Текст книги "Артамошка Лузин. Албазинская крепость (Исторические повести)"

Автор книги: Гавриил Кунгуров

– В лесах рыщут барсы свирепости невиданной, не обидели бы они русского посла…

– Не страшусь смерти!.. Страшусь прогневить великого государя Руси.

Наместник складывал ладони вместе, поднимал их над головой и, вскинув глаза к небесам, шептал:

– Луна на небе одна, а звезд неисчислимое количество. Великий богдыхан один, а забот у него не счесть…

Посольство простояло под стенами Науна еще три недели. Богдыхановы чиновники изменили отношение к послу: держались дерзко, неуступчиво. Наунский наместник подъезжал к юрте Спафария с большой свитой разодетых по-праздничному чиновников, говорил заносчиво:

– Какой ты есть посол, мы не знаем. Имеешь ли грамоту к великому богдыхану?

Спафарий отвечал степенно:

– Коль доеду до величества богдыханова и грамоты не покажу – казни достоин.

Наместник дерзко кричал:

– Что в той грамоте русского царя? Может, в ней обидные слова начертаны?!

Наместник вновь говорил о беглеце Гантимуре, о происках и бесчинствах казаков на Амуре.

Спафарий терпеливо отговаривался, ссылаясь на грамоту: в ней, мол, все прописано.

Упорства Спафария богдыхановы чиновники не сломили, уехали с угрозами, вокруг посольства прибавили караул, подолгу не приносили послу и его людям еду.

Каждое утро к юрте русского посла носильщики приносили наунского наместника в цветном паланкине. Не выходя из него, наместник кричал:

– Коль так, ты, посол, упрям, грамоту отберу поперек воли!..

Спафарий, не выходя из юрты, отвечал спокойно:

– При посольстве ратная сила немалая… Грамоту отбивать станут посмерть… На то государя русского указ писан!..

Наместник гневался, угрожая держать посольство до зимы. Служилые люди посольства: многие боярские дети, подьячий Никифор Венюков и иные – упрекали Спафария в неразумном упорстве, понуждали к уступкам. Спафарий вспомнил о грамоте богдыхана русскому царю, ту грамоту вручил послу воевода Нерчинского острога Даршинский.

Спафарий позвал в свою юрту наместника и важных его сановников, посадил вокруг стола служилых людей посольства и сказал:

– Сочту за разумное показать славному владыке города Науна грамоту богдыхана, писанную русскому царю…

Спафарий открыл кованый ларчик и вынул красный свиток. По шелковой бумаге и черным иероглифам чиновники признали богдыханов лист, упали на колени и отбили десять поклонов.

Наместник и его приближенные ушли гордые и довольные. Спафарий был безмерно рад своей удаче.

К восходу солнца китайцы пригнали Спафарию сто двадцать лошадей и двести верблюдов. Посольство двинулось в сторону Пекина.

В мае караван посольства остановился у пекинских городских ворот. Через три дня посольство впустили в город, отвели на окраине большой двор и ко двору поставили многочисленный караул. Людям посольства, пробывшим в пути более года, отведенный двор показался благодатным местом отдыха и приюта.

В большой палате богдыхана собрались его советники и помощники. На узеньких ковриках и шелковых подушках, поджав под себя ноги, важно сидели надутые советники: родичи богдыхана, министры, чиновники. Опустив ресницы, они величественно полудремали.

По голым лбам, желтым скуластым лицам пробегали серые тени; иссиня-черные, любовно заплетенные длинные косы аккуратно лежали на спине; жидковолосые бороды и тонкие усы спадали низко, до самой груди.

Слегка покачиваясь, некоторые старательно оберегали драгоценное из драгоценных – ноготь на мизинце левой руки. Ноготь достигал у счастливцев чуть не полметра, требовал он мучительной осторожности, терпеливого ухода. От посторонних взглядов ноготь закрывался изящным камышовым футлярчиком тончайшей резной работы. Наиболее чиновные и родовитые имели рабов, которые старательно ухаживали за ногтем: чистили и полировали, растили, как садовник дерево.

Совет старейших собирался вчера и позавчера.

Хотел богдыхан услышать мудрое слово своих близких сановников о русском после, об истинных причинах его приезда в Китай. Но каждый раз богдыхан внезапно свое намерение менял, сановников распускал по домам.

Вновь собрались сановники…

Пропела флейта и прозвенел колокольчик: богдыхан показался на троне; родичи и сановники пали на колени, стали кланяться до земли.

Великий Тяньцзы, или Сын неба, император Серединного царства Кан-си не похож на окружающих: молод, роста среднего, светловолос, лицом бел. Из-под густых игольчатых ресниц светились скупые щелки монгольских глаз; сливались в них азиатская хитрость и ум с надменной жестокостью и юношеским властолюбием.

Он слегка приподнял голову и хотел говорить, но в этот момент в рисунчатое окно, оклеенное провощенным шелком, ударилась крыльями ласточка. Она звонко чирикала и потонула в зелени сада. Тонкие усы богдыхана дрогнули: «Ласточка – черная примета…» Вспоминая слова древнейших, богдыхан подумал о русском после: «Чем тонуть в человеке, лучше тонуть в бездне…» – и поспешно удалился.

Главный сановник, дядя богдыхана, растягивая слова, оповестил:

– Пусть мудрые разойдутся по своим палатам…

В шелковых туфлях с войлочной подошвой, по-кошачьи мягко шагал богдыхан по синим плиткам садовой дорожки; он остановился у древнего дуба, долго любовался порханием пташек, с упоением слушал жужжание золотого жука. Близкие родичи и важные министры, подняв глаза к небу, с трепетом шептали: «Великий богдыхан беседует с тенью великого учителя Конфуция».

Кан-си не расставался с книгами древнейших: любил богдыхан выискивать среди множества причудливых узоров алмазные слова истины и мудрости. Знал хорошо историю, философию, географию, любил поэзию, по звездному небу стремился постигнуть неразгаданные тайны мира и его судеб, ядовитое лукавство человеческого сердца и высокие взлеты ума.

Вот и сейчас он опустился на мраморную скамейку и углубился в чтение.

На другой день до восхода солнца встали все жители Серединного царства, от великого богдыхана до жалкого кули. Заглох огонь жертвенных светильников в крохотной фанзе земледельца, в утлой хижине рыбака, во дворце богдыхана.

«В этот день искру огня труднее сыскать, чем мертвому вернуться к жизни», – так говорила китайская пословица.

На озере, против окон богдыхана, всплеснув крыльями, всколыхнула воду ранняя суетливая утка, свистнула пташка, расправила ветки ароматная акация, из-за горы показалась атласная кромка солнца. Загорелись вершины гор, окропила утренняя розовая роса травы, деревья, черепичные крыши, зубчатые уступы городской стены. Купаясь в утренних лучах, трепетали и переливались белоснежной зыбью вишневые рощи богдыханова сада.

Из окна богдыхан залюбовался капелькой росы, трепетавшей на солнце живым блеском. Повернул лицо к востоку и стал читать наизусть вечно благоухающее стихотворение Конфуция – «Песня скорби». Читал он нараспев нежным женским голосом. Опустив глаза, сомкнув длинные ресницы, делал паузы, и вновь лились сладкие тягучие слова, как льется прозрачная струя священного меда:

 
Пред вселенной – ничто человек.
Он песчинка на дне океана.
Перед вечностью миг его век,
Это дым пред лицом океана…
Славный воин, бедняк и богач
Одинаково сходят в могилу,
Поглощает забвения мрак
Их деяния, и силу, и славу…
 

Богдыхан, не открывая глаз, стоял с наклоненной головой, губы его шептали: «Перед вселенной – ничто человек…» Потом богдыхан выпрямился, мягкой походкой стал спускаться по мраморным ступенькам, ведущим в сад. Мгновенно носильщики в красно-бело-голубых одеждах поднесли желтый паланкин с вышитыми на нем синими драконами. Император приказал отнести его прогуляться по царственному парку. Минуя Зеркальный фонтан, паланкин скрылся за зеленой роскошью густых акаций.

В этот день в Серединном царстве не зажигали огня, не варили кушаний: все строго чтили Ханьшицзе – День холодной пищи.

На площади Синего дракона бродячий певец собирал многочисленную толпу, пел дребезжаще, тоскливо:

– «Постигло горе цзиньского князя Вэня, будущего могущественного богдыхана: страдал он от завистливых недугов, томился в изгнании. Сопровождала его небольшая кучка самых преданных слуг. Среди них отличался человек Большое Сердце – Цзе. Кругом простиралась пустыня, никто не находил ни воды, ни пищи. Будущий богдыхан ослаб от голода и упал на песок.

„Погодите, – спокойно сказал Цзе, – я вам сейчас принесу пищу“.

Цзе вернулся слабый и бледный, но принес кусок зажаренного мяса, вкус которого будущий богдыхан нашел великолепным.

Цзе спас жизнь Вэня, насытив его… собственным мясом…»

Вещий певец смолк, закашлялся, крутил высохшей облезлой головой. Толпа терпеливо ожидала.

Старик с трудом разжал спекшиеся губы, поднял воспаленные веки и продолжал:

– «Тень и та убегает, убежали и горькие дни: Вэнь стал могущественным богдыханом, он торжественно въехал в столицу и расположился во Дворце цветов. Всех своих верных слуг сделал он начальниками, министрами, сановниками.

Забыл богдыхан лишь о Цзе: он не попал ему на глаза.

Один из новых министров осмелился напомнить богдыхану:

– Вы забыли, государь, человека, который кормил вас собственным мясом.

– Да, это правда, я виноват! Пришлите сюда Цзе.

Всюду искали Цзе, но его нигде не оказалось. Богдыхан узнал, что Цзе с матерью ушел на гору Мяньшань. Он собрал приближенных и отправился на гору. Цзе не показывался, на зов не отвечал. Богдыхан разгневался, потерял терпение:

– Неужели нет сил заставить его выйти?

– Есть верный способ, – ответил злой мудрец, – которым заставляют выйти из леса любого зверя.

– Какой?

– Стоит только зажечь кустарник, и дым заставит его выйти…

– Зажигай!.. – закричал богдыхан.

Вмиг обгорела гора, почернели скалы, пепел покрыл землю. Но Цзе никто не видел. По пеплу дошли до вершины горы и нашли там два обгоревших трупа. С тех пор народ чтит память преданного долгу человека: в день Ханьшицзе никто не осмелится зажечь огонь, проглотить кусок горячей пищи».

Толпа разлилась по улицам.

Дряхлый певец шагал, стукал клюкою о булыжник. Вновь собрал большую толпу и вновь стал славить Цзе, но народ ждал другого. Тесно обступив певца, люди жадно просили, чтоб пропел он стихи защитника бедных, бессмертного Бо Цзюй-и. Певец зорко оглянулся, вскинул руки над головой, замахал ими, как птица крыльями, и запел:

 
…Колосья зерном не успели налиться, —
Все они, не созрев, засохли.
Старший сборщик все это знает,
Но не просит снизить поборы.
За податью рыщет, налоги тянет,
Чтоб видели его старанье…
…С наших тел
Сдирают последний лоскут!
Из наших ртов
Вырывают последний кусок!
Терзают людей, отбирают добро
Шакалы и злые волки!..
 

Из-за угла выбежали солдаты богдыхановой стражи с копьями и ножами. Толпа дрогнула, певец умолк. Размахивая мечом, начальник разгонял народ, злобно кричал:

– Я заткну поганый рот этому каркающему ворону! Где он? Пусть пройдется мой меч по его дохлой шее!..

Начальник бегал, вынюхивал, выискивал, за ним спешили солдаты. Толпа рассеялась, а певец исчез, словно его никогда здесь и не было.

День гас. Пыль медленно садилась на деревья, на крыши. Смолкли птицы. Шум улиц еще висел над городской стеной. Вот все стихло. Тень прикрыла землю теплым пологом. Сияли бесчисленные глаза неба – звезды. Луна купалась в седом озере, заживала стволы бамбука, золотые крыши холмов.

Опустилась синяя ночь, влажная, душная. Аромат цветов и трав пьянил, кружил голову.

Русский посол, Николай Спафарий, спать не ложился: нетерпеливо ждал утра, ждал представления богдыхану. Посол сидел у черного лакированного столика. Вздрагивало перо, прыгая по шершавому листу, узорчатая нить ложилась в строчки, скупые и строгие. Посол бережно записывал, что узнал, подсмотрел, подслушал о жизни, о делах неведомых доселе желтолицых обитателей призрачного Серединного царства. Здесь все заперто наглухо крепкими замками скупого молчания. Здесь с безумным старанием скрываются от чужих глаз даже самые безобидные мелочи.

Спафарий отложил перо. Отодвинул резное оконце. Хлынула теплая сырость, ворвались запахи трав и цветов: острые, терпкие, непривычные. Запахи дурманили, кружили голову.

Спафарий оконце захлопнул: «Дурно благовоние, душе непотребно…» Опустился на сиденье, задумался, вспомнил обиды, нанесенные ему людьми богдыхана.

Обиды тяжкие: две недели тому назад посла позвали ко двору богдыхана. Посол собирался старательно: мылся, надевал новые одежды, мазал голову душистым маслом. К богдыхану посла не пустили, заставили отбивать поклоны неведомо кому. Из-за шелкового занавеса, через своего приближенного, богдыхан задал три вопроса:

– Каково здоровье русского царя? Сколько ему лет? Давно ли царствует?

Получив ответы, богдыхан удалился, а Спафария отвели на посольский двор. Опять потянулись тягостные дни ожидания.

Вежливые и льстивые богдыхановы сановники приносили послу тысячи извинений, указывали такие важные причины, что посол, потерявший всякое терпение, готов был поверить. Уходя, сановники низко кланялись и твердили: «Ханьшицзе, Ханьшицзе…»

Спафарий решил: самая важная причина – неизвестный Ханьшицзе, бросился к столу, торопливо внес в дневник новое, пойманное мудреное слово.

Наступил день представления богдыхану. За два часа до рассвета за Спафарием приехал празднично разодетый китайский чиновник. Спафарий набросил на спину соболью шубу, неловко влез в паланкин. Паланкин слегка покачивался на плечах шагающих в ногу носильщиков.

Свита Спафария ехала вслед верхом на лошадях. В розовой предутренней мути дрожал город, путь освещали бумажные фонарики; их несли услужливые, ловкие люди. В горах выли шакалы, бездомные собаки подвывали. Китайцы, прислушиваясь, улыбались: по их приметам, это предвещало успех.

Двигались неторопливо, осторожно.

На востоке белые полоски окаймляли зубцы гор, скрылись звезды, пахнул влажный ветер.

Караван остановился у городской колокольни. Высокая восьмиугольная колокольня, выложенная из мрамора, возвышалась над всеми строениями.

Причудливая колокольня состояла из девяти разноцветных мраморных песков, она блестела и переливалась радугой. Снизу доверху вилась винтовая лестница с гладкими площадками на каждом поясе. Площадки, окаймленные узорчатой решеткой, имели множество колокольчиков различной формы и величины. На вершине колокольни восседал большеголовый золоченый идол – хозяин города.

Китайцы пали перед колокольней на колени, старательно отбили девять поклонов.

Караван двинулся дальше.

К рассвету достигли Гулоу – Башни времени.

Высокая башня с выступами, построенная из гранитных плит, имела на одной из площадок два прозрачных фарфоровых сосуда: верхний в виде огромной груши, нижний – расписной чаши. Сосуды были искусно разукрашены рисунками: цветы и листья, птицы и рыбы как живые трепетали и переливались. Тонкая струя воды из верхнего сосуда медленно спадала в чашу. Когда чаша наполнялась доверху, раздавался чуть слышный звук, и человек в желтом халате, соломенной шляпе, с угрюмыми, строгими глазами ударял колотушкой в огромный барабан, отбивая час по китайскому исчислению.

Около башни Гулоу караван стоял до тех пор, пока чаша наполнилась дважды.

Солнце осеребрило вершины гор, зажгло макушки городских башен. Светало, Головная часть каравана остановилась у большого каменного столба. На нем светился высеченный иероглиф – имя богдыхана. Спафарий вышел из паланкина, подъехали остальные, также сошли на землю.

Русских провели через несколько больших ворот с тяжелыми щеколдами, резными переплетами. Последние из них – Тун-хуа-мынь, или Восточные цветочные ворота. Верхние части их украшали изображения синих, черных, огненно-красных драконов, страшных птиц с рыбьими головами и крыльями летучих мышей.

Русских ввели на просторный двор, устланный дорогими коврами. Перед глазами открылась невиданная картина: плотной стеной стояли люди в золоченых, пестрых, синих, красных халатах, ветер колыхал черные перья, воткнутые в их высокие шляпы. Среди них, опустив хоботы, переступали с ноги на ногу огромные белые слоны.

Спафарий окинул глазом, решил: слонов более ста. Слоны, покрытые узкими ковриками, с резными корзинками на спинах, составляли торжественный богдыханский поезд. На шее каждого слона дремал погонщик.

Посредине двора возвышалось много круглых предметов, закрытых огненно-желтой материей. То были бубны, каждый в рост человека. В правом углу двора стояла позолоченная колесница богдыхана; в нее либо впрягались слоны, либо несли ее сорок лучших носильщиков двора. Колесницу охраняли сумрачные, желтолицые, высокие на подбор люди с пиками наперевес.

Русские терпеливо ожидали, сидя на коврах.

Когда двор ослепительно расцвел в солнечных лучах, русских медленно повели через множество ворот, проходов, по затейливым дорожкам, усыпанным белыми, синими камешками.

Вскоре русские очутились перед малым дворцом богдыхана. Легкое трехэтажное здание будто повисло в воздухе: три изящных пестро раскрашенных домика, поставленных друг на друга, возвышались на тонких позолоченных колонках; бумажные окна, причудливые, загнутые кверху концы крыш и горящий шар вверху этого хрупкого на вид сооружения довершали его облик. Дворец вызвал восторг даже у Спафарий, видевшего за время своих скитаний по свету немало чудес.

Вокруг раскинулся сад, били фонтаны: у одних струя вырывалась из пасти рыб, у других – из клюва птицы, у третьих – из хобота слона.

Меж деревьев блестела полоска речки, через нее переброшено было несколько мостов из белого мрамора.

Солнце, скользнув по макушкам деревьев, превратило в кровяную струю богдыханов фонтан, который бил из-под земли у правой половины дворца.

Это был долгожданный знак.

Ударили бубны. От непривычки русские зажимали уши, озирались. Гул усиливался, рев бубнов возбуждал слонов, они нетерпеливо топтались, погонщики щелкали бамбуковыми палками. Люди в пестрых халатах вытянулись и застыли истуканами. Русских повели через множество узеньких ворот. Спафарий шел степенно, не удивляясь, не озираясь. Тяжелая шуба давила его, от июньской жары мутилось в глазах, посол обливался потом.

До главной площади допустили только Спафария и несколько приближенных: боярских детей и важных служилых людей. Остальных задержали.

К большому дворцу, отличавшемуся от первого лишь величиной, тянулась дорожка, выложенная из гладких синих и белых мраморных плит.

Ничья нога, кроме ноги великого богдыхана, никогда не ступала по этой дорожке. Ее ревностно охраняли люди в огненных халатах, они стояли на строго очерченных зелеными камешками местах, не шевелились. На древках пик у них развевались желтые флажки, а на остриях – конские хвосты.

Белая лестница вела на террасу главного здания, на каждой ступени возвышалась фигура в пестром халате, с флажком в одной руке и копьем в другой. На копьях разверзлись хвосты барсов.

В дверях Спафарию бросились в глаза большие бронзовые птицы с безобразными головами, выпученными глазами; в клювах птицы держали факелы.

Просторный зал Вэнь-хуа-дянь, или Зал цветов литературы, не имел мебели, пришедшие садились на ковры, по китайскому обычаю поджав под себя ноги. Спафарий обвел глазами зал: стены темны, без украшений, лишь в виде узкой полосы низ был изукрашен изображениями густо-синих летящих драконов с зубастой пастью, орлиными крыльями, длинным змеиным хвостом.

Колонны, поддерживающие потолок, сияли ослепительным лаком с кроваво-красным отливом. Бумажные фонарики гирляндами свисали меж колонн. На тоненьких бамбуковых треножках стояли деревянные чашки, наполненные рисом, пшеном, маком, пшеницей; воткнутые в каждую чашку травяные свечки курились тонкой струйкой дыма и наполняли зал одуряющим ароматом.

В глубине зала виднелась шелковая желтая занавесь. Спафарий догадался, что за занавесью – трон богдыхана.

В открытые окна врывался ветер, слышался шелест деревьев, журчание воды, пение птиц. День удался яркий, сияющий. Китайские чиновники улыбались, предвещая доброе настроение богдыхана, успешный прием русского посла.

Спафария и его близких усадили в левой стороне зала на маленьких шелковых подушках. Важные сановники, приближенные двора, расселись по чину, роду, званию.

Раздался гром бубнов, дробь барабанов, вой флейт, звон литавр. Потом простонал колокол, а вслед за ним неистовый человеческий крик возвестил о чем-то непонятном.

К Спафарию подошел переводчик в китайском халате, с широким бритым лбом. Спафарий заметил: у него необычайно длинный нос, открытые глаза, а черная коса ловко приклеена. Спафарий узнал в переводчика иезуита.

Переводчик вежливо, на латинском языке, возвестил, что великий богдыхан, Сын неба, мудрейший Кан-си изволили приблизиться к трону, в зале уже витает его дух…

Услужливый иезуит, глазами показав на всех присутствующих китайских сановников, которые неистово отбивали поклоны, объяснил: они показывают, как русский посол и его люди должны кланяться богдыхану. Число глубоких земных поклонов всегда точно и равно девяти.

Спафарий подумал: «На Руси даже царю пресветлому поклоны земные бьют единожды», – и посол твердо решил не позорить чести русского царя, не падать ниц перед китайским богдыханом.

Важный сановник повел Спафарий отбивать поклоны. Посол упрямился, ссылаясь на болезнь, на отсутствие того, кому бить надобно поклоны, на то, что кланяться с ларчиком, где сокрыта великая грамота русского царя, ему не велено.

Иезуит вежливо убеждал посла:

– Богдыхан давно неведомо присутствует в зале… Грамота русского царя известна богдыхану…

Мандарин подсунул Спафарию крошечный бамбуковый столик, чтобы он мог поставить ларчик. Спафарий повиновался.

Вновь ударили бубны, барабаны, литавры.

Спафарий сожалел об уступке, допущенной им, гневно посматривал в глубину зала. Занавесь распахнулась. Спафарий увидел молодого человека лет двадцати четырех, с лукавыми подвижными глазами, тонкими усиками, царственным, надменным лицом. Сидел он на возвышении, утопая в шелку, в бархате.

На нем желтая шелковая одежда, расшитая золотыми драконами, на ногах – светло-синие туфли с толстой мягкой подошвой. Позади трона, над головой высокие опахала из павлиньих перьев.

По правую руку богдыхана находился его советник – седовласый старец со строгим сухим лицом, в просторной длинной одежде темного цвета, по левую – главный сановник двора. Перед главным сановником стоял лакированный столик с фарфоровым чайным прибором и маленькой блестящей шкатулкой. В ногах богдыхана расположились близкие родичи: братья, племянники, дяди.

Богдыхан не смог скрыть удивления, заметно волновался, неловко теребил шелковый шнурок. Тонкие усики повелителя вздрагивали.

Спафарий шагнул, отвесил только один глубокий поклон и сел на подушку в отдалении от богдыхана.

По залу пролетел легкий шепот: первая дерзость русского посла не прошла незамеченной.

Несколько минут никто не шевелился: богдыхан рассматривал посла.

Перед Спафарием поставили крошечный лакированный столик. Неслышно шагая по коврам, скользили слуги, разносили чай в фарфоровых чашках. Кан-си трижды посылал кушанья со своего столика русскому послу: кубок с черным вином, золотые ломтики дыни, чашечку крупнозернистого риса.

Между Спафарием и троном появился человек; в нем он узнал переводчика и понял: наступила решающая минута – переговоры.

Гортанный тонкий голос богдыхана резанул ухо Спафария. Родичи и сановники торопливо отбивали поклоны. Спафарий сидел спокойно.

Переводчик, низко склонившись, перевел слова богдыхана.

Кан-си сказал Спафарию:

– Говорю сверху на низ… Страна Элосы далеко, вижу это по усталому и обветренному лицу посла… Страна Элосы богата, я вижу на твоих плечах дорогое одеяние… Богатый поймет только богатого, умный – умного… Я буду спрашивать тебя, ты отвечай мне.

Водворилась тишина.

Богдыхан спросил:

– Какую звезду посол считает вечной подругой луны?

Придворные, подобострастно глядели на мудрого богдыхана, гордясь его недосягаемой ученостью.

Спафарий подумал: «Смеется царек китайский, за младенца меня почитает».

Он побагровел, раздраженно бросил богдыхану:

– На небе не бывал, звезд там не считал!

Иезуит-переводчик вздрогнул: он не решался передать Кан-си дерзкие слова.

Кан-си ждал. Услышав слова переводчика, сановники попадали и боялись оторвать голову от пола. Кан-си не сводил глаз со Спафария, силясь разгадать человека, от которого исходят неслыханные по дерзости слова.

Дрожащей рукой богдыхан взял чашечку, слегка щелкнул по ней ногтем. Подобно флейте запел тончайший китайский фарфор, нежный звон разлился по залу. Богдыхан лукаво скосился, сдержанно спросил:

– Умеют ли в стране Элосы делать чашки тонкого небесного камня, с голосом райской птицы?

Спафарий обиделся еще больше, скрыв волнение, разгладил волнистую бороду, не торопясь, степенно ответил:

– Горшечником не бывал, я есть царский посол…

Кан-си вновь устремился глазами на посла при глухой тягостной тишине зала смотрел, не отрываясь, до тех пор, пока не устал.

Порывисто поднявшись, богдыхан дал знак. Ударили барабаны, заухали бубны. К Спафарию подошли люди сумрачные, свирепые; бесцеремонно взяли его под руки, вывели из зала.

Кан-си скрылся в боковой двери и направился в дворцовое книгохранилище. Раскрыв огромную, в деревянных обложках книгу, углубился в чтение.

Долго разбирал сложнейшие колонки иероглифов, мучительно искал объяснение случившемуся: богдыхан советовался с древнейшими из древнейших.

Мудрость книг не знает пределов, древнейшие находили непоколебимые истины даже в споре с могущественным небом, и Кан-си нашел точный ответ: еще не родилась новая луна после дня Ханьшицзе, а во сне богдыхан видел огонь и дым. Что может быть хорошего, если в день Ханьшицзе богдыхану приснился огонь и дым?

Хуже ничего быть не могло…

Кан-си бережно положил тяжелую книгу.

Русского посла он приказал запереть, держать под караулом строго. Подслухов послать, нарядив их купцами, вести приносить до солнца каждого дня.

Невиданно, чтобы камыш гнулся и не ломался.

Пусть непокорный покорится!.. А богдыхан сыщет в мудрых книгах, как поступали древнейшие с непокорными иноземцами.