Текст книги "Гладиаторы"

Автор книги: Гела Чкванава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Когда тело Кобы упокоилось на дне могилы, Дато показалось, что он заплачет, но глаза остались сухими. Он не смог заплакать.

– Поближе к поверхности сложим в могилу вынутые камни и засыпем землей, – сказал Акакий. – Если нас не останется в живых, останется надежда, что кто-нибудь, распахивая участок, зацепится плугом за камни и поймет, что здесь или могила, или тайник…

– Надо было написать на бумажке имя и фамилию и вложить куда-нибудь, – сказал Дато. – Я об этом думал и все-таки забыл…

– У вас что, нет жетонов? – спросил Акакий. – У солдат ведь должны быть жетоны…

– Разумеется, у солдат висят на груди жетоны, но только не у нас, а в кино. – ответил Дато.

– Хочешь, выгребу землю и вложим записку.

– Не надо, – ответил Дато. – Землю надо бы утрамбовать, только я не смогу…

– Отойди-ка подальше. Я сделаю все что надо, – ответил Акакий.

Дато отошел к каменной ограде, присел и закурил сигарету.

Когда вернулся к могиле, Акакий уже надевал пальто. Могилу он аккуратно утрамбовал, оставшуюся землю разбросал вокруг.

– Надеюсь, пальба, которую мы тут устроили, не достигла ущелья, где красуется санаторий! – сказал Дато; он думал о Кобе и поймал себя на том, что заговорил в его манере. – Как по-твоему, это возможно?

– Не знаю!

– Они могут сюда пожаловать. В большую деревню надо кого-нибудь послать, предупредить, чтобы ни слова…

– Скоро польет дождь, – сказал Акакий. – Придется идти мне: из молодых остался только я. Сейчас принесу оставшуюся водку, прикончим перед уходом, хоть немного расслабимся.

– Дождь нас устраивает, – сказал Дато.

– Захвачу еще и целлофан, схорониться в лесу от дождя.

– Почему в деревне нет собак? – спросил Дато. – Почему их нет хотя бы у тех, кто остался?

– Собаки ушли с хозяевами. А тех, что остались, они прикончили, да еще предупредили: в каком дворе увидят собаку, тот дом сожгут…

– Будь в деревне собаки, мы бы раньше узнали о визите этих ублюдков, – сказал Дато. – Тогда бы и они решили, что кур всполошила собака, и не погнались бы за нами. Знали, что собак нет, и смекнули, кто вспугнул кур.

– Бессмысленно погибли и Мамантий, и Коба! – сказал Акакий.

– Мы все гибнем бессмысленно! – ответил Дато.

Почти целый час лило как из ведра. Но к тому времени, когда Дато и Акакий вернулись в лес, ливень перешел в морось, надоедливую и нудную. Наскоро соорудили из целлофана подобие палатки для Мамантия и его родителей. Сами сидели поодаль, в такой же наскоро сооруженной палатке. Сухощавая женщина с клюкой тоже была там. Она опрокинула стаканчик водки, и ее лицо приняло такое горестно-обиженное выражение, будто она знает, что скоро отдаст Богу душу, и скорбит об этом и в то же время досадует, что никто ей не верит.

Родители Мамантия отправились домой за одеждой сына, чтобы обрядить его. Акакий соорудил им из целлофана дождевики и хотел проводить, но они не согласились. После того как старики ушли, сухопарая плакальщица сообщила, что все случившееся видела накануне во сне.

– Я знала, что-то должно случиться, и вот… случилось. Пусть никто не говорит, что вещих снов не бывает! – сказала она и почему-то вперила взгляд в Дато. Дато, чтобы только избавиться от ее пронизывающего взора, кивнул в знак согласия.

– Похороним Мамантия и я уйду. К утру вернусь, – сказал он Акакию.

– Куда ты?

– Есть одно дело, надо его уладить! Сделаю и к утру вернусь! – ответил Дато. По его тону чувствовалось, что он не был расположен растолковывать Акакию свои намерения. – Давай допьем, что осталось, а то как бы мне не простыть.

– Пейте, ребята, пейте! – неожиданно поддержала женщина. – Если душа просит, нужно выпить… Легче станет. Не всем под силу справиться с такой бедой, – однако выпить сама на сей раз желания не выказала и даже попыталась объяснить, почему только что лихо пропустила стаканчик. – Не только вам, мужикам, но и нам, бабам, иной раз она нужна, как мне вот…

– Послушай, мне пора. Давай не будем терять время, выкопаем могилу, и я двинусь! – нетерпеливо сказал Дато.

– Не беспокойся, о могиле мы позаботимся, когда стемнеет, – ответил Акакий. – Они еще даже не решили, где будут хоронить.

– Тогда я уйду сейчас!

– Утром вернешься? – с тревогой спросил Акакий.

– Непременно!

– Я тоже думаю уйти за тобой. Получше замаскирую машину ветками и уйду в большую деревню… Сам ничего говорить не стану… Если не будут расспрашивать, ничего и не скажу.

– В такую погоду не станут искать пропавшую машину с вертолетов, – сказал Дато. Его беспокоило, что трупы обоих боевиков остались в кукурузе. Их надо было спрятать, он не был уверен, что Акакий справится с этим, даже не был уверен, что тот осмелится в одиночку подойти к ним. – Я кое-что придумал. Это запутает следы. Надеюсь, у меня получится. Если получится, то пропавших солдат они здесь искать не станут… В большую деревню пойдешь завтра. Когда я вернусь, тогда и пойдешь!

– Что ты придумал? – с тревожным интересом спросил Акакий.

–  Секрет фирмы… Скажу, когда вернусь. Не люблю говорить заранее… Конечно, быстрее бы на машине, но не получится: в такую слякоть из лесу ее не вывести…

– Я пойду с тобой.

– Лучше присматривай здесь, – сказал Дато.

Перед тем как уйти, он вернулся на кукурузное поле; Акакий подумал, что хочет побыть в одиночестве у могилы Кобы, и намеренно отстал. Но Дато направился к трупам боевиков. Наручные часы боевика в «афганке» продолжали тикать. Пошарив по карманам худощавого, нашел сигареты.

– Я слышал, что часы убитого… или умирающего с последним вздохом останавливаются. Один наш одноклассник, мой и Кобы, погиб… ну, ты знаешь, о ком я говорю. Так вот, в момент гибели его часы и вправду остановились. Может быть, из-за взрывной волны, потому что, когда я их встряхнул, опять пошли, – сказал он Акакию.

– Вчера вечером, перед приходом Мамантия, – ты в это время спал – Коба проснулся, – раздумчиво припомнил Акакий. – Я сразу понял, что он проснулся в скверном настроении. В чем дело? – говорю. Ответил не сразу. Потом сказал, что ему приснился Мамука. Будто звал его Мамука, манил за собой, и он шел за ним безропотно, не сопротивляясь… Помолчал немного и добавил, что скоро, наверное, умрет…

– Если бы ты знал, как я устал от всего этого… Очень устал.

– Вижу… Послушай, останься, не ходи один. Похороним Мамантия и пойдем…

– Да не об этом я! Я вообще устал… Ладно, ты только не подумай чего, это у меня временно, пройдет. Вот отдохну – и пройдет. В дороге пройдет, от ходьбы… Я отдыхаю, когда иду. Я выдержу, я крепкий парень, надежный, крепкий «исполнитель»! Ты еще меня не знаешь… Всю жизнь мне везло больше других, Дато – счастливчик, куда остальным до меня!.. Я заговорил о Мамуке, так вот, в последнее время он стал выпивать, и мы с Кобой решили поговорить с ним: не пей, старик, не гневи Бога. А Мамука в ответ: боюсь, потому и пью, а если этот ваш Бог так хорош и справедлив, пусть поможет победить в этой сраной войне, хватит нас мучить. Коба в ответ: оставь, мол, Бога в покое, не нашего ума дело – судить, что он может и что нет… Сам, небось, слышал: пути Господни неисповедимы… Тогда Мамука сказал, что чует, если бросит пить, ему звиздец… Думаешь, много пил? Да не больше двухсот граммов, и то, когда на дело шли. В тот день, перед последней атакой, не выпил ни капли и… погиб. Разве не глупо?

– Что и говорить, хорошим парнем был Коба. Чувствовалось в нем что-то настоящее и, ты только не смейся, чистое. Такие не должны гибнуть. Хочу сказать, что и ты мне нравишься, есть в вас что-то общее… Не думай, не льщу, говорю, что думаю… Верю, что и Мамука был вам под стать.

– О… Там было непросто, ты же об этом ничего не знаешь… Мамука с Кобой любили одну девушку, сестру нашего майора. Потом она вышла за Кобу… Но это не вызвало между ними вражды, напротив – друг за друга готовы были на все. Не ради того, чтобы кто-то сказал: повздорили из-за женщины и дружба врозь. Они и мне как будто постоянно стремились что-то доказать. А Мамука так и не женился. Все были уверены, что не может забыть свою любовь… И вот – на тебе, обоих нет, а я живой… Ну, хватит об этом, что было – было. Прошлого не вернешь… Хотя, наверное, было бы неплохо, если б человек мог вернуться… Все очень запутанно, сложно, все слишком переплелось, а вот некоторые вещи сложились слишком просто, на удивление… Извини, я не в силах разобраться, потому что в этом невозможно разобраться, как невозможно ничего понять в этой жизни!

– Это все война. Это она виновата… Многие гибнут на войне, но когда это случается с близкими, у нас на глазах, кажется, что, уходя, они забирают часть нашей жизни, – подавленно сказал Акакий.

– Но ведь война – это тоже часть жизни, – ответил Коба.

– Я бы прикрыл могилу Кобы целлофаном, но боюсь, ониобъявятся и не успею убрать, – немного помолчав, сказал Акакий.

– Не так уж и льет, чтобы вода просочилась до него. Укрой могилу на ночь, а я к утру вернусь и сниму пленку, – ответил Дато, затем, взглянув на русского и худощавого, добавил: – Эти скорее всего были у них в «шестерках». Мамантий поторопился со стрельбой, надо было дождаться, пока все войдут в кукурузу, но не удержался. Наверное, когда они стали наобум поливать поле автоматными очередями, случайно задели его, он и открыл ответный огонь…

– Почему думаешь, что эти были «шестерками»? – спросил Акакий.

– В таких группах всегда есть «шестерки», – ответил Дато.

Вода в овраге стала прибывать, она заметно помутнела.

Когда Дато прощался с Акакием, у оврага появились родители Мамантия. Старик, похоже, хотел что-то сказать Акакию, но передумал.

– Давай немного провожу тебя, – сказал Акакий. – Все равно никаких дел, не торчать же просто так! – похоже, ему не хотелось оставаться наедине с родителями Мамантия. – Хочу спросить, только не сердись… Ты правда думаешь, что Мамука не женился потому, что не смог забыть любимую?.. Знаю, знаю, это не мое дело, но все-таки – ты думаешь, это правда?.. Не сердись, что спрашиваю…

– Не знаю, – сказал Дато. – Быть мне распоследней шлюхой, если хоть что-нибудь об этом знаю! Наверное, знали только они, Мамука и Коба… Не наше это дело. А нам лучше, не мешкая, заняться своим!

– Ты прав, – ответил Акакий. – Знаешь, за два дня до того, как этизаняли село, моя жена узнала о гибели своего первого мужа и всплакнула. Мы из-за этого поскандалили, и так получилось, что до ее смерти не разговаривали друг с другом… Когда умирала, я умолял ее сказать хоть слово… Не знаю, может, уже не в силах была говорить и потому промолчала или была так обижена… Не знаю…

– Ты вообще какого мнения о Боге?.. Как думаешь, он действительно существует? – неожиданно спросил Дато.

– Не знаю…

– Вот и я не знаю. Прав был Коба, когда говорил: Бог – не нашего ума дело, все равно ничего не поймем, и не стоит его трогать… – сказал Дато и неожиданно закончил. – Хороший ты человек…

– Смеешься?

– Нет, ей-богу… Надо спешить, чтобы до вечера быть на месте… То есть там, куда направляюсь…

– К утру жду, – сказал Акакий.

– Утром буду, – ответил Дато. – Если не вернусь, считай, что меня нет в живых. Но думаю, что приду!

– Льет и льет! – сказал Акакий. – Хорошо, что я соорудил тебе дождевик?

–  С понтом под зонтом, а сам под дождем! – ответил Дато. – Это наша городская «поговорка»… Хотя, вы городских не очень-то любите… Соскучился я по городу, очень соскучился. Ну, хватит, чую, начинаю херню молоть, а время не терпит, и если хочу успеть, надо идти… Задумал кое-что, а я себя знаю – пока не сделаю, не успокоюсь. Сейчас придавить бы часов этак на пять, но ты меня знаешь, как пойду – отдохну на всю катушку! Мы все такие – с понтом под зонтом, а сам под дождем!

На шоссейку вышел через двор соседа Акакия. Дойдя до обгоревшего грузовика, оглянулся. С этого места хорошо просматривалось голое пространство между лесом и кукурузным полем. Показалось, что Акакий стоял на опушке леса и махал ему рукой. Дождь барабанил по дождевику, который Акакий скроил из куска целлофана, и он не слышал ничего, кроме этого дробного перестука. Кончилось тем, что сдернул с головы импровизированный капюшон.

Он забыл, когда в последний раз ходил один. Мысль о том, что целый день проведет в одиночестве, настроила на мрачный лад. Но он понимал – если хочет дойти, если хочет справиться с задуманным, ни о чем не должен вспоминать, ни о Кобе, ни о том, что случилось за последние несколько часов. А поэтому отбросил все мысли и просто шел, отключившись и механически переставляя ноги. Единственное, что позволил себе помнить, это десятиминутный отдых через каждые сорок минут ходьбы. И жестко соблюдал установленный режим. Так учил майор: если решил не расслабляться и не терять темп, назначь себе график и ни в коем случае не нарушай – вот лучший способ преодолеть себя.

Какое-то время угнетало чувство неловкости от того, что на руке у него часы Кобы, потом свыкся, а скоро мысли по этому поводу оставили его. Дорога, петляя, шла вниз, что было на руку, поскольку под гору усталость не давала о себе знать, да и курить хотелось значительно реже. На шоссе не выходил, шел лесом, по краю. По совету Акакия, прежде чем обуться в «ботасы», намотал поверх шерстяных носков куски целлофана, поэтому, несмотря на дождь, ноги были сухие. Немного болела ступня, намятая о край лопаты, однако боль не раздражала, так как мешала думать, а это сейчас было самое нужное.

Поначалу он ощущал некоторую неуверенность из-за потери ориентировки на местности, но вскоре все восстановилось, и он окончательно успокоился. Он уже точно знал, что до санатория доберется засветло. Полностью, во всех подробностях восстановил в памяти расположение санаторных зданий. В сущности он уже принялся за осуществление задуманного, не терзаясь сомнениями, уверенно, не торопясь. Увеличивая интенсивность движения, он хотел преодолеть усталость и чувство одиночества, разрушающие волю и выносливость. Первым врагом было все-таки одиночество. Будь он не один, не чувствовал бы такого изнеможения и подавленности.

Чтобы не потерять веру в себя, очень важно было сохранить чувство времени и способность ориентироваться, и это удалось. Уверенность, с какой он шел, спокойно покуривая сигарету, давалась огромным напряжением воли. Сигарета согревала легкие, и он испытывал к ней такое чувство, какое испытывают к близким людям.

После трех привалов, на пути к четвертому, услышал звук машины. Сбросил дождевик, подбежал к краю дороги и залег под деревом. Ни страха, ни волнения не было. Ехал «Виллис», свежевыкрашенный, на новых покрышках и с новеньким тентом. Хорошо отрегулированный мотор ровно гудел. В машине сидели трое с тупо-равнодушными лицами, какие бывают у очень усталых или сутками не спавших людей. У Дато буквально палец задрожал на спусковом крючке от невыносимого желания открыть по ним огонь, чтобы еще раз не то чтобы увидеть, а, скорее, почувствовать, как пули попадают туда, куда целишься.

Они не были похожи на оперативную группу, посланную для выяснения причин стрельбы где-то в горном ущелье: в этом случае не ограничились бы тремя, а послали бы не менее десяти солдат. Не были они похожи и на мародеров. Дато предположил, что эти трое, в чинах, очевидно, немалых, были посланы для инспектирования передовой. Перебить всех троих прямо в машине не представляло никакого труда, но от этого места до санатория было уже недалеко, там обязательно услышали бы звуки стрельбы, и тогда окрестные деревни непременно подверглись бы нашествию карателей. При появлении машины он должен был поверить в то, что совсем не боится, поэтому, залегая у дороги, даже не спустил предохранитель пулемета.

Машина проехала мимо, и он почувствовал удовлетворение от того, что опасная ситуация нисколько его не взволновала.

Дождь прекратился прежде, чем он подошел к санаторию. Смеркалось, но до наступления темноты было еще далеко. Дато ждал ночи, потому что только по свету в окнах мог понять, в каких комнатах находятся люди. Полностью расслабившись, он отдыхал, с чувством злорадства и даже несколько высокомерно поглядывая сверху на корпуса санатория, как будто все их обитатели были у него в западне. Закурил сигарету и в тот же миг увидел, как из длинного и низкого строения, похожего на клуб или административный корпус, показались двое. Они вышли на небольшую площадь, чем-то напоминающую гарнизонный плац, и направились к противоположному зданию. Один из них был при автомате, другой безоружный. Тот, что без оружия, шел небрежной, нарочито расслабленной походкой, по-блатному засунув руки в карманы. Автоматчик аккуратно обходил дождевые лужи. Безоружный остановился у входа в корпус, пропустил автоматчика и окинул взглядом холм, на котором лежал в укрытии Дато, – во всяком случае, ему так показалось.

Вскоре оба появились опять – тащили белую свежевыкрашенную дверь. У безоружного на плече висела еще и оконная рама, в зубах торчала дымящаяся сигарета. Из здания, откуда они вышли, донеслось мычание коровы.

– Со вчерашнего дня время даром не теряли, успели мясо раздобыть, ублюдки! – злобно пробормотал Дато. – Да-а… жаль, не послушался вчера Кобу, не обнюхал все здесь досконально. Ведь предлагал же он!.. Не заупрямься я так глупо, сегодня легче было бы управиться… – ворчал он, мысленно обзывая себя олухом.

Смеркалось, но в здании свет не зажигался. Похоже, часовых выставляли с наступлением темноты под окнами, выходящими на подступающие холмы.

Дато выбрался из своего укрытия и медленно двинулся к зданию. Хотел успеть прежде, чем часовые заступят на пост.

У него были четыре гранаты. Он был совершенно спокоен. Пока не решил, с какой стороны подойдет к длинному зданию, в котором сидели они. Из личного опыта знал – когда действуешь нагло, но не слишком, не через край, время и обстоятельства работают на тебя. Золотую середину надо улавливать тонко, чувствовать, когда остановиться и прекратить испытывать и судьбу и того, кто покровительствует тебе, поворачивая время и обстоятельства в твою пользу. «На войне, как на войне – надо быть наглым, как танк!»– говаривал майор, когда у него срывало «клапан» и он начинал фонтанировать нравоучениями под аккомпанемент иронических комментариев Кобы, вроде такого вот продукта его ернической философии: «Наглость – второе счастье, но только для тех, кто имеет счастье уметь быть наглым». На каждую майорскую сентенцию у Кобы был готов свой вариант, на первый взгляд нейтральный, который, как бы и не отрицал майорских перлов, но в то же время и не подтверждал. Он медленно кружил вокруг санатория, все больше успокаиваясь и свыкаясь с ситуацией. Скорее всего он двигался неосознанно, автоматически, но конечно же его маневры были частью вызубренной им майорской тактики, способствующей быстрому привыканию к обстановке, какой бы напряженной она ни была. «Главное – владеть ситуацией» – было девизом майора, и, надо отдать ему должное, он никогда не упускал случая лишний раз вдолбить эту истину Кобе, Дато и Мамуке, еще с тех времен, когда все четверо были разведчиками. Но однажды майора ранило и в разведку он больше не ходил. Его назначили командиром роты, куда он и перевел зятя вместе с его приятелями. Сейчас в кромешной тьме Дато молча улыбался, вспомнив своего излишне эмоционального, если не сказать экстравагантного, командира.

– Все будет путем, майор! – сказал он, как бы прося у него прощения за невольную улыбку.

Наконец он увидел и остальных. Они были в вестибюле административного корпуса. Белую «Ниву» и «Виллис» также загнали внутрь. Вокруг низкого столика, у «Виллиса» со снятым тентом, сидели четверо и играли в карты. Еще один, задрав ноги на приборную панель, устроился в «виллисе» и оттуда наблюдал за игроками. В стороне от стола прямо на полу вестибюля был разведен огонь.

К этому времени Дато залег под стеной корпуса напротив и внимательно следил за ними. Игроки за столом оживились и о чем-то заспорили. Тот, в «Виллисе», даже снял ноги с приборной панели и всем телом развернулся в сторону спорящих. В его движении, вернее, манере, как он это сделал, было что-то неуловимо женственное.

– Ну-ка, ну-ка, дайте полюбоваться на всех вас, ублюдки! – свирепо прошептал Дато. Он испытывал удовольствие, разговаривая сам с собой. Удовольствие, покой и облегчение.

Пока он насчитал шестерых. Один был у костра, четверо – за столом и еще один в машине. Тот, в машине, тоже заговорил, принимая участие в крикливой и беспорядочной перепалке, но его голоса в гуще спорящих не было слышно. Все шестеро выглядели какими-то нереальными при пляшущем свете костра и, очевидно, поэтому не внушали опасений. Сидящий у огня встал и пошел вверх по лестнице в глубине вестибюля. Внезапно остановился на середине, повернулся и что-то сказал, однако никто не обратил на него внимания. Из четверки, игравшей в карты за низеньким столом, больше всех ерзал, дергался и излишне азартно хлопал картами тот, что сидел спиной к Дато, он же заполнял игровую таблицу. Рядом с ним устроился бородатый в жилете из-под магазинов. На одной руке, очевидно обожженной, у него была перчатка. За столом он сидел боком, пододвинув раскоряченные ноги к огню. При неверном свете костра Дато показалось, что у него светлые волосы. Его скорее можно было назвать небритым, чем бородатым. Шляпа на его голове выглядела странно и комично. Во время разговора он кокетливо жестикулировал рукой в перчатке, как будто гордился раненой рукой; так некоторые недоумки хвастаются боевыми шрамами. Спиной к огню сидел человек с вислыми плечами, в кожаном жилете с шерстяной оторочкой. Раздав карты, мужчина в жилете встал, подошел к огню и прикурил от уголька. Он был высок, длиннорук и выглядел моложе всех присутствующих. Четвертый игрок, с пулеметом на коленях, сидел спиной к машине.

Тут показался еще один. Появился из того здания, откуда двое боевиков вынесли крашеную дверь. Шел медленно, пересекая площадь грузной, по-крестьянски уверенной походкой, с каким-то особым удовольствием шаркая подкованными каблуками по асфальту. На нем была кожаная, до колен, куртка, на голове вязаная шапка. Он тащил на плечах оконные рамы. Войдя в вестибюль, бросил у костра и, отряхнув кожанку, направился к столу.

Он сделал всего несколько шагов, когда на лестнице появилась еще одна довольно странная личность с седыми космами и длинной бородой, разодетая с нарочитой казацкой пышностью и атаманским обликом напоминающая персонажи из фильмов о казаках. Это и был казак – в широченных галифе, заправленных в лакированные сапоги. Надетый сверху то ли китель, то ли френч перетягивала кожаная портупея с кобурой на боку. Догадаться, что перед ним казак, для Дато не составило труда: у Кобы, из фильмов и из собственного опыта он научился узнавать представителей многонациональной армии «победителей». Свой интерес (по обыкновению, ерничая) Коба объяснял тем, что таким способом успокаивает себе нервы, дабы не беситься при виде разнообразных нарядов, носов и физиономий и не нажимать, не раздумывая, на спуск.

Дато предположил, что в постройке, из которой боевики выносили двери и оконные рамы для поддержания огня, содержался угнанный из окрестных деревень скот. Наибольшей популярностью у «победителей» почему-то пользовались козы. Здешнее поголовье не выдержало такого спроса, и раздобыть козу стало довольно сложно. Боевики умело резали коз, сдирали шкуру и жарили не над огнем, а на углях, а вино пили прямо из ведер. Подвешивали на дереве ведро с вином и пили, креня его руками. Это была мода, введенная «победителями». При виде ее у Кобы от бешенства сердце готово было лопнуть.

– Победителей не судят! – сказал он однажды и разрыдался.

Прежде чем приступить к задуманному, Дато решил осмотреть постройку, в которой содержался скот. Надо было успеть все, пока не вернулись группы мародеров, рассыпанные по деревням. Очень может быть, что после возвращения собирались забить скотину и устроить пир горой. Возможно, что разосланные по деревням боевики привезут туши забитых животных: обычно разделывать заставляли стариков, чтобы самим не возиться. А возможно, здесь вообще никого не ждали. Если базировавшиеся здесь отряды разъехались в поисках добычи, они уже должны были бы вернуться. Похоже, что пассажиры белой «Волги», которая утром напоролась на них, были не из этой группы, в противном случае их наверняка хватились бы.

– Отчего бы вам не попить чайку, ублюдки? – с ненавистью шептал Дато. – Согрелись бы и развлекались. А то и дом родной припомнили бы, всласть поковырялись бы в ностальгических ранах… Попейте чайку, козлы!

Однажды они с Кобой оказались в схожей ситуации и Коба сказал, что на тех, кому приходится коротать ночь в полевых условиях, наваливается невыносимая тоска: чтобы разогнать ее, кружечка чая – первое дело. Внимательно вглядываясь в людей у костра, Дато подумал, что им сейчас в самый раз заняться чаем, поскольку ночь в разоренном санатории вряд ли способна настроить на веселый лад.

– Директор этого борделя наверняка удрал первым, – сказал вчера Коба, когда они с холма разглядывали корпуса санатория. – Как началась война, так и улизнул. Сейчас посиживает где-нибудь в теплом местечке и рассказывает таким же трусливым крысам о сладостном прошлом, когда у его кабинета выстраивалась очередь из длинноногих блондинок…

– Не заводись! – проворчал тогда Дато.

– Отчего же? Будь я директором этого борделя, тоже вешал бы людям лапшу на уши про веселые денечки, когда я был здесь хозяином…

Желание закурить становилось невыносимым, но он держался. Раз захотелось курить, значит, он не боялся. Не храбрился, а действительно не боялся. Просто был «напряжен и сконцентрирован», как говорил майор.

Человек в кожанке прислонил дверь под углом, ударил ее каблуком, пытаясь сломать. Паркет и дверные косяки отступавшая армия успела сжечь.

Тот, в кожанке, очевидно, повредил ногу, и его сменил боевик во френче. Сидевшая в «Виллисе» личность выскочила из машины и оказалась женщиной небольшого роста. Она подошла к костру, протянула к огню руки. У нее было кругленькое личико, из тех, какие Коба называл «аккуратненькими». На ней ладно сидела престижная американская униформа, хотя куртка и брюки были разных расцветок. Боевик в кожанке подтащил дверь к лестнице, один конец положил на край ступеньки и вспрыгнул на дверь обеими ногами.

– Если бы вы сейчас спали, ублюдки, я бы вам обязательно приснился! – еле слышно проговорил Дато. Его снова охватило ощущение уверенности, будто все они попались в западню и находились в полной его власти.

Женщина что-то строго выговаривала обоим боевикам, пытавшимся разломать дверь на дрова. До Дато доносился ее высокий капризный голос с придирчивыми нотками. Она распекала их в характерном для женщин ласково-укоряющем тоне. И манеры у нее были соответствующие: сразу можно было догадаться, что эта особа считала своей обязанностью навязывать окружающим свои желания.

– Не хотите ли, господа, пятки свои показать. Я, чтоб вы знали, страсть как по ним соскучился!– сказал Дато чуть слышно, как бы про себя. Ему вдруг припомнилась эта излюбленная майорская затравка, подначка неприятеля перед атакой. Вспомнив майора, он перевел взгляд на гранаты, лежащие перед ним, и еще раз помянул своего командира добрым словом, поскольку благодаря ему отлично умел ими пользоваться. Не терпелось выстрелить в того, в кожаной перчатке, – он больше всех раздражал. Но и другой, в портупее и лакированных сапогах, раздражал не меньше своими чванливыми манерами. Будь сейчас рядом Коба, то непременно сказал бы про этих картинных щеголей, что во время боя их надо оставлять напоследок: такие пижоны первыми празднуют труса и всех остальных заражают паникой. Этим приемам и кое-чему еще Коба научился у майора. Оба воображали себя великими психологами. Возможно, они и были ими.

Второй этаж здания по-прежнему оставался затемненным. Дато не мог понять, что столько времени делал поднявшийся наверх. Может, его выставили дозорным?..

Ему везло. Это было ясно. Как будто их специально кто-то собрал всех вместе у костра и теперь соблазнял Дато – стреляй! Соблазнял, как женщина соблазняет желанного мужчину бедрами, обтянутыми воблипку; не только собрал вместе, но еще и подсветил пляшущим пламенем костра, выставил как в рекламной витрине под светом неона. Искушая Дато, они стояли под прицелом его пулемета, как бы демонстрируя этим неверие в его решимость.

Дато решил осмотреть одноэтажное строение, где, по его мнению, содержался скот. Осторожно отполз назад. Легкий ветерок внезапно донес до его ушей отдаленный вой танкового мотора. Когда окончательно уверился, что не ошибается и это действительно танк, первое, что ощутил со всей четкостью – свои вспотевшие ладони. Звук шел снизу, из предгорья. Лязга гусениц не было слышно – их перекрывал рев мотора. Это означало, что танк еще далеко. Дато наконец понял и то, почему обитатели санатория чувствовали себя так спокойно: очевидно, вместе с танком они ожидали пополнения.

Он сам удивился, как спокойно и легко взбежал по лестнице на третий этаж. Там встал у окна, замер и стал ждать. С этого места грохот танка доносился четче, но света фар еще не было видно. Иногда рев мотора вроде бы чуть затихал, но в следующую минуту опять усливался, разносясь по всему ущелью. Дато перешел на другую сторону здания. Находившиеся в вестибюле с высоты третьего этажа не были видны. Он спустился на этаж ниже.

Женщина накинула шинель на плечи. Она все еще стояла у огня. Человек в кожаной перчатке присоединился к тем, кто ломал на дрова принесенные двери и оконные рамы, и сейчас размеренно и расчетливо бил каблуком по растрескавшейся двери. Дато подумал, что, будь они пьяные, не стали бы столько возиться, а разнесли бы дверь длинными очередями из автомата.

Он спокойно спустился вниз. Остановился у выхода и, чтобы проверить готовность пулемета, слегка подергал оттянутый затвор. Сейчас он был предельно сконцентрирован и даже не пытался установить, кто отсутствовал в компании у костра, но некое подсознательное чувство отметило, что не хватало боевика в кожанке. Выходя из здания, он не предполагал использовать гранаты, но, не пройдя и половины пути, вытащил осколочную гранату и зубами сорвал кольцо. Седобородый в портупее что-то рассказывал. Женщина отошла от костра и направилась к выходу из вестибюля. Она переступила через алюминиевую раму бывшего наружного остекления вестибюля и взглянула на небо. Стояла и, зевая, вслушивалась в отдаленный грохот танка. Она уже собиралась повернуть назад, но в этот момент заметила Дато. По ней было видно, что сперва она хотела что-то сказать, но заколебалась и, приставив ладонь козырьком ко лбу, стала внимательно вглядываться в незнакомую тень. Перед броском гранаты Дато на секунду раньше отпустил рукоять детонатора: он был спецом в этих делах, знал все приемы и сделал это, чтобы граната взорвалась при падении или чуть раньше. По руке пробежала дрожь от переданной в нее вибрации включившегося механизма детонатора. Женщина, прежде чем мимо нее пролетела граната, завизжала истошным, полным смертельного ужаса голосом: «Ложись!!!» и как подрубленная бросилась на пол, но опоздала – Дато выстрелил, прежде чем она успела упасть. На пол она рухнула уже прошитая пулеметной очередью.