Текст книги "Газета День Литературы # 67 (2002 3)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Мастерство поэтов высоко настолько, что при достижении необычайной насыщенности смысла они умело сохраняют классическую ясность и прозрачность формы.
Вот примеры того, как в пределы однострофного стихотворения поэты могут вместить целую человеческую судьбу. У Ю.Кузнецова это может быть притча с причудливой образностью и пронзительной стрелой смысла, как в стихотворении «Возмездие»:
Я встретился с промозглым стариком,
Глаза слезятся: – Что с тобой? – спросил я.
– Мне в очи плюнул тот, кого убил я,
И плачу я с тех пор его плевком.
У В.Смирнова проникновенные и ясные стихи носят обычно больше афористичный, нежели притчевый характер:
Жизнь прошла деревенской страдою:
Жаркой, пыльною, полевой.
На работу ушла молодою,
А вернулась старухой домой…
Или вот ещё одно стихотворение, где Смирнов выражает смысл – важный, законченный в пределах векового многокольцевого времени нашей эпохи:
Былую Русь не воскресить из праха,
А будущее – тёмного темней…
Да, тяжела ты, шапка Мономаха,
Но ленинская кепка – тяжелей.
Теперь я хотел бы остановиться на интимной лирике поэтов, без которой представления об их духовных ипостасях останутся неполными.
Для лирического героя В.Смиронова значение женщины во времени и пространстве необъятно велико: «Ты в дом вошла, вселенски хлопнув дверью. Ты, как звезда, в мой мрачный дух сошла». Он ощущает женское начало в природе – «округлость нежная сугроба напоминает девичье плечо». Он, мрачный, оттого и светлеет, что женщина-природа дарит ему хмельное вино любви: «И пятится ночь: у меня на губах горят и не гаснут весны поцелуи». Он всегда в ожидании чуда, в надежде встретить лучшее из лучших воплощений женственности в природе. Он чутко схватывает малейшее из её проявлений, бережно копит в душе любую из примет:
Осторожно влетая в оконце,
Словно твой воплотившийся дух,
Возле зеркала вьётся и вьётся
Тополиный светящийся пух.
Когда в его судьбу входит избранница, поэт предполагает в ней божественность, готов преклоняться перед ней. При всех перипетиях интимных отношений в памяти поэта она остаётся такой, какой он воспринял её впервые:
А ты была безликой берегиней,
Берёзой белой совесть берегла.
А ты была небесною богиней,
И золотой змеёй во мху была.
Пробужденье поэта к новой жизни всегда сопровождается благодарностью, каждый миг с любимой рождает в его душе аккорды мелодий земной любви. Он осознаёт мгновенность самого своего существования на Земле: «Я живу не на этой планете – я на этой планете умру». Потому и умеет ценить любой миг, приносящий облегчение и радость: «Может, всё-таки камень могильный эти бабочки стащат с меня?» – никогда не теряет поэт последней спасительной надежды.
У В.Смирнова женщина должна разделить с ним бессмертие. Он пытается сообщить ей свою духовность, словно не во всём доверяя земной чувственности её проявлений любви. Вихрем увлекая за собой, поэт стремится спасти её для бессмертия:
Зацветает сирень.
Вышел утро встречать я.
Мы – бессмертны. Надень
Своё белое платье!
Он делает это самоотверженно, а потому и бывает порою рассержен, горяч, не находя спасения для самого себя. Он всегда щедр и бескорыстен в чувствах: «И жизнь свою, как на болото шубу, я лихо бросил под ноги твои».
При всей необузданности своих любовных переживаний он никогда не покажет перед женщиной своего превосходства, ему необходима равная ему, а не рабыня. Вновь и вновь, вопреки всему, напрягает он свои усилия во имя женщины: «Я выкрою из собственного духа весёлое столетье для тебя!» – обещает поэт. По всему, у Смирнова преобладает родительское, созидательное начало. Лирика его на крыльях колыбельно-поминальных строф, как и женщина, воспеваемая им, призвана дарить радость и надежду:
Она в века, как молния, летает.
Она светла, как летний луч в реке.
Одной рукою – милого ласкает,
Держа людскую цепь в другой руке…
Лирике же Кузнецова более присуще вершительное начало, а порою и ниспровергающее. Его лирический герой и в интимной лирике остаётся олимпийским громовержцем, сохраняя страстность и порывистость чувств:
Ты женщина – а это ветер вольности…
Рассеянный в печали и любви,
Одной рукой он гладил твои волосы,
Другой – топил на море корабли.
Кстати, эти строки Ю.Кузнецова из стихотворения «Ветер», написанного в 1969 году, с лёгкой руки плагиатора Пеленягрэ положены на музыку И.Крутого и на голос Аллегровой. Сегодня они у всех на слуху, только мало кому известно, что настоящий автор этих стихов – поэт Ю.Кузнецов.
Лирический герой Кузнецова сам творец и законодатель своей любви, женщина – от его адамова ребра, а потому он и не скрывает своего превосходства над нею:
Твоё тело я высек из света,
Из прохлады, огней и зарниц.
Дал по вздоху свистящего ветра
В обе ямки повыше ключиц.
И прошёл на закат, и мой путь
Раздвоил глубоко твою грудь.
Подобно скифскому воину, он обучает женщину своему искусству; как мне представляется, он хочет видеть в ней свою амазонку-воительницу духа:
За сияние севера я не отдам
Этих узких очей, рассечённых к вискам.
В твоём голосе мчатся поющие кони,
Твои ноги полны затаённой погони.
И запястья летят по подушкам – без ветра
Разбегаются волосы в стороны света.
А двуострая грудь серебрится…
Так вершина печали двоится…
Увы, нет радостного торжества самоутверждения перед женщиной: южное кипение крови, лирический порыв завершается обоюдным снеговым покоем печали. Если и положат в поэтическую погребальную ладью к поэту близкую женщину, то, вернее всего, ритуально. Поэт, предчувствуя это, не хочет поступиться бессмертием, понимает, что без ответного чувства любви оно может не наступить, – без той любви, «раздувающей ноздри, у которой бессмертья просил». Его же любовь становится «ненавидящей, тяжкой». А женщина сохраняет печальное молчание, стоя на полпути к поэту, на полпути к бессмертию. Об этом у Ю.Кузнецова – на пределе искреннего лирического чувства в стихотворении «Звякнет лодка оборванной цепью…»:
Сколько можно молчать! Может, хватит?
Я хотел бы туда повернуть,
Где стоит твоё белое платье,
Как вода по высокую грудь.
Он всё глубже вглядывается в себя, где образ той, о которой он не перестаёт мечтать: «Только ты стоишь перед глазами, как звезда стоит перед землёй». Всё более снисходит он к земной женщине, из своего быта не умеющей подняться на высоту его бытия: «Над женщиной встанет крыша, а над мужчиной звезда». К возлюбленной своей он не теряет рыцарского отношения: «Старый меч благородства и страха клал на ложе меж ней и собой». Всё искреннее старается он быть к ней внимательным и чутким, и в этом положении начинает с ней как бы меняться местами. И вот уже она испытывает безотчётное превосходство над ним, порой не удостаивая ответной нежностью. С изящной и точной символикой об этом в стихотворении «Спящая»:
В тени лежала ты нагая,
И там, где грудь раздвоена,
Порхала бабочка, мигая,
И села на верхушку сна.
О, как она затрепетала,
Когда, склонившись, снял её!..
– Отдай! – во сне ты прошептала. —
Ты взял чужое, не своё.
Светлым сожалением от утраты – своей и, стало быть, вселенской – исполнено одно из недавно написанных стихотворений «Лада»:
Закатилась звезда в твоём имени,
И река пересохла совсем.
Но в душе золотое и синее
Всё живёт неизвестно зачем.
Женский образ здесь ассоциируется с образом России, всей русско-славянской гибнущей красы.
Если называть наиболее сильные, на мой взгляд, наиболее проникновенные стихи поэтов, то у Ю.Кузнецова – это цикл стихотворений, посвящённых Памяти отца, а у В.Смирнова – Памяти матери. Стихи Ю.Кузнецова исполнены высочайшего трагизма, безысходного горя, напряжения всех духовно-нравственных сил поэта в поисках вселенских ответов. В.Смирнов в стихах о смерти матери находит для себя светлый выход – при всей непостижимости горя: «Не верю, не верю, не верю, что мама моя умерла!», и при всей полноте и неизбывности страдания: «Изба без матери пуста, как та могила…» Не веря в окончательную смерть, поэт приходит к постижению небесной ипостаси Жизни как отражённой на земле Смерти: «Впору, мама, дивиться, озаряя избу, высоко, как царица, ты лежишь во гробу».
Оба поэта воздвигли свой храм духа, озолачивают его купола. И высится он – видимый и незримый – между землёю и небом. Видимый – останется он здесь и будет побуждать у людей стремление достичь вершин духа. А незримый – однажды взмоет он в ослепительный зенит… Книжным же кирпичикам храмов их светлых надлежит встраиваться во вселенную духовных миров их читателей.
Виктор Смирнов “ЛИШЬ БОГ РАССУДИТ...”
* * *
Крути, крути, поэт, свою шарманку —
Звёзд и земли движенье повторяй!
Легко в пиру, да тяжело похмелье.
Крути, поэт, свой шар земной сильней.
И, загнанный пургою в подземелье,
Славь небеса шарманкою своей.
Крути, поэт, верти, гордясь, шарманку.
И пусть не бросит ни рубля никто —
С земли не трогай нищенскую шапку:
В ней вечность вьюгой зимней вьёт гнездо…
ОДИНОЧЕСТВО ЯБЛОНЬ
Мир убит и ограблен.
И сияет во мгле
Одиночество яблонь
На отчей земле.
Далей мёртвая залежь,
Золотой небосвод.
Собрались они замуж,
Но никто не берёт.
Дней бездарных проклятье.
И слезой в синеву
Подвенечное платье
Опадает в траву.
Лето ливнем отплакало.
Август, сколько, скажи,
Райских яблок нападало
В ад скорбящей души?
Сад судьбою ограблен.
И страшит, как погост,
Одиночество яблонь
Под соцветьями звёзд…
* * *
Ты в дом вошла, вселенски хлопнув дверью,
Ты, как звезда, в мой мрачный Дух сошла.
И ты сожгла во мне всю тьму неверья,
И веру всю своим огнём сожгла.
И сразу стал я диким, нелюдимым,
Ища приют на кладбищах земли.
Мой Дух сиротский уносился дымом
Туда, где тлело дворище зари.
Я видел лик твой в глубине колодца
В объятьях тьмы, в сиянье синевы.
Мир без тебя стал, словно мир без солнца,
Без речки, без берёзы, без травы.
Меня, как звери, злые сны ловили
И рвали сердце, и струилась кровь.
Ночь без тебя, как будто ночь в могиле,
Дышала глиной, тяжкой, как любовь.
И чудилось, что я повержен битвой,
Что я – лишь тлен средь звёздных крыл тугих.
Стоял я на коленях – и молитвой
Спасал себя от чёрных чар твоих.
А ты была безликой берегиней,
Берёзой белой совесть берегла.
А ты была небесною богиней,
И золотой змеёй во мху была.
Ты шла – и ночь послушно шла на убыль,
Ты шла – и мир сжигал пожар любви.
И жизнь свою, как на болото шубу,
Я лихо бросил под ноги твои…
* * *
Минуя солнце и минуя сенцы,
Минуя лунное седьмое дно,
Приходит Слово. И стучится в сердце.
И с ним приходит Смерть. Стучит в окно.
Я слышу: по щенятам воет сука —
Их утопили в сажелке вчера…
Спокоен я. И слушаю два стука.
И так легко мне, словно с плеч гора.
Спокоен я. Два зова будут длиться
Средь обретений звёздных и потерь.
Два гостя. И кто первым достучится,
Тому открою. Сердце или дверь.
* * *
Из окон – сатаны – дыханье смерти.
Он – рядом. Бог спасенья – далеко…
Попасться просто в дьявольские сети,
А вырваться оттуда нелегко.
О, силы зла! Они под сенью кровли
Ждут человека слабого – меня.
И вот бежит паук на запах крови —
И жалко бьётся в нетях жизнь моя.
Мерцает огнь крылатый на плотине.
И зябнут травы, солнца лишены.
И тонет меч духовный в паутине,
Как в луже – серебристый луч луны.
Кричит в лесу встревоженная птица.
Ромашка гаснет, не успев отцвесть.
И, если силы есть перекреститься,
То значит, верить в Бога сила есть…
* * *
Бросая свой вызов жестокой судьбе,
Где ключ мой от счастья утерян,
«Чем хуже, тем лучше!» – твержу я себе,
Хоть в этом совсем не уверен.
Мир хвастал горами, морями манил,
Но страсти терпя, как напасти,
В траве, что бушует средь отчих могил,
Ищу я свой ключик от счастья.
Мир громом речей соблазняет опять,
Но, вечной пленён тишиною,
Лишь тут свою долю я буду искать,
Покамест не стану травою…
* * *
Кто я? А всего лишь Смирнов.
Скорбя и любя в одиночку,
В безбрежное море стихов
Бросаю смоленскую строчку.
Быть может, она допоёт
Крестьянскую песню про сенцы.
Быть может, она доплывёт
До самого чёрного сердца.
И высветит правду стези,
Где счастье людское хромает.
Быть может, моей лишь слезы
В том море как раз не хватает…
* * *
Со стен глядят отца и деда снимки —
И словно говорят: «Не спи, поэт!»
Из форточки в лицо летят снежинки —
Ночного неба песенный привет.
И прошлое глядит в глаза упрямо,
Ввергая сердце в бездну чар, чудес.
И чудится: сидит за прялкой мама,
Спустившаяся медленно с небес.
Сидит вся в белом, словно на опушке,
Бросая блики лунные кругом.
Весенний снег, порхающий в избушке,
На небо возвращает колесом.
Стою, застыв от чуда у окошка,
Ловлю губами чей-то смех и снег.
И вижу, как с клубком играет кошка,
Забыв про тёплый на печи ночлег.
И чудится: в углу проснулось детство.
Как зябко Духу! Тьма черней ворон.
На ходиках, оставшихся в наследство,
Подтягиваю гирю всех времён.
Порхает снег над Русью, над ручьями,
Но слышу крики к ним летящих птиц.
И прямо в душу белыми ростками
Картошка лезет между половиц.
И заболею я ростками теми.
И, блудный сын крестьянского двора,
Я запашу картошку в злую темень —
И грянут всходы солнца и добра!
* * *
Пусть одинок я – так отрадно стало
Глядеть с крыльца, тая в душе любовь:
Втекает тихо крохотное стадо
В деревню с вечереющих лугов.
Следить, как брызжет молоко из вымени,
Когда мычит кормилица во мгле.
И подавлять врагов раскатом имени,
Его гулять пуская по земле…
* * *
Весь изболевшись о родном селе,
Я, как трава под инеем, седею.
И, жалкий смертный, жизнь ношу в себе,
Прав не имея расставаться с нею.
О, золотого заморозка злость!
О, тихое отеческое поле!
И Дух мой скорбно зябнет на приколе,
На лютой стуже меж миров и звёзд.
Но и оттуда, где судьбу мою
Колышет ветер, словно пламя свечки,
Тяну я руки к вечному огню,
Что мечется в последней русской печке…
* * *
Не убивайте, мужики, цыгана —
Пусть он с конём своим, своим ножом
Попляшет в чистом поле утром рано
При всём честном народе неживом.
Цыганке дарит песни он и крали.
Простите вы его средь бела дня:
В стране родимой Кремль уже украли,
А вы цыгана бьёте за коня.
Смотрите: мир крестьянский весь угроблен,
А это вор, поверьте, парень свой.
Не поднимай, мужик, свою оглоблю —
Смотри: кровавой плачу я слезой.
Не бей, родимый! Он и так без кровли
Живёт, скитаясь по полям во мгле.
Я плачу той четвёртой частью крови,
Что мать оставила в наследство мне.
Да, мы – родня! И я пою про осень.
И, колоколом разбудив зарю,
Во мне священник русский молит-просит:
Не убивайте веру в бунт мою!
Не убивайте! Верьте дерзким краскам,
Которым вольный Дух его открыт.
И пусть он скачет на коне крестьянском,
И, может, Кремль на нём освободит!
Летит он, навострив глаза и уши, —
Такого днём с огнём я не сыщу!
Летит он, возрождая наши души, —
И я в два пальца вслед ему свищу!
* * *
Гляжу на крест, на матери могилу,
Уже ни в чьи не веря словеса.
Земля телесную даёт мне силу,
А силу Духа дарят небеса.
В селе семь стариков и пять старушек.
В окно уставлюсь, будто в полынью.
Забейся в угол, смерть моя, и слушай:
По воле звёзд я смерть села пою.
На это скорбное святое пенье,
Иные слух и зренье обретя,
Мне мать моя дала благословенье,
В сияющую вечность уходя.
Прощальное из сердца вырву слово —
И эхом отзовётся высота.
И гаснут лица, чтобы вспыхнуть снова
В колодце, где бессмертная вода.
А смерть моя покашливает сухо.
И на коленях я её молю:
Не тронь, пока последнюю старуху
В моём пустом селе не отпою.
Когда в пространство всею кровью крикну
(Ты этот крик услышишь, смерть моя!),
И горсть земли на гроб последний кину —
Тогда, пожалуй, забирай меня.
И пусть над Русью не погаснет солнце,
И пусть оно своё вершит кольцо,
И пусть среди двенадцати в колодце
Тринадцатое светится лицо…
МОЕМУ КРИТИКУ
Ты песнь мою уничтожаешь с блеском.
В тебе смешались злоба и любовь.
Перо твоё меня копьём библейским
Терзает – из души струится кровь.
О, критик! О, палач! Я корчусь в муках.
Меня пронзает солнце темноты.
И стон. И плач. И в этих жутких звуках,
Видать, находишь наслажденье ты.
И вот стоишь, сверля меня глазами,
Не молнию меча, – молонью.
И ловишь кровь ты жадными губами —
Дымящуюся жарко песнь мою.
О, песня-кровь! Она себя обрушит
Вновь, чтобы обагрить перо-копьё.
И струйкою в твою втекает душу —
И кормит-поит нищую её.
Лишь Бог рассудит, кто из нас ограблен,
И кто кого средь бела дня убил.
Умру, гордясь, что над последней каплей
Слезу кровавую ты уронил…
Роман Шебалин НА ГРЕБНЕ СКУЧНОГО УСПЕХА
...Любая более или менее внятная постановка «Властелина Колец», увы, была обречена на успех. Успех понятный и поэтому скучный. Нагородили бы там хоть полную ахинею – все равно мир бы ломал вкруг него копья, споря о том, что, как и почему можно или нельзя снимать.
Кроме того, любая оценка подобной экранизации абсурдна уже по определению. Обратите внимание: и режиссёр, и критики, и зрители – все оказались в сложном положении. Те, для кого «Властелин колец» является лишь приключенческо-нравоучительным романом с элементами сказки, никогда не поймут, из-за чего, собственно, сыр-бор! Ну подумаешь, постмодернизм! И они будут правы.
Те же, для кого произведния Толкина соизмеримы с куда более древними литературно-мифологическими памятниками (Махабхарата, Библия, Упанишады, Мабиногион и пр.), все равно говорят между собою на только им понятном языке – и вступать с ними в споры относительно качества «Братства Кольца» совершенно бессмысленно. Независимо, кстати, от того, понравился ли им этот фильм или нет. Но, переходя к разбору уже непосредственно фильма, напомню: трилогия «Властелин Колец» претендовала согласно авторскому замыслу на особое к себе отношение.
Итак, к фильму.
Что ж, фильм не поражает. Он добротен, как гамбургер. На нём есть знаки качества: «доступность и стоимость».
...Просмотрев эту стоимость, можно получить более или менее правильное представление о первой части трилогии Толкина.
Более или менее правильное представление среднестатистического американца о первой части трилогии Толкина... Те, кто «шёл на Толкина», ошиблись – надо было «идти на Джексона» (режиссёр фильма). То есть, в общем-то, на пустое место. Да, П.Джексон, видимо, сам толкинист; да, оригинал он и знает, и любит; да, плевать он хотел на прочие прочтения книги, но... как-то серо плевать хотел, без смака, по-картонному.
Куда дотянулась его фантазия – то он и отделал, куда же не дотянулась... извините. «Бурьян породил бурьян...» О мелочах речь пойдёт ниже, покамест – общие выводы.
Говорят, П.Джексон нашел разумный компромисс между голливудскими «традициями» и книгой... Не знаю, не знаю. Всё равно для любителей «экшена» – «экшена» мало, а для любителей, скажем, интеллектуального кино – «экшена» слишком много. Не думаю, что подобный компромисс – самое лучшее решение проблемы в широкоэкранном кинематографе. С другой стороны, даже три часа – мало для того, чтобы уместить всю первую книгу трилогии. Стоило ли, жертвуя то тем, то сем, родить в итоге какого-то восставшего из Ада «урук-хая»...
Сколько сил пошло на изготовление обормота! Как его умащивал разными зловонностями, Франкейн... извините, Саруман, как плясали вкруг него орки, какие надежды возлагались... А сдох наш крутой в первой же серьезной схватке.
Это я вот к чему.
М.Стражинский с куда меньшими возможностями (материальными) создал сериал, который назвать сериалом язык не поворачивается – слишком серьезные он поднимал проблемы в своих «сериях»; слишком – для зрителя США – давал понять, что его кино – не жвачка, но цикл аллегорических новелл на темы религиозные, политические, любовные... Для подобных историй сериал – почти идеальная форма. Что-то вроде «кино-эпопеи».
А «Братство кольца» оказалось просто сериалом, упакованным в формат крайне растянутого фильма. Убеждён, что если бы у Джексона хватило смелости все-таки сделать экранизацию, то получился бы неплохой именно сериал (типа «Вавилона 5»), где и «экшенам» и «раздумьям» – нашлось бы место (как нашлось оно – у Толкина!).
А так – компромис: ни то, ни сё. Урук-хай какой-то...
Перейдём, однако, от общего к частностям.
Хоббиты.
Хоббитам повезло. Они, правда, все почему-то оказались слегка похожи на евреев (особенно Фродо). Странно, кажется, Толкин под хоббитами имел в виду главным образом англичан. Впрочем, один хоббит – Бильбо – очень напоминает англичанина, а именно – Льюиса Кэрролла (внешне). Опять странно, особенно учитывая нелюбовь Толкина к автору «Алисы»...
Фродо выглядит слишком юным (у него совершенно детские пальцы). А ведь ему уже – 50 лет! Дело в том, что по книге между днём рождения Бильбо и бегством Фродо из Хоббитона проходит 17 лет. По фильму же – неделя, не больше. Как было киношному Фродо лет 15-16, так и осталось. Но Бильбо-то постарел (см. эпизод в Ривенделле)! Неувязочка.
Кроме того, это Сэм, Пин и Мэрри идут за Фродо, а не наоборот. А так – Главный Хранитель похож на, извините, того «самого маленького гнома», которого все жалеют и опекают. А ведь он старше и Пина, и Мэрри вместе взятых и, кстати, Сэма тоже. Зачем нужно было его делать эдаким инфантилом? Чтобы придать фильму еще более тинейджеровский окрас? Чтобы выдавить пару слезинок из попкорножёров?
Для «окраса» вполне хватило бы Пина и Мэрри – вот уж на ком воистину отдыхает взор! Некая помесь Бивиса-Бат-хэда (куда в «молодёжном кино» без них?!) и комиков французской группы «Шарло» (см. фильм «Четверо против кардинала») – они приятно развлекают своими ужимками, никак при этом не портя ни сюжет, ни атмосферу фильма. Возникает, правда, вопрос: как эти недотёпы к концу фильма превратятся в великих воинов, героев? Ох, боюсь, что и эту проблему Джексон не решит...
Ещё раз: я не против того, чтобы режиссёр занимался отсебятиной, но уж если он идёт на спор с материалом, то, чёрт возьми, нужно уметь «держать удар»! А так – большинство отсебятины Джексона выглядит не более осмысленно, чем уже знакомый нам «урук-хай».
Кстати, об «урук-хае».
Из Сарумана почему-то получился тот самый классический скучный злодей, который и палкой в лобешник машет, и горы рушит, и бури устраивает, и монстров производит, и очень нехорошо смотрит... В «Хранителях» – есть загадка Сарумана. Какие планы лелеет, чем на самом деле занимается? Непонятно, интрига! В фильме такой интриги нет. Саруман «разоблачен» и опущен уже на 30-40 минутах. Да, сработан он красиво (может, одна из самых стильных работ), но – зачем? Зачем криво накручивать там, где вообще ничего не было?
Зачем Гэндальфу с Саруманом в башне заниматься, пардон, непотребством? Для тех, кто не смотрел фильм, поясню: они там дубасят друг друга магическими жезлами! Для тех, кто не читал книгу, опять же поясню: чушь! Эй, ребята, не суетитесь, возьмите простые лазерные мечи и сразитесь достойно, как джадай с джадаем. Очень навязчивые аналогии...
А ведь если Саруман такой могучий, то что делать тогда Саурону? Два Главных злодея – не многовато ли на фильм? А то – наколдовал бы джексоновский кудесник на головы хранителей – метеоритный дождь, разлом земной коры и падение станции «Союз». А Гондору и Мордору хватило бы по «Боингу»... ну, это я так, размечтался.
...Нельзя, нельзя подходить к персонажу с меркой «круче – значит интереснее». Потому что всем крутизны и фантазии всё равно не достанется.
Перманентно выпученные глаза Фродо г-н режиссёр смог придумать, а вот на гордый взгляд Арагорна силёнок уже не хватило. Оно понятно. Сказать парню: «Глаза вылупишь – так и ходи» или заставить старика на башне под страшную музыку руками размахивать – это круто, на это особого мастерства не надо. Мы такую байду на Голливуде, дай Бог, полвека снимаем! Можно ещё «орков» дерьмом мазать – чтоб булькало... А вот нечто посерьезнее изобразить: гордый взгляд, сомнения, страх... нет, не выходит...
Не всегда выходит.
В итоге ужас, пропечатанный на лике Фродо, ко второму часу просмотра начинает навевать некоторые сомнения: а не под допингом ли наш хоббит? Уж больно признаки налицо.
Вот – Арагорн, всю дорогу статично проухмылявшийся, – ага, «король возвращается», счас! Надо же было так нелепо подобрать актеров! Мало того, что Боромир кажется старше Арагорна (по книге он младше на 47 лет), в полутьме этих двоих на раз перепутать можно... Зачем? Сложно было найти на роль Арагорна человека, который мог бы хоть раз за серию гордо глянуть и расправить плечи?
Но все равно хоббитам, магам и людям повезло больше, чем эльфам. Во-первых, все эльфы носят почему-то одинаковые причёски. И если хоббиты хоть внешне отличаются друг от друга, то эльфы – ну чисто диснеевские гномы, что называется, как две капли воды... Опять фантазии не хватило? Особенно приятно посмотреть на крашеного блондина с квадратной челюстью – Леголаса.
Или гордая амазонка и нехилая магиня – Арвэн (будущая жена Арагорна). По книге, вполне домосед и тихоня. Зачем понадобилось переделывать образ? Дань пресловутому феминизму? Привет от Зены, королевы воинов? Или продюсеры потребовали обязаловкой вставить смазливую банзай-красавицу в фильмец – чтобы «хоть что-то торкало»? Но, извините, эти приколы – из репертуара провинциального театра. Тем более что напомаженная Лив Тайлер более напоминает Арвэн, сидящую у пяльцев, чем Арвэн-Чапая, на лихом коне и с шашкой.
А вот Элронд, как ни странно, получился! Вы помните его выражение лица при появлении на Совете незванных хоббитов: «В моём доме – мыши?!» На редкость верное лицо; и весьма остроумное решение образа. Яркий пример того, как и отсебятина может выглядеть достойно. Ведь перед нами – действительно уставший от суеты воин...
Да, надо бы ещё справедливости ради припомнить босоногую Галадриэль, но почему-то не очень хочется. Лицо актрисы (вернее, её уши и голые пятки) отпечатывается в памяти, но более – ничего. Максимум невыразительности. Можно сказать – вытащили кое-как гримёры роль.
Гримёры, реквизиторы, художники и т.п. – при непутёвом актерском составе и неумелом надругательстве над оригиналом – вот кто мог спасти фильм. Они его и (иногда) спасают. А иногда – нет. Все заметили, как удачно отражаются в Кольце перекошенные рожи спорщиков на Совете у Элронда... Но кто составляет этот Совет? Вглядитесь получше – какие-то непонятные бородатые люди там есть, а вот Бильбо – нет. Вновь красивая находка сочетается с постановочной небрежностью.
...А Хоббитон (первые минут 20 фильма) – такое буйство красок! Какое наслаждение получаешь, вглядываясь в те или иные мелкие детали... И дом Бильбо и Фродо действительно жилой, и Фродо подталкивает Сэма к Рози (к концу повествования Сэм на ней женится) совершенно естественно! А глаза Бильбо, когда тот избавляется от Кольца? А салют, воистину волшебный? Будто бы все сговорились: первые 20 минут – сказка! Но чуть хоббиты за порог – краски исчезают и начинается двухчасовое сумеречное занудство: туманы и плесени.
Хочется спросить: зачем спасать такой скучный мир (с тряпичными задниками на общих планах)?
Вслед за Хоббитоном среди бесконечной мути величественно сияет Ортханк. Эдакого великолепия не удостоились ни Мория, ни Лориэн, ни Мордор! Индустриальный размах просто поражает. Орки-металлурги в пирсинге и спецовках, адские машины, изрыгающие пламя, булькающие чем-то зловещим котлы...
Опять же – зачем? Красиво, не спорю, но как эти красоты пакуются в сюжет? И ведь не требую я от фильма полного, фотографического сходства с книгой. Такого и быть не может. Но навороченность и накрученность иных картинок соседствует с бледностью других. Детально проработанный быт хоббитов соседствует с вообще никак не проработанным бытом эльфов.
Ортханк с заводами, пирушки в Хоббитоне или Пригорье показаны предельно смачно. Богатые существенными мелочами крупные планы, роскошные по цвету и рельефности динамические панорамы...
Для Лориэна, Мории и отчасти Ривенделла таких красок не нашлось. В то время как именно места обитания эльфов и гномов должны были бы изумлять нас чем-то... волшебным. Но Лориэн (по цветовой гамме) напомнил Могильники, которых, кстати, в фильме не было (для книги эпизод «хоббиты в Могильниках» – один из ключевых).
А Ривенделл с Морией по невыразительности могли бы соперничать с неким пригорянским трактиром и развалинами башни на Заверти, причем спор бы был разрешён не в пользу первых двух...
Позволю себе небольшую цитату из Толкина (эпизод «хранители в Лориэне»): «Раньше я думал, – пробормотал Сэм, – что если эльфы, то надо, чтоб ночь... чтобы тёмный лес, и луна, и звёзды... А тут – белый день... Да светлее светлого!..»
Да-да, именно так: тёмный лес и звёзды, как, извините, в воду глядел. Может, просто на всё денег не хватило? Не верю. Вот у нас, что ни маклеровская контора, то «Хоббит», что ни издательство, то «Гендальф»... А уж в США-то... Встали бы всем миром – баксов собрали... Может всё-таки с талантом проблемы, с фантазией, с этой... как её… духовностью?
Кстати, о духовности. Раз уж из «Властелина Колец» напрочь выскребли все религиозные и философские аспекты похода Хранителей и Войны Кольца, то, я надеялся, хоть музыка могла бы возместить ущерб... Ага...
Музыка в фильме есть. Она очень сносно записана. Её много. Когда нужно испугать зрителя, она грохочет, когда вызвать умиление – она вполне ласкает слух. Недостаёт ей лишь... оригинальности. В сущности, всю музыку можно разделить на четыре типа: мрачный грохот без мелодий, одна полу-мелодия, звучащая с переменными аранжировками навязчивое кол-во раз, танцевальная музыка (в Хоббитоне) и песня Энии на титрах.
Ну, Энья – тут уже лет 15, как без сюрпризов. Кстати, на третьем альбоме её – была очень милая композиция «Лотлориэн». Послушайте и сравните.
Потому что мастерски записанный долби-грохот очень впечатляет. Я на днях купил компакт – саунд-трэк к фильму. Да, в самом деле, Энью там можно слушать.
...Ну и наконец о монтаже. Он ещё более ужасен, чем гном, прыгающий на могиле собственного предка. Первые 60% фильма терпеть нелепости монтажа вполне можно (хотя крайне затянуто выглядит, скажем, первое бегство хоббитов от назгулов), но потом ведь начинается и вовсе бардак.
Полное впечатление того, что монтировали фильм не те, кто его снимал.
Пример: начиная от Ривенделла на шее у Фродо висит цепочка, на цепочке – Кольцо. Так вот, эта цепочка самым чудесным образом то появляется, то исчезает! Видимо, было отснято много дублей, но в итоге – это очень хорошо видно в последних эпизодах фильма – дубли разных съёмок перепутались: вот – Фродо держит на ладони Кольцо с цепочкой, а буквально через 5-10 минут – цепочки уже и след простыл! Чудеса.
Среди крупных небрежностей монтажа также нелепо долгие: беготня по скучной Мории и сцена на первом мосту (оставленная словно лишь для того, чтобы Гимли крикнул Леголасу: «только не за бороду!»).
