Текст книги "Газета День Литературы # 63 (2001 12)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Убегая от немого вопроса, застывшего в глазах жены, я выходил на крыльцо. Там меня ожидал дог; он смотрел с укоризною, чего-то безмолвно требовал, и мне было жаль его. Странное дело: кем-то невидимым творилось худо, а мне надо было разрешать его, я оказывался ответчиком за чужие злые деяния; будто это я садил белобрысого дядьку с переломанным носом на престол, будто это я ограбил народ средь бела дня, вынув из кармана последнее, да еще и плюнув туда с насмешкою, будто бы я сжигал прилюдно свой партийный билет, чтобы с прочими партбоссами опустошать банковские сейфы; народ горбатился, а эти красноносые гуси спокойно, с наглостью поклевывали рассыпанное с воза зерно, набивая ненасытный зоб. Была у власти порода зевластых и зебрастых, сменила их порода зобастых…
Почему я чувствовал вину пред бродячей собакою, которая все свое неустройство переложила на мои плечи, при всем том домогаясь от меня какой-то любви? Странные нынче пошли палачи; он мне готовит веревку, а я должен его умолять, чтобы намыливал погуще. Внутренне я непрестанно поскуливал, словно бы во мне заселился сиротина-щенок. Да я и на самом деле, как и многие мои друзья литераторы, оказался жалконьким щеней, выкинутым на мороз, тем самым Му-Му, коего сердобольный демократ, обокрав, вез по речке топить. Как писатель, я знал, как надо оборониться и спасти других в отчаянные дни; но, как слабый человек, я был не готов даже к ничтожнейшему практическому делу. Поэтому все мои знания теряли всякий смысл, и я плелся где-то позади всех, лишь подсчитывая всеобщие убытки и потраты. Мое-то смешное дело не стоило и гроша ломаного, и сейчас, когда я пишу эти строки, они мне кажутся вымученными и надуманными, как и сама простенькая житийная история. Но если в ночи она разрастается до масштабов вселенских, значит в ней есть скрытый, не совсем явленный повод для анализа, для исповеди, хотя текст невольно выпадает из литературного жанра. Конечно, я колебался, браться ли за перо, ибо не во всяком происшествии есть закваска для прозы; но бродильное семя есть безусловно в самом ничтожнейшем событии, только как на него взглянуть, под каким лучом света.
Неожиданный случай свел меня с Виктором Анпиловым; человек незаурядный, сметливый, с журналистской хваткою, он безо всякой насмешки выслушал мою историю и вдруг сделал вывод, полностью совпадавший с моим; тертый калач, дар водителя навостривший на уличных баррикадах, средь людей-простецов, он уловил схожесть моего положения с режимом, что воцарился в России; лиса демократии сначала запросилась на порог, а после – и самого хозяина вымела прочь из дома, установив в избе уже свой тиранический порядок.
– Ха-ха! – воскликнул он поначалу. Бедный русский писатель подпал под самозванца-тирана! А знаешь, как с ним можно справиться? Ты его из ружья. И все! И все вопросы сразу сняты. Слушай, забрел бродяга в чужой двор, попросил еды. Его вы, конечно, пожалели. И вот вам деспот, и вы уже никчемные твари, он над вами издевается. И как в таком случае изволите поступать? Уговоры бесполезны, вы под замком, детей нельзя выпустить на улицу, государство не хочет за вас заступиться. Значит надо обороняться, товарищ Личутин! Надо брать в руки ружье. И баста.
Маленькое, личное, семейное происшествие он вдруг оценил, как вселенскую драму и оказался провидчески прав. Ибо для моей семьи эта странная история покрывала даже весь ужас, царящий в Росии. Конечно, в лице Анпилова появилось несколько резонерское, не хватало лишь взмаха руки пред толпою; но во взгляде-то была искренняя человеческая жалость, а в хриплом голосе жила теплота участия. Но первую сполошливую мысль он тут же отмел; оказывается, люди в мыслях бродят одними тропами и бередят сердце похожие чувства, несмотря на всю непохожесть свою. Анпилов же не знал, что я уже хватался за ружье и был полон самых злодейских замыслов.
– Знаешь, так не пойдет, – сказал Анпилов. – Сразу по поселку разнесут, что писатель Личутин, записной русский патриот, убил собаку, что он злодей законченный, что с ним рядом и сидеть-то страшно. Я к тебе пошлю своего человека, и он все устроит, сыщет собаке приличное место и кормежку.
Анпилов с крыльца, как с уличной трибуны, оглядел дога, оценил его стати; по своей независимости они были чем-то похожи: палец в рот не клади – откусят, хотя внешне вождь больше смахивал на московскую сторожевую, траченную в уличных передрягах. Годы, конечно, не обошли стороною и Анпилова, соскребли мальчишеское, пооттянули брылья, опушили сединою голову; он уже не так походил на того московского Гавроша, что в девяносто третьем будоражил люд и зазывал от кухонной плиты на улицы; но и посейчас он разительно отличался от черни, заполонившей дачные райки, будто все здесь было полито медом и заполнено манной кашею.
– Слушай, Личутин, напиши философский рассказ. Это будет замечательный рассказ. А я к тебе своего человека подошлю, и он все уладит. А то писатель с ружьем… Нет. Это несерьезно. Ты, главное, не переживай и выбрось все из головы. Честное слово, я все улажу на этих же днях.
И верно, вскоре приехали; Василий Васильевич своей улыбчивостью и подтянутостью, предупредительностью манер походил на партайгеноссе из старых картин; его соратник пыльностью седоватой шевелюры и жестковатостью сухого, как бы прокаленного лица напоминал кадрового революционера-оратора подпольных времен, выехавшего под Москву на маевку. Я с первого взгляда понял, что это свойские замечательные ребята рабочей кости; я и сам был из этого племени, и мне не надо было отыскивать для объяснения каких-то особенных доходчивых слов.
Подогнали машину, распахнули заднюю дверь, словно зазывали жертву в воронок. Вот она немая сцена: дог, возлегающий на крыльце, как на троне, а у подножья двое дерзких, возмечтавших о свободе. «Несчастные глупцы, на кого поднялись! Да я сейчас живо намотаю ваши жилы на кулак и выдерну из рабьего несытого тела. Эх, знать, мало вас мяли в мялках и перетирали в жерновах, если пустыми бреднями замутили пустые свои головенки!» – дог сладко зевнул, широко раззявил пасть, сронил на лапы ошметок слюны. И только приготовился снова уложить телячью башку на подставленные лапы, как тут же встрепенулся, глухо зарычал, словно в груди раскатилось каменье, поднялся на лапы.
– А ну иди сюда, – умильным голосом пропел Василий Васильевич, словно бы обещал псу сахарную костомаху. Но не было у него сытного гостинца, зато правая рука была обмотана фуфайкой и походила на безобразную культю. Дог зарычал, но уже без страсти прежней, без громового раската в голосе, лениво спустился со ступеней своего престола; я похолодел от страха; ну, думаю, конец пришел партийному товарищу, сожрет его псина за милую душу и косточки не выплюнет; и во всем я буду виноват, ибо я подвел человека под беду. Но, братцы, что случилось с нашим деспотом! Он вдруг попятился от неведомого ужаса, уже с тоскою во взгляде обращаясь ко мне и вымаливая помощи. А Василий Васильевич с лицом добросердного партайгеноссе все протягивал псу свою культю, похожую на бычачью ногу, и повторял умильным голосом: «Ну иди ко мне, братец мой!» И вдруг дог, потеряв всякую спесь, кинулся бежать и пропал во тьме. Его стали окружать, закрывать все дыры, чтобы он не скрылся в лесу; но дог пропал с концами и как-то сразу улетучилось его гипнотическое всесилие. Случай казался столь странным, а решение вопроса столь быстрым, что не верилось в благополучность исхода. Бродягу подождали, поискали по околотку, но разве в ночной темени что разглядишь? Знать, затаился, сукин сын, в травяной ветоши, свернулся калачом, навострил слух, а теперь выжидает конца облавы, чтобы занять подобающее место. Не век же будут ставить рогатки и окружать, когда-то же и надоест ловить. Добровольные помощники, попив чаю, уехали; время к полуночи, а еще попадать к дому – не ближний свет. Через неделю они появились в нашем дворе снова и уже хитростью залучили нашего тирана в машину и отвезли в Москву. Там ему нашлись крыша над головою, служба и корм. Конечно, это тебе не богатый дом с коврами на полу, мягкими диванами и песьим фабричным кормом, который не надо жевать; но если из подобного житья его вытурили обманом, выкинули на улицу, то стоило ли жалеть прошлую жизнь; и надо думать, что дог и не скучал по ней, коли так привязался к нашей бедной усадьбе, вдруг сыскав в ней особых прелестей. Пытались же мы устроить дога в благополучный двор, но оттуда он сбегал; может, в тех владениях он не имел той власти, что вдруг заполучил у нас; и она, эта власть, показалась куда слаже самых сытных кормов, таджикских ковров, натертых паркетов и итальянских кушеток.
Шли дни чередою, уже березы стали опушаться зеленью, мы потихоньку собирались в деревню, дожидаясь, когда сын закончит класс. Происшествие с приблудной собакою стало тускнеть, выпадать из памяти, как то, многое, что уже приключалось с нами за долгую жизнь; и если когда и вспоминалось вдруг, то с улыбкою, без досады и горечи, как забавный случай. Тираны приходят и уходят, доставляя безусловно множество обид и горечей, как бы понапрасну выжигая из жизни целую череду невосполнимых дней; один в дачном райке лечит переломанную переносицу, в то же время невидимо заправляя судьбою России, – этакий серый кардинал, напяливший ряску невинного святоши, но умеющий ловко натягивать вожжи мчащейся тройке, когда сулит она смять злополучного хозяина под колеса. Ишь вот, помирал вроде, собороваться уже был готов, прощения просил у России, у Бога вымаливал милостей; и уже – о-го-го! – сто лет готов тянуть волынку, чтобы и народу скорбелось до скончания века. Уготовили веселие в аду, ровность жизни перетерли в труху и прах и хвалятся без стеснения, сукины дети… И наш постоялец вроде бы затерялся в Москве, перемалывая молодыми клыками серые деньки и зарабатывая себе на прокорм грозным видом и угрюмым рыком. Всяк потянулся по своей тропе и по своим мыслям. Но…
Однажды на даче уже перед самым отьездом в деревню затенькал телефон. Звонила какая-то тетка, в трубке возраст не разобрать. Но голос властный, требовательный, робкую душу сшибающий с копыльев. Де, нашелся достойный человек, коему шибко надобен дог; де, он готов взять даже хворую собаку и призреть ее. Намерение, конечно, хорошее, но кабы воплотилось оно неделей раньше, то куда с добром. Мы бы только воспели аллилуию, де, Господь не оставил без милости. Но тут уже все обошлось, и ворошить сделанное – только беспокоить добрых людей, доставлять им лишнюю досаду. Я так и сказал, что собака оприючена, ей хорошо на новом месте. Звонившая стала требовать адрес, я ответил, что места того не знаю, да и неловко беспокоить добрых людей. Но эта назойливая тетка навряд ли слышала меня, ибо пристала, как клещ в коросту, и давай терзать меня: де, выложь и подай телефон, иначе ей в ту же минуту сдохнуть. Нервы мои сдали, и я положил трубку, чтобы не слышать надрывного тона и посяганий на мою жизнь. Эти собачницы и кошатницы, будто члены особого ордена, объединенные презрением к человеческой особи, вдруг обнаружили не только особенную назойливость и кичливость, но и сильное стадное чувство. На третий раз, когда позвонила настойчивая тетка, я все же догадался спросить ее фамилию, но она не ответила, облив меня помоями; де, пусть ваш дом порушится, а все беды падут на семью, и пусть никогда не видать вам счастья и покоя. И все в таком же возвышенном тоне, не терпящем возражений. Она говорила с быдлом, с самым презренным существом, коему почему-то еще дозволено видеть белый свет и дышать… О эти тетки, лишь слегка перелицевавшиеся под новые времена! О эти жены чиновников, присосавшихся к государственным сейфам, газовым и нефтяным трубам и к таможенным оконцам; столько в них оказалось спеси и гонора, будто всем им выдали ярлык на княжение. И невольно подумаешь, что не прежняя система обветшала и лишилась достойного лица, а нравственные качества чиновника вовсе сошли на нет, когда ум подменили хитростью, наглость пошла за смелость, цинизм – за раскованность натуры, тупая кичливость – за гордоватость характера; нынче всяк сел не в свои сани и ну погонять, да прямо в пропасть, прямо в тартарары, хрипло грая, как обожравшееся падалью воронье. Вот сидят на падали, сыто чистят перье и лишь лениво отлетят в сторону, когда подбежит на густой запах линяющий, в подпалинах волчара, у которого уже выпали клыки, но сохранились прежние стати и густой клокочущий голос: «Ша, не шалить! Ужо приставлю к вам семнадцать снайперов, и ни одного из вас они не выпустят из прицела». А когда всяк под прицелом, то как тут не послужить, ну как не порадеть властелину, тайно презирая его.
Сукин сын, ну зачем ты прибрел к нам, а не сделал подкоп в злачное место? Но он и не смог бы сделать этого. Ибо открытое противостояние, вражда, столкновение идеалов в конце века сменились скрытой, внутренней, темной и тайной борьбой интересов, все как бы облеклись в пятнистые камуфляжи, и незаметно подползла и укрепилась в России новая форма власти – тирания чуждого духа, и всякая даже сильная личность, не может заявить о себе в полный голос, невольно подчиняясь особому скрытому сообществу людей, захвативших государство. Деспотия духа, которой не было даже при советах, нечто совершенно новое для России, обескураживающее наивный народ и жутковатое в своей сущности.
Владимир Ленцов ЛАРИСА (Поэма)
Владимира Ленцова все русские писатели знают не только как поэта, но и прежде всего как неутомимого издателя и пропагандиста современной русской литературы. Трудно будет найти писателя, которого бы ни разу не издавал Ленцов. Так было, так, надеюсь, и будет. Пока есть силы. Пока есть творческая энергия. А то, что она у поэта имеется, доказывает и публикуемая нами поэма «Лариса». Прошло немало времени с ее написания, но не остыли чувства, она дорога до сих пор и самому автору.
Так давайте же ценить то, что составляет нашу жизнь. Давайте беречь наше прошлое. Ибо оно было значимым и в судьбах мира.
Владимир Бондаренко
ceter
1
…Откуда я знал,
Что где-то в Сормово
Когда-то цветов было много сорвано
Для женщины мне неизвестной,
Что Волга слагала ей песни
О муже хорошем очень,
О дочери с небом в глазах.
Это было много лет назад…
А теперь есть ты!
И тебе приносили уже цветы,
И в начале наивных записок
Выводили с испугом: «Лариса!..»
Лариса! Какой ты была
До встречи со мной?
Училась, косички плела,
Сосульки ломала весной,
Кружила мальчишкам головы,
Мечтала стать геологом,
Слушала музыку,
Бегала на коньках
И целый мир,
неузнанным,
Держала в руках!
Где там твои параллели?
Где твой меридиан?
По радио: "Атомоход «Ленин»,
Северный Ледовитый океан…"
Геологу приходилось
Перед полярником отступать.
Планета кружилась,
А сердце билось,
В главном не желая уступать!
В главном? А что – главное?
Это из всех меридианов – один!
Самая острая точка угла,
Направленного против льдин!
Самая острая точка? Где она?
К тебе спешили с ответом готовым.
Но жизнь замечательно сделана:
Формул в ней тьма,
Да всяк решает по-новому…
Итак, условие: дано – планета,
Космос бездонный кругом,
Жизни комок на планете этой,
Рожденный в сорок втором,
В сорок втором – голодном, кровавом,
Значит, оплаченный очень дорого,
Значит, имеет право
Жить – только здорово!
Еще дано: в глазах огоньки,
Челка, косицы и коньки.
Сейчас на планете – двадцатый век.
Найти: жизни комок равно – Человек!..
Казалось, трудное условие:
Сгоняй на лоб морщинки – думай,
А ты, как будто бы назло всему,
Хохочешь, падая на льду!
Сдунув челку, снова на ноги,
Скользишь, набрав в глаза огней.
И восклицает некто строгий:
– Представьте! Будущее – за ней…
2
…Лариса!
Тебе – четырнадцать.
Мне не знакомы твои черты лица…
Я плаваю в море, матросом.
Считаю себя взрослым,
Хотя в мечтах – капитан.
С получки ходил в ресторан,
Рядился под волка морского,
Меня раскусили скоро…
На вахте я, в рубке стою.
Кажется – один в целом море и в мире!
Не зная тебя, про тебя пою
Звездам, что словно мишени – в тире.
Любую выбирай! Лишь – хорошо прицелиться.
Пуск – в созвездие Рака,
Там мы с тобой встретимся…
Лечу! Вокруг – космос,
Словно в кино, звенящий…
И ты, заплетая косы,
В бездоньи вселенной меня ищешь…
Какая ты? Ясно, прекрасная!
Блондинка обязательно,
Точнее, златовласая,
В общем, замечательная!..
Над морем уже подол неба бел —
Смена моя идет.
И так – все вахты о тебе
Напролет!..
Ты нереальная совсем,
Похожа на девчат с экрана.
К тебе – морей, наверно, семь,
Но я знаком уже с морями…
3
…Мама:
– Ах ты бесстыдница!
Вырез – глубокий…
Это четырнадцатая
Твоя елка.
Папа:
– Вот ты и выросла.
Стыдно к такой – без галстука…
Из коробки высыпал
Огни бенгальские…
Туфельки сами бегают —
Формы мальчишеских бед.
Платье белее белого
На тебе!..
Станут девчонки прыскать:
– Взгляните на Лариску!..
И самая справедливая
Скажет:
– Неправда! Красивая…
Будут мальчишки краснеть,
И опускать глаза,
И многого не сметь,
Что раньше было запросто…
Я совсем не ревную,
Что будет там Юрка один…
Живую, вот такую,
Хочу тебя найти!..
По радио – последнее
Последних известий.
Застольное население
Уже бутылки взвесило.
Мальчишки для солидности
Басят, что мало,
А ты на дверь, мол, видите —
Там папа с мамой…
Кипит в стекле шампанское,
Горят огни бенгальские!
Твои подружки в парочках
Порхают, как бабочки…
И ты такая белая
Летишь на зов огней…
– Лариса! Что ты сделаешь
С жизнью своей?..
Остановились туфельки,
И мир застыл.
Лишь Юрка пухленький:
– Лариса, где ты?..
А ты ушла впервые
Так далеко…
Там тучи грозовые
Набросились на облако.
Над белым измывается
Серый цвет.
Облако перекрасится
Или нет?..
В задумчивость растерянно
Уходишь, без ребят…
Как много в мире сделано
До тебя!..
Кто-то открыл полюс…
Кто-то придумал порох…
Кто-то назвал звезды…
Кто-то дал силу поезду…
Планету будто раздели
В рентгеновской темноте —
Меж ребер параллелей
Черты инородных тел!
Диагнозов ты не знаешь,
Неведом к лечению путь,
Но руку свою уже тянешь —
Проверить планеты пульс!..
– Лариса, где ты?
– Здесь… Я в бенгальском огне…
Строю из искр мосты
Туда, откуда приходит снег…
Ты не поймешь, Юрка.
И я не понимаю!..
Просто, в этом году елка
Такая…
4
…Одесса!
Что ей репутация,
Мол, легкомыслен этот город…
В платье девственном акаций
Стоит она у моря!
Стоит и море трогает глазами,
Кого-то ждет с Норд-Ост-Зюйд-Веста…
Пусть говорят: «Одесса-мама»,
А мне она являлась,
как невеста!..
Мы шли под гордо реющим штандартом,
Застыв пред нею «по местам».
Она нам улыбнулась. Даром,
Что наш корабль – размером с флаг…
И вот мы у причала пришвартованы.
Она зовет:
– Ну что вы там? Скорей!
Я вам такое приготовила!..
И мы спешили заблудиться в ней…
«АПМ-209» – баржа.
Ничего, есть даже днище.
Сколько мир кораблей нарожал,
Родилось и это детище…
Стоим, пришвартованные к весне!
А в сердце рвутся такие запахи,
Что думать возможно – только о Ней!
И солнце
За венчальный венец принять запросто!..
Она! А кто о Ней не думал,
Когда весна и девятнадцать лет?..
Я знаю, что ее найду,
Даже если и не на Земле!..
На судне своя жизнь.
Камбуз —
Над картошкой, что рыбки, резвятся ножи.
Я докрашиваю рубку.
Мне бы луч весенний в руки,
Чтобы рубка вдруг зарделась,
Чтоб Одесса засмотрелась!..
Пусть работа не любит баловать,
Ну дак что ж.
Боцман гаркнул:
– Продраить палубу!
И добавил:
– Город все-таки
на невесту похож…
Я не знал тебя, Лариса!
Жизнь вверял не только сну.
Постаралась, знать, Одесса,
Разодетая в весну:
Я встречаю девушку другую
И не знаю, что она – не Ты.
Для нее наделать могу
Глупостей тысячу!..
По Одессе ходи мы счастливые —
Низко так весна нависла…
Перестали руки быть пугливыми,
Громко я ее зову:
– Лариса!..
Может, вышло б что-либо плохое,
Но наутро, ровно в десять,
Прозвучало «По местам!» лихое —
И:
– Будь счастлива, Одесса!..
Сорок метров от кормы до носа:
Если вдуматься – целый мир.
А от носа – двести метров троса
На буксир.
Мы идем – буксир дымит, как проклятый,
Сыплет сажу…
Мы до чертиков
Бредим тропиками,
А ходим в «каботаже»…
Колька в пятый раз рассказывает.
Он приврать не прост:
– Верьте, парни! Кареглазая.
Конский хвост…
Загадал я: сколько вахт
Мне – до капитана?
А у моря – весна в глазах
И далекие страны…
5
…Глобус,
Неподатливо круглый,
Сколько точек здесь!
Можно его только с другом
Увидеть сразу весь.
Как ни крути, один —
Увидишь одну из половин.
Хорошо, если там, за,
Друга пристальные глаза —
Объемно, не прицельно,
Воспримешь с друзьями
мир цельно!..
Семиклассницы, семиклассники,
Сколько вас разных!
Студентами вас нарекли,
Вы повзрослели сразу.
– А как же! Теперь стипендия…
Вы спорите, загадываете.
Грядущее новыми песнями
В глаза вам заглядывает…
– Лариса! Что выбрала ты?
– Технолог электросварки…
– А помнишь, из искр мосты?
И огни бенгальские?..
Четырнадцатая елка
Тебе канула.
Помнишь, ушла от Юрки?
– И не вернулась…
Вспотевшие окна трамвая,
За ними – огни
Пророчат морозы, мигая.
И дум сплетается нить,
Тянется от дома – до техникума,
Сквозь дни, недели, месяцы…
В трамвае: говор, смех,
ты теребишь косицы…
– Лариса, ты влюблена?
– Да. То есть нет… Быть может, это…
– Ты тонешь в сомненьях одна.
А как же цельность планеты?
Есть у тебя друзья?
Откройся! И… Что ж, делать нечего…
– С этим к друзьям нельзя!
А Ты – еще не встреченный…
А тот красиво мечтал,
Зимою цветы принес,
Говорил, что я – ему Та,
И робко коснулся волос…
Потом мы скользили по льду,
Я руки ему отдала, загадала:
«Он – если с ним не упаду»,
Но только снежинки падали…
Вдруг подсмотрела его, без меня
Совсем он другим был!
Он для меня себя менял,
Легко, как одежды менял бы…
Твой сосед рисует звезды —
В мастерской царит неведомое.
Ты пальтишко вешаешь на гвоздик,
Входишь, стряпаешь ему обеды.
Он умеет видеть и придумывать,
Бледный старец, маг холста и цвета.
Только ты поверила в звезду его,
Ничего ему не надо, кроме этого…
Над мирами,
ласковыми,
грозными,
Всходят солнца, грея и губя…
И выходят девы звездные,
Так похожие на тебя!
Ходит старец около бессмертия,
Там, где смерть безжалостней и злее,
Согревает он свои созвездия
На холстах улыбкою твоею…
Стану я гадать потом: "Откуда
Свет такой вошел в твои глаза?"
Но соседа твоего уже не будет…
6
…Космос!
Он там, где кончается небо,
А сам кончаться нигде не должен…
Космос!
Он там, где никто еще не был,
Кроме «Техники молодежи»…
Небо сегодня погожее —
Черпают глазами его прохожие.
И даже высотный дом
Заблудился нынче в нем…
В небе бродит рыжий кот,
В небе – даже кот
Не тот!
Для чего он влез на крышу?
Уж конечно, не за мышью…
Говорит сегодня радио,
Как обычно:
Огорчает чем-то, радует,
Все привычно…
И вдруг!..
Векам,
народам,
музам,
От Москвы – до всяческих окраин:
– Гражданин Советского Союза
Юрий
Алексеевич
Гагарин!..
Я – не моряк уже, живу на суше,
Осухопутившись, поселился в Крыму,
Остепенился, быть может, стану мужем —
Все к тому…
У нее – голубой берет
И полные глаза марта…
Я уверен, что собирал и берег
Ее черты на вахтах…
Идем мы аллеей липовой —
Не фальшивой, а в первой зелени, —
Дома по зиме еще всхлипывают,
Но лета лучи уже вселены…
Шагаем мы по весне,
Над нами – в зародышах листья,
Мне нравится, что в ней
Есть что-то лисье:
Быть может, это волосы —
Она блондинка,
А может, то, как голосу
Она придает оттенки…
Пленен я тем, что она женщина,
Вся, с ног – до головы!
В ней столько всего смешано
И она не хочет ничего выбросить!
Живу, люблю, работаю,
Стихи пишу…
Но жду еще чего-то я,
А имени не нахожу.
Но знаю: не найду если —
Жизнь пройдет без главного,
Где-то она все-таки есть,
Самая острая точка угла!..
Встречаем лето жаркое
У моря воскресеньями,
А в чувствах что-то жалкое —
Сплошные угрызения.
И роковое «нет»
Я выслушал без боли.
Ушла: унесла – голубой берет,
Оставила – небо голубое…
7
– Мы еще мало прожили.
Мало нами исхожено…
– Много сдано экзаменов,
Пора учиться заново…
– Мы еще мало видели
И ничего не сделали…
– «Зрелость» нам только что выдали,
Но наши прозрения, где они?..
– Росли мы не то чтобы в праздности,
Да мало было разностей…
– Много обязанностей
И мало привязанностей…
– Помня нотации строгие,
Мы многого не трогали,
Не щупали, не нюхали.
Мокро ли? Сухо ли?
– А время такое, братцы,
Что надо за многое браться.
За самое неожиданное!
За самое нерассчитанное!..
– Пусть станет мечты квинтэссенцией —
Забросить спутником сердце!..
– Дар нам от всех поколений —
Вселенная и жизнь во вселенной!
Лариса, ты технолог,
В руках заветная книжица…
Любимая твоя Волга
Навстречу прощаньям движется…
Сколько на глобус смотрела,
Гадала сколько раз,
Иные города пестрели,
Не встретился Миасс…
Последняя вечеринка,
Последние песни вместе…
Кто – Павлик, Наташа, Нинка…
В последний раз взвесите,
Кому писать, кого забыть
Сразу после отъезда,
Кого искать,
Кого любить,
Просить у каждого поезда…
– Ребята! Мы – подсолнух!
Мы – зерна все вместе.
И знаете, было под солнцем
У нас неплохое место.
Но завтра всех нас ветер
По миру разнесет,
И никто не ответит,
Что из нас прорастет…
Поезд. Весело попутчикам.
Паренек, намекнувший на адрес,
Декламирует тебе Пушкина,
А ты считаешь, сколько осталось…
"Папа! Мама! Где вы там?
Может, еду я за бедой?.."
В окна смотрит на девочку
Урал, березами седой…
8
…Часы, свернувшись анакондой,
Торопящие и будящие,
Не переступающие даже через секунду,
Тащат за шиворот в будущее…
Успеть побыть прохожим,
В читалку успеть, в столовку,
На облака поглазеть, может,
Сложат смазливую головку…
Спешу – дел прорва целая,
Рождаются новые где-то.
Но все они споро делаются
До лета.
Летом – пробую институт на таран:
Вижу лица счастливейших,
А у меня новый ранг —
Хожу в «провалившихся».
Гордо, вызывающе хожу,
В походы хожу и просто.
Со стороны я даже кажусь
Очень жизнерадостным туристом…
9
…Вечером прихожу на турбазу —
Палаточный городок под навесом акаций…
Утром мы выступаем сразу,
А пока – танцы…
Музыка из столовой,
Словно бы машет мне.
Вхожу:
девчонки светлоголовые,
А одна – потемней…
Что случилось?
Неизвестно…
Стало в мире тесно-тесно,
Стало душно, стало жарко,
Ни при чем тут ночь-южанка…
Что со мною? Непонятно…
Лица вижу все невнятно.
Как луну, идя ко дну,
Вижу лишь Ее одну!..
Хочется выбежать, взобраться на крышу,
Крикнуть звездам:
– Эй, все сюда!
Знаю, звезды меня бы услышали,
С ними о Ней я мечтал всегда!
Спустились бы ниже, так, чтобы не поджечь города.
– Ну что же, показывай, поэт.
И не затмил бы красу Ее гордую
Даже весь звездный свет!..
Знаю, звезды
Позвать не просто.
И все-таки не трудней,
Чем подойти к Ней!
Другие подходят.
И близко.
Гвозди, как будто, в меня – каждым шагом!
Небрежно вымолвил:
– Лариска,
Айда на танго…
Все так просто,
А я – про звезды.
Так и водится, что кому:
Звезды – мне,
Она – ему…
Все затихло.
Турбаза уснула.
Только шепчутся о былом рюкзаки,
Да я, одиночество карауля,
Сижу у реки…
Ночь. Трамвайные вспышки.
Злато предместных огней —
Оправой рубинам телевышки,
Как ожерелье Ей…
10
…От самолета полоска —
До горизонтной линии.
В небе бы сердце прополоскать,
Такое небо синее!..
Лариса? Вон Она, в колонне вторая,
Мужчины в походе – замыкающие.
Я вижу, как ветер в косичках Ее играет,
Как лес дотрагивается до Нее руками…
Два слова меж нами сказано,
Да и те – спор:
Я лепетал о красе гор сказочных,
Она восхитилась
красою сказочных гор…
Лес расступился.
Мы – у шалфейного озера.
Пряных зефиров испили.
Вмиг рюкзаки свои – оземь,
В синих цветах поплыли…
Надышавшись,
наахавшись,
снова идем
За парнем бывалым – инструктором,
Взбираемся горной тропой в окоем
Да котелками постукиваем…
Что с Ларисой? Она – рядом.
Но мы – за тысячу верст от сближения.
Я удостоен единственным взглядом,
Но мне показалось, с продолжением…
11
…Турбаза в горах – Черная речка.
Руку из палатки – и рука заблудится!..
Девчонки колдуют у печки,
А для ребят иное будет.
Шапка инструктора плывет по кругу —
Пир намечается у костра.
– А далеко ли?
– Да здесь, за угол, —
Парни под инструктора острят…
Ларек леспромхоза – «Улыбка леса»:
Во всех графах прейскуранта – перцовка.
Но для туристских песен
И это сгодится, в конце концов!
– Ну что там, расселись?
Всему поголовью —
По полстакана и нечто из макарон…
Бутылки, раздетые наголо, —
Вон!..
Родилась идея:
– Давайте выберем
Невесту и жениха!
Хохотом тишину из палатки выбили,
Вдогонку еще тумаков напихав…
Вначале девчонки тянут спички,
Над чьей-то рукою склонившись низко,
Колдуют челки, завивки, косички…
Взвизгнули вдруг:
– Лариска!
Затем оживление у ребят,
Я в каждом соперника вижу,
Потом мне сказали, мол, тебя,
Мол, понимали мы же…
Над нами нависли кастрюли венчальные,
Махали «кадилом» – половником.
– Невеста просто замечательная!
– Жених, конечно, не Аполлон…
Нас первыми важно поили чаем,
Пели нам «Глобус», «Геолог», «Добровольцев» куплет
И самую для меня замечательную —
«В жизни раз бывает восемнадцать лет…»
Меж звезд играли в ручеек!
Все время «молодых» растаскивали.
Я шел и отбирал Ее —
Что в том, что зубы скалили…
Я вечность стихи Ей читал, забыв
Себя от звездных костров угарища!..
– Ребята! Взгляните! Это бывшие
Наши товарищи…
Свирепо потребовал кто-то:
– Развод!
Давайте спасем их для общества…
Судьи расселись. Уселся народ.
А Она сказала:
– Разводиться не хочется…
И так это было сказано,
Что судей лишили их полномочий!
И счастье сон мой не отпускало
Всю ночь!..
А утром мы во дворе построились:
– Чернореченской базе – физкульт…
– …привет!
И Черная речка назад по тропке
Ушла в глубину прожитых лет…
12
…А в Карабахе мы расстались:
Сел я в машину с инструктором,
Его туристы новые ждали,
А старые долго тискали руки нам…
Лариса?
Она оставалась со всеми.
Это не просто…
У нас неясно все совсем,
Нам всякий раз мешало что-то…
Хожу на работу пять дней:
Субботы, мне кажется, все заждались!
Я у Ларисы в каждом сне
Прошу адрес…
На «нарядах» рисую птиц,
А еще – цветочки.
Лукавых учетчиц
Ловлю хохоточки…
Суббота!
Троллейбусом мчусь в Алушту,
Не различая красот трассы.
И каждую минуту
Воспринимаю часом!..
У моря давно мои птицы,
В Алуште мне с ними встретиться.
У девушки-водителя ресницы-спицы,
А колеса так медленно вертятся!
Берегом моря спешу в Карабах.
На турбазе – море веселья и смеха.
А у меня потемнело в глазах —
Сказали:
– Лариса уехала…
В палатке остаюсь ночевать,
В самой крайней, над морем.
Как же не хочется рифмовать
Море и горе!
Но горя в душе моей море
И целое небо тоски…
И пенье птиц мне слышалось в миноре,
Так я раскис…
Из палатки – как в омут, в утро,
Не рад ни просторам, ни высям…
И вдруг, в меня – кипятком будто:
– Лариса!
Стояли, смотрели и все
Слова за беспомощность выбросив,
Глазами я у Нее
Все выспросил…
Она с подружкой, а я перед ними хорош —
Только с постели, кто знает в чем…
