Текст книги "Газета День Литературы # 67 (2002 3)"

Владимир Винников УМНОЖЕНИЕ НА НОЛЬ

«Пушкин отсчитывает от нуля к бесконечности…», «он для этого помещен в „нулевую точку“; вернее, он возник в этой точке, потому что именно этого требовала логика развития русской культуры…», «единственное это явление – именно потому, что находится как бы в исходной, „нулевой точке“…», «вернуться к тому „нулевому варианту“, который предполагается при полной демифологизации Пушкина…», «это „всё“, которое рождается из „ничего“ и в нулевой точке означает „ничто“…», «не находите ли вы, что с этого „нуля“… вновь начнется накручивание мифов…», «опускаемся на нулевой уровень…»

Почти всю публицистику Льва Аннинского отличает сугубо игровое и даже провокативное (в точном смысле латинского выражения pro vocatio – «для волеизъявления») начало. Цитаты – из статьи «„Наше всё“ – наше ничего?», опубликованной в первом выпуске «Дня литературы» за 2002 год. Где Лев Александрович с присущим ему мастерством и даже изяществом проводит «умножение на ноль» не кого-нибудь, но Александра Сергеевича Пушкина. В самом деле, какую бы величину, какое бы «наше всё» на ноль ни помножь – в итоге получится только ноль: круглый и пустой, как мячик. И Аннинский с видимым удовольствием образовавшимся кругляшом играет – чтобы, потешившись вволю, бросить его городу и миру: мол, делайте с ним, что хотите, а мое дело теперь сторона.

Но есть и второй участник игры, без которого она и состояться-то не могла. Им выступает обозначенный в качестве «мифоборца» Юрий Дружников со своей книгой «Русские мифы», где, помимо прочего, попытался, «отчистив Пушкина от мифологической мути», превратить Александра Сергеевича в сугубо отрицательную величину, «в бретера и забияку, похожего на всех бретеров и забияк своего времени и круга». Точные «пасы» Аннинского на Дружникова и «отскоки» от того в статье постоянны: «как выяснил Дружников…», «последнего прикола у Дружникова нет…» и, в качестве апофеоза, «не был, не видел, не знаю, у Дружникова прочитал…»

Разумеется, умножение поэта на ноль, предпринятое Львом Аннинским, может выглядеть оправданным и даже положительным действием лишь на таком, безусловно отрицательном и отрицающем Пушкина фоне. Да, если судить по знаку в линейной системе координат, в категориях «плюс-минус», подобный подход по-своему верен. А если посмотреть на ситуацию иначе? Скажем, по модулю, по абсолютной величине, безотносительно к знаку оценки? Тогда получится наоборот, и придется сказать, что Юрий Дружников считает Пушкина более значимой величиной, а следовательно – относится к нему, независимо от «знака», с большим внутренним почтением, чем Лев Аннинский. Однако тем самым истину о Пушкине – она же «золотая середина» – предлагалось бы «по умолчанию» искать где-то в диапазоне от нуля до «минус бесконечности» (или, может быть, «минус единицы»). Не скрою, здесь у меня было сильное искушение развить предложенную статьей методологию в духе Льва Толстого: представить Пушкина некоей неведомой величиной, которую авторам вольно умножать хоть на ноль, хоть на отрицательную или положительную дробь – что больше соответствует «магическому числу» их собственной души. Но как-то вовремя вспомнилось, что, во-первых, наши недостатки – продолжение наших достоинств, а потому далеко не всё следует продолжать и развивать; а во-вторых, что «не судите да не судимы будете».

Но дело в том, что Пушкин – не просто абстрактное, отвлеченное «наше всё». Он – вполне реальное «солнце русской поэзии», живущий в каждом из нас «мой Пушкин». Разве можно «умножать на ноль» солнце, или цветущий луг, или собственное сердце? Для всякого русского человека, с детства вошедшего в мир пушкинских сказок, «Руслана и Людмилы», а затем – его стихов и прозы, даже в голову не придет упрекать поэта за «тело длиной 160 сантиметров» или другие недостатки его земного бытия. Точно так же и былинного Илью Муромца народ наш любит и помнит вовсе не потому, что «при 165 сантиметрах» роста тот был, по словам Аннинского, «поперек себя шире, скроен по мерке русской печки, на которой пролежал тридцать лет». А потому, что побил в свое время всех врагов земли Русской: от Соловья-разбойника до Жидовина-богатыря.

«Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет» – это ведь про Пушкина было сказано, и сказано было от сердца, с любовью. А «от головы», рассудочно, Александра Сергеевича, конечно, придется трактовать иначе: хоть «нулевым», хоть «демифологизированным», хоть каким угодно еще. У одного из пушкинских персонажей, по-своему причастного к проблеме «гения и злодейства», тоже вначале было искреннее желание всего лишь «поверить алгеброй гармонию», а раз не получилось в случае с конкретным Моцартом (речь, разумеется, идет не о реальном венском композиторе, а о пушкинском образе) – тем хуже для всех…

Лев Аннинский пишет: «Перенесясь „под небо Шиллера и Гете“, сходное ощущение неуловимого всетождества вызывает у меня фигура автора „Фауста“… Гете… равновелик „всей“ немецкой культуре, а начнешь вытягивать по ниточке – вдруг исчезнет, как клубок». Следовательно, и Пушкина критик считает (и справедливо!) в какой-то мере «равновеликим» всей русской культуре. Не случайно ведь оговаривает в самом начале своей статьи: «…Дружников атакует миф как таковой. Пушкин в данном случае – …материал особой важности. Ибо пушкинский миф – один из базовых, основополагающих, системообразующих в русской культуре. Миф как таковой Дружников ненавидит». На мой взгляд, здесь необходимо уточнение – Дружников атакует и ненавидит вовсе не «миф как таковой», а именно «русский миф». Ведь ничего против «немецкого», «французского», «английского», «американского» или же любого иного мифа этот «профессор-славист» не написал и, наверное, никогда не напишет. Своя рубаха к телу ближе.

Однако Лев Аннинский такого уточнения почему-то не сделал. Видимо, для него и «мифотворчество», и «мифоборчество» – не более чем своеобразная интеллектуальная игра с равными шансами на выигрыш у соперничающих сторон. «Выражаясь по-гречески, мифомахия и мифомания друг без друга не живут. И хорошо знают друг друга. То есть знают, что и те, и другие „в какой-то мере правы“…». Но если понятия «мифомахии» и «мифоборчества» синонимичны, то «мифомании» и «мифотворчества» – нет. «Мифомания» – скорее, увлеченность, одержимость мифом, склонность, но уж никак не мифотворчество.

Да и социальные функции мифа совершенно иные. Понятие «мифа» вовсе не сводится к какой-то иллюзии, индивидуальной либо общественной. Напротив, миф выступает как системное и образное воплощение того уникального опыта, который присущ любой более-менее устойчивой и замкнутой общественной системе, от семьи до государства и народа. Миф, собственно, предназначен для «пересказа», «предания», трансляции этого социального опыта прежде всего. При этом образы, на которых строится миф, не обязательно должны относиться к сфере эстетического знания – они вполне могут быть и предметно-логическими, как большинство современных «научных» мифов. Но это уже, как говорится, совсем другая история.

Здесь важнее другое – разрушение одной мифологической системы неразрывно связано с утверждением другой. «Чистого» мифоборчества поэтому не бывает. Так что Юрий Дружников, ненавидя и атакуя «русские мифы», просто торит дорогу мифам нерусским. А уважаемый Лев Аннинский почему-то пытается увидеть в этом какой-то иной смысл, вопрошая: «Что же, так вот и верить во все те пошлости и глупости, которые писались о Пушкине в 1865-м, 1880-м, 1937-м, 1999-м? Это что, тоже правда?» А правда ли то, что в указанные, а равно и в неуказанные уважаемым критиком годы о Пушкине писались только пошлости и глупости? И если не только, то что мешало или мешает автору отделять зерна от плевел?

Но Аннинский – уже о другом: «Да. Это правда нашего (нашего? – В.В.) безумства, и это тоже мы. Это реальность нашей мифологии. Это наши ветряные мельницы. И потому внутри нашей насквозь мифологизированной реальности непременно должны появляться рыцари „очищенной истины“, которые будут эти мифы крушить. Иными словами, в пушкинистике должно быть место Дружникову…» Кто спорит – конечно, «на свете места много всем». Другой вопрос, каково это место и как относиться к людям, его занимающим. Называть их рыцарями «очищенной истины», Дон Кихотами – или как-то иначе, более подходящими для дружниковых словами?