   – Умерь же поступь, существо, сюда явившееся во плоти! Вглядись в нас: может, вернувшись в грешный мир, ты сможешь передать на Землю весть о нас... Да остановись же, выслушай! Мы из тех, кто принял смерть в свой час, и будучи грешниками до последнего мгновенья, покаялись, увидев свет небес. Мы приняли кончину с Богом, да! Теперь же Он томит нас жаждой лицезренья.

   На ходу всмотревшись в их лица чистые, я признался:

   – Нет, из вас я никого не признаю. Но, может быть, вам все же смогу полезным быть.

   – Мы верим тебе, – сказала одна из душ, – послушай же. Если будешь в Фано, людям расскажи об участи моей, дабы они воздели руки к небесам и помолились Господу... Я б тогда смог очиститься...

   Душа поведала мне свою историю, которая конечно же связана со злодейством и кровью. Жестокий мир у нас – что делать... Особенно меня задела та часть повествованья, в которой за душу человека спорили ангел и бес. Другие души тоже меня просили правду сообщить на Землю. Да нужно ли знать всем о тех страдальцах... пожалуй помнить их должны лишь те, кому они при жизни несли добро. Скрывать не буду: с легкостью расстался я с душами людей, мольбы просивших от других дабы они вступили в благодать. Я вопросил учителя:

   – Отец, ты ведь учил в своих трудах, что суд небес мольбою не смягчится. А эти души только об этом и просят. Где истина...

   – Если взглянуть извне, – ответил мне Вергилий, – их надежда вовсе не напрасна. Огонь искренней любви и вправду способен сократить их долг. Я же творил в эпоху, когда молитва не считалась искупленьем, ее звучанье не достигло бы Небес. Но ты еще задашь этот вопрос той, кто окончательно прольет свет на истину. Она тебя ждет там...

   И учитель указал наверх...

   ...Мы торопились так, что не сразу заметили сидящего на выступе скалы. Проводник подошел к нему поближе, чтобы узнать дорогу, тот же при первых словах Вергилия воскликнул:

   – Боже, родная речь Ломбардии! Ты не из Мантуи?

   – Оттуда.

   – Земляк... А я – Сорделло, на Земле я был поэтом.

   Они обнялись, поговорили об Италии, о ее злосчастной судьбе. Мне казалось два духа наслаждаются игрою родного для них наречия. Много было сказано горчайших слов на тему страдания Италии. Наконец Сорделло разглядел меня и удивленно вопросил:

   – Но... кто вы...

   Вергилий поведал обо мне и о нашей миссии. Сорделло его обнял уже как сын, спел поэту пенигирик, а потом сказал, что знает он дорогу к Чистилищу и мог бы провести, но время уже позднее, а в темноте наверх идти нельзя. Еще добавил:

   – Здесь по пути есть души, которые утешат наши сердца. Я к ним проведу...

   – Но если души праведных захотят пройти в ночи... их что – не пустят? – Спросил я.

   Сарделло рукой своей провел черту на почве и твердо произнес:

   – Вот, смотри: как только Солнце скроется, ты этой линии не пересечешь. Остановит тебя ночная тень. Ниже можешь ходить везде.

   – Хорошо, – сказал Вергилий, – веди тогда нас к тем, которые, как ты заверил, утешат нас...

   Немного мы прошли и остановились у выемки в скале. Наш спутник приказал туда войти. Тропинка привела нас на край долины. Здесь нашим взорам открылись травы великолепные, отливающие золотом, изумрудом, серебром и лазурью. Прекрасные цветы источали ароматы, а над полями разносился гимн: «Salve, Regina». Это пели души, рассевшиеся в уютных уголках.

   – Вот здесь мы и обождем. – сказал Сарделло: – пока же не стемнело, можете рассмотреть их лица.

   Наш спутник указал на некоторых и назвал их имена. Все они на земле были властителями. Я слыхал про них и знаю их дела. Одна из душ, привстав, пропела первые слова гимна «Te lucis ante». Эту песню подтянули все сидящие. Какое чистое, божественное то было пенье! Глянув в небо, я увидел, что к нам летят два ангела, в руках держащих светящиеся клинки. За ними вились нежно-зеленые одежды. Один из них спустился чуть выше сидящих, другой – пониже. Я видел, что волосы у небесных созданий русые, но лиц различить не в силах был – настолько ярким светом они лучились.

   – Они, – нам пояснил Сарделло, – будут нас оберегать. Скоро здесь змей появится.

   Я не знал, как отнестись к словам этой души. Мне было и боязно, и благостно. Меж тем Сарделло добавил:

   – Зато теперь мы можем поближе подойти к теням тех, кто был на Земле значительной фигурой. И поверьте: им будет в радость вас увидеть.

   Трех шагов не сделал я как заметил, что одна из душ в меня старается вглядеться. Я его узнал: Нино Висконти был благороднейшим из людей. Обнялись, оба прослезились. Он думал вначале, что я тоже из приплывших по морю. Когда я сообщил, каким путем здесь появился, Нино вначале не поверил, а потом просил, чтобы его дочь Джованна – там, на Земле – молилась за отцову участь, а матери ее он не слишком-то и доверяет. На небесах лучше прислушиваются к словам невинных.

   Тут я обратил внимание на три незнакомых мне ярких звезды. Учитель объяснил: четыре утренних светила ушли с восходом Солнца, эти же знаменуют Веру, Надежду и Любовь. Тут раздался крик Сарделло:

   – Вот он! Супостат!!!

   Вдоль расселины скалы ползла змея, я бы ее сравнил с той, что когда-то соблазнила Еву. Время от времени гадина свивалась и лизала свою спину. Вверх взмыли ангелы. Едва завидев взмахи зеленых крыльев, змея сокрылась. Ангелы вернулись на свои посты.

   Душам не нужен сон, меня же здорово сморило. Я разлегся на мягчайшей траве и погрузился в дрему. Мне приснился золотой орел – суровый, готовый ухватить добычу. Сам же я в своем видении пребывал на горе фригийской Иде, один, над облаками. Орел схватил меня – и вознес к сфере огня. Я чувствую, что мы горим – и... проснулся.

   Со мною рядом был лишь Вергилий. Сияло молодое Солнце, под нами простиралось море. И местность была вовсе не такой, где я заснул в такой приятной компании. Я вполне закономерно спросил у провожатого.

   – Учитель... как же мы сюда попали?

   – О, это было удивительно. Едва заснул ты, явилась женщина с прекрасными очами. Она сказала, что ее зовут Лучия и она должна тебе помочь. Запросто тебя взяв, она пошла наверх; я же – за ней. В этом месте она, тебя оставив, указала на вход и тотчас же исчезла...

   ... Вход в Чистилище представляет собой узкий проход в скале. Учитель двинулся вперед, я – за ним. В дыре сначала я видел только черноту, но, когда зрение привыкло, рассмотрел три ступени, ворота и привратника, сидящего с закрытыми глазами. Меч в руках охранника так блестел, что я отвел свой взгляд. Раздался строгий голос:

   – Стоять! А ну-ка признавайтесь, зачем вы здесь и кто вас сюда привел. Но только не лгать – поплатитесь!

   – Прекрасная жена, – доложил Вергилий, – с небес спустившись, нам явила сей порог.

   – Благи ее веленья, – воскликнул стражник, – ну, что же... подымайтесь.

   – Проси его смиренно... – шепнул мне учитель.

   Первая ступень сделана из столь гладкого белого мрамора, что я увидел в нем свое отражение. Вторая – шершавый, черно-пурпурный, будто бы обгорелый камень – весь в трещинах. Третья – огненно-алая, идеально ограненная. Порог же – чистый алмаз, на нем хранитель и сидел.

   Я упал перед ногами привратника и трижды ударил рукою в свою грудь. Тот семь раз концом меча начертал на моем лбу букву "Г", сказав при этом:

   – Когда войдешь, смой след этих ран.

   Из своих пепельно-серых одежд он извлек два ключа –серебряный и золотой – и отпер вход, при этом разъяснив:

   – Если бы что-то было не так, один из ключей не зашел бы в скважину и не провернулся. Их дал мне Петр. – Створы раскрыв, он торжественно провозгласил: – Проходите, но знайте: кто оглянется – тот будет изгнан.

   Когда мы двинулись, сквозь далекий гул я слышал слова гимна «Те Deum»... Едва мы очутились с той стороны прохода, из-за дурной любви людей запрятанного в тайне, ворота захлопнулись. Я нашел в себе мужества не оглянуться, хотя какая-то сила меня так и подмывала это сделать. Мы поднимались по промыву в скале, узкому и не приспособленному для ходьбы. Вышли мы к месту небезопасному: тропинка шла вдоль высоченного обрыва. Сам вид учителя говорил о том, что он не знает, куда идти нам дальше – налево или направо – в обе стороны подъема не наблюдалось. Под нами – попасть, над нами – вертикальная беломраморная скала. Тут я заметил, что вся стена буквально испещрена каменной резьбой. Один из барельефов изображал ангела, склонившегося к благословенной Марии. Я оцепенел от восторга. Другая картина в камне повествовала о том, как на волах везут Ковчег. Казалось, народ, святыню окружающий, поет, ладан – дымится, царь Давид, идущий впереди, танцует, а его жена Мехолла, глядя из окна, вся полна негодования. Третий барельеф рассказывал о чуде папы Григория, по чьей молитве из Ада был освобожден кроткий Траян. Вдова надрывно слезы льет, требуя отмщения, ее окружили всадники, а в золоте знамен парят орлы... А ведь мы, подумал я, на Земле – лишь только черви, в коих даже нет намека на мотылька, который из тьмы однажды выпорхнет на Божий Суд...

   – Отвлекись, – шепнул Вергилий, – нам навстречу шествует толпа. От них узнаем верный путь.

   Идущие не очень-то и были похожи на людей. Когда они приблизились, стало видно, что эти тени, согнувшись, на себе несут большие камни и сами же себя бичуют. Издалека они напоминали червей.

   – Да снизойдет на вас, – обратился Вергилий к душам, – Божья благодать! Не знаете ли вы, где здесь тропа, ведущая к вершине? А, может, есть такое место, где склон не столь отвесен... Мой спутник из живых, он не сможет преодолеть такую кручу.

   – К месту отрады есть дорога, – донесся из толпы усталый голос, – ступайте-ка направо, с нами, там найдется проход, который и живому по силе будет. Эх, если бы не камень, я б распрямился, чтобы рассмотреть пришедшего с Земли...

   Несмотря на то, что тяжкий труд скрутил доброжелательные тени, нескольких из этих душ мне удалось узнать. А мире живых они считались хорошими людьми, но все имели слабость: слишком были горделивы...

   ...Когда мы дальше шли, учитель посоветовал взор обратить к стопам – так якобы я отвлекусь от тяжести пути и даже развлекусь. И правда: плиты, по которым мы ступали, были украшены резьбой, изображающей примеры чрезмерной гордости. Я видел Люцифера, свергающегося с небес; Бриарея, к земле прижатого собственною тяжестью; Аполлона лона, Марса и Палладу, в доспехи облаченных, взирающих на поверженных ими гигантов; царя Саула, на свой же меч упавшего, врагами окруженного; Арахну дерзкую, наполовину в паучиху превращенную... Столь мастерских работ нигде я раньше не встречал. И вправду: восхищенный искусством мастера, я совершенно позабыл усталость, и даже не сразу отреагировал на окрик учителя:

   – Ангел! Сын, смотри...

   Подняв глаза, я в восхищение пришел: он был в белых ризах, а глаза его светились. Взмахнув руками, создание небесное нам указало лестницу, при этом обоими крылами обмахнув мое лицо. Он произнес:

   – Идите, путь ваш будет легок.

   Едва мы поднялись, я расслышал звуки гимна «Beati Pauperes spiritu». Вергилий мне сказал, что мы достигли следующего круга. Я ощутил необыкновенный прилив сил, казалось, с плеч моих свалилась тяжесть.

   – Ты не видишь, – объяснил мой проводник, – а мне все предельно ясно: с каждым новым уровнем с твоего лба будет исчезать одна буква "Г", которая обозначает твои грехи. Сейчас ты избавился от гордости, остались шесть. А в конце ты совершенно очистишься – вот это будет легкость!..

   ...Мы находились на последней из ступеней тайной лестницы. Здесь, на новом промежутке очищений край горы был обведен широкой кромкой, а серая стена не радовала каменной резьбой. Вергилий, оглядевшись, проворчал:

   – Пожалуй, не будет разумным нам здесь ждать хотя бы кого-нибудь... О, Свет небесный! – Взмолился он, руки свои воздев к высотам: – Помоги нам. Тепло и благо ты даришь земным долам, лишь в тебе одном мы видим проявление Всевышнего...

   Никто нам не ответил, мы пустились наугад в безмолвной пустоте. Лишь, наверное, через милю до моих ушей донеслось: «Vinum non habent!» Эти слова произнесла душа, внезапно пролетевшая над нами. Не успел я испугаться, как услышал: «Люби своих врагов!»

   – Здесь, – объяснил учитель, – искупают свой грех те, кто в прошлой жизни поддавался зависти. Всмотрись...

   Я увидел тени, в серое одетые, сидящие на камнях. Одна из них взывала к небесам: «Пречистая, моли о нас!» Иные обращались к Михаилу, Петру, другим святым. Когда мы подошли поближе, я поразился скорби, которая запечатлелась в этих лицах. Они напоминали нищих слепцов, ждущих милостыни на церковных папертях. Приглядевшись, я заметил, что у всех железной нитью зашиты веки – но только по краям: так прикрывают глаза у ястребов, чтоб их приручить. Из уродливых глазниц сочились слезы.

   Мы двинулись вдоль вереницы полуслепцов. Вергилий шел по краешку обрыва, я – посередине ниши, души прижались к каменной стене. Тут мой взор остановился на тени женщины. Казалось, она меня ждала, и я участливо спросил, кто она и откуда. Душа мне сообщила, что она из Сьены, а звали ее Сапией. Она со всеми здесь ждет Всевышнего, чтоб он себя явил. Грех ее состоял в следующем. Когда в сражении про Колле противник теснил сограждан Сапии, он молила Господа, чтобы скорей свершилось то, что Бог и допустил. На разгром женщина глядела с радостью и даже вскричала: «Теперь мне сам Господь не страшен!» На склоне своих дней Сапия обратилась к Господу, но свершенный грех тяготил ее все больше. А сюда попала она по моленью сьенского святого Пьера Петтинайо.

   Тут я вспомнил, что и сам не раз злился чужим удачам или радостям. Но гордости во мне было гораздо больше, так что по прохождении пожизненного пути мне, возможно, предстоит блуждать обрывом ниже. Далее идя, изредка я узнавал и земляков, с себя пытающихся снять грех зависти. Внезапно до нас, как будто гром с небес, донесся крик, исполненный отчаянья: «Кто меня встретит – тот убье-е-ет!» А, через паузу, новый раскат: «Я тень Аглавры, превращенный в ка-а-аме-е-ень!»

   – Классический силок, – сказал Вергилий, – для греховного порыва. Вот так и ловит супостат на столь хитроумную приманку: примеры наказания греха и образах вознагражденной добродетели. Бывает, что над вами небеса кружат, взывая к высокому и чистому, а вы все свое внимание сосредоточили на земном. И нас карает тот, кто всевидящ...

   ...Солнце уже начало клониться к закату, как я был поражен особым блеском. Я от него ладонью попытался закрыться, но свет упорно бил в лицо.

   – Тебя слепит, – учитель успокоил, – сонм ангелов. Один из этой прекрасной семьи небес уж к нам направился, полагаю, чтобы сообщить: путь нам открыт.

   И правда: нам открылись ступени, ведущие наверх. Подьем был более пологим, чем у предыдущей лестницы. Когда мы возвышались, слышалось пение: «Beati Misericordes!» С моего лба исчез еще один рубец. На последней из ступеней ко мне пришло виденье – храм, наполненный людьми, и женщина, переступив порог, с нежностью произносит: «Сынок, зачем ты это сделал... отцу и мне непросто и волнительно было тебя найти...» И еще один странный образ: Афина с Посейдоном спорят, чьим именем назвать город, посеявший раздор среди богов. Еще увидел я толпу людей, кидавших камни в юношу, при этом кричащих: «Бей его, бей!»

   – Вернись в реальность! – Воскликнул мой проводник: – мы уже изрядно идем, а ты прикрыл глаза и семенишь как будто во хмелю.

   Я передал свои фантазии. Вергилий заявил, что на меня напало подобье сна, чтобы я понял: всякий гнев гасим примером кротости. Между тем на нашем пути сгущался дым; толь мрачной поволоки я не видал в самом Аду. Я как слепец держался за плечо учителя, чтобы не пропасть. Сквозь тьму я слышал голоса: кто-то просил о мире и произносил слова молитвы «Agnus Dei».

   – Это души? – спросил я у проводника.

   – Да, – ответил он, – они умиротворяют свой излишний гнев.

   Несмотря на мглу, я узнал одну из умоляющих прощения теней: это был ломбардец по имени Марко. В разговоре он мне поведал о природе зла. Вот, что сообщил мне Марко:

   – Мир сам по себе и слеп, и безрассуден. На Земле мы склонны полагаться на влияние небесных тел, но, если бы все так и состояло, наша воля не имела б силы. Не было бы правды в вознаграждении добра и отомщеньи зла. Нам на Земле дарован Свет, чтоб наша воля различала добро и зло. Если сила, исходящая от нас самих, побеждает влиянье звезд, тогда и вера святость, вселившая в разум, наполняет души наши добром. Если мир сейчас колеблем, тому причиной – вы, живые. Господь лелеет рождающиеся души, которые еще и мыслить-то не научились, но радостно протягивают ручки ко всему, что манит. Души тяготят к благам, порой ничтожным и порочным, если только их не обуздает сила в лице вождя или закона. Коли паства видит, что у пастыря копыта не раздвоены, что в нем живет влечение к тем же целям, что и у толпы, тогда уж в мире никому не отличить зло и добра. Если мир плох, виной же тому – дурное управление. Скверно, если власть духовная посягает и на управление делами мирскими. Потому-то Церковь и упала ныне в грязь...

   ...Наконец, сквозь мрачный туман стал проглядывать диск идущего к закату Солнца. В лазоревом покое, пока мы шли, вновь во мне разыгралось воображение. Мне вдруг вспомнилась жестокость Прокны, превращенной в соловья; на дереве распятый злодей Аман; повесившаяся от мрачной ярости Амата... и вновь я очнулся у перехода в новый круг. Учитель говорил:

   – Нам помог дух Божий. Он нам явно благоволит – поднимемся же скорее, пока не потемнело.

   Едва ступив на лестницу, я услышал: «Beati Pacific!» Мое лицо как бы обдало дыханием неведомого, я ощутил, насколько тяжелы стали мои ноги... но я сдюжил и поднялся. Было тихо и как-то напряженно. Я спросил учителя:

   – Что за вина здесь очищается?

   – Здесь, – ответил проводник, – придается сила неполной и унылой любви к добру. Давай присядем и отдохнем, а ты меня внимательно послушай. Продолжу тему, затронутую духом Марко. Сын мой, ты должен знать, что на Земле любая тварь подобная Творцу полна любви – природной или духовной. Любовь естественная греха не знает. А вот высокая любовь вполне способна на ошибки, став скудной или чрезмерной. Пока душа стремится к Небу и не перешла предела в низком, нет причин родиться дурным наклонностям. Но, если она захочет чересчур много или слишком мало благ, тварь предает завет Создателя. Именно поэтому любовь может стать причиной и того, что можно похвалить, и тех деяний, за которые последует кара от Высших. Ежели в тебе живет любовь, ты будешь чувствовать и неприязнь к себе. Поскольку сущее неотделимо от божественного, всякая душа не может оказаться нелюбима. И даже зло, представь себе, есть подлинный предмет любви, вид которой на Земле тройственен. Бывают люди, стремящиеся возвеличиться за счет других: для них прямо удовольствие кого-то растоптать. Иной боится утратить славу, милость или власть; а если уж ближний добьется успеха, это для завистника – трагедия. А есть такие, кто от нанесенной им обиды так воспылают злою жаждой, что не остынут, пока не отмстят. Внизу эта триада оплакана: там очищаются все зложелатели. Но есть любовь другая, для которой путь к добру иной. На Земле все жаждут благ, пусть и подспудно. Но если в ком-то живет слишком вялая любовь, покаянным как раз и место в этом круге. Если говорить о тех кругах Чистилища, что выше, там предаются плачу виды чрезмерной любви к ложным благам. А, впрочем, скоро ты все увидишь сам.

   Закончив, учитель внимательно всмотрелся в мои глаза, чтобы понять: разумел ли я сказанное. Я осознал не все, но промолчал, так рассудив: вряд ли стоит мне сейчас его томить недоумением. Он сам потребовал:

   – Не бойся высказаться. Понимание – нормальная потребность разума.

   – Отец, – проговорил я, – я еще слишком мало знаю. Например, неясно мне, что есть – любовь, которая как ты сказал, лежит в начале всех благих и грешных дел...

   – Вглядись духовным зреньем – осознаешь заблуждение слепцов, нас на Земле ведущих. Душа и создана лишь для того, чтобы любить, но ее слишком часто влечет все приносящее усладу. В нас живут лишь образы – то, что мы чувственно воспринимаем. Если душа пленяется наружной оболочкой, это и есть природная любовь, в которой мы стремимся к наслажденьям. Главное, чтобы у души было стремление к возвышенному: это тяга к пламени небес. Она стихает лишь достигнув высоты. Поэтому глупы приверженцы той сумасбродной мысли, что де любовь оправдана всегда. Пусть даже она и непорочна, но, будь они чистейшим воском, все равно она оставит скверный отпечаток.

   – Про суть любви, отец, я понял. Но вот вопрос: если нам любовь дается извне и для души не существует иной дороги, она не будет отвечать за свой же выбор.

   – Разум видит далеко не все, зато есть сила веры. Во всяком веществе присутствует творящее начало, исполненное силой, невидимой в бездействии. Эта мощь явит себя через проявления: так жизнь дерева видна через его листву. Нам не дано постичь, откуда у нас берется душа, как рождаются потребности и почему даровано нам право выбора. На земле мы можем отвергать или приветствовать любовь – будь она благая или порочная. Свобода – закон всех смертных, спущенный с небес. Пусть даже любовь дается нам извне: душа вольна ее изгнать. Беатриче это называет свободой воли...

   ... Меж тем на небесах уже хозяйкой двигалась Луна. Я стоял как будто в полусне, но поволоку дремы с меня как будто сдул истошный крик. Я различил толпу теней, бежавших вдоль стены: мне было ясно, что это – уязвленные благой любовью. "Скорей, скорей! – визжала одна душа: – Любвиобилью не положено быть вялым! Без энергичного усилья к нам милость не сойдет... " Вергилий не преминул обратиться к этим суетливым существам:

   – Пусть с вами да пребудет благодать! Со мной идет живой, его наверх веду я. Может кто-то из вас знает, где проход?

   – Бегите с нами! – кто-то крикнул: – Только не отстаньте. Ноги сами нас несут, остановиться мы не в силах. И дозвольте передать вам мою земную жизнь...

   Мы поспешали, выслушав рассказ. Добрая душа там, на Земле при Фридрихе Барбароссе была аббатом монастыря Сан-Дзено, что в Вероне. Когда городом стал править Альберто делла Скала, последний поставил над аббатом своего в грехе зачатого сынка, который отличался уродством тела и души. Старый же аббат... мы так и не успели дослушать повесть, ибо суетливая толпа нас безнадежно обогнала, я снова провалился в дрему.

   Мне снилась женщина. Вместо рук у нее были культи, лицом она была желта, с глазом кривым, да еще хромала. Странно, но я на нее глядел без неприязни, да и она смотрела дружелюбно. Помолчав, калека даже не произнесла, а тонким голосом запела:

   – Я та самая сирена, которая рассудок отбирает у мореходов. Именно мой сладкий голос когда-то совратил с пути Улисса. Кто мной пленится, редко от моих чар уходит. Я могу...

   Она не договорила, ибо подле возникла святая и усердная жена, отчего уродина смутилась. Я обернулся к моему проводнику:

   – Кто она?

   В этот миг пришедшая, хватив сирену и порвав на ней одежду, вспорола ей живот. В воздухе разнесся смрад...

   – Сын, вернись! – донесся до меня голос Вергилия: – я уже долго тебя зову. Вставай, нам нужно обнаружить лаз.

   Гору уже ласкали лучи дневного светила. Хотя я шел давимый грузом мыслей, шагалось без труда. С высоты донесся голос: «Приидите, ступени здесь...» То был ангел: обмахнув нас своими крыльями, он добавил, что плачущие счастье обрели.

   Учитель видел, что я думою томим и попросил ему все доложить. Выслушав, Вергилий рассудил:

   – Во сне к тебе пришла колдунья древности. О ней скорбят те, кто выше нас и ты знаешь уже, как с ней разделаться. Но довольно колебаться – обрати свой взор к предвечной высоте!