Текст книги "Артамошка Лузин. Албазинская крепость (Исторические повести)"

Автор книги: Гавриил Кунгуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Афанасий Байдонов послал доглядчиков, чтоб узнали все о неприятеле и его замыслах. Доглядчики вернулись, не отыскав даже следа неприятеля. О крепости доглядчики говорили:

– А крепости той на свете не стало… Лежат уголья черные да пепел.

Вернулись к Албазину русские и вправду нашли не крепость, а развалины торчащие, дым да угли. Маньчжуры сожгли крепость. Запасы еды, что спрятали албазинцы в потаенных ямах, отыскали и разграбили. Остался лишь хлеб на дальних полях: неприятель эти нивы сжечь не успел.

Поставив караул и дозоры, Афанасий Байдонов послал половину людей, чтобы старательно сбирали с полей хлеб, а другая начала воздвигать новый Албазин. Афанасий Байдонов – прославленный русский мастер по строению крепостей. Новый Албазин он начал строить искусно, чтоб неприступен был ни с поля, ни с Амура.

К поздней осени на албазинском пепелище выросла новая могучая крепость. А внутри нее – ратные и хозяйские клети, подлазы, ямы и иные необходимые строения и военные хитрости.

Санной дорогой прибыл в Албазин нерчинский воевода Алексей Морозов, читал вторую грамоту царскую о милостях и наградах албазинцам. Стыдил воевода албазинцев за прошлые грехи, но жалованье выдал сполна. Сабуров то царское жалованье не взял, сказал казакам, чтобы они воеводе сказали: «Было у Ярофея два глаза, остался один; было два властителя: господь на небе да царь на земле, остался же один бог…»

Воевода речи Ярофея посчитал за бунтарские, однако расправиться с ним боялся. Казаки сабуровские ходили насупившись, жаловались на тяжелое житье.

Им казалось, что и теперь воевода жалованье выдал не все, много утаил. Старый албазинец Соболиный Дядька стучал о землю костылем, подстрекал казаков острым словом:

– Казаки, жалованье царское столь мало оттого, что воевода нерчинским казакам отдал серебро, албазинцам дарованное.

Прослышав о тех речах, воевода торопливо ускакал, наказав Афанасию Байдонову поставить Ярофей Сабурова под строгий присмотр, о подлых же своевольствах албазинцев доносить тайной грамотой.

Только наказ воеводы остался пустой.

Полюбился Афанасию Байдонову Ярофей. Увидел он в храбром казацком атамане и ум зрелый и воинскую смекалку. Афанасий Байдонов говорил казакам:

– Ярофей в ратном деле бывалый, атаман смелый. Руси муж достойный…

И Ярофею пришелся по сердцу Афанасий Байдонов – мудрый управитель, большой мастер в крепостном строении, воин смелый и твердый. С той поры повелось в вольном Албазине так: управителями крепости стали Афанасий Байдонов и Ярофей Сабуров.

Скоро вокруг нового Албазина вырос посадский выселок. Ставили заново посадские люди – пашенные крестьяне, лесные промышленники-звероловы и иной пришлый люд – избы вдоль горы, нареченной «Степанидина застава».

Снова по Амуру-реке летели птицей вести о возвращении русских, о крепости их неприступной, о силе, которую не переломит никакая сила.

Возвращение посла

От китайского города Тунг путь через Наун монгольскими степями шел на Нерчинск. Путь далек. Первые заморозки в степи со снежной порошей – худая примета. Спафарий омрачился, оглядев лошадей, верблюдов, быков, оставленных им для сбережения и подкормки. Богдыханские досмотрщики скот посольства извели: от бескормицы и плохого досмотра более половины лошадей и верблюдов пало. Оставшиеся, худы и тощи, едва держались на ногах.

Люди посольства и боярские дети роптали, идти в степь страшились, грозились Спафарий покалечить, обвиняя его в измене и коварстве.

Ночью в походную юрту Спафария пришел беглый казачишка Степка Мыльник, проживал он в Китайщине давно и повадки китайских вельмож знал. Степка Мыльник, озираясь воровски, сказал послу:

– Скот посольства богдыхановы люди уморили. Китайские купцы похвалялись: «В степь русские пешими не пойдут, оттого нам за скот дадут серебро и подарков много…»

Степка Мыльник поучал Спафария брать верблюдов, быков и лошадей у китайских купцов с первого слова, любой ценой, то выгоднее и надежнее. «Ежели, – говорил он, – китайские купцы уйдут и позовешь в другой раз, цену набавят вдвое, позовешь в третий – втрое».

Но скоро Спафарий узнал другое: наместник города Тунг нарочито задерживает посольство; он нетерпеливо ждет приезда богдыхановых людей, боится, что русские свяжутся с кочующими по степям эвенками, а потому расставил вокруг посольства караулы и дозоры.

Подле городка Тунг посольство стояло неделю. Дули свирепые ветры, наметая сугробы снега и песка. Напрасно Спафарий торопил наместника городка, просил доставить посольству скот и провожатых. Тот ласково косил глаза, говорил отменно льстиво:

– Зря посол торопится, не бывало, чтоб великий богдыхан отпускал гостей без подарков…

Спафарий отвечал сумрачно:

– Подарков не жду… Надобно до лютых морозов миновать степи.

Наместник склонил голову:

– Великий богдыхан в обиде на русского посла за его упрямство и неуступчивость. Ежели посол не дождется подарков, богдыханово слово убьет посла, беда настигнет повсюду…

Люди наместника доставляли посольству скверную еду, дров же для костров не давали. Спафарий и его люди, ожидая отъезда, томились в походных юртах, дрогли от мороза.

Ветры по степям бушевали, выли, взметая столбы песка и снега. Чаще и чаще нависали над землей мутные тучи, вместо хлопьев снега падал резучий ледяной дождь. И тогда люди посольства, закрывая лицо руками, убегали в юрты и страшились выходить из них. Перед черной далью степей, где завывали и бесновались вихри, посольство стояло как перед могилой. Оставшийся скот падал. Многие люди заболели. Спафарий сидел в дорожной юрте, кутался в долгополую шубу. Юрта дрожала, скрипели шесты, сдернув полог двери, врывался ветер, гасла лампада, и Николка Лопухов, долго добывал огонь, чтоб запалить фитиль.

Неделя прошла в муках и тревогах. Буря внезапно стихла; выйдя из юрт, русские не узнали окрестностей: выпал глубокий снег. Прошло еще три дня. По первоснежью прибыли богдыхановы люди.

В юрту посла пришли важные посланцы китайского властителя.

Спафарий и ближние люди посольства приняли богдыханова посланца с честью, зажгли свечи, усадили возле походного столика. Асканья-амбань глядел кичливо и важно. Откинув на грудь полу шелкового халата, вынул бамбуковую трубку с китайской резьбой и синими расцветками. Китайцы упали на колени, русские склонились. Асканья-амбань открыл футляр и развернул узкий листок прозрачной бумаги. Это была грамота богдыхана царю Руси и при ней синий листок – опись подарков.

Асканья-амбань опись вручил Спафарию.

– Щедрость великого богдыхана безмерна…

Иезуит-переводчик пересказал слова асканьи-амбаня.

Спафарий усмехнулся:

– Мудра пословица: «Не хвались рублем, пока не положил в карман»…

Иезуит-переводчик не сумел передать сказанного Спафарием.

Асканья-амбань подал переводчику грамоту богдыхана, повелительно махнул рукой. Переводчик читал громко на латинском языке:

– «Русский белый царь, владеющий неведомым концом земли, с древнейших времен, склонившись до земли, падая в покорности к ноге великого богдыхана, прислал ближнего сановника Ни-ко-ля, а с ним дань покорную, то похвально…»

Спафарий не стерпел поруганий, взметнул глазами, ответил грубо:

– Дани покорной не привозил, то ложь!.. Вручил подарки великого царя Руси, а Русь премного больше Серединного царства!..

Асканья-амбань взглянул на Спафария, сжал губы, скользнула по лицу лукавая усмешка; он глухо спросил переводчика:

– Отчего гневен русский посол?

Иезуит перевел слова Спафария. Асканья-амбань вскипел, стал грозить и браниться:

– Упрямого коня хозяин, скрутив веревкой, учит плетью!.. Надобно послу пасть на колени и принять богдыхановы подарки!..

– С таким позором принимает подарки побежденный!.. Русский же государь могуч и завсегда победитель; нас, его посла, он казнит за подлое унижение, – ответил Спафарий.

Асканья-амбань потребовал от Спафария вернуть роспись на подарки. Спафарий сказал:

– Обещанное, но не данное, подобно тени, пропадающей в полдень, оттого бесплодную роспись, врученную без подарков, своею рукой порву.

Асканья-амбань встал:

– Пусть ждет упрямый конь узды… Пусть посольство стоит, пока доеду до великого богдыхана и спрошу его…

Не прошло и трех дней, китайцы гнев сменили на милость, учтиво обходились с послом и его людьми. Посылали еду: рис, мясо, плоды, вино. К удивлению Спафария, китайские купцы привели много лошадей, верблюдов, быков, доставили телеги крытые и для поклажи.

Спафарий покупал присланное спешно, помня о советах Степки Мыльника.

Вскоре прибыл и асканья-амбань, с ним дядя богдыхана и два иезуита. Льстя и унижаясь, асканья-амбань велел принести в юрту посла богдыхановы подарки. Носильщики положили несколько желтых мешков. Асканья-амбань учтиво сказал:

– Воду из реки не вычерпать, такова и милость превеликого богдыхана. Жаль: посол порвал роспись, он увидел бы – задержка произошла оттого, чтоб удвоить подарки!..

Асканья-амбань лгал. Спафарий роспись сохранил, сличив, убедился, насколько тонко коварство людей богдыханова двора, подарки не удвоились, а втрое уменьшились. Сам Спафарий понес большие убытки: он получил подарков в пять раз меньше, чем поднес. В больших убытках остались все люди посольства.

Русскому царю богдыхан дарил четыреста лан серебра, десять кусков атласа, пятьдесят кусков шелка, три барсовые шкуры, три тигровые шкуры да шесть морского котика, двадцать корзин чая.

Иезуит передал Спафарию: такие скудные подарки дает богдыхан не из-за обиды, а потому, что посчитал русского царя владыкой малым, он-де не в силах обуздать разбойных казаков на Амуре.

Спафарию дали шестьдесят лан серебром, три куска атласа, двадцать лошадей, десять верблюдов и халат шелкового китайского шитья.

Но скоро асканья-амбань передумал, подарки показались ему слишком щедрыми. Серебра решил не давать. Царю русскому подарили резное седло, тридцать кусков шелку, одну чайную посудину, искусно вылитую из серебра, двенадцать корзин чая, шкуру барса, десять малых шкур. Спафарию – соломенную шляпу с кистью, поясок с серебряной пряжкой, сапоги и чулки, лошадь и седло, три куска атласа, пять корзин чая и китайский халат. Людям же посольства, которых поименовали в росписи китайцы: Кус-чен-кинь – Константину, Цзы-чжо-доли – Федору, Сафа – Савве, Ифань – Ивану, Ва-джи-ли – Василию, Ни-кифа-ли – Никифору и всем остальным – по пяти кусков китайки, по лошади с седлом, по две шкуры морского котика и по две корзины чая.

Спафарий и люди посольства скрыли досаду: хотелось им без замедления оставить городок и ехать в Нерчинск, пока стояла в степи тихая погода.

Спафарий пытался встретиться с иезуитами, они того же хотели и сами, но богдыхановы доглядчики следили зорко. Перед отходом каравана в путь в юрту Спафария, тревожно озираясь, вошел иезуит, в нем признал посол Фердинанда Вербиста. Вербист торопливо сказал:

– Надо немедля посольству уходить… Богдыхан в смятении, побита его рать албазинцами на Амуре. Богдыхан боится русских, однако местью преисполнен.

Фердинанд Вербист передал Спафарию тайком свиток: карту Китайской земли.

Спафарий понял, отчего смилостивился асканья-амбань, стал ласков, вежлив и льстив. Сила Албазинской крепости подломила заносчивость богдыхана и его ближних, сбила дурную спесь с надутых маньчжуров богдыханова двора. Понял посол и другое: скупые подарки посылает богдыхан, а грамоту русскому царю не дал – то дурная примета. Спафарий записал в свой дорожный дневник:

«А государю поведать надобно: богдыхан и его бояре безумно коварны… Русь же считают землей малой, а государя русского почитают за князька, подобно тунгусскому или мунгальскому».

…Караван двинулся в степь. Асканья-амбань послал сто воинов сопровождать посольство. До китайского города Науна караван дошел в шесть недель; минуя Нерчинск, посольство двинулось на Селингинский острог. И здесь зимние стужи и дорожные непогоды заставили Спафарий зазимовать.

Зимние ночи длинны, и в каморе посла не гасла лампада. Посол старательно вносил в книгу путевые записи. Николка Лопухов трудолюбиво помогал послу, став его правой рукой. Никифор Венюков и другие люди посольства, в писцовых делах сведущие, таили злобу и пылали завистью к отроку. Бранили посла за то, что он отверг их старания и свои тайные писания прячет от них, словно от воров.

Никифор Венюков строчил царю доносные грамотки, в них чернил посла, обвинял в измене и пособничестве богдыхану. О дорожных злоключениях и потерях, что терпело посольство, Никифор Венюков писал: мол, творились они по злому умыслу посла, мужа иноземного и оттого сурового и гордого к русским людям в утеху маньчжурам. В пути умирало много людей и несчастья приключались каждый день.

Первый донос на посла Никифор Венюков подал воеводе Селенгинского острога. В доносе Никифор Венюков писал: «Посол, именем Николай Спафарий, государеву службу нес плохо, он завязал в Китайщине тайные дела и впал в измену и коварство. За ту измену богдыхановы люди щедро одарили посла, и те подарки везет посол при себе».

Воевода не посмел обижать царского посла, но при надежном человеке отправил доносную грамоту енисейскому воеводе.

Из Селенгинского острога посольство отплыло следом за уходящими льдами. Миновали Байкал в тихую погоду. Быстро плыли по Ангаре к Енисею.

Енисейский воевода посла встретил сурово, сделал наглый обыск: потаенные товары искал всюду, щупал самолично карманы посла, рылся за пазухой. Китайские подарки воевода отобрал, посла посадил под строгий караул, а в Москву послал гонца с росписью на китайские подарки и с доносной грамотой.

А посол по-прежнему неутомимо трудился над писанием. Дорожные пометы от Москвы до Пекина старательно нанес на карту; изобразил и реки, и горы, и степи, и леса, и городки. Пометив реку Амур, поставил на левом берегу Албазинскую крепость, а сбоку написал: «Сей восточный рубеж Руси, повоеванный вольными казаками. Его надобно хранить строго, ибо земли всюду богатые, просторные, а народы, кочующие окрест, к китайцам мало склонны, обиды китайских ханов им надолго памятны…»

Свои драгоценные записи хранил посол в изголовье; походный ларчик отобрал воевода. А еще бережней хранил посол описание Китайского царства. Листы, мелко исписанные, ловко прятал, куда доведется: в сапог, в полу кафтана, а иногда листы клал на голое тело и поверх повязывал тряпицей, будто больное место лечил.

Боялся посол гнева своевольного воеводы.

В заключении опальный посол томился три месяца. В январе 1678 года, по указу царя, при строгом надзоре прибыл посол в Москву. На дальнее путешествие в неведомое Серединное царство потратил три года. От дорожных мучений, неудач и доносов голова посла побелела, он сгорбился, похудел.

Подозрительно встретил царский двор посла. Спафарий не узнал Москву, горько досадовал на свою судьбу. Царь Алексей Михайлович умер. Боярина Матвеева – помощника и любимца царя – придворные завистники очернили, опозорили. Слепые поборники старины кричали и поносили боярина Матвеева: он-де противник заветов наших отцов и праотцев, учредитель бесовского позорища – комедийной хоромины, он, подстрекатель лукавый и злонравный, наушничал царю на бояр достойных и тем обрушивал на них гнев царя, несчастья и беды. Боярина Матвеева, покровителя и поощрителя всех дел Спафария, царь Федор выгнал с позором. Боярин томился в ссылке в Пустозерском остроге, на берегу Ледовитого океана. Другие приближенные царя и боярина Матвеева тоже очутились в опале: кто гнил в тюрьме, кто в монастырской келье, кто сложил голову на плахе.

Дорогие одежды, серебряные чаши, расписная утварь и все богатство Спафария, которые, отъезжая в Китай, отдал он под присмотр боярину Матвееву, разорили недруги боярина. Посол не отыскал и малой части своего добра. Даже енотовая шуба, даренная Спафарию царем Алексеем Михайловичем за прилежание к книжным трудам, пришлась по плечу одному из близких бояр царского двора.

Спафарий, одинокий, старый и нищий, скитался по монастырским обителям и слободам, кормился добрым подаянием. При царском дворе никто не оценил великих заслуг ученого трудолюбца, бесстрашного путешественника и бескорыстного посла. Короткие пути в Китай, вести о неизвестном Серединном царстве и его обитателях и те писания Спафария, в которые он вложил много труда и бессонных ночей, за которые вынес безмерные тяготы и мучения, никому оказались не нужными.

Междоусобица и плутни вокруг престола затмили все государственные дела. А тем временем Никифор Венюков настрочил доносный лист царю на Спафария. Вдобавок к доносу, поданному селенгинскому воеводе, Никифор Венюков возвел клевету на посла, обвинив его в самой тяжкой измене и предательстве. В доносе написано было, что-де посол, подлый лукавец, склонил за подарки да подачки на свою руку отрока Николку Лопухова. И этот-де Николка Лопухов все тайны знает, но уподобился рыбе: упрямо молчит.

И прежде чем допросить Спафария, схватили Николку Лопухова. В пытошной его пытали и мучали. Николка хранил честь посла, на пытках стоял твердо и, лишь когда вздернули его крюком под ребро, сознался:

– Видел… писание тайное посла…

Николай Спафарий был немедленно разыскан, схвачен и предстал перед царским двором.

Царь Федор с ближними советниками – боярами Милославскими да Трубецкими – строго допрашивал посла. Заставили они его дать перед иконой богородицы кровную клятву и целовать святой крест трижды, чтобы заставить посла говорить чистую правду.

После клятвы и молебна привели посла к каменной стене, палач смерил рост посла черным шнуром, мерку наложил на стену.

– Рубите камень, готовьте могилу старцу… – указал он каменщикам.

По наказу бояр приготовлен был для Николая Спафария склеп в каменной стене монастыря, чтоб, уличив в черной измене, замуровать его живым.

Посла вновь привели в дворцовые палаты.

Боярин Милославский, ведавший делами посольского приказа вместо боярина Матвеева, муж величавый и гордый, обратился к послу:

– Винись, посол, и говори, пошто продал китайскому властителю иноверцев, живущих по реке Амуру, ясак платящих русскому царю.

Спафарий отвечал:

– То враки подлые… Иноверцы ясак дали русскому царю сполна, и тот ясак вез я на двадцати возах. Енисейский же воевода по тайному доносу те возки отобрал дочиста.

– О, какие речи!.. – перебил Спафария царь Федор. – Видано ли, чтоб воеводы царскую казну грабили?

Бояре поднялись:

– Каков грек? Слыхано ли, чтоб на святой Руси воеводы в грабежниках ходили? А?!.

– Грек срамит Руси обычаи. Потерпим ли то, бояре?

Спафарий стоял степенно, потом низко поклонился царю и боярам:

– Негоже шумите, бояре… Царя премудрый лик печалите напрасно. Вот вам отписка, в ней помечены оклады ясака для казны царской. Ту казну енисейский воевода отобрал сполна…

Спафарий подал отписку боярину Милославскому. Боярин позвал думного дьяка. Читал дьяк отписку:

– «…Соболей двадцать сороков, белок отборных сто сороков, лисиц-огневок две сотни, сызнова белок отборных десять сороков, сызнова лисиц-огневок, сызнова соболей…»

Царь прервал чтеца:

– Посла вины не вижу… Давай, боярин, допрос иной. Того воеводу-грабежника схватить, пытать, а пушной ясак отобрать в мою, царскую, казну.

Боярин Милославский сдвинул брови:

– А пошто посол передал китайским мудрецам чертеж всея Руси, помеченный в двукнижье?

Спафарий отвечал:

– Навета сия лжива, как и первая, пресветлый государь и бояре. Двукнижье храню пуще ока. Дозволь, государь, ларчик дорожный принесть, в нем увидишь то славное двукнижье.

Пока бегали посланцы за ларчиком, Спафарий рассказал государю и боярам, что стараньями его добыт чертеж Китайской земли, тайное тайн китайцев…

Весть о китайском чертеже царя и бояр мало задела. Спафарий огорченно умолк.

Принесли дорожный ларчик посла, двукнижье рассматривали тщательно, перебирая листы. И вторая тяжелая вина отпала от Спафария.

Боярин Милославский сказал сурово:

– Кайся, посол, в третьем грехе: отчего отдал ты на посрамление китайцам икону святого Спаса, и та икона средь черных идолов и драконов поганых, подобно грешникам в аду кромешном?..

Бояре сняли шапки, склонили головы, перекрестились. Царь насторожился:

– Каков царский посол? А? Молви!

– Дозволь, государь, о вере китайской слово малое молвить. В Китае почитают за бога драконов, идолов, однако же немало китайцев, кои исповедуют веру христианскую…

Бояре наперебой говорили громкоголосо:

– То, государь, слова грека неправедные!..

– Грек норовит попутать, тому не быть!..

– Истинно сказано в святом писании: у всех азиатцев вера желтая, идольская…

У Спафария дрогнули веки, в больших печальных глазах зажглись живые огоньки:

– Зря злословите, бояре. В древнейших китайских книгах прописано, что тысяча лет тому назад вера христианская почиталась многими китайцами.

Царь сбил Спафария твердым словом:

– В твоих же писаниях, грек, помечено, что Китай-де – царство желтых идолов, то как?

– То, государь, праведно. Не единожды вере Христовой в Китае учинялись гонения от идолопоклонников, коих великое множество, не единожды христиане за веру праведную отдавали свои животы, приняв муки смертные…

– Ты молви, как икону святого Спаса обесчестил? – рассердился боярин Милославский.

Спафарий степенно отвечал:

– Монахи желтой китайской веры безмерно горды и своими идолами похваляются. Мол, вера наша сильнейшая есть и равной ей не сыщете, а бог-де ваш, Христос, немощен. И коль рядом с нашим идолом поставите свою икону, то изойдет она прахом.

Бояре и царь переглянулись. Спафарий говорил:

– Пытал я своих людей, боярских детей, чему быть: оставлять ли кощунство и похвальбу тех китайских монахов, ведь они веру православную топчут, срамят, или сломить их спесь, икону поставив без опаски к идолам черным? Сотворя молитву и памятуя о вере Христовой, столь сильной, сочли мы за праведное икону Христа поставить, дабы в прах рассыпались идолы всех земель.

– То праведное слово, бояре… – сказал царь.

– Вера русская сильна есть!.. Равной на земле не было, – зашумели бояре.

Спафарий, ободренный, продолжал:

– Лик Спаса-Христа оставлен нами на Китайщине. Пусть вера Христа живет во всех землях. Пусть все миры и народы к ней примкнут. Верю, великий государь, сыщутся и на Китайщине многие люди, которые примут Христову мудрость и падут ниц перед богом всевышним…

Царь, поднявшись, перекрестился. То же исполнили бояре. Царь позвал Спафария, обнял:

– Глядите, бояре, на правдолюбца, мужа премудрого, веры христианской достойного…

…И вновь Николай Спафарий сел главным переводчиком в посольском приказе. И вновь в каморе переводчика всенощно теплилась лампада. Николай Лопухов удостоен был великой чести: сидел он с главным переводчиком в одной палате. Только отрок трудолюбивый после пытошной ослаб здоровьем, ходил бледен и худ, к делам же писцовым прилежен был больше прежнего. Часто в каморе за писанием засыпали и главный переводчик и его старательный помощник.

А доносчика злосчастного Никифора Венюкова за доносы и поклепы велел царь казнить. От казни спас его Николай Спафарий, простив доносчику его злостные ябеды. Оттого Никифор Венюков в грехах покаялся, обет дал уйти от суеты мирской; скрылся он в обитель и там до окончания дней жил затворникам.

…Восходит и падает солнце, рождается и умирает день, так минуют годы.

Прошло немного лет.

С восточных рубежей, с Амура-реки, где твердо обосновались русские казаки, доходили безрадостные вести. Богдыхан китайский поклялся очистить Амур от русских и занять земли вплоть до Нерчинского острога. На царский двор пушная казна с Амура поступала плохо. Бояре жаловались на сибирских воевод, а воеводы в грамотах своих писали о происках китайских ханов, об их готовности идти на Русь большой войной.

Царь и его ближние помощники вспоминали о делах главного переводчика Спафария, о его путешествии в Китайское царство.

Царским именем боярин Милославский поднес Спафарию серебряный ковш заморского изделия, отрез алого сукна, кусок бархата и атласа, просил принести чертеж и книги о Китайском царстве.

Бояре старательно вглядывались в чертеж земли Китайской. Боярин Милославский, разгладив пухлой рукой пышную бороду, сказал Спафарию:

– Сказывай о землях восточных, о китайских происках. Дела их и помыслы ты знаешь.

Боярин отыскал последнюю грамоту нерчинского воеводы. Он писал: «Черная Ячча, – так называет китайский властелин новый Албазин, – опять ожила. Лик солнца чист и светел, Ячча же омрачает его, подобно мутной туче. Надобно ее снести, сжечь, пепел развеять по ветру…»

…Тем временем богдыхан готовил новый поход на Албазин.

Вести о скором походе армии богдыхана долетели и до Москвы.

Царь и его ближние бояре понимали: небывалый ущерб потерпит казна царская, если благодатные восточные рубежи захватит китайский император по самое море Байкал. Тревожились бояре. Снились им китайцы и монголы подле самых кремлевских стен. Царь собрал придворных бояр, сказал:

– Бояре, какое испытание шлет бог?.. Не пошел бы богдыхан на Русь… Того страшусь.

Боярин Милославский гордо отвечал царю:

– Русь наша под игом татарским стонала многие годы и то иго повергла в прах. Волею божьею и молитвами твоими, великий государь, Русь стоит невредима.

Эти слова покоя не рождали. Царь ждал не таких речей. Решил он призвать к себе Николая Спафарий и просить совет у этого мудрого старца. Царь думал:

«Муж Николай Спафарий в науках силен, повадки китайского властелина ему знакомы, силу их ратную видел он своими глазами».

Только опоздал царь. Опала и тревожные дни, когда по доносам пытали любимца Спафария – Николая Лопухова, а его, Спафария, хуже батогов и плетей, калечили угрозами и допросами, сломили ученого трудолюбца. Болезнь склонила к земле гордую голову. И подкралась к Спафарию немощная старость: высох он, сгорбился, лицо потускнело, снегом запорошило голову, словно пухом лебяжьим, лишь по-прежнему задорно горели желтые глаза.

Спафарий подарки царские принял, поклонился:

– Уходящий в могилу богатство оставляет на земле… Не сочти, государь, за обидное, коли подарки твои передам любимцу моему, Николаю Лопухову.

Собрались бояре в царской малой палате, Спафарий сидел, укрытый шубой, возле стоял Николай Лопухов, придерживая бледнолицего старца.

Царь спросил:

– Что ж надумал, старец мудрый?

Чуть слышно Спафарий ответил:

– Не прими, великий государь, за худое, не могу по немощи моей словеса ладные сказать… Давит хворь безмилосердно. Думы же свои отписал я в грамотке. Читай, Никола, великому государю и боярам, читай… Словеса выговаривай складно, как тому мною обучен…

Лопухов читал громко, внятно:

– «Надобно с китайцами в мире жить… Войны, упаси бог, не зачинать. Послать немедля посла разумного… А пока посол собирается, гнать гонцов скорых, чтоб китайский царь, ради приезда посла, ждал и войной зазря не шел… Смекаю, великий государь, умом своим так: китайским ханам памятна сила русских – не однажды биты они смертно казаками на Амуре-реке. Памятую и иное: внутри Китайщины спокойствия мало; лихо доморощенным китайцам от обидчиков маньчжуров, междоусобицы столь часты, сколь непогодь в осеннюю пору…»

– Куда старец клонит, того не пойму? – оборвал царь чтеца.

– К миру клоню, великий государь, к миру для Руси достойному…

– Читай, – сказал царь Николаю Лопухову.

Лопухов читал:

– «Не страшись, великий государь, угроз и домогательств китайского правителя. Посол наш, упорством объятый, сказать должен гордо: „Коли думаете побить, выходите на ратное поле!..“ В поле же завсегда две воли: кто сильней… А ратной силой господь Русь не обидел… К тому же ни единому китайцу наши сибирские рубежи не надобны, того добиваются только князья да бояре, родичи богдыхановы, алчности коих пределы не заказаны».

Царь встал, удивленно глянул на Спафария:

– К добру ли твои речи? Не разберу их, бояре!

Спафарий тихо ответил:

– Великий государь, во всяком деле сила уму уступает. Мудрость древних праведна: «Хотя ищешь мира, держись за меч…»

Царь усмехнулся:

– Запамятовал старец иное: «Взявши меч, от меча и погибнешь!»

Спафарий силился подняться, опустился, сказал глухо:

– Человек Руси ни мечом, ни серпом не шутит. Вспомни, великий государь, дела владык русских, прославленных от Святослава, от Александра Невского и от него по наши дни… Бывало ли так, чтоб Русь на бою изничтожена была? Аль пала бы перед ворогом коленопреклонной? Аль покорилась?

Бояре загудели:

– Праведные слова! На то она и Русью зовется!..

Спафарий сомкнул воспаленные веки, задыхался и кашлял.

Царь сказал:

– Коль замахнешься да не ударишь, сам побитым останешься…

По серому лицу старца легкой тенью проползла усмешка, желтые глаза округлели:

– Великий государь, бывает и так: «Устрашен враг сечью, а сражен умной речью!..»

Царь склонил голову, сошел с возвышения, старца обласкал.

И решил царь на том боярском сходе: китайскому богдыхану ни в чем не уступать и, хотя войны с ним не начинать, послать в Китай царского посланника, чтоб земли, на которых стоят казаки Сабурова, сумел он отстоять умным словом.