Текст книги "Пришедший из тьмы"

Автор книги: Гелий Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Вошла пожилая женщина, маленькая, худенькая, с седыми волосами-сосульками, горестно уставилась на супругов.

– Зоинька, – произнесла она бессильно-безнадежно. – Ну зачем ты его мучаешь и сама мучаешься… Разойдитесь вы, Христа-ради…

– Не нужна я тебе… – Она сидела с мертвым лицом. – Не нужна…

Сергей подошел, погладил осторожно по плечу, она всмотрелась, щуря и без того совсем маленькие бесцветные глазки, и взвыла отчаянно, без удержу и разума.

– Уведите ее, – попросил Сергей. – Устал я…

То была не усталость, устать он не мог. Но она мешала ему. Он смотрел в сгорбленную спину тещи, которая уводила жену, словно раненого солдата с поля боя, и ему становилось не себе. Или что-то очень похожее по ощущению одолевало его. «Почему, – вдруг подумал он, – она не нравится мне? В чем дело? Несчастная женщина, нелюбимая, брошенная, без участия и ласки кукующая свой недолгий век. Да он… То есть – я просто гад!»

– Да он еще смеется! – Зоя вырвалась из рук матери и бросилась на него с кулаками. Он сделал шаг в сторону, пропустил ее в кухню и закрыл двери.

– Поговорим, Сергей. – Теща села за стол и закурила. – Ты не любишь ее.

– Я не могу любить.

– Хорошо. Сегодня сюда звонила… – теща взяла листок, вгляделась дальнозорко, – Евгения Сергеевна. Кто это?

– Не то, что вы могли подумать. На самом деле этой женщины нет.

Она взглянула на него с насмешливым недоумением:

– Хорошо. Пусть «нет». Ты-то сам, ты – есть?

– Есть другой человек. Я прочту вам стихи: «Но кто мы и откуда? Когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете – нет…».

– Ты и вправду ненормальный. Раньше я не замечала за тобой.

– Мое «раньше» вам неведомо.

Тьма поглотила его, он перестал слышать свой голос, перед ним был стол и фотография в сепию, – старая визитка с золотым обрезом: смеющаяся девушка лет 17-ти в длинном узком платье и с зонтиком-тростью в руке. Рядом – молодой человек в офицерской форме: погоны, фуражка, шашку он прижимал левой рукой к бедру…

Он взял фотографию и бросил. Так падает осенний лист – медленно, плавно, с достоинством смерти. Ее лицо, и вдруг – его, и вот – ничего…

…и он взлетел над перилами и устремился вниз, в бесконечный черный провал лестничного пролета, и полет этот был долгим-долгим…

И увидел себя сверху. Мертвое лицо, из уголка рта – тоненькая струйка крови.

Он поехал к Евгении Сергеевне. Тихая улочка в старом центре города, ленивые прохожие, булочная, маленькая аптека. Проехал мимо заветных дверей, огляделся – никого, слава Богу, сюда они еще не добрались. Нужно было поставить машину и идти, но им овладело… не беспокойство, нет, он это называл по другому: определенность. Ока заключалась в том, что они все же были рядом. Где? Внешних признаков не было, но «определенность» свидетельствовала…

Прямо напротив дома Евгении Сергеевны реставрировали особняк XVIII века – с антаблементом, колоннадой и окнами с венецианским разбегающимся верхом. Здесь давно уже никаких работ не велось – начали и, как водится, бросили. В ризолите по центру темнело окно, видимо, там был чердак.

«Все же добрались… – равнодушно подумал. – Ладно…». Оставил машину за углом и к особняку подошел с противоположной стороны. Дверь – по центру, «парадная» была закрыта наглухо, но это только казалось. Нажал плечом, что-то щелкнуло, дверь поползла, он вошел. Лестница с остатками былой красоты – точеные балясины из мрамора, все разбитые и разломанные, мраморные же перила, от которых осталось одно предположение, грустное зрелище…

С площадки последнего марша разбегались в три стороны анфилады – разоренный мир, стертый со списка бытия безжалостной пролетарской рукой. Впрочем, он догадывался, что пресловутых «пролетариев» в продолжающемся погромном деле было не так уж и много. Человек, умеющий работать руками, практически никогда не позволяет себе ломать и уничтожать, сделанное другими. Иное дело – руководители этих самых пролетариев. Вот уж они воистину никогда и ничего не умели – разве что деньги считать. Эти любили ломать и крушить, и понятие «потока» и «разграбления» было для них сущностным…

Люк на чердак зиял чернотой; Сергей поискал глазами – лестницы не было, ее, наверное, прятали от хулиганистых подростков. Что ж, придется «распрыгиваться» – он стал подпрыгивать: раз, другой, третий… С каждым прыжком тело взлетало все выше и выше и выше – даже мотивчик возник как бы сам собой, наконец он влетел в люк, да так высоко, что задержаться руками уже не составляло никакого труда.

Закрыл люк и осмотрелся. Прямо перед ним светлело окно ризолита, неподалеку был установлен на треноге электронно-оптический прибор, на кронштейне висели наушники. Подошел, нажал кнопку, загорелся красноватый огонек; приник к окуляру и надел наушники. Там, в квартире Евгении Сергеевны о чем-то жарко спорили. Вернее, это Таня нервничала и вспыхивала, Евгения же Сергеевна – та, напротив, оставалась холодной и невозмутимой.

– Вы должны, должны мне сказать! – горячилась Таня. – Я знаю, я чувствую: у Сергея есть какая-то тайна! Он так изменился с тех пор, как мы расстались! Я едва узна ю его! И лицо… Он похож, понимаете – похож! Я видела это лицо, я только не могу вспомнить, но это страшное воспоминание… Объясните, прошу вас!

– Милая девочка, – спокойно лилось в ответ. – Для меня давно… очень давно закончились страсти, нервы, предположения… Мир ведь на самом деле – открытая книга. Настанет чае – и вы все поймете.

– Когда умру… – съязвила Таня, но Евгения Сергеевна осталась невозмутимой, ни один мускул не дрогнул: – Может быть, – произнесла она так, что Тане послышалось: не сомневайся, милая…

Послышался шум со стороны люка, молниеносно, как рысь, Сергей подскочил к нему – в тот самый момент, когда поднялась крышка и просунулась «авоська» с кефиром и батоном. Потом появился человек с круглым добродушным лицом, в очках, он стоял на невесть откуда взявшейся лестнице. Положив «авоську» на край отверстия, незнакомец взобрался, прикряхтывая, на чердак и получил удар в голову.

Он свалился, не успев понять, что произошло, Сергей оттащил его в угол, под крышу. И тут же появился второй. Когда он поднялся с четверенек и начал отряхиваться – в спину ему уперлось дуло.

– Руки за голову, – тихо сказал Сергей.

Этот был разумным и команду выполнил добросовестно.

– К стене, – приказал Сергей. – Руки на стеку, шире! Обопрись! Шаг назад! Ноги широко! Еще шире! Молодец…

Обыскал – оружия не было, в удостоверении стандартная закись: «Соболев Дмитрий Иванович состоят на службе в КГБ СССР в должности сотрудника». Значки и компостеры, обозначавшие право прохода в определенные здания, объяснили Сергею все.

– Шестнадцатый отдел ПГУ? Советую отвечать.

– Я не имею права, товарищ…

– Я должен угрожать? Бить?

– Хорошо. Вы правы. Что вам нужно?

– Задание?

– Установить прибор. Наблюдать. Слушать. Мое дело – техническое обеспечение операции. Остальное – его… – он увидел силуэт под крышей. – Вы… убили его?

– Нет. Тебе тоже придется отдохнуть, – он нанес Удар.

Потом оборвал свисавший из-за балки электропровод в матерчатой старинной оплетке, подтащил технаря к оперативнику и тщательно связал каждого, а потом и друг с другом. Прибор со всего маха долбанул об кирпичную основу трубы-дымохода. Наверное, лет сто пятьдесят тому назад эта труба шла к малахитовому камину, и золотели на этом камине часы: Семенова танцевала с бубном в руках…

Вошел в прихожую, Таня стояла у зеркала, спиной к своему отражению и потрясенно молчала.

– Что-нибудь случилось? – Он взял ее за руку: – Нужно идти.

– Куда?.. – с тоской спросила она, не отнимая руки.

– Они явятся не позднее чем через час. Идем.

– А… Евгения Сергеевна? Она только что была и вот… – в глазах Тани был испуг.

– Не бойся. Евгении Сергеевне ничего не грозит. Она ушла.

– Ку… Куда? Ты так говоришь… Я боюсь.

– Она ушла, идем.

– Но… ее квартира? Они же будут искать!

– Они ничего не найдут.

Он смотрел не мигая, странно смотрел, и под воздействием его взгляда она обернулась, и сдавленный крик вырвался у нее. В это трудно было поверить: ободранные стены, черный от копоти потолок, истлевшие лаги – все, что осталось от полов. Мерзость запустения…

– Нет… – с ужасом сказала Таня. – Нет…

– Они придут в никуда. Это так и должно быть с ними – в конце концов.

– Мне страшно… Мне кажется, что я умру сейчас.

– Не сейчас. Ты проживешь долгую жизнь и будешь счастлива. Любимый муж, трое детей, почтительная родня… Тебе будет ровно девяносто пять, когда это случится.

– Ты… не можешь знать. Нет.

– Успокойся. То, что ты видела, – не приснилось тебе. Но этого нет более. Забудь.

– Хорошо. Идем. Но я не забуду. Никогда…

Что-то похожее на улыбку мелькнуло на лице Сергея:

– Я отвезу тебя в другое место. Там безопасно.

– Что ж… – взяла его за руку. – Я поняла. Ответь только: этот… муж? Кто он?

– Ты познакомишься с ним через год. Только помни: никогда не рассказывай о Сильвестре. Это должно умереть навсегда. Знаешь, тени прошлого возвращаются иногда.

– Как сейчас?

Он не ответил.

Вечерело, зажглись фонари. Это была другая окраина города, она сохранилась почти в неприкосновенности: двухэтажные дома, вытянувшиеся без промежутка вдоль улицы, старинные, чудом сохранившиеся подвесы фонарей. Здесь было тихо, уютно, спокойно.

Вошли во двор и увидели двухэтажный особнячок, когда-то в нем жили мастеровые кержацкой слободы, их храм возвышался над кладбищем, оно начиналось в глубине двора.

– Ступай за мной, – Сергей ободряюще улыбнулся. – И ничего не бойся. Тебе будет безопасно здесь.

По старинной чугунной лестнице поднялись на второй этаж, Сергей постучал, двери открыл пожилой человек с буйной седой шевелюрой – поблекшее вороново крыло. Вглядевшись в лицо Тани, сказал:

– Милости просим… – и пошел первым.

То была мастерская художника: мольберт, невидимое со двора огромное окно и картины, картины… Ими было заполнено все пространство.

Таня подошла к мольберту. На почти законченном полотне уходила под горизонт дорога, роились кучевые облака, вот-вот должен был пойти дождь, и какой-то человек в крестьянской одежде, с посохом, шел, сгорбившись, неизвестно куда…

– Каторжный тракт, – сказал художник. – Но ведь этот мужик придет когда-нибудь туда, где ему будет хорошо. И всем…

– Вы говорите безнадежно… – сказала Таня. – Неужто совсем нет будущего?..

– Есть, конечно. Но долог путь. Идемте, я покажу вашу комнату.

– Мне нужны ключи от твоей квартиры. И помни: выходить нельзя. Телефона здесь нет, поэтому наберись терпения. Я приеду утром. – Сергей ушел.

Он оставил машину во дворе – на том самом месте, что и в тот памятный вечер. И сразу же возникла «определенность»: они были рядом, пусть он пока и не видел их. «И слава Богу, – подумал. – Пока я ищу вам заветные денежки – вы меня не тронете. А сами вы их никогда не найдете, не вашего тусклого ума это дело…».

В двери черного хода он вошел решительно – пусть ломают голову, артисты. Он не видел, как от темной стены отделился «сотрудник» и проговорил себе в воротник: «Объект на черной лестнице, направляется в квартиру». «Не мешайте ему», – послышалось в ответ.

Сергей между тем уже вошел в кабинет Сильвестра. Разгадка или ключ к ней были здесь, об этом свидетельствовала все та же «определенность». Картины, полки с книгами, портрет зэка. Сергей подошел вплотную и рассмеялся: «Давно не виделись», – почему-то сказал он. Полки с книгами привлекли его внимание – это напоминало игру: «Холодно-теплее-горячо», только никто не подсказывал, «подсказка» возникала изнутри, – все усиливающаяся «определенность»…

Стал перебирать и просматривать книги, палец остановился на корешке из кожи с золотым тиснением, надпись была по-немецки: «Практическое руководство по собиранию древних монет». В это время раздался звонок, и голос художника, у которого коротала время Таня, сообщил: «К вящей славе Божией». Раздались короткие гудки, Сергей перевернул страницу «Руководства», мгновенно сообразив, что искать звонившего не станут – наверняка «сообщник» использовал телефон-автомат, сейчас они проверяют и, убедившись, плюнут. «К вящей славе…», – подумал, переворачивая следующую страницу – вслух он не произносил ничего, помнил: они и видят, и слышат абсолютно все.

И вот оно: на обороте титула написано орешковыми чернилами по-латыни: «Собирающий камни, делает это к вящей славе Божией». «Ад маж о рем Д е и гл о риам», – вспомнил давнее-давнее…

Открыл оглавление, палец полз по заголовкам, тонкие готические буквы складывались в слова: «Металл»… «Возникновение»… «Проба»… «Хранение».

Нашел нужную страницу. Немецкий он помнил не в совершенстве, но все же перевел главный – для себя – абзац: «Для самого ценного необходим неугадываемый, но легкодоступный тайник. Близкие не должны потерять наследство – об этом следует помнить всегда». «Лист легче всего спрятать в лесу», – всплыло из глубин памяти. Честертон, Господи, как давно это было – милый патер Браун, загадки, разгадки, споры с друзьями…

Ну, что ж… Сильвестр, собиратель неправедный, предусмотрел все. Тайник он выбрал действительно «неугадываемый», но – «доступный». Ладно…

Подошел к окну, встал перед «литером» и, уперев руку в бок, запел приятным тенором:

 
Это все мое, родное
Это все х… – мое!
То разгулье удалое,
То колючее жнивье.
То березка, то рябина,
То река, а то ЦК,
То зэка, то хер с полтиной,
То сердечная тоска!
 

Пусть насладятся, «товарисси»…

«Литер» на стекле был все тот же – распяленный черный паучок.

Смело вышел из парадного подъезда, насвистывая мотивчик, открыл автомобиль – не тронут, субчики, монет у него пока нет, они же, гугнивые, все понимают, буратиночки умненькие-благоразумненькие…

Про «буратиночек» он знать не мог и очень удивился тому, что незнакомые слова как бы сами собой возникли неизвестно откуда.

Решил заехать в морг – им следовало намекнуть на их ближайшее будущее, если поймут, конечно…

Блудливый генерал нервно выхаживал у переговорного устройства – то, что ему докладывали каждые две-три минуты, никак не свидетельствовало о приближающейся победе и завершении операции. Ни литерная техника, ни сноровка «наружки» не только не смогли изобличить фигуранта (имелся в виду, конечно же, Сергей), даже приблизиться к нему не удавалось! Генерал слышал все переговоры спецмашины с группой наблюдения и мрачнел все больше и больше. Предстоял неприятнейший «ковер» у начальника разведки. Тот уже намекнул, что половая неустойчивость генерала, вечная его озабоченность и сексуальная неудовлетворенность надоели руководству Комитета, потому что все три жены не считая «пустяков», конечно, требовали возмездия. Содержать три семьи – этого себе никто не позволял, но до тех пор, пока Блудливый (это была его неофициальная кличка) образцово выполнял задания и горел на работе – его терпели. Теперь же, когда дело вполне очевидно пошло под откос, – надеяться было не на что…

«Уходит, – доносил старший группы, – мы не в состоянии его догнать – юркая машина, и ориентируется в этом районе лучше нашего…» «Догнать, мать вашу… – орал руководитель операции из спецмашины. – Всех за яйца перевешаю!».

Блудливый не выдержал:

– Кто у нас там от «Яковлева»?! – истошно завизжал он в микрофон («Яковлевым» на сленге именовался прежний «Николай Николаевич», то есть «наружное наблюдение». Бедный развратник настолько одурел, что забыл: по этому радиоустройству можно было говорить, не опасаясь подслушивания «ЦРУ» или «Моссада»).

– Майор Клыков, – мгновенно отозвались из спецмашины. – Какие будут указания, товарищ генерал? Я руковожу группой «от Яковлева».

– Не трогать! – вопил Блудливый. – У него же нет ничего! Идиоты! Если вы его возьмете – операция сорвана! Всех за яйца перевешаю, ты меня понял, Клыков? – запас слов у многоженца был невелик…

– Внятно, – не по-уставному отозвался майор и тут же скомандовал: – В контакт не входить! Где он сейчас?

– «Жигуль» стоит у морга, – в голосе «сотрудника» звучал испуг.

А Сергей в это время стоял у мраморных столов, на которых топорщились под грязными простынями два тела. Свет здесь был тусклый, неверный. Сергей не без колебаний сдернул простыню сначала с одного, потом и с другого. Это были недавние его друзья, свалившиеся с моста первыми. На правом столе вытянулся Иван Александрович – голый он был неказист, фигура не тянула более чем на двойку с плюсом, но зато Козлюков… Аполлон или даже сам Зевс: мускулистый, с тонкой талией и огромным иссиня-черным пенисом. «Надо же… – равнодушно подумал Сергей, скользя взглядом по мужскому достоинству старшего лейтенанта. – Должно быть, официантки и машинистки его обожали… Бедные вы мои…» – Обернулся, на противоположной стороне стоял еще один стол. На нем угадывалось тело женщины. Здесь Сергей приоткрыл только лицо. Он ожидал увидеть то, что увидел: Анастасия Иванова-Потоцкая помолодела лет на десять или даже на двадцать, лицо спокойное, умиротворенное, она прошла свой земной путь, как могла…

Вошел врач-патологоанатом, спросил, покосившись на мертвецов;

– Странная троица… У меня все время такое ощущение, что они здесь не просто так. В том смысле, что их смерть как-то связана, понимаете?

– Они ее убили. – Сергей толкнул двери. – Прощайте, доктор.

– Господи… – Врач начал глотать слюну. – Я видел их документы, вы отдаете себе отчет…

– Отдаю. Они из КГБ, и они ее убили. – Сергей ушел.

«Волгу» «наружки» он увидел метрах в ста, она стояла без света, притаившаяся, готовая к броску огромная черная крыса…

Все завершалось. Он почувствовал приближение тьмы, охватила тоска, этот мир, «их» мир, увы, все равно был прекрасен и преисполнен любви и нежности, как не хотелось его покидать… Но река – некогда могучая, без берегов – сузилась и превратилась в ручей, и лодка уже выплывала в беспредельное пространство океана. «Как жаль… – подумал он. – Тогда все оборвали – безжалостно и страшно, сейчас время исчезает, последние крохи, последние капли – они ничто, как и самое жизнь, наверное, но все равно – как жаль…».

Он увидел их в зеркале заднего вида, они не таились, шли открыто, с включенными фарами, до них было метров сто. «Пора заканчивать, товарисси…» – произнес Сергей с некоторым даже сожалением и, закрутив руль влево, дал газ. «Жигуль» мгновенно повернулся на сто восемьдесят градусов и устремился, набирая скорость, навстречу «Волге».

Видимо, им и в голову не приходило, чт о он задумал. Когда до столкновения осталась секунда и три метра – у шофера «Волги» сдали нервы, и он отвернул. Машина врезалась в поребрик, поднялась и, перевернувшись в воздухе, заскребла крышей по асфальту, высекая искры.

Сергей подошел, он видел, как они барахтаются и пытаются выбраться, они очень спешили, потому что запах бензина усиливался, бак пробило, и струйка набирала скорость и упругость. Наклонился к стеклу, чьи-то глаза смотрели на него с мольбой и тоской, человек испугался, это было видно, а двери не открывались, их заклинило. Вытащил спичечный коробок, чиркнул, вспыхнуло пламя, глаза в салоне словно расплющились о стекло, пламя плясало в зрачках Сергея, он подошел к краю бензиновой лужи и аккуратно положил спичку на асфальт. Он успел отойти метров на десять – полыхнуло, раздались крики, и все скрыл ревущий столб пламени.

Взвизгнули тормоза, подкатил Клыков. Выскочил, в ужасе остановился на почтительном расстоянии, заметил Сергея, подбежал и, уже ничего не соображая, закричал:

– Почему! Почему мы их не спасаем?!

– Потому что мы их только что подожгли. – Сергей направился к своему «жигулю».

– Руки вверх! – хрипел в спину Клыков. – Расстреляю, сволочь!

Сергей вернулся и долго вглядывался в бесцветные глаза майора. Пистолет плясал в трясущихся руках, испуганный шофер жался к машине с заводной рукояткой в стиснутом кулаке.

– А что Блудливый скажет? – тихо спросил. Улыбнулся: – А что начальнику Первого главного доложите? То-то, красные крысы… Договоримся так: ловили – да не поймали. И по собственной дури угробились. Ты своему автомедону разъясни – вам, если что, трибунал…

– Авто… медон… – тихо повторил майор Клыков. – Авто – понятно… Медон… медон… Окончание слова «перамедон». Кому же сказать?

– Мне, товарищ Клыков. Пирамидон через «и» пишется, – жалобно произнес шофер. – У меня жена болеет, и таблетки эти есть.

Издалека послышался рев пожарных машин – граждане за темными окнами не дремали и продолжали выполнять свой гражданский долг.

Сергей уехал.

Он решил побывать на кладбище, у могилы Сильвестра, может быть, там следовало искать ответ на главный вопрос. Пустые улицы разворачивались навстречу невнятным светом притушенных фонарей, черные окна домов – ни огонька – словно иллюстрировали простую и грустную мысль: темно. Темно повсюду, и более всего в душах. Окна как глаза, и они темны. «Итак, – вспомнил он, – если око твое будет худо, то и все тело твое будет темно». И еще вспомнил: «Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет». Подумал: «Все они считают, убеждены, что в них – свет. Но если свет, который в них, – тьма, то какова же тьма? Нет… Они по-прежнему в тени смертной».

Он знал ворота – недалеко от главных, которые были открыты всегда. Странность заключалась лишь в том, что сторожа запирали главные ворота летом в девять часов вечера, а осенью – в семь. Эти же так и стояли открытыми, свидетельствуя, что у последователей Вождя голова никогда не знала, что делают руки…

Узкая дорожка привела к могиле. Обелиск был в исправности, только кто-то уже успел разбить овальный портрет Сильвестра, и левый глаз на фарфоровом медальоне смотрел как-то неприлично, будто подмигивал.

– Ну, что скажешь, Григорич? – тихо спросил Сергей и услышал еще более тихое: – А мы тебя ждали…

Обернулся. «Студент» – тот самый, что объяснял некогда суть Анастасии Ивановой-Потоцкой, – улыбался и внешне был крайне приветлив. Позади стояли еще трое – эти были крутые амбалы, не лица, а рожи, готовые, как и всегда, впрочем, к последнему и решительному бою.

– Зачем медальон разбили? – миролюбиво спросил Сергей.

– Аналитики вычислили, что ты придешь с ним общаться. Мы на всякий случай. – Он протянул наручники: – Ваши пальцы, товарищ, пахнут ладаном…

– Хорошо, товарищ… – Сергей протянул руки.

«Студент» начал надевать наручники.

– Слушай… А ты в самом деле? Общаться пришел?

– В самом деле.

– Пошли, – вмешался один из амбалов. – Еще рапорт писать, то, се, тыры-мыры, фуе-мое… Айда!

Сергей ударил «студента» головой в лицо, тот отлетел, амбалы подняли его, поставили, отряхнули и словно стая волков бросились на Сергея.

– Смотрите, товарищи… – Сергей поднял руки с наручниками вверх и развел. Наручники лопнули, оставшись на запястьях бесполезными браслетами. – Товарищи, – продолжал Сергей. – Мне не нужно лишних трупов. Я вам объясняю: идите домой и помалкивайте. Не пришел я. Так и запишите.

Они стояли напротив, словно три быка с налитыми кровью и яростью глазами и ногами, которые отдельно от каждого, сами по себе, сучили и рыли кладбищенский песок. Сергей понял: они в ступоре, «объяснять» бесполезно.

Из «фуэте» его левая нога вышла в лицо тому, что стоял справа. Удар был беспощадный…

Сел на продольный шпагат и достал центрального: кулаком в промежность.

Левый испугался, это было видно по тому, что парень замедлил, растерялся и попытался ударить Сергея антипрофессионально: носком ботинка в голову, как футбольный мяч. «Пыром» – так это называлось когда-то…

Поймал ботинок, закрутил винтом, амбал грохнулся. Голова его, словно арбуз, с треском наделась на пику оградного прута.

Все было кончено, оставалось только задать вопрос Сильвестру…

Подошел к могиле и долго всматривался. Потом лег на холм и вытянулся, прижавшись ухом к земле. Так он лежал недвижимо несколько минут, и вдруг глухой гул или скрежет, едва заметно донесшийся из-под земли, сложился в бессмысленную фразу: «иди… к стенке… кататься». И – смех. «Ха-ха-ха…» – это прозвучало наиболее достоверно и явственно.

Сергей встал. Что ж… Может быть, все это – только воображение? И оно сработало остро и точно из-за необычности обстановки? Все может быть…

Оттащил всех четверых к разоренному и разворованному склепу, перенес под спуд. У «студента» в кармане нашлась портативная рация, включил и сразу услышал раздраженный вопрос: «Почему молчите, отвечайте! Сохраняйте бдительность и крайнюю степень осторожности! Фигурант очень опасен, очень!».

– Я – фигурант, – улыбнулся Сергей и щелкнул тумблером на передачу. – Внимание! Важное сообщение для руководства Первого главного управления Комитета госбезопасности Советского Союза! Дорогие товарищи и друзья! К вам обращаюсь я! На немецком кладбище, в склепе семьи Эрландер находится опергруппа, которой было поручено обеспечить задержание! Группа в помощи более не нуждается. От лица службы и от себя лично благодарю всех, кто не справился с порученным делом.

Рацию он аккуратно засунул в карман «студента». Дорога к финалу была открыта…

Таня выбежала из дома художника сразу же, едва он только подъехал. Еще не рассвело, тьма стояла густая, плотная, как занавес, только одно окно пылало оранжевым пламенем и черный силуэт рисовался посередине, словно восклицательный знак. Таня помахала рукой, в окне ответили, и свет погас.

– Если я сейчас вернусь, – осторожно начала Таня. – Там… Да?

– Да, – Сергей вздохнул. – Над нами чужое небо, девочка, а под ногами – чужая земля…

– Что же тогда наше? – беспомощно спросила Таня.

– Новая земля и Новое небо, и Иерусалим Новый, он уже спускается с неба, и ждать осталось совсем недолго.

Серый рассвет вставал над городом, безнадежный и грязный рассвет. Они въехали в знакомый двор. Таня посмотрела на Сергея:

– Вечность прошла… Мне кажется, что это уже не мой дом.

– Тебе не надобно грустить. Когда все кончится – твоя жизнь будет продолжаться. Она станет лучше, чем была, и ты тоже изменишься. Я хотел бы приготовить тебя: ты проснешься завтра как ни в чем не бывало, обыкновенные заботы одолеют тебя, ты никогда не вспомнишь более…

– О тебе… – Таня поняла.

– Обо всем. Не жалей об этом. Живой должен жить.

– Ты говоришь загадками.

– Завтра. Это ведь совсем недолго, потерпи.

Поднялись на лифте, на площадке, притулившись к стене, сидела Зоя. Увидела и, раскинув руки, как крылья, бросилась к Сергею.

– Се-е-е-ре-жеч-кааа! – вопила она. – Мама сошла с ума! Я не знаю, что и думать, с работы оборвали телефон!

Сергей с трудом оторвал ее руки:

– Зайдем в квартиру…

В коридоре Зоя начала кружиться и напевать:

– Я все-е-еее по-ня-ла… Я – о-бо-жа-ю те-бя! Лю-у-блююю… – подскочила, схватила за плечи: – Мама сказала, что я очень изменилась за эти дни! Мы сварили твой любимый борщ! С ветчиной! Она плавает в тарелке, словно остров надежды! Мама провернула мясо. Котлеты будем делать вместе. Это ведь все, о чем ты мечтал когда-то?

Таня слушала, и на ее лице проступал ужас. А когда бывшая школьная подруга шепотом проворковала: «Мы с мамой перебрали твои подушки. Ни одного комочка! Перышко к перышку, пушинка – к пушинке!» – Таня заплакала.

– Агния Феоктистовна – здоровы ли? – дурацким голосом спросил Сергей.

– Мама все время плачут. – Зоя ответила во множественном числе – видимо, проснулась генетика. – Мы плачем вместе. Я вижу, что это – правда!

– Что «правда»?

– А то, что она, – Зоя величественно вытянула указательный палец, – твоя любовница! Девка! Ты растоптал самое святое, что у нас было! Нашу любовь! Гуляешь от жены? С кем? С нею? Да ее вся школа на чердаке трахала! Ее военрук трахал! И старший пионервожатый! И секретарь комитета комсомола из 7 «Б», ты понял? Где, где диван, на котором вы творили гнусность, лучше сама покажи, – она вцепилась Тане в волосы, – я все равно найду!

С трудом оторвав любимую (черт ее знает… Вероятно, тот Сергей, из Третьего управления КГБ, и в самом деле любил ее? Впрочем, это остается вис нашего повествования) от Таниных волос – надо отдать должное Тане, она не издала ни звука, – Сергей сказал грустно:

– Я думаю, ты ошибаешься. Вряд ли этот парень из 7-го «Б» был способен на такое…

Она что-то отвечала – он не слышал. Он летел в лестничный колодец, черный, без дна и равнодушно ждал удара, который все это прекратит. И сквозь сумрак, небытие прорвались к нему слова, странные, надо сказать… «Я его спрашиваю: „Ты где?“ Отвечает: „В Каире, третий секретарь. Поедем со мной?“. Представляешь? Я понимаю, что он шутит, а у самой…», – «Ну и что? Секретарь… – это уже Таня. – Какая разница? Разве в этом дело?»

Они разговаривали мирно, словно две подружки. И на диване сидели рядом, прижавшись друг к другу.

– Чепуха… – грустно проговорил Сергей. Взгляд его скользнул по стене коридора, здесь ничего не изменилось, все предметы были на своих местах – сказывался опыт тех, кто только что перевернул всю квартиру вверх дном. Негласный обыск требовал последующего порядка…

Подошел к велосипеду на стене, здесь, оказывается, наглухо была вклеена в обои фотография Сильвестра. Молодой и красивый, он сидел на этом самом велосипеде и делал ручкой по-спортивному, обозначая этим жестом не то успех, не то хорошее настроение. Казалось – он подмигивает…

– Идти к стенке кататься, говоришь, – провел пальцами по раме; с той ее стороны, что была обращена к стене, нащупал выпуклость, кажется, то была очень давняя заклейка. Краска, может быть, отлетела или дыра…

Оторвал, оказалось – окаменевшая изоляционная лента черного цвета; повернул велосипед против часовой стрелки и…

Монеты посыпались дождем. Выложил их рядами, по порядку: север-юг, восток-запад. Повернулся, обе стояли в дверях и с тревогой, даже ужасом смотрели, Таня сказала:

– Значит, они искали совсем не воздух… Дед-дед…

Сергей подошел к окну. Там, внизу, притормаживала последняя, третья черная «Волга», две предыдущие уже замерли, хлопали дверцы, человек десять, двое с короткоствольными автоматами, высыпали на тротуар.

– Пора, – отвернулся от окна, сказал: – Дайте… это.

Таня собрала монеты, протянула:

– Они сейчас будут здесь… – губы у нее были мертвые.

– Ничего… – Сергей аккуратно высыпал сокровище в карман. – Прощайте, милые, я ухожу… – он направился к дверям кабинета. – Иди сюда, – позвал Таню, Зое улыбнулся: – Все выяснится. Я только похож на него.

В кабинете он глубоко вздохнул:

– Таня… Прощай.

Он стоял под портретом зэка. Только теперь увидела Таня, как похож этот зэк на Сергея. Они были на одно лицо.

– Неужели… – она не верила.

Он молча кивнул, из коридора донесся звонок и бешеный стук в двери.

– Иди…

Таня, не отрываясь, смотрела на картину, и показалось ей, что Сергей улыбается ей – оттуда, из снежной тундры. Улыбается и уходит…

Створки дверей с грохотом разлетелись, Блудливый вошел в сопровождении своры, подошел, взял Таню за подбородок: