Текст книги "Пришедший из тьмы"

Автор книги: Гелий Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

«А-аа!» – вопил Пыжов. «О-оо…» – вторила она. И сливались голоса в звероподобном рычании.

– Товарисс начальник, товарисс начальник, – вторглось, разрушая восторг, из-за дверей. – Товарисс Запорожец, значит, на проводе! График выполнения, значит…

Она словно выплыла из сна, продолжая мычать и пристанывать, потом открыла глаза и посмотрела на Сергея.

– Это было нечто… – пришла в себя. – Вы давеча сказали, что…

– Нет, – улыбнулся. – Это вы упомянули. Молодого дворянина.

– Что-то неуловимое… – кивнула она. – Дворянин… Ах, право… Какое было время… Созидание! Перековка! Заключенные получали ордена! Когда еще их награждала родина, а?

– Вы шли по мосткам… – тихо начал Сергей. – Тишина опустилась над лагерем, кто-то играл на гитаре…

Гитара звучала близко, явственно, чей-то хрипловатый голос со страстью и надеждой вторил аккордам: «Как бы ни был мой приговор строг, я вернусь на любимый порог и, тоскуя по ласкам твоим, я в окно постучу…»

То было лето, Анастасия шла по мосткам в платье – редкое счастье, Пыжов бывал непредсказуем иногда, а в открытые ворота, окруженные конвоем и ярящимися овчарками, входила колонна вновь прибывших. Они шли вдоль разделительного забора, охрана подгоняла, начальник приказал: «Песню!» – и тогда послышался молодой голос:

 
– Пусть кашей родины названье – лишь устаревший звук пустой…
Пусть отдана на поруганье! Разбита хамскою пятой…
 

И сразу побежали конвойные, грохнул выстрел. «Ложись!» – диким голосом заорал начальник, заключенные попадали лицом вниз, конвойные начали их бить…

А солист висел на проволоке с разбитым лицом и смотрел, смотрел на Настю – она стояла с другой стороны, конвойные знали, кто она, и не прогоняли, а начальник бил певца рукояткой нагана по почкам и матерился, давясь слюной. Все же это был Сергей – даже сквозь небытийный сон она не могла отделаться от этой мысли.

– Нет… – сказала Анастасия. – Этого не может быть. Я вначале почувствовала тихое помешательство, но вот теперь я поняла: че-пу-ха!

Он смотрел на нее странным, тяжелым, немигающим взглядом.

– Конечно… – кивнул насмешливо. – И что же было потом?

– За день до смерти Пыжова я провела весь день около его дома. Я ждала, пока уйдет его внучка или дочка – я не знаю… Я ему сказала: покайся, ибо близко царствие небедное! Он взял меня за нос и вывел на лестничную площадку. Мне было очень больно. Сволочь…

– Он напрасно не поверил вам.

– В каком смысле?

– По поводу царствия небесного. Случаются странные, необъяснимые вещи, которые ум низменный, неразвитый, неверующий не в состоянии объяснить. Итак: коллекция Пыжова – дело ваших рук.

– Дело прошлое… Да.

– Прощайте, в ваши двери уже стучат.

– Я не слышу стука?

– Я слышу, – улыбнулся Сергей. – Мы вряд ли увидимся…

Он скрылся за дверьми, она прислушивалась к его шагам, в ее глазах читалось напряжение, она силилась понять невнятную, загадочную речь и не могла.

– Не увидимся, говоришь… – сняла трубку телефона, и, дождавшись щелчка входных дверей – это ушел Сергей, набрала номер и, прикурив, жадно затянулась «беломором». Пачка у нее была Бог весть какой давности: с одноцветным серо-голубым рисунком.

Щелкнуло, на другом конце сняли трубку:

«Я слушаю».

– Иван Александрович мне нужен.

«Вы?..»

– Да-да, я его родственница. По женской линии. Он ждет.

«Он уехал к вам», – невидимый собеседник положил трубку.

Анастасия улыбнулась:

– Чудно! – заглянула в зеркало, подвела губы и, закружившись по комнате – это у нее выходило легко, свободно и очень молодо, – запела густым басом: – Все мечты сбываются, товарищ!

Между тем Сергей сидел в своей машине и ждал. Фраза, оброненная при расставании: «В ваши двери уже стучат», такая вроде бы простая и в то же время – загадочная, занимала его не меньше, нежели Анастасию. «Почему я это сказал… – он чувствовал, ощущал всем своим существом, что сказанное имело под собой почву, он хотел понять – какую. – Я не уезжаю. Значит – к ней кто-то должен приехать. Этот „кто-то“ – уже в пути». – Разрозненные слова складывались в непреложный вердикт: дни Анастасии сочтены…

Включил радио, звучный баритон уверял себя и всех остальных, что у советской власти – сила велика, в это время у подъезда Анастасии, на другой стороне улицы, затормозила черная «Волга» с антенной радиотелефона, и человек в добротном сером костюме исчез в дверях.

«Бедная баба… – стучало в голове у Сергея, – вершится суд Божий. Судьба…» – Он стал смотреть на шофера.

Тот – как, впрочем, и все ему подобные шоферы – тоже был в добротном сером костюме, так что если бы Иван Александрович (в том, что это был именно «Иван Александрович» – Сергей ни на мгновение не сомневался) поменялся местами со своим водителем, то ничего бы особенного и не произошло: оба в добротных серых костюмах, у обоих упитанные (все же закрытый распределитель что-нибудь да значит!) лица, и рост, можно сказать, одинаковый, – воистину: незаменимых людей нет! Кто не понял эту простую истину – тому не по пути с Советами…

Шофер закурил (Сергей видел, что в руке у автомедона была пачка «Мальборо») и зачем-то включил двигатель. Впрочем, Сергей сразу же понял: наготове, наготове надобно быть, когда осуществляется такое дело. Мокрое, в просторечии.

Выхлоп у «Волги» был необычный – это Сергей заметил еще в тот момент, когда черный автомобиль тормозил. И это означало, что под капотом скрывается не слабенький волговский двигатель, а спецмотор правительственного ЗИЛа или «Чайки» – на крайний случай. На «жигуле» такой не догнать…

Шофер между тем вовсю дымил, стекло со стороны тротуара у «Волги» было опущено, и, видимо, этого было мало, и владелец серого добротного костюма опустил второе стекло – со стороны проезжей части.

– Дай-ка прикурить, – подошел Сергей, протягивая руку с сигаретой.

Но шофер не изъявил ни малейшего желания выполнить просьбу. Он лениво потянулся к стеклу – чтобы поднять его. Вышколенный водитель спецмашины из совершенно специального ведомства…

И в этот момент Сергей рванул дверь автомобиля и вышвырнул шофера на асфальт. Рискованно, но прохожих не было, такая тихая улочка попалась. А может, накрапывал дождик, и все попрятались.

Надо отдать должное серокостюмному – он поднялся сразу. Взлетел, словно отпущенная пружина. Видимо, и любил, и не пропускал занятия рукопашным боем. Молча, свирепо он помчался за Сергеем, выбрасывая ноги, как рысак хорошей породы.

Сергей бежал перед ним, шагах в трех, было важно создать и удерживать иллюзию, что вот-вот, сейчас…

И шофер, как и всякий человек, абсолютно уверенный в своей силе и сноровке, попался. Влетели во двор, он был узок и пуст – то ли Сергею везло, то ли ситуация складывалась под воздействием иных сил, – Сергей мгновенно остановился и повернулся, шофер налетел на него как таран и… рухнул недвижим. Посторонний наблюдатель – будь он здесь – никогда бы не заметил, что же, собственно, произошло…

Прислонил неудачника спиной к кирпичной стене и ушел. «Волга» по-прежнему стояла у парадного, никого не было, видимо, Иван Александрович еще не справился со своим тонким делом.

Но времени для того, что задумал сделать Сергей, оставалось мало, может, всего минута.

Подошел к автомобилю, без видимого усилия оторвал трубку радиотелефона и, насвистывая «Я люблю тебя, жизнь», возвратился в свой «жигуль». Теперь следовало дождаться «самого». Он и появился, и, что было невероятно странно, напевал слова той же самой песенки, только другой куплет. Он пел про вершину любви и «это чудо великое – дети». Окончание выходило особенно проникновенно и искренне.

Сел в машину и сразу же узрел следы погрома. Даже на расстоянии видел Сергей его вылезшие из орбит глаза и искривленный страданием рот с губами… Хотя у Ивана Александровича губ не было; эта его физиологическая особенность позволила некогда – будучи в должности офицера безопасности посольства в одной дружественной негрореспублике, разоблачить измену первого секретаря. На допросе тот увидел губы Ивана Александровича и упал как подкошенный. Тело привезли на родину в цинковом гробу…

И в это время появился растерзанный шофер. Он прошел рядом с машиной Сергея, не обратив на нее и на самого Сергея ни малейшего внимания. Он видел только «шефа», пребывавшего в состоянии более чем реактивном. Возмездие – вот что угнетало раззяву…

А Иван Александрович смотрел с мистическим ужасом в глазах, было такое ощущение, что восстал сам Берия и явился на тихую улочку грозным призраком ссылки, высылки и полного стирания в порошок.

– Он едва не убил меня… – скулил шофер.

– Что ты мелешь?! У тебя «черный пояс»!

– Какой там… Рок танцуют, сволочи, вот в чем дело!

– Ладно, поехали.

– Совсем народ свели с ума. Разлагают народ. Музыка, то, се… Еврейские штучки…

– Это так, но вслух у нас об этом говорить не принято. Запомни. Ты понесешь. По всей строгости кодекса офицерской чести. И «Положения» о прохождении службы.

Оки уехали, Сергей же двинулся в сторону прямо противоположную.

Он знал этот город. Словно из предутреннего сна возникал он перед изумленным взором, взрывая горькую память динамитом отчаяния и боли…

Как же славно было здесь, на тихих прямых улицах, по которым «далеко было видно» – он помнил эту фразу великого писателя. Золотые купола стояли над миром сущим, они были видны за сто верст, и малиновый звон колоколов с серебром тоже был слышен издалека; тянулись обозы, магазины, и лавки ломились от снеди и товаров, и было будущее…

Он знал этот город лучше Ивана Александровича, потому что тот был иваном, не помнящим родства, как все они, впрочем; поэтому к мосту с фонарями и пилонами приехал на несколько минут раньше и с противоположной стороны – так он задумал и намеревался выполнить, не дрогнув.

Встал при повороте на мост. У него еще оставалось время, чтобы оценить мастерское литье государственных орлов, кои поддерживали гранит, и успокаивающий ритм фонарей, исчезающих на той, изначальной, стороне…

Но вот среди автомобилей, мчавшихся навстречу, показалась черная «Волга». «Ужо тебе…» – сквозь зубы произнес Сергей и резко взял с места.

«Волга» летела, презирая все правила, от нее шарахались, и тогда она издавала мерзкий звук «оперативного» сигнала – сирены. Ее пропускали, и Сергей словно видел матерящиеся рты таксистов и прочих обыкновенных водителей.

Автомобили сближались, в тот момент, когда до «Волги», наискосок, оставалось метров пятнадцать – двадцать, Сергей крутанул руль влево и прибавил газ. «Жигуль» выглядел со стороны нелепо, он мчался словно потерял управление, и водитель не в силах был что-либо изменить.

Все ближе и ближе; завизжали тормоза; Сергей увидел распяленный рот шофера – тот орал, и глаза у него будто повисли на ниточках, Иван Александрович крестился часто, но неверно: слева направо, по-католически. Впрочем, кто знает? Может быть, во время пребывания в негрореспублике, где все были либо язычниками, либо католиками, он тайно принял католицизм, намереваясь изменить родной партии и лично… Впрочем, трудно теперь вспомнить, кто тогда был «лично».

Водителей – в том числе и «органов» – подводят нервы. Сдали нервы – и пиши пропало… Несут на подушечках ордена за верную службу партии, или ничего не несут – не все же, в конце концов, служат родной партии «верно»?

Пытаясь любой ценой не допустить столкновения и сохранить редкостную технику – мотор ЗИЛа, остатки радиотелефона, бортовой компьютер (был и такой), «черный пояс» резко взял вправо и…

«Волга» долбанула по литой решетке со львами и цветами, пробила ее (в веке XIX решетки на мостах ставили в расчете на норовистых лошадей, не более) и плавно ухнула с пятнадцатиметровой высоты в серые волны реки. Раздался всплеск, и черная крыша медленно скрылась под водой. Еще через мгновение смачно лопнул воздушный пузырь – все было кончено…

А пока водители грудились у пробитой решетки (любопытен русский человек, да и не только русский), Сергея и след простыл. Но каким-то непостижимым образом он еще успел услышать, как кто-то сказал со злым восторгом: «Под панф а ры». Эта идиома принадлежала известному артисту и была произнесена в недавно закончившейся телеконструкции.

Тяготило ли его содеянное? Все же, как ни крути, ушли в заоблачный плес два человека. Имел ли он право вынести приговор и исполнить его?..

Кто знает… Вопрос этот мучил одного неприкаянного – в веке XIX. Тварь я дрожащая, – вопрошал, – или право имею? Да не имел он права. И сам понимал: кто «имеет» – не спрашивает.

Ничто не отягчало совести. Ничто. Исчезли два служителя самой кровавой в истории человечества диктатуры, отнюдь не формально принадлежавшие к ней. Кому-то еще только предстояло узнать судьбу Анастасии. А Сергей уже знал… Конечно, и сама старушка с младых ногтей погрязла в обслуживании преступных интересов пресловутой диктатуры, но не по доброй воле стала она пособницей. Да ведь и крови человеческой на ней не было.

Эти же пришли на кровавый шабаш по убеждению, сознавая себя избранными, вершителями судеб, ассенизаторами и водовозами, революцией мобилизованными и призванными – по слову лучшего поэта… Они, как и все «сотрудники» (гнусное словечко… До революции так называли охранники своих секретных агентов), прошли тройную проверку связей, их характера, и мелькни на их родословном древе чуждый элемент – судимый, «бывший» или, не дай Бог, – еврей, – не видать им ничего…

Они достойныкары. И Сергей совершил ее. Он, конечно же, был не простым человеком. И, может быть, не просточеловеком – кто знает? Но Совестью он обладал в любом случае. Совесть есть общее Бога и человека.

Он увидел вывеску: «Ремонт двигателей. Кузовные работы. Малярка» – это было какое-то автопредприятие, во дворе стояли разбитые грузовики, гора покрышек и огромный чан с отработанным маслом. Судя по всему – здесь не процветали.

В гараже парень лет тридцати лениво доворачивал гайку в колесе старой «Волги». Хмуро посмотрев на Сергея, спросил:

– Чего?

– Бамперы нужно поменять. Передний и задний.

– А они у меня есть?

– У меня есть. Деньги. Цена двойная. Работа – отдельно. Тоже вдвойне.

– А ты не знаешь, сколько я спрошу… – насмешливо прищурился парень.

– Это все равно. Оба бампера должны стоять через двадцать минут. Старые я заберу с собой. Откуда позвонить?

– Вон, каморка, там городской. А где машина?

– Во дворе. – Сергей пошел звонить.

Евгения Сергеевна ответила сразу. Все было совершенно замечательно, Таня поела и спала, никто не беспокоил.

– Вы ее не слишком… напугали? – голос Сергея дрогнул, Евгения Сергеевна услышала.

– Нет. Так, между прочим и очень по касательной. Это было скорее внушение – необходимое, поверьте. И послушайте меня: да, этот мир прекрасен – вопреки всему, да, она славная девица, соответствующая, впрочем, своему ужасному времени, и я понимаю вас… Желание войти в этот мир сильно, оно зреет и во мне, но ведь мы должны понимать: заканчивается наша короткая роль на этом театре, и занавес опускается, не так ли?

Сергей осторожно положил трубку на рычаг. Он не хуже Евгении Сергеевны знал, кто они и зачем пришли и куда уйдут, когда все будет сделано, но давно забытое и потому как бы неведомое чувство пробуждалось в нем, и он ничего не мог поделать с этим. Краток миг человеческий, его же и вовсе был подобен звезде, пролетевшей над небосклоном, и все же…

Он вернулся в гараж, парень довинчивал последнюю гайку. Вытирая руки, спросил: «Старые вам в салон?» «Клади, – ответил Сергей, доставая деньги. – Сколько?» – «Да рублей двести надо бы положить», – извозчичьим голосом сказал мастер, и Сергей протянул ему пять шелестящих бумажек с изображением Вождя.

– Вроде бы – много? – ошеломленно сказал парень, разглядывая профиль в овале.

– Будь здоров. – Не мог же Серей объяснить, что держать в кармане столько ленинских портретов сразу было совершенно непосильно. Самым непреодолимым были для него эти портреты, и он избавлялся от них без всякого сожаления…

Оба бампера он аккуратно положил у парапета, некогда пробитого милицейским «газиком». Это, конечно, было озорство, но ведь и «их» безмозглость не имела границ… Смысл же его поступка заключался в том, что старые бамперы были битыми и ржавыми. Новые – той же модели – сверкали, выделяясь на потертом кузове, как бриллиантовые серьги на грязной, нечесаной голове. Свидетели, если бы таковые нашлись никогда бы не признали его машину в теперешнем ее виде. Сергей владел психологией свидетельских показаний. На «службе» же его машину никто и никогда не видел.

Оставив автомобиль прямо на улице, неподалеку от своего дома, Сергей отправился на службу. Это было остановки две на троллейбусе, в «прежнем» районе, или «части» – как это называлось во времена порядочные. Дома здесь стояли добротные, когда-то в каждом жили среднепреуспевающие господа – присяжные поверенные, фабричный управительский персонал, не слишком известные, но денежные актеры. Теперь же – кто придется. Однажды Сергей зашел – по старой еще памяти – в один из таких домов. Боже мой… То, что предстало его ошеломленному взору, скорее было похоже на мор или нашествие чумы: выбитые стекла на лестничных площадках, матерная брань в убогих лифтах – все стены были исцарапаны, вероятнее всего гвоздем, там же красовались рисунки тушью (тогда Сергей еще не знал, что карандаши эти именуются в конце 20-го века «фломастерами»), изображавшие чаще всего мужские половые органы в соединении с женскими. Надписи обычно приглашали всех желающих особей обоего пола приходить на данное место – в лифт, видимо, чтобы «в натуре» попробовать нарисованное… С тех пор он перестал посещать свое прошлое.

Управление же внутренних дел, в коем он обретался в инспекции, возвышалось – среди застройки прежних дней – сияюще-оптимистическими башенками, балкончиками и синхронно пританцовывающими колоннадами. Поскольку в реальной жизни оптимизма никакого не было – «среда» должна была создавать в сердцах и мозгах граждан иллюзию глубокого удовлетворения…

Он прошел вахту, привычным жестом предъявив служебное (милицейское) удостоверение, и оказался у лифта. Здесь уже ожидали трое в форме милиции, один из них, давясь смехом, рассказывал:

– …ну, муж входит и видит любовника. Тот стоит на табуретке под лампочкой – посередине комнаты – и держится за провод, чтобы не упасть. Муж спрашивает: «Аня, это кто такой?» Она: «Я вызвала монтера». Он: «А почему он голый?» – «А он так и пришел»… – Офицер начал хвататься за сердце и екать, как старый конь селезенкой. Ему очень нравилось то, что он рассказывал сослуживцам. На лицах читался неподдельный восторг.

– Тогда муж удивляется: «А почему у монтера… такой напряженный?» И тут она говорит: «Так ведь он, говорит, – под напряжением!» – Рассказчик едва не грохнулся от хохота, второй смеялся, стыдливо поглядывая на Сергея и прикрывая ладошкой рот, третий пожал плечами: «Я не понял».

– Ну, как же? – крикнул рассказчик. – Ты только вслушайся: он… он под напряже… – он снова заржал.

Сергей пошел пешком. Его контора помещалась в боковой части здания, на третьем этаже. В железной двери были окошечко и глазок, кодовый замок позволял входить только посвященным. Набрав код и оказавшись в так называемом «предбаннике», Сергей встретился взглядом с дамой знойного возраста. Эти дамы в специальных учреждениях одевались всегда подчеркнуто скромно, но в то же время так, чтобы привлечь к себе как можно больше внимания со стороны сильного пола. Большинству это удавалось.

– Сергей Николаевич, – произнесла дама трагически-приглушенно. – «ЧП»! Он, – покосилась на следующую дверь, – уже спрашивал. – По ее лицу было видно, что она страстно желает все рассказать сама и ждет вопроса.

– Что же? – Сергей пошел навстречу.

– Товарищ из… ПГУ, представляете? Вместе с шофером свалился с моста. Ужас!

– Спасибо. – Сергей прошел в кабинет.

Начальник сидел в позе герцога Пармы – в правой руке карандаш, этим карандашом он опирался на стол, левая изящно возлежала на поручне кресла.

– Знаешь уже?

– Так точно. При каких обстоятельствах?

– Пробили парапет на мосту и рухнули. Когда прибыла милиция и ГАИ – представь себе: ни одного свидетеля! Во, народ… Как будто не русские все… Ты покойного Ивана не знал…

– Тела и машину извлекли?

– Достали… Машина только радиатор долбанула и бампер чуть-чуть – все подлежит восстановлению. А вот Иван Александрович и старший лейтенант Козлюков годятся только для похорон… Вот я и говорю: я с Иваном начинал в Лондоне, я был на подхвате, когда проходили встречи с одним важным гомосексуалистом из ихней контрразведки. Ваня был о-хо-хо… Да-а, Лондон. Пиккадилли, Оксфорд-стрит, магазины – сон… – И, заметив слегка насмешливый взгляд Сергея, зачастил, спохватившись: – Я, понимаешь, вот, смотрел на витрины и одна только мысль: к ногтю! К ногтю вас, паразитов трудящихся масс! Сами жируете, а рабочие у станков чахнут! В Африке национализм, негров мучают. Евреи, опять же, палестинцев насилуют, лучшие люди гниют в тюрьмах. Борцы, Друзья СССР. – Он понял, что слегка переборщил, и решил перевести разговор: – Ты мороженное запеченное ел? А я ел. Пища богов! Я жену научил. Слушай… А заходи-ка к нам? Запросто! А?

– Премного вами благодарны, – произнес Сергей противным лакейским голосом.

Начальник посмотрел удивленно:

– Как… это?

– Старинная национальная формула, – объяснил Сергей. – Я подготовил доклад в партийные органы и руководству МВД. Анализ сводок инспекции по личному составу, обзоры прокуратуры, сообщения источников рисуют безрадостную картину… Работники практически всех служб и подразделений милиции и, что гораздо важнее – всех без исключения уровней, неизменно стремятся к мелкой и мелочной наживе любыми способами, естественно, с использованием служебного положения. Поборы в пивных, продуктовых и промтоварных магазинах, получение взяток за «поворот» следственного дела, за «вывод» из разработки и так далее… – Сергей говорил и смотрел на враз поскучневшее лицо полковника и видел: тому это все, что называется, «до фени». Знает он: система не поддается реформированию. Везде. Повсюду. И во всем. И ему наплевать. Более того: он убежден, что иначе и быть не может. – Связи многих и многих сотрудников, – продолжал Сергей, – приобретают откровенно криминальный характер. Есть все основания полагать, что уже в ближайшее время произойдет полное слияние правоохранительных структур с уголовным миром.

– Что ты предлагаешь?

– Подпишите доклад, направим в сферы.

– Оставь, я почитаю. – Это означало, что доклад будет брошен в нижний отсек сейфа навсегда. – Завтра у меня «ковер» у руководства. Твоими словами докладывать?

– Найдите эвфемизм.

– Что? Сергей Николаич, ты эти… штучки брось. У нас богатый язык, не обязательно ихнюю тарабарщину все время применять.

– Честь имею, – Сергей наклонил голову коротким «военным» поклоном.

– Да что с тобой? – окончательно изумился полковник. – Я вообще в последние дни тебя не узнаю! Лицо другое, слова другие, черт возьми, да ты ли это, Сергей Николаич? Руководство тебя к выдвижению готовит. На прекрасную, между прочим, работу! Тебе выезд светит, а ты?

Сергей улыбнулся и ушел. Эта улыбка обидела и взъярила полковника. Он снял трубку телефона (он бы ее в любом случае снял, но теперь сделал это с видимым удовольствием):

– Полковник Прежнее. Объект направился к вахте, будьте внимательны.

Это означало, что за Сергеем устанавливается наружное наблюдение.

Между тем «объект» миновал вахту и направился к троллейбусной остановке. Здесь толклось человек пять-шесть, как и всегда, впрочем, – ничего особенного. Дождался троллейбуса – нужно было ехать к Евгении Сергеевне, Таня там, должно быть, совсем извелась. Когда вошел – вся пятерка с остановки лихо взобралась следом. Сергей поймал боковым зрением острый взгляд одного: это была «наружка», никаких сомнений. Не удивился и не испугался, они проверяли сейчас все и вся – в связи с инцидентом на мосту. И вдруг почувствовал руку в кармане пиджака, тихий голос прошипел в ухо: «Нишкни, фраер, мокрым станешь». Понял: «им» нужна зацепка, любая, пустяк какой-нибудь, чтобы высветить его, обосновать подозрения. Что эта подозрения у них были – он уже не сомневался, пытался только сообразить, понять – в чем ошибся? А может быть… Господи, да их просто пугала его необъяснимая и неуловимая отчужденность, отдельность от них. Они не могли ухватить, проанализировать, но печенкой – ею они чуяли врагов с 20 декабря 1917 года – печенкой этой ощущали чужака, и было от чего прийти в неравновесие… Тот, изначальный Сергей – тот был, что называется, в доску. А этот смущал…

«Что им приказали…» – это нужно было выяснить, прежде чем ответить словом или делом. «Стою, молчу, – улыбнулся он. – И что?» – «А вот что!» – нож уперся в бок. «Да вы, ребята, никак убить меня хотите…» – удивился, догадка была невероятной. Бедные, если бы они знали…

– Вот ужас! – взвилась молоденькая рядом с Сергеем. – Житья не стало!

Один из них ударил ее кулаком по голове, она сникла.

– Ребята, – мирно сказал Сергей. – Вы сами захотели.

Он видел и чувствовал, что стоявший рядом пытается проткнуть его, но…

– Не получается? – улыбнулся, нанес удар в грудь локтем, нападавший рухнул без стона. Двинулся к четверым оставшимся. Проход был узок, скопом они не могли напасть, а и смогли бы… Шел, улыбаясь стеклянно, невсамделишно, от этой улыбки второй на его пути попятился и закричал дурным голосом, но получил в кадык сомкнутыми пальцами и осел. Остальных Сергей добил мгновенно, они даже понять не успели.

Одуревший водитель остановил троллейбус, пассажиры замерли. Сергей повернулся, развел руками:

– «Скорую» вызовите… – и спрыгнул с подножки. Увы… «Скорая» им была не нужна.

«Жигуль» стоял на своем месте, запертый; повернув ключ и сунув голову в салон, Сергей понял, что в машину никто не заглядывал. Завел мотор и, посигналив указателем поворота, отъехал от тротуара. Уже через минуту он обнаружил «Волгу», которая без малейшего стеснения шла у него на хвосте. «Дурачье… – сказал вслух беззлобно. – Ладно. Посмотрим».

Вероятно, они еще не знали, что их товарищи по слежке мертвы. А может быть – напротив, мчались, чтобы задержать и, кто знает… При задержании может случиться все…

Сергей понимал это. Он не боялся за себя – что они могли ему сделать? Убить? Что ж, в этом случае он бы вернулся туда, откуда пришел. Но вот Таня…

Он не мог допустить ее гибели. «Они» поставили на кон слишком много. «Объект» в иностранном государстве втянул их слишком глубоко. Убедятся ли они в том, что монеты существуют на самом деле, или все окажется профессиональным мифом – изменить ничего нельзя: Тане не жить.

– Извините, товарисси… – он смотрел в зеркало заднего вида, «Волга» шла впритык, они были уверены в победе…

– На движок надеетесь, в случае чего… – он улыбнулся. Откуда это словечко: «движок»? Когда-то говорили: «мотор». И это было правильно. «Движок»… – он покачал головой и нажал педаль газа. «Жигуль» отскочил метров на двести и понесся, увеличивая скорость с каждым мгновением. «Волга» мелькнула раз, потом водитель включил ближний свет – так простые шофера обозначали крайнюю нужду в скорости и свободной дороге, но вскоре и свет пропал. Они потеряли его…

Можно было ехать к Тане. Теперь она была вне опасности. Но – нет…

Он развернулся и помчался к началу моста – того самого, с которого два дня назад свалился Иван Александрович и водитель, старший лейтенант Козлюков. «Послезавтра их будут хоронить…» – подумал лениво. И еще подумал: эти, из «Волги» Седьмого управления – они же сейчас вернутся, и, как положено, настрочат донесение о проведенном мероприятии. И – кто знает? Соотнесут трупы в троллейбусе с его исчезнувшим «жигулем». Это лишнее, он уже подъехал на свое старое место – начала атаки. Сейчас эти активисты и партийцы появятся. Сейчас…

Они и появились. Ехали довольно быстро – за «70». До временного ограждения, выставленного на месте падения предыдущей «Волги», им оставалось метров пятьдесят.

И Сергей полетел навстречу. Даже самому опытному водителю рассчитать мгновение атаки очень сложно: нужно учесть и встречные машины, и попутные, и собственную скорость продумать – ему ничего этого не требовалось. Его вела… Любовь? Ненависть? Непосвященный сказал бы: конечно, злоба его вела. И переполняла. Но ведь неправда это…

В те тяжкие мгновения, когда выполнял он свой Долг, он даже не задумывался о тех, кто должен был опуститься на дно Леты. Зачем? Все они сами выбрали свой путь, и не просто добровольно, нет, но – страстно и убежденно, во имя «высших» – с их точки зрения – «идеалов». Но разве может быть «точка зрения» на идеал? Он ведь один-единственный, откуда ни посмотри…

Он никогда не «сожалел» их. Но тех, кто падал под ударами их карающего меча Сатаны, – тех он любил. Те были его братья и сестры, как от века заповедал Высший судия, не велевший гневаться напрасно…

…Он смотрел, смотрел: «Волга» прикоснулась к сетке временного заграждения. Подвинула его. Промяла. Их глаза – он хорошо видел – становились все больше и больше, они вылезали из орбит. И рты он видел. Из них вырывался – нет, не вопль, дикий крик летел из их распяленных глоток словно зримый свинцовый вихрь. Они не хотели умирать, но это уже было записано в книге их судеб…

И снова столб воды поднялся над водой и лопнул воздушный пузырь.

Что-то мешало ехать к Тане. «Ах, да… – с чем-то очень похожим на тоску подумал он. – Зоя. Жена… Моя – как бы – жена…».

Она была в возрасте Тани, только состарившаяся и издерганная. Голос был высокий, раздражающий, своего отношения она не скрывала:

– Жрать будешь? Как бы «кушать»…

Он аккуратно закрыл двери и включил телевизор. В вечерних городских новостях престарелая ведущая с высокой прической прошлых лет живописала гибель очередной «Волги» в водах городской реки. «Предполагается, что эти два события никак не связаны между собой, – уверенно улыбалась она в объектив телекамеры. – Моя милиция – меня бережет, не так ли?» – Улыбка стала еще шире, а прическа – еще выше.

– Звонила Ленка, сказала, что у вас там считают, что имел место теракт. – Ленка была подружка из У КГБ. Она всегда делилась новостями, несмотря на запрет и вопреки чекистской традиции.

– Я в милиции работаю. – Он никогда (то есть – «он» действительно никогда) не обсуждал с нею служебные проблемы. – Ты, кажется, пригласила меня поужинать?

– Господи… – всплеснула она руками. – Мама! Вы только посмотрите на него! Какая поставленная речь! Какая ирония! Над кем смеешься, дурак! Кто тебе стакан воды подаст в старости? Кто закроет глаза?

– До старости далеко. Тебе. Что касается меня – я уже перешагнул ее порог. Да.

– Я больше не мо-о-о-гууу… – Зоя схватилась за голову и стала стучать ею об стол. То, что при этом она держала ее руками, придавало ее движениям какой-то молодецкий, молотобойный характер. Как в кузнице.