Текст книги "Пришедший из тьмы"

Автор книги: Гелий Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Гелий Трофимович Рябов
ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ КРИМИНАЛЬНЫЙ РОМАН

ПРИШЕДШИЙ ИЗ ТЬМЫ

Бенжамен появился неожиданно: висел туман, рассеянный свет фонарей дробил воздух, фигуры прохожих расплывались нелепо, все казалось нереальным, словно театральная декорация.

«Что-то несет… – подумал Грибцов, наблюдая за скользящей фигурой. – Ишь, ножкой, ножкой-то пришепетывает… Силь ву пле, мадам, лягемте у койку, такое дело…».

Агент между тем подошел к арке многоэтажного доходного дома и свернул во двор. Покосившись по сторонам – мгновенно, остро и привычно-уверенно, Грибцов устремился за ним. Сегодня утром в контору Грибцова (он продавал мелкие резиновые изделия) пришла телеграмма: фирма «Жумиз и сыновья» предлагала партию гонконгских презервативов с усиками и пальцами – колониальный товар – для России, например. Что нынче покупали подпольные и новоявленные российские дельцы, Грибцов знал хорошо, подрабатывал иногда контрацепцией, разумеется, уходя от бдительного ока негласных инспекций…

В этом дворе, в глубине, у столетнего не то дуба, не то вяза – Грибцов служил нелегальным резидентом и в породах деревьев не разбирался – стояла заветная скамеечка: здесь они с Бенжаменом встречались в особо важных случаях, то есть очень и очень редко. Грибцов дорабатывал в Своей генеральской должности третий год; это была всего вторая в этом месте встреча.

Оно возникло давно, еще во времена ликвидации головки контриков-генералов белой армии, гадивших молодому советскому государству взрывами, поджогами и убийствами активистов РКП(б). И с тех пор ни разу не было провалено – то ли из-за нерасторопности контрразведки, то ли потому, что и вправду удачно нашлось: за скамейкой длинный проход на соседнюю улицу, через парадное, всегда запертое. Ключ – и у агента, и у руководителя – много лет уже…

Бенжамен сидел на стародавней скамейке и шаркал ножкой по песчаной дорожке – это выражало крайнюю степень нетерпения. Он вгляделся в приближающегося Грибцова и, хищно шевеля длинным носом, произнес тихо и очень таинственно:

– Почему вас называют «оператором»? Ведь я тогда должен называться «оперируемым»?

– В самом деле… – задумчиво произнес Грибцов. – Мне не приходило в голову?.. Мало ли что они там придумают, мой друг… Итак?

– Я разговаривал с Крисом…

«Крис» был операционный псевдоним министра финансов, в Центре вбили себе в голову, что разведке не хватает министра финансов. Кто владеет сведениями о подушной подати, окладах жалованья чиновников министерства обороны и финансировании оборонных заказов – тот владеет всем.

– И… что? – напрягся Грибцов.

– Он… нумизмат… – помедлив, сказал Бенжамен.

– Ну? Ну? – Грибцов даже привстал. Слово «нумизмат» имело для него достаточно туманный смысл.

Бенжамен понял:

– Монеты, – сказал он очень тихо. – Старинные монеты, коллекция…

– Разве эта дрянь чего-нибудь стоит? – удивился Грибцов. – Когда я был пацаном – там, в России, мы играли в «пристеночек», иногда попадались медяшки с царским орлом. Ну, и что?

– Речь идет об особых монетах, – таинственно улыбнулся агент. – О древних монетах идет речь. Которыми пользовались до нашей эры.

– Где? Пользовались? – глупо спросил Грибцов.

– Вопрос по существу, – Бенжамен повел головой, проверяясь, и завертел кончиком носа, словно мышь. – В античном Причерноморье.

– В Крыму, что ли?

– Верно. Эти монеты редки, но дело не в этом.

– Послушай… – застонал Грибцов. – Ну, что ты мне морочишь… – он забыл, как произносится на языке слово «яйца» и заменил его словом «голова». – Голову? – вышло слабо.

– Я не морочу! – возмутился Бенжамен. – Что вы! Я просто знаю, что ни в одном музее мира нет этих монет… Как бы это сказать по-русски: скопом, вот! Вы поняли?

– Как это, в музее – и нет? – удивился Грибцов. – В нашем Эрмитаже все есть! Факт!

– И в Эрмитаже нет! – торжествующе произнес Бенжамен. – Теперь представьте себе: вы собрали девяносто девять монет. А сотой у вас нет.

– Ну и наплевать.

– Не «наплевать», мой друг. Нет. Любой ценой найти, обрести, приобрести!

– Любой ценой… – тупо повторил Грибцов. – Любой ценой… – Что-то давно забытое всплыло в памяти – когда-то в университете он изучал не то латынь, не то испанский… – Тодо модо! – крикнул он. – Тодо модо!

– Верно, – кивнул Бенжамен. – Теперь делайте выводы.

Выводы Грибцов сделал в тот же вечер. По каналам связи в Москву, в разведцентр ушла шифровка: «Возможность вербовки упомянутого ранее „Криса“ реальна. Обладает выраженной психологической установкой на обладание комплектом монет античного Причерноморья – север-юг, восток-запад. Прошу санкционировать предварительную работу по вербовке, и сообщите, сможете ли изыскать сохранный и качественный комплект этих монет».

Шифровка была доложена начальнику управления. Это был юркий генерал из комсомольских работников – пронырливый, блудливый, но сдержанно-важный – при руководстве и подчиненных. Он владел английским и французским на самом примитивном уровне и поэтому считался весьма образованным человеком. «Монеты… – подумал генерал. – Как же… Кругленькие такие, с неровными краями. Древние».

Он вызвал сотрудника и поручил проверить по компьютеру фонды материальных ценностей для вербовки особо важных агентов и потенциальные возможности. Ответ был получен через минуту: есть золото, платина, бриллианты. Есть наркотики и самые умело-изощренные дамы, а также и «голубые». Есть просто серьезные деньги в любой валюте. Есть мальчики и девочки нежного и весьма нежного возраста. А вот древних монет с неровными краями – нет.

Генерал доложил начальнику разведки. Начальник – человек в летах, очках, с вкрадчивым голосом и странной манерой к месту и не к месту поминать «родную партию» и «лично» очередного вождя – выслушал доклад суетящегося подчиненного молча и сурово.

– Материала, значит, у вас нет… – Пожевал губами – иссохшими и обветренными. – Что вы предлагаете?

– Может быть, вы позвоните Алексею Петровичу? – с надеждой спросил генерал. Алексей Петрович руководил контрразведкой.

– По-дружески? – без улыбки спросил начальник.

– А как же? – широко улыбнулся генерал.

– Вы свободны. – Начальник разведки снял трубку телефона. По такому телефону можно было разговаривать, не опасаясь, что ЦРУ, например, сможет прослушать разговор.

Выяснилось, что в поле зрения контрразведки никогда не попадали ни монеты античного Причерноморья, ни дела, с этими монетами связанные. Получался вполне дохлый номер…

– Я советую обратиться в «Третье»… – посоветовал Алексей Петрович. – Они надзирают за МВД…

– И что же?

– В МВД есть служба БХСС. Они шерстят коллекционеров, а у этой жлобской сволочи чего только нет… Эрмитажу не снилось!

– В Эрмитаже нет комплекта этих монет.

– Плохо работают. Интеллигенция…

Через неделю начальник Третьего управления доложил, что в службе БХСС только что «реализовали» дело евреев-коллекционеров. Нашли уникальный фарфор, картины, золото, оружие XVIII века и многое другое, но вот античных монет… Правда – взяли одного, который специализировался на русских старинных монетах.

– Переговорите с этим жи… жителем Союза, – властно «посоветовал» начальник разведки. – Возможно, он кого-нибудь или что-нибудь подскажет. И он, и вообще милиция – все должны работать «втемную». Суть дела знаем только мы с вами…

Гордый таким доверием, начальник военной контрразведки («Третьего») положил трубку, обещав максимальное содействие.

Но еврейский собиратель уперся. Да, он знает других собирателей. Да, все они трехнулись на монетном деле. Да, он даже готов подтвердить, что все они лютые спекулянты и давно должны «сидеть». Но античные монеты… Нонсенс!

– Я даю вам еще день, – ледяным тоном произнес шеф разведки.

И дело было сделано: в комитете ветеранов МВД нашелся трясущийся полковник внутренней службы (у него все тряслось от старости – и руки, и голова, и сердце) – этот полковник вспомнил, что лет сорок назад он лично дружил с одним офицером конвойных войск, который собирал не то греческие, не то армянские монеты. «Правда, давно это было, – тряхнул полковник седым коком. – Умер уже, поди. А и то: давно это было…».

Бывший офицер был установлен через два дня. Он жил в «ветеранском» доме МВД, многоэтажном, «сталинской» еще постройки, переполненном уже не столько самими ветеранами, сколько их наследниками, не имеющими к МВД никакого отношения.

Техническая служба определила тип замка, изготовила ключи. Домоседа-пенсионера – он жил в большой трехкомнатной квартире с внучкой, двадцатилетней студенткой филологического факультета пединститута – выманили из дома с помощью все того же Совета ветеранов МВД. Старички и здесь сработали «втемную» – не зная, кого именно обслуживают и с какой целью. Ничтоже сумняшеся они вызвали своего бывшего товарища на очередное заседание Совета и два часа песочили за утрату общественных и служебных идеалов. Внучку пригласили в комитет комсомола института – там тоже просто выполняли данное поручение – и долго выпытывали, что именно ощущала девушка на недавней практике в пятом классе школы: было известно, что на ее уроках русского языка стояла мертвая тишина. Почему? – вот в чем был вопрос. Ведь в остальных классах вопили, дрались, бегали по столам и визжали дикими голосами. «Я им сказала с порога, – объяснила девушка: – Если кто пикнет – убью!»

– Непедагогично, но – действенно! – резюмировал комитет.

Сотрудники вошли в квартиру легко и непринужденно: соседи ничего не заметили. В кабинете ветерана стоял специальный шкафчик с планшетами, их было ровно 99 и на каждом лежало ровно сто золотых и серебряных монет, Античное Причерноморье – действительно, север-юг, восток-запад – располагалось на двух отдельных планшетах под плексигласовым покрытием.

– Мать его… – вздохнул старший опергруппы. – Он сидит на миллионах…

– Подымай выше, – покачал головой второй. – Здесь миллионы не в наших вонючих рублях. В доларях, вникай…

– В чем компот? – ярился первый. – Взять, что надо – и привет теще! Не понимаю руководство.

– А не надо «понимать». Доложим, там решат. Уходим… – и, заметив недоуменный и огорченный взгляд молодого сотрудника – того взяли с оборонного предприятия всего как месяц, добавил: – Дурья твоя башка! Ну – изымем. Ну – дед вскипит. Милиция, то, се… Прокуратура, опять же… Местком, партком… Это только товарищ Дзержинский б о шки двумя пальцами отрывал, а у нас – соцзаконность, – последнее слово он произнес с одесским акцентом. – Не кажилься. Сделают, как партийная совесть велит…

Они сфотографировали монеты и ушли.

Операцию готовил блудливый генерал, начальник управления в службе разведки. Продумали все до мелочей – техническую сторону, сотрудников – персонально каждого; задействовали не контактирующие друг с другом подразделения – каждый делал только свое, узкое дело.

Начальник разведки слушал доклад, стоя у окна. Там, за окном, открывался вид дальних лесных пригородов и даже аэропорта. А в другой стороне пыхтел дымом и паром огромный мегаполис…

– Ожидаем замечаний, товарищ генерал. – Начальник управления вперил скользкий взгляд в очи руководства, прикрытые очками. Он, начуп, гордился сделанной работой: комар носа не подточит!

– А что, товарищи… – сказал вдруг начальник разведки и вздохнул. – Синее небо над головой простых советских людей, мирное небо – это ведь и наша с вами заслуга… Вчера мне Леонид Ильич сказал, что никак не может забыть фильм о Карле Марксе, который видел уже много лет тому… Какой хороший человек был товарищ Маркс, – заметил со слезами на глазах Леонид Ильич. – Как жаль, что он так безвременно ушел от нас… – И добавил, разглядывая подчиненных мертвенным взглядом: – Все свободны.

В тот же вечер, поздно, группа рабочих капремонта, во всяком случае, так они выглядели – небритые, с опухшими от пьянства лицами и обсосанными окурками во рту – открыли чердак ветеранского дома и поднялись на крышу. Еще на чердаке каждый из них надел на свою обувь мягкие тапочки с толстой поролоновой подошвой – чтобы не грохотать по железу. С крыши открывался вид на город – море огней, красные и белые фонари автомобилей, дымки заводских труб на скрывающихся в мареве окраинах.

– Красиво… – вздохнул один из технарей. – Образцовый социалистический город…

– Тихо… – прошипел старший группы. – Лирик х…в…

Мгновенно собрали оборудование: лебедку, тросы, сиденье: Два человека спустились к окнам «фигуранта» и прикрепили «литеры» – микроскопические, не больше клопа, телевидеокамеры. Эти камеры одновременно «слышали» и каждое слово, которое произносилось в комнате. Деда и внучки в этот момент дома не было – они обретались в театре, это тоже было «обеспечено» соответствующей службой. Закончив дело, группа покинула место работ. Никто ничего не заметил…

Как и обычно, поутру рано, Таня чмокнула деда в свежевыбритую щеку и отправилась на лекции. Кумир факультета доцент Ветропущев читал о Грибоедове. «Искать желанной доли путем борьбы, страданий и скорбей» – это было настолько прекрасно, что у Тани выступали слезы. Ветропущев читал тонко, напористо, даже яростно. Так у него все выходило, что не был Александр Сергеевич революционером, революцию ненавидел, как самое отъявленное и бесчеловечное проявление, а Чацкого вывел дураком на потеху просвещенной публике. Сущность же этого не очень-то и придуманного господина состояла – по Ветропущеву – лишь в постоянно предчувствуемом и страстно желаемом соитии.

А дед отправился, как и всегда в этот утренний час, по продуктовым магазинам – «отовариваться». Этот термин военной поры был, по его мнению, очень точным, выразительным и сущностным: ничего ведь не изменилось с тех пор…

…Он выходил из большого гастронома, приткнувшегося на углу двух самых выразительных городских улиц, когда наперерез швырнулся юркий дедушка в форме полковника МВД – видимо и даже наверняка отставник.

– Сильвестр Григорич! – завопил он диким голосом на всю улицу. – Родной мой! Боевой товарищ! А помнишь ли ты Севураллаг?!

Сильвестр испуганно оглянулся, но, слава Богу, никто из прохожих не отреагировал. До «Севураллага» ли теперь, когда все меньше и меньше колбасы по 2.20, а гречка – та уж и вовсе совсем исчезла…

Тем не менее старая оперативная привычка – не высовываться – сработала мгновенно; Сильвестр схватил полковника под руку – оказался тот неожиданно мускулистым и увертким, и уволок за угол, в тихий переулочек с ветхозаветным, чудом сохранившимся со времен Октября названием.

– Ну! – орал мускулистый дедушка. – Сознавайся – женат, дети, внуки, любовниц поди еще держишь! А я вот совсем сдал, совсем…

– Простите, – тихо осведомился Сильвестр, – что-то с памятью моей… Вы, собственно…

– Воскобойников! Саша! Из ОЧО! [1]1
  ОЧО – оперативно-чекистский отдел.


[Закрыть]Забыл, что ли? Как мы эвтих контриков в БУРе [2]2
  БУР – барак усиленного режима ( прим. авт.).


[Закрыть]морозили? На лесоповале волкам скармливали? А?

– Тише, Александр, прошу тебя. – Сильвестр вспомнил: еще до войны, когда кончился Беломоро-Балтийский лагерь, перевелся он на Урал. Только вот не было тогда «Севураллага». Этот организм после войны возник. Ну, да Бог с ним… Саша Воскобойников, румяный комсорг, замнач Оперативно-чекистской части, надо же… Как изменился…

– Мускулистый ты какой-то, крепенький, а?

– Бабы, – Саша широко улыбнулся. – Три бабы в день. Попробуй – удивишься. – Он протянул руку: – Прощай, брат. Рад был на пороге, так сказать, мира иного пожать твою мужественную чекистскую руку.

Сильвестр ощутил мощное пожатие и словно мгновенный, едва заметный укол в ладонь. Боль исчезла сразу же, – показалось, видимо…

Вернулся домой, сел попить чайку и вдруг схватило сердце. Впрочем, в этом не было ничего необычного – сердце было больное, изношенное, неотложка приезжала другой раз по три-четыре раза на дню.

«Рафик» без окон, с надписью «Газремонт – Аварийная» выбрался из потока машин и подъехал к ветеранскому дому Сильвестра. Вечерело, зажглись окна, искры с дуги троллейбуса посыпались ослепительно и очень таинственно. Это была оперативно-техническая машина разведки.

Проверили аппаратуру: мягко засветился монитор, появилось изображение комнаты, это был кабинет Сильвестра, сам он сидел за столом, рядом возвышалась стопка книг, Сильвестр увлеченно рассматривал в увеличительное стекло какой-то предмет.

Оператор отрегулировал изображение и мгновенно увеличил его. Теперь ладонь Сильвестра была как бы во весь экран и хорошо было видно, что лежит на этой ладони монета с неровными краями и примитивным античным профилем.

– Звук, – приказал старший.

Пошел звук. Все записывалось на видеоленту.

– Сердце что-то… – пожаловался Сильвестр. – С полудня колет и колет, спасу нет…

– У тебя больное сердце. – Таня оторвалась от конспекта лекций Ветропущева. – Вот послушай, дед: «Полковник Скалозуб заслуживает самого большого уважения. Традиционное осмысление этого персонажа как бурбона и хама не делает чести поколениям исследователей творчества Грибоедова. Скалозуб был награжден боевым орденом, причем – весьма высокой степени, орден-то „был дан на шею“! Это минимум третья степень, то есть награда достойная и честная», – а дед?

– Не знаю… Я плохо помню, кто это, Танечка… Послушай, ты никогда не спрашивала меня о… моем прошлом.

– А что особенного в твоем прошлом? Воевал, боролся с преступниками. Разве не так?

– Так… – Сильвестр снова схватился за сердце. – Ты родителей помнишь?

– Отца – плохо. Смутно. Дед, к чему этот разговор?

– Понимаешь… Твой отец закончил нашу школу по ликвидации националистического подполья… Он был заброшен в одно место – недалеко от Львова…

Старший группы увеличил изображение Сильвестра, сказал, взглянув на часы: – Минут пять остается…

– И что же? – Таня закрыла конспект и положила тетрадь на стол.

– Он играл роль оуновского связного. Принес в «схрон» – это постройка такая, подземная, ее днем с огнем нельзя найти… Ну, вот… Провизию он принес, за которой бандиты посылали в город. Они сели есть и пить и с первого глотка попередохли все.

– А… почему? Неужели…

– Да, именно так, Таня. Собакам – собачья, значит, и смерть. Ну, а твоя мать – моя дочь, то есть… Она не пережила всего этого и умерла, такое дело…

– Разве мама умерла не от… рака?

– Когда ей сообщили о смерти Ивана – мама попросила рассказать подробно. Начальник отдела был новый, из партийных органов, он хотел как лучше, чтобы мама гордилась подвигом мужа, Ивана, значит… Твоего отца, то есть… А она… Пришла домой и приняла циан.

– Господи… – Таня прижала руки к груди. – Ты никогда не говорил…

– А чего тут говорить? – Сильвестр схватился за сердце. – Вызывай, пора…

– Поехали. – Старший щелкнул тумблером: – «Скорая»? Я – Первый. Выезжайте. – И, повернувшись к своим, добавил: – Пора.

Таня на дисплее выглядела покойницей. Едва ворочая языком, она спросила: – Дед… Но тогда… Что же случилось с отцом? На самом деле?

– Вызывай… Плохо совсем.

Таня рванула трубку, нервно набрала номер:

– Занято, дед… Вглухую.

– Уходим, – приказал старший. – Тут без нас завершат. – И с улыбкой, будто в бреду, добавил: – Не дозв о нится она до неотложки…

– А то… – согласно кивнул оператор. – Государство есть государство. КГБ есть КГБ. Как скажем – так и будет.

– Я побегу к соседям. – Таня пощупала пульс у деда, на ее лице возник ужас, оттолкнув стул – он с грохотом свалился, – Таня выбежала из квартиры и росилась вниз по лестнице.

Подъехала «скорая». Она встала на то самое место, где только что работала оперативная машина технической службы разведки. Два санитара с чемоданчиками и доктор – интеллигентного вида, в золотых очках под «старину» (вероятно, и на самом деле доктор) вошли в подъезд и стали подниматься на лифте. Все трое были из отдела специальных операций разведки. Они открыли двери квартиры Сильвестра без малейших усилий – ключ подошел идеально. Все вошли, только «доктор» высунул голову напоследок и проверился: все ли в порядке?

Все было в порядке. Таня в истерике стучала по рычагу телефонного аппарата, пытаясь добиться от этого предмета цивилизации послушания и помощи, аппарат же хрипел, кашлял и не желал работать. Единственный раз Таня услышала на другом конце провода: «Неотложная слушает». И все смолкло. Но поскольку надежда появилась – Таня набирала и набирала заветный номер, с трепетом и каким-то неуловимо дурным предчувствием: вот, сейчас…

На то и било рассчитано. «Литер» работал таким образом, что иногда как бы провоцировал связь и тут же снова выключал линию. Так было – на всякий случай – во всех кварталах. Но если бы Таня пошла в соседний подъезд, то и это предусматривалось: оперативная группа в этом случае «успевала» несомненно – оказать Сильвестру «помощь» и забрать монеты.

– Вызывали? – спросил «доктор» с радушной улыбкой и, повернувшись к «санитарам», добавил начальственно: – Готовьте шприц и нитроглицерин.

– Ну, слава Богу, – с облегчением произнес Сильвестр. – Татьяна дозвонилась…

– У вас славная внучка. – «Доктор» все время улыбался. – Красивая девушка. Студентка?

– Да, филфака. Рукав закатать?

– Несомненно. Ее зовут Таня? Славно. Мы попросили ее принести кефир. После нашего укола вам следует три дня питаться только кефиром.

– Спасибо. Я не знал, что это так важно.

– Приготовили рукав? Отлично. Шприц! – И, профессионально выгоняя воздух из шприца, начал объяснять: – О, кефир – это методика доктора Лифшица из Филипповской больницы. Евреи – они такие врачи, особенно гинекологи из них отменные получаются. Способнейшая нация!

– А почему вы не проверили давление? – вдруг спросил Сильвестр. – Это же совершенно обязательно перед уколом?

– Конечно, мой друг. Но сегодня страна бедна. Все разворовано. Вы как бывший сотрудник МВД должны это знать лучше нас. Последний прибор украли еще третьего дня. Вы готовы?

Сильвестр подставил руку, и шприц мягко вошел в вену. Они были мастера, эти люди: не понадобился даже жгут…

«Доктор» тронул запястье Сильвестра.

– Пульса нет. Быстро!

Они мгновенно выдвинули нужные планшеты и аккуратно переложили монеты в кейс. Из второго кейса один из «санитаров» достал пластмассовую коробочку и выгрузил из нее точно такие монеты с грубоватыми античными профилями. Отличить было трудно. Монеты уложили на планшеты, планшеты вернули в шкафчик, и, удовлетворенно оглядев кабинет, вся троица удалилась.

В тот момент, когда машина «скорой» отъехала от тротуара, Таня дозвонилась до неотложки, и ее вызов был принят без всяких проволочек. Врач приехал очень быстро и подошел к дверям квартиры Сильвестра в тот момент, когда Таня, ломая пальцы и срывая ногти, пыталась открыть двери – вероятно, недавние визитеры все же повредили замок.

Вбежала в кабинет. Дед сидел в кресле, лицо его было умиротворенным и спокойным, казалось – он дремлет, но когда доктор провел ладонью перед глазами больного и пощупал пульс – увы… Все закончилось несколько мгновений назад.

– Мертв… – сухо сказал «неотложник». – Вызывайте покойницкую и милицию.

– А милицию зачем? – Таня говорила сдавленным голосом, ей хотелось разрыдаться, но – не получалось. Бил колотун.

– Порядок… – сочувственно посмотрев на девушку, врач ушел. Сколько он перевидел таких сцен – не счесть…

Начальник разведки снял очки и, подавляя тремор в пальцах, похрустел ими. Министр финансов могущественной страны, члена НАТО, это же фантастика! Агентами влияния и внедренными и премьер-министры, и президенты, кто угодно бывал, но финансы… Это невозможно! Это дикий успех!

Надев перчатку, он начал ощупывать благоприобретенное достояние Союза ССР нервными, тонко чувствующими окончаниями пальцев – они у него были, как у «щипача», трамвайного карманника. Античные монеты… Успех!

– Благодарю… – тихо произнес он, и блудливый генерал щелкнул каблуками ботинок.

– Рад стараться, – с усмешкой прохрипел он. Знал: шефу иногда нравятся такие вот старорежимные обороты…

– Тест подлинности – и запускайте в работу, – снял перчатки и вяло повел рукой. Это означало, что аудиенция окончена.

Но блудливый не ушел. Он уже достаточно поднаторел в своей службе и знал, что подлинность практически любого предмета или документа устанавливается до трех девяток через запятую, но бывают случаи, когда…

– Товарищ генерал… – начал он вкрадчиво. – Дело в том, что качество серебра мы проверили заранее, еще до изъятия объекта. Металл соответствует, сомнений нет.

– Тогда в чем же дело?

– Мы априорно исходим из посылки, что мо… Предметы – подлинные. Тонкий момент… товарищ генерал. Мы проверили через Алексея Петровича, проштудировали пятую линию – у нас нет доверенных лиц в научных системах, которые были бы компетентны осветить проблему до конца.

– Как это «нет»? – холодно спросил начальник разведки. – Когда-то наш предшественник, товарищ Игнатьев, приказал пронизать страну агентурой. Разве это не выполнено?

– В известном смысле… Если же мы обратимся к экспертизе вне системы – последствия могут быть непредсказуемыми.

Это начальник разведки понимал хорошо. Он тоже, как и блудливый генерал, происходил из партответработников, но служил много дольше и обладал способностями.

– Придумайте что-нибудь, – с товарищеской улыбкой посоветовал он.

Похороны свалились на Таню, как пожар или чума. Кто не знает, что такое похороны, особенно когда все надобно «доставать» – от цветов до водки, от гроба до места на кладбище.

Выручила принадлежность Сильвестра к МВД. Он был «Заслуженный работник МВД» и имел право на похоронное внимание руководства и некоторые льготы.

Он и получил их. Место ему определили на послехолерном городском кладбище, на площадке милиции – там хоронили всех умерших на посту и павших от бандитской пули. Похороны и поминки министерство взяло на себя.

Два дня в квартире у Тани толклись дедовы однокашники и боевые друзья. Все они сразу же приняли на грудь по «двести» в память о дорогом покойнике и не вязали лыка. К тому же суровый возраст давал о себе знать: самому младшему было семьдесят пять…

Таня уединилась в кабинете и заперла дверь. Суета раздражала ее, она искренне не понимала, почему какие-то начальственные дамы с ярко накрашенными губами поминутно врываются к ней в спальню и безумными голосами вопрошают: «А где нижнее белье дедушки, доченька?» Или: «Брюки придется заштуковать – моль съела довольно сильно». Какое ей теперь было дело до этих брюк, белья и всего остального, и зачем это все деду? Ему теперь ничего не нужно. Он глава трагической семьи, в которой дочь, зять и он сам теперь приняли страшную, бесполезную, бессмысленную смерть.

«Что? – вдруг спросила она вслух. – О чем это я? Что значат эти странные мысли? У меня поехала крыша», – эта школьная формула успокоила ее ненадолго, однако еще более невероятное предположение тут же пришло ей в голову: деда убили. Да-да, взяли и убили, потому что он, дед, мешал кому-то могущественному и страшному…

Это было сумасшествие. Она явственно чувствовала, как эти каторжные мысли не просто лезут в голову, а распирают, разламывают череп, словно кто-то извне вставил в ухо воронку и лил туда не то слова, не то какую-то жиденькую кашицу, холодную и липкую, а уж потом это месиво превращалось в слова. Тане стало томительно и странно.

Она встала, сжала голову; все было как всегда: лежали книги на столе, стоял шкафчик с монетами, висели картины. На одной был изображен молодой человек в «телогрейке» – странной какой-то хламиде из сатина, простеганного вдоль. На нем топорщилась шапка-ушанка, малахай раздерганный, ватные брюки и грязные кирзовые сапоги. Лицо умученное, тонкое, и глаза, – они горели непримиримо и светло; человек вдохновенный, словно готовый взлететь в небо. Он стоял у стойки ворот, скрестив руки на груди, и смотрел прямо в глаза…

Эта картина была у деда столько, сколько Таня себя помнила. Она никогда не обращала на нее внимания – только однажды дед пробормотал что-то о долге и совести и необходимости делать то, что велят. С тех пор эта картина никогда не привлекала ее внимания, но вот теперь…

Вошла толстая дама в черном кружевном платке, заученным голосом сказала заученные слова и попросила носки. «Возьмите в комоде», – отмахнулась Таня, но дама не уходила, и вдруг Таня поймала ее ошеломленный, испуганный взгляд. «Что это?» – она указывала пухлым пальчиком на молодого человека в ушанке.

– Не знаю… Ока всегда висела на этом месте.

– А… кто это? Какие ужасные глаза… Мне страшно! Деточка, ты ее непременно выброси. Поэзии никакой, страх один, и что это Сильвестр удумал, право… – она выплыла, послышался хлопок входной двери, и кто-то из друзей крикнул пьяным голосом: «Гроб привезли!».

Он пришел в себя, словно проснулся, вышел из тьмы небытия. «Господи, – подумал, – я, верно, болен». Но сознание постепенно прояснилось, сквозь лобовое стекло своего автомобиля он увидел улицу, прохожих, вечереющий воздух рвали фонари, небо было высоким и чистым, как тогда…

Тогда? А что, собственно, было «тогда»? Напрягся на мгновение, пронизало ощущение чего-то давно забытого, гнетущего и мрачного, но он не вспомнил. Посмотрел на часы: было ровно 20.00. «Надо ехать», – включил зажигание, автомобиль тронулся и поехал, набирая скорость. «Я еду домой, – сообразил. – Сначала домой. А потом, завтра, к ней, к Тане. Нет. На похороны. Они состоятся на немецком кладбище, ровно в три пополудни».

Было странно немножко. Все эти мысли входили в голову как бы со стороны, извне. «Нет, я все-таки болен. Это я чего-то съел… Какая странная группа слов: чего-то съел. Она еще никем не произнесена. Ей еще только предстоит овеществиться. Лет через пять…» – он потер лоб. Черт знает что…

Остановился у дома – знакомый дом, окна освещенные на третьем этаже, там Зоя, жена, нелюбимая женщина. А любимая – Таня, с нею учились вместе в одной школе. Она – в пятом «Г». Он – в 10 «А»…

Ему стало неловко, идти не хотелось, яркое небо напомнило прошлое, бездну, он явственно увидел чье-то лицо и фуражку с краповым околышем и ярко-голубым верхом. Поверх шла колючая проволока…

Так ведь это из фильма «По тонкому льду».. НКВД, война, борьба с немцами, трагедия.

Но фильм-то был – черно-белый… Эта простая мысль почему-то привела его в ужас. Черно-белое кино имело к нему отношение. А вот фуражка и колючая проволока… В цвете?

Вошел, Зоя стояла на пороге кухни – старообразная, с утомленным, злым лицом:

– Сергей, как тебе не стыдно!

«Это она мне…» – Повесил плащ привычно-рассчитанным жестом, заученным.

– Я есть хочу.

– А что ты купил для того, чтобы поесть? Послушай. Ты бегал за мной на цыпочках, ты стоял на коленях и клялся в любви, а я тебя предупреждала: стирка, готовка, уборка – это все ты. Я позволяю себя любить, я дарю себя тебе, я отказываю Курдюмову – он внук маршала Советского Союза, между прочим!

– Хорошо. Я был на работе. Ты служила в системе и ты знаешь, какова у нас жизнь. Я без претензий. Я просто хочу есть.