Текст книги "Газета День Литературы # 67 (2002 3)"

Григорий Бондаренко О ТОЛКИНЕ И НЕ ТОЛЬКО

После потери файла с уже написанной статьей ты еще раз убеждаешься, что не остается больше причин доверять машине. Не так много времени пройдет – и не останется ни одной копии, электронной или магнитной, нашумевшего фильма, но книга, – почему-то ясно видится, именно книга – три увесистых тома «Властелина колец», печатных или переписанных от руки, останутся и найдут читателя, иного, не похожего на нас, того, кто и знать не будет о том, что такое фэнтези или, например, научная фантастика. Наверное, он будет смутно помнить о том, что такое волшебная сказка. И мы вспомним вслед за ним. Каким новый читатель увидит «Властелина колец», нам не дано знать, но иные прочтения будут, можно не сомневаться. Когда я говорю о будущем читателе трилогии, я имею в виду некоего идеального эсхатологического последнего читателя, такого, каким мы можем вообразить себе последнего читателя Священного Писания (будет же такой!). Здесь не идет речь о двух вещах: во-первых, этот последний читатель ничуть не похож на ницшеанского последнего человека, а во-вторых, я вовсе не пытаюсь сравнивать Священное Писание и работы оксфордского профессора Толкина.

Разговор не случайно сразу же пошел об эсхатологии. Дж.Р.Р. Толкин – последовательно эсхатологический автор. Каждая битва его мира может стать Последней. Мы видим своеобразную цикличность времени, закрученного в спираль, ведущую к неминуемому концу: Золотой век первой эпохи Срединной земли сменяется Серебряным – второй, и, наконец, после падения Нуменора-Атлантиды и временного исчезновения Саурона наступает Бронзовый век – третья эпоха, на излете которой и разворачиваются события, описанные во «Властелине колец». Божественная сила уходит из мира с каждым космическим циклом, но и враг становится как-то бледнее, незаметнее, что ли.

Когда теряешь файл с написанным очерком, а в ленивой памяти твоей остаются только бессвязные слова и имена, ты снова убеждаешься, что нет больше причин доверять машине. Человеку свойственно верить в магию, в магию машины – не в последнюю очередь, но магия ее оказывается призрачной и обоюдоострой. Я ужаснулся магии машины, как ужаснулся сам Толкин, обратившись в незадачливого хоббита, блуждающего по гоблинским подземельям. Тот же ужас перед машиной – в мастерских Ортханка или в эссе «О волшебных историях». Толкин сам свидетельствует в письме к М. Уолдмену: «Вся моя книга написана в основном о Грехопадении, Смерти и Машине». Машина – это путь к власти, а самая совершенная и коварная идеальная машина Срединной земли – это кольцо, притягательное своей силой и одновременно вселяющее ужас. Мы бежим от этого ужаса и в нашем мире, но не можем скрыться от страданий, созданных нашими руками, «ибо мы отчетливо понимаем и уродство трудов наших, и их зло». Как пресловутые урук-хаи из джексоновского фильма, как Горлум-Голем в ужасе перед делом рук своих, мы бежим не оглядываясь, боясь увидеть за спиной штампованные рекламные постеры фильмов «Властелин колец» и «Гарри Поттер», глянцевые обложки журналов с сопутствующим, в меру и не в меру бестолковым освещением культурного/культового события. Бежим от всех этих «гомогенных явлений». И только в храме кто-то из нас успокаивается ненадолго, но помнит и плачет о своей судьбе.

Став рабом машины (компьютера, телевизора или мобильного телефона), ты цепляешься за нее, за свою прелесть, как жалкий Горлум – и вот с истощавшей руки неспроста падает кольцо во тьму пещеры, полной орков, а бедный жесткий диск сыпется от перепада напряжения в траченной временем подмосковной сети. «Человек – это звучит Горлум», – как могли бы написать авторы «Межлокальной контрабанды». И как действительно написал незадолго до смерти юродствующий Ю.Н. Стефанов (упокой Господи его душу): Горлум, наше подобие, – «это лже-Адам, анти-Адам конца времен», поры геноновского «зловещего и бесконечного карнавала». Уготована ли нам его участь?

Что толку вспоминать утерянные мысли, метафоры, логичные и алогичные построения, лежащие ныне на мутном илистом дне полетевшего винчестера. Ни к чему теперь взывать: «Где ты, где ты, моя прелесть?» Остается повод и интрига нашего очерка – фильм «Властелин колец» некоего Джексона, в прошлом режиссера дешевой эротики и фильмов ужасов, а сейчас – создателя культового фильма года или фильма века (что уж там будет угодно рекламе). Фильм интересен не сам по себе. Для ценителя мировой классики кино, и не в последнюю очередь русского кино советского периода, ясно, что серьезно говорить о каких-либо художественных достоинствах экранизации Джексона причин нет. Фильм – это большая движущаяся компьютерная игра, оправдывающая давнее замечание Борхеса о «кинематографе» как «описании движения». Движение превыше всего. Искомый зритель может вальяжно развалиться в кресле с поп-корном или пивом в руке и, как сто лет назад глядел на несущийся навстречу паровоз, следить сейчас за несущимися навстречу черными конями назгулов (времени нет, оно раздроблено на мгновения погони, и девятерым королям никогда не нагнать Фродо, ползи он хоть со скоростью черепахи).

Фильм интересен как свидетельство. Во-первых, свидетельство эпохи: эпохи падающих «двух башен», глобальной войны Западного мира с восточной «осью зла», эпохи излета политкорректности, или, по крайней мере, политкорректности не для всех. Во-вторых, свидетельство реальности мира Толкина, сотворившего Срединную землю и населяющие ее народы не на потребу дня, но используя древние неписаные каноны созидания мифа. Этот миф – самая объективная реальность, и он не может быть назван христианским или гностическим, и даже эльфийским, потому что эльфы только играют отведенную им роль в мифе, играют миф, – но это миф Толкина, его личное изобретение. И, в-третьих, фильм – это свидетельство победы книги, может быть, даже Книги с большой буквы, хотя ей вовсе не было нужды побеждать. Если вы возьмете в руки «Властелин колец», вы почувствуете аромат бесконечной Книги, который вы улавливали когда-то, перелистывая «Сказки тысячи и одной ночи», «Махабхарату» или ирландский эпос. Книга или Творец Книги побеждает в тот миг, когда вам кажется, что ей не будет конца, и вы сами станете частью этой истории или этой Книги (у Толкина для меня этой точкой сборки была глава о совете у Элронда, тем печальнее смотреть сцену совета в фильме).

Сначала, после появления фильма, я намеревался писать о Толкине и манихействе, и это совсем не означает, что я считаю Толкина манихеем. Просто в свое время я был довольно неосторожен и написал о манихейском контексте, в котором можно рассматривать «священную историю» и эсхатологию мира Толкина. Я до сих пор не отказываюсь от возможного манихейского прочтения некоторых сюжетов у Толкина, но со времени моей статьи в “Ex Libris'e-НГ” («Религия утраченных дней», 22.02.2001) появились иные трактовки и прочтения Толкина, во-первых, замечательный ответ-цитатник группы «Эстель» в сети FIDO «Толкин: гностик или христианин?», защищающий с позиций православного богословия христианство Толкина, а во-вторых, на другом фланге появилась одна из последних статей Ю.Н. Стефанова в «Контексте-9», № 7, где мир Толкина показался ему «кишащим бесами и стихийными духами», причем безысходным людям там еще неизвестно о грядущем воплощении Слова.

Уцепившись за последнюю фразу из Стефанова, я и перейду к теме историзма Толкина. Действительно, людям Срединной земли еще неведомо грядущее воплощение, и выражение «мир Толкина» не совсем удачно: сам профессор упорно считал свои произведения рассказами о далеком прошлом нашего мира, своеобразными историческими романами. В ответ на обзор У.Х. Одена, когда тот пишет о «вымышленном мире» Толкина, автор «Властелина колец» заявляет: «Я не создавал воображаемого мира – я создал только воображаемый исторический период в Срединной земле, месте нашего обитания» (кстати, несмотря на весь «атлантизм» Толкина, нельзя не заметить, что Срединная земля (Middle-Earth), окруженная океаном – это не что иное, как Евразия). Истории переплетаются в «Потерянных сказаниях»: англосаксонский мореплаватель Эльфвине, отправляясь на Запад, узнает историю эльфов на острове в океане. В мире, описанном во «Властелине колец», континенты имеют еще иное расположение, иные расы населяют Срединную землю. Атлантида-Нуменор уже затонула, но до Египта еще далеко. Это мир до воплощения Бога Слова, и о воплощении у Толкина не будет сказано ничего, речь о нем пойдет в самой истинной волшебной истории, Святом Евангелии.

Но не все так печально для людей Средиземья: предвестье Спасителя, отблеск, отброшенный вспять, известен и в мифе Толкина. Это человек Эарендил, ставший утренней звездой, искупитель грехов народов Срединной земли. Во многократно цитируемой древнеанглийской поэме «Христос», где Толкин и узнал имя Эарендила, мы читаем: «Радуйся, Эарендил, ярчайший из ангелов,/ светить над Срединной землей к людям посланный!» В поэме речь идет скорее всего об Иоанне Предотече, а earendel по-древнеанглийски означает «сияющий свет». Так сплетаются у Толкина история его мира и реальная (если она может считаться более реальной) средневековая история, его «эльфийский» миф и миф христианский. Можно привести множество примеров подобных переплетений из работ Толкина, и комментарии могут множиться и ветвиться. Почти каждое значимое слово и мифологема ведут за собой разные уровни объяснений и других мифов. Миф, как и положено тому быть, вытягивает за собой другие мифы.

Итак, тема христианского контекста «Властелина колец» и «Сильмариллиона» и проблема личного восприятия прекрасного и кровавого мира, описанного в этих книгах (и не узнаваемого в фильме), вытягивает другую тему – тему дуализма у Толкина. Почему-то сразу вспоминается непредрешенный исход последней битвы между ангельскими и демоническими силами – Дагор Дагорат – в уже упоминавшихся «Потерянных сказаниях». Конечно, в этом исходе чувствуется дух манихейства, но, во-первых, напомним, что «Потерянные сказания» – это очень ранний вариант мифологии Толкина, над которым он работал еще в окопах Первой мировой (прототипы хоббитов – простые английские парни – сражались рядом), во-вторых, позднее в «Сильмариллионе» о последней битве вообще не идет речи, а ангелы-валары «не видели поздних эпох и конца мира». Знание сроков сокрыто от них так же, как и от читателя. Конец мира близок, но сроки остаются неведомы.

Все пишущие о Толкине не миновали глубокомысленных, более или менее удачных рассуждений о Добре и Зле в его работах и его мире. Почему-то редко заходит речь о дуализме у К.С. Льюиса, оксфордского друга Толкина. Кто-то написал в свое время, что творение Толкина – это океан зла с островками света, а Нарния Льюиса – это море добра с отдельными нагромождениями зла. Но дело даже не в этом. Если «Хроники Нарнии» – это прямолинейная и не всегда удачная аллегория на евангельские сюжеты, написанная для детей, то «Властелин колец» – вообще не аллегория. Аллегории Толкин не переносил. Тем не менее именно Льюис подсказывал Толкину во время их посиделок в «Eagle and Child» многие сюжетные ходы «Властелина», сам же Льюис тоже был способен создать или вспомнить настоящий миф, например, в своем лучшем романе «Пока мы лиц не обрели».

Если же мы говорим о дуализме автора «Властелина колец», то в первую очередь задумываемся над природой и возможностями Зла. Речь идет не только о дуализме Толкина, но и о современных попытках идеологически эксплуатировать его дуализм (фильм Джексона – наглядный пример). В случае фильма можно заметить и другую оппозицию – книга/ кинематограф.

Конечно, Толкин не был манихеем, даже неосознанно не был, и скорее не потому что он был хорошим католиком, а потому что был искренним и хорошим писателем. Зло в его книгах, как и должно быть в литературе, – это не просто отсутствие добра, зло объективно существует и действует где-то на грани творчества и разрушения – в Эрегионе, поросшем падубами, где эльф Келебримбор и потаенный враг Саурон куют кольца, в мастерских Феанора, в шепотах советов Мелькора. Где появляется творец (украшающий замысел Создателя), там же за левым плечом появляется извратитель и искуситель, повторяется история Эру и Мелькора, Бога и сатаны. И чем закончится встреча творца и извратителя, еще никто не знает. Магия зла обоюдоостра: война за Сильмарилли почти уничтожает мир, но один из них, сотворенный под шепот Мелькора, слившись с мореплавателем Эарендилом, стал Денницей, утренней звездой, осветившей мир; выковано единое кольцо, необоримая Машина – но, вот ошибка, – в нем скрыта вся магия, вся власть врага и всей Срединной земли. Уничтожь кольцо – не станет ни врага, ни мира, как ты его знал. Кольцо бесчисленных битв и восстаний, кольцо космических циклов разомкнется – и начнется иная эпоха. Так обоюдоостро для нас зло Каина, зло фараона и зло Иуды.

Все, что я написал о Зле у Толкина, можно, наконец, проиллюстрировать двумя цитатами. В грандиозном, ветхозаветном «Сильмариллионе» сам Господь обращается к восставшему ангелу: «Ты же, Мелькор, узришь, что нет такой темы, которая не имела бы своего изначального источника во Мне, и никто не может изменить музыку вопреки Мне. Ибо тот, кто попытается совершить сие, будет лишь орудием Моим в сотворении новых чудес, о коих сам он и не помышлял». Сравнивая этот пассаж с христианской традицией, обратимся к Иоанну Дамаскину, который в полемике с манихеями пишет о всезнании Бога и существовании зла: «Вы вменяете нам, о манихеи, почему Бог, предвидя, что дьявол будет зол, сотворил его, и мы подробно доказали, что по естественному смыслу справедливости Он поступил хорошо, сотворив его, – ибо по естественному смыслу лучше хоть как-то быть и по причине бытия приобщаться к благу. Ибо само бытие – от Бога, единого присносущного, благого и Дарителя благ – а то, что от благого, конечно, благо» (Против Манихеев, 36).

Здесь мы возвращаемся к образу бедного Горлума, ведь его ситуация – это и есть ситуация обоюдоострого зла. Согласимся мы с гностиком Стефановым или нет в том, что Горлум – это «анти-Адам последних времен», факт остается фактом: спасая уставшего под непосильным бременем Фродо от искушения абсолютной властью, Горлум уносит кольцо в свою стихию глубинного, непроявленного, «в самый низ-с», закрывает Третью эпоху Средиземья, его Бронзовый век, и начинает эпоху, в которую суждено жить нам с вами. Горлум откусил палец с кольцом у Фродо и летит в бездну Ородруина, отдавая свою никому не нужную жизнь за свободу Срединной земли от магии Машины. Что передумал он за этот полет, что вспомнил и в чем покаялся? Не удивляйтесь, я пишу об этом событии, как о вполне реальном и значимом для нас, именно потому что реальным его считал Толкин, потому что пытаться прочесть «Властелина колец» глазами автора – это, пожалуй, самый интересный и стоящий способ прочтения этой книги.

Напоследок я скажу еще пару слов о фильме и его зрителях. Ясное дело, что моя статья адресована тем, кто читал в свое время «Властелина колец» да и другие вещи Толкина. Тем не менее был бы рад, если человек, незнакомый с книгой, но посмотревший фильм, после прочтения моего текста и изящной статьи Романа Шебалина сможет сделать вывод: нужно читать книгу, и внимательно, не торопясь, если позволит время. Не судите о Толкине по фильму Джексона, вышедшему, как на грех, одновременно с каким-то «Гарри Поттером»!

В вагонах метро и пригородных электричках замечаю людей, не испугавшихся бесконечной книги оксфордского профессора, изучающих диковинный первоисточник. Их прочтение, может статься, будет совсем иным: кто-то найдет волшебную сказку, кто-то занимательный детектив, кто-то прочтет только первую часть. Неважно, главное, что они соприкоснутся со счастьем и воспримут эту литературу как дар Поэта неба и земли.