Текст книги "Мы вернёмся на Землю"

Автор книги: Гавриил Левинзон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Мы подошли к клубу строителей, и парень взял у меня коробку, а у Пазухи стопку и понёс их сам по лестнице. Пазуха смотрел ему вслед.

– Гришка, гад! – закричал он. – Опять надул, да? Ну, смотри у меня!

Гришка не обернулся.

– Подождём, – сказал Пазуха. – Может, и про шпионов.

Мы с полчаса погуляли, а потом пошли смотреть кино. Нас пропустили без билетов.

Кино оказалось не про шпионов. Мы с Пазухой переговаривались, смеялись. На нас шикали. Скоро нам всё это надоело, и мы вышли из зала. На улице Пазуха сказал:

– Может, послезавтра будет про шпионов. Приходи, понесём.

Он мне нравился: с ним было интересно.

– Знаешь что, – сказал я Пазухе, – переходи в нашу школу, или давай я перейду в вашу, и мы с тобой подружимся.

– Посмотрим, – сказал Пазуха. – Может, я с тобой и подружусь… Со мной многие хотят дружить.

Он бы мог этого не говорить. Я и так видел: парень он что надо.

– Деньги у тебя бывают? – спросил Пазуха.

– Полтинник! – сказал я.

– Каждый день?

Я кивнул, потому что вслух соврать не мог.

– Не жирно, – сказал Пазуха. – Это не фонтан.

– Пазуха, – сказал я, – я ещё стихи писать умею.

– Стихи писать?! – Пазуха вытаращился на меня.

Всем в классе нравится, что я пишу стихи, я думал и Пазухе понравится.

– Да ты, гад, знаешь, что делаешь?! – закричал Пазуха.

– Да в чём дело, Пазуха? – спросил я.

– Тебе что!.. – сказал Пазуха. – Ты написал и забыл, а другим учить придётся. Ну пусть бы двойку поставили. После уроков же оставляют!

Ну и разозлился же он!

– Я всех поэтов у себя в учебнике замазал и тебя видеть не хочу. – Он плюнул мне под ноги и ушёл.

И зачем я сказал, что пишу стихи?

У меня была бабушка. Она умерла, когда я учился в третьем классе.

Бабушка была любопытной, подслушивала чужие разговоры. Бывало, выйдет на балкон и слушает, о чём говорят у соседей.

Меня она совсем не стеснялась. Как-то я сказал бабушке, чтоб она не подслушивала, а бабушка нажаловалась маме, что я с ней грубо разговариваю.

И вот так получилось: я в тот вечер тоже подслушал чужой разговор.

Я вошёл в наше парадное и только стал подниматься по лестнице, как слышу:

– Вот это их квартира, пятая.

Пятая квартира – это же наша! Я стал прислушиваться.

Другой голос спросил:

– А какое мне время лучше всего выбрать? Когда она бывает дома?

– Не знаю, не знаю. – Я узнал голос. Это говорил студент Сергей. Его квартира этажом выше нашей.

– Не я же в неё влюблён, – сказал студент Сергей. – Это ты, влюблённый человек, сам должен выяснить; я тебя сейчас представлю его маме. Парень весь в двойках по арифметике – она у меня уже два раза спрашивала, когда ты придёшь.

– Потом, – ответил незнакомый голос. – Сейчас мне не хочется разговаривать с мамашей.

– Что, боязно, учитель танцев? – спросил Сергей. – Не трусь.

Они ещё что-то говорили, но плохо было слышно. Хлопнула дверь – они вошли в квартиру Сергея.

Я знал, что мама просила Сергея подыскать мне репетитора. Значит, человек, который разговаривал с Сергеем, будет со мной заниматься. Но почему Сергей говорил ему, чтобы он не трусил, и почему назвал его влюблённым? Сначала я этого не мог понять. Но когда поднялся на площадку, где наша квартира, за дверью раздался Милин голос. И вот тут мне стало всё понятно: человек, который разговаривал с Сергеем, влюблён в Милу – вот что! Я решил посмотреть на него. Спустился вниз и стал ходить возле парадного. Интересно, какой он? Всё, всё я понял. Вот только мне непонятно было, почему Сергей его назвал учителем танцев, он же со мной будет заниматься арифметикой.

Я долго ждал. Если б я знал, что из этого всего получится, я бы, конечно, не стал ждать. Я даже не успел как следует рассмотреть учителя танцев – не до того было: студент Сергей сразу же начал меня отчитывать.

– Вот он, – сказал Сергей, – этот двоечник. Это с ним ты будешь заниматься.

Ещё ни разу меня двоечником не называли. Вообще-то Сергей хороший парень, но с тех пор как стал студентом, завоображал. Теперь, когда он меня встречает на лестнице, всегда говорит одно и то же: «А, это ты». Когда он учился в школе, он таким не был. Мы с ним даже немного дружили. Я помогал ему убегать с последнего урока. Он выбрасывал свой портфель из окна, а я этот портфель подбирал и ждал Сергея за углом. Но теперь он, видно, этого не помнит. Я улыбнулся Сергею. Я улыбнулся ему точно так, как улыбался, когда возвращал ему портфель. Я думал, он это вспомнит. Но он не вспомнил. Он сказал:

– А я бы на твоём месте не улыбался. Ты приносишь много огорчений родителям. Уроки сделал?

Я ответил:

– Не все.

– Вот видишь, – сказал он. – Что же ты прохлаждаешься? А ну домой!

Это уж он слишком. Я ответил:

– Не твоё дело! Ты что, моя бабушка?

Учитель танцев засмеялся, а Сергей пробормотал, что придётся ему поговорить с моей мамой. Что за человек такой? Самого же во время экзаменов запирают в комнате, чтоб не ходил на футбол. Жаль, я ему этого сразу не догадался сказать. Когда мне это пришло в голову, студент Сергей и учитель танцев были уже далеко. Глупо вышло: целый час ждал возле парадного, чтоб меня двоечником назвали.

Дома все трое – мама, папа и Мила – долго смотрели на меня молча. Ну и лица! Вряд ли можно описать, какие у них были лица. Хорошо бы нарисовать.

– Вот он, – сказала Мила. – Вот он, сверхъестественный человек. Ну как ты мог такое сделать?

Папа пожимал плечами.

– У-у! – сказала мама. – У-у, бессовестный! Человек так хорошо к нему относится, а он оставил его с секундомером, а сам убежал.

Они удивлялись. Они говорили, что я способен на такие поступки, какие нормальному человеку даже в голову не придут. Зато коммерческим директором они прямо-таки восхищались. Мама сказала:

– А Валентин ещё беспокоился. Два раза прибегал узнавать, вернулся ли ты домой. Где ты был?

– В кино, – сказал я.

Мама всплеснула руками. Мила захохотала.

– Как дурачок, – сказала она. – Ну чего ты улыбаешься?

А что мне было делать. Не мог же я им всё объяснить. Просто язык не поворачивался.

Я поужинал, и меня сразу же усадили делать уроки. Мама то и дело заглядывала в мою комнату, чтобы проверить, занимаюсь ли я. Я делал вид, что пишу или читаю. А на самом деле я думал о том, каким глупым я был в этот день. Я стал считать, сколько раз я сделал или сказал что-нибудь глупое: выходило уж очень много. Это хорошо над другим подсмеиваться. В нашем классе, например, все над Генкой Зайцевым смеются, потому что Генка Зайцев глупо улыбается и часто ни с того ни с сего выкрикивает: «Дай руку, товарищ далёкий!» или: «Я вернусь к тебе, моя Маруся!» Я сам ему не раз говорил: «Эх ты, дурачковский!» Ну, а если тебе такое скажут? Идёшь ты, допустим, по улице, а о тебе говорят: «Вон идёт дурак». Обидно.

Я вышел в другую комнату. Там мама рассказывала Миле о том, как поругалась с продавцом в магазине из-за того, что продавец отрезал ей сыр не с той стороны, с какой мама хотела.

Мама очень подробно об этом рассказывала. Ну о чём они говорят?

Мама заметила, что я усмехаюсь.

– А ты перестань! – сказала она. – Легче всего над матерью смеяться. Ты попробуй двойки исправить.

Мама – отсталая женщина: она занимается сватовством. Сосватала дочь своей подруги Сонечки за Яшу Котика из соседнего дома. Теперь они живут припеваючи и должны всю жизнь быть благодарны маме.

Я хмыкнул и пошёл в свою комнату. Легче стало. А то ведь чувствовал себя таким дураком, что хоть плачь.

Беседа о принципах. Я возвращаю долги. Мой бывший друг Толик Сергиенко

Вот чудеса! Ко мне заявился Параскевич. По-моему, он ещё ни к кому из нашего класса не приходил. Он же всегда занят. Он перворазрядник по шахматам и ходит в кружок юных математиков во Дворец пионеров. Параскевич почему-то хмурился, и такой у него был вид, как будто я в чём-то перед ним виноват.

В соседней комнате мама как раз спорила с Милой о том, можно ли есть селёдку на закуску, если на второе подаётся рыба. Параскевич поморщился.

– Водовоз, – сказал он, – закрой, пожалуйста, дверь: меня не интересует, о чём говорят в вашем доме.

Я закрыл дверь. Мне казалось, что я очень глупый, раз сам не догадался закрыть дверь. То ли дело Параскевич! Он всё знает.

– Параскевич, как дела? – спросил я.

– Водовоз, – ответил Параскевич, – не задавай глупых вопросов. Я с трёх лет таких вопросов не задаю. Если ты хочешь что-нибудь спросить, спрашивай конкретно.

Параскевич сел на стул и задумался. Думал он о серьёзном и важном, это было видно по его лицу. Ему небось приходят в голову такие мысли, какие мне ни за что не придут. Всем известно: Параскевич – вундеркинд. Он вот знает, какие вопросы нужно задавать, а какие нет, а я задаю любой вопрос, какой в голову придёт. Как же это я раньше не мог понять, что есть такие вопросы, которые не задаются?

Параскевич вздохнул, строго посмотрел на меня и сказал:

– Водовоз, я пришёл поговорить с тобой о принципах. Ты в состоянии говорить о принципах?

Я подумал: хоть Параскевич и умник, но я постараюсь не ударить в грязь лицом – я ведь тоже не дурак и очень люблю умные беседы.

– Параскевич, – сказал я, – я не знаю, о каких принципах ты будешь со мною говорить, может, об этих принципах мне ничего не известно, но я постараюсь. Говори.

Параскевич улыбнулся. Недаром мама как-то сказала, что у него тонкая улыбка и по одной этой улыбке можно определить, что Параскевич вундеркинд. Мне стало не по себе, когда Параскевич улыбнулся. На него просто опасно смотреть. Посмотришь – и уже дураком себя чувствуешь.

– Водовоз, – сказал Параскевич с грустью, – я как раз собираюсь говорить о принципах, о которых тебе ничего не известно…

В общем, говорил один Параскевич. А я только отвечал и под конец даже заикаться начал.

– Водовоз, – говорил Параскевич, – известно ли тебе, что первейший принцип каждого человека – это принцип порядочности. Согласно этому принципу, ты обязан возвратить деньги, взятые в долг. Подумай, Водовоз: не должен ли ты кому-нибудь?

Я подумал и ответил:

– Нет. Никому. Ни копейки.

Параскевич опять тонко улыбнулся.

– Водовоз, – сказал он, – ты хорошо подумай. То, что происходит сейчас в твоих мозгах, совсем не мышление.

– Но я не должен! – сказал я. – Честное слово!

– Ну хорошо, – ответил Параскевич, – я тебе напомню. Что принёс тебе Корольков, чтобы приложить к синякам?

Вот тут я начал заикаться.

– Водовоз, где эти деньги?! – спросил Параскевич.

– Но, Параскевич, – сказал я, – это такая мелочь, я их истратил. Я совсем не думал… Хочешь, я тебе дам рубль?

– Ты хочешь подарить мне рубль? – Параскевич всё ещё тонко улыбался. – Спасибо, спасибо, Водовоз. Но ты бы всё же мог догадаться, хоть у тебя и нет принципов, что я не нуждаюсь в твоём рубле.

– Ну хорошо, – сказал я. – Не хочешь рубль, давай я тебе принесу кусок кулебяки. У нас очень вкусная.

Параскевич захохотал. Он говорил:

– Водовоз, ты уморил меня. Ты хочешь вместо пятака принести мне кулебяку? Это восхитительно, Водовоз! Когда я расскажу об этом дома, мне не поверят.

Я объяснил Параскевичу, что это вовсе не вместо пятака, что кулебяку я ему принесу просто так, чтоб загладить вину, а пятак само собой.

– Понимаю, – сказал Параскевич. – Наконец я уловил ход твоих мыслей. Что ж, когда меня угощают, я не отказываюсь. Зачем обижать хозяев?

Я пошёл на кухню, отрезал большой кусок кулебяки и принёс Параскевичу. Но он только взглянул на кулебяку и улыбнулся. Он сказал:

– Водовоз, я надеюсь, что ты по рассеянности не положил кулебяку на тарелку.

Я пошёл опять с кулебякой на кухню. Я положил кулебяку на тарелку, достал из ящика буфета салфетку и положил её рядом с кулебякой.

Я вернулся в комнату.

Параскевич взял у меня из рук тарелку, поблагодарил; салфетку он убрал с тарелки на стол и стал есть. Ел он с аппетитом. Когда съел, вытер салфеткой губы, ещё раз поблагодарил и вдруг встал, подошёл к двери той комнаты, где были мама и Мила, постучал, вошёл и стал благодарить маму и Милу за кулебяку. Мама сказала: «На здоровье, деточка» – и погладила Параскевича по голове. Конечно же, она была в восторге от Параскевича. И откуда у Параскевича столько принципов? Где он их только берёт? Нет, как бы я ни старался, никогда я не смогу быть таким.

Параскевич вернулся в мою комнату. Он не забыл закрыть за собой дверь.

– Водовоз, – сказал он, – если у тебя сейчас нет пятака, я могу подождать.

Я ответил, что пятака у меня нет, но есть двадцать копеек. Но он двадцать копеек брать отказался. Тогда мы пошли на улицу разменивать.

Я разменял двадцать копеек в магазине, где продают соки и фрукты. Параскевич положил пятак в карман.

– И запомни, Водовоз, – сказал он, – когда речь идёт о принципах, мелочей не существует.

Потом Параскевич достал из кармана деньги и купил два стакана сока. Мы выпили сок, и Параскевич спросил:

– Ты понял?

Я кивнул, хоть ничего и не понял.

– Водовоз, – сказал Параскевич, – разреши мне угостить тебя ещё трубочкой с кремом?

Он повёл меня к тому углу, где продаются трубочки, и купил по одной себе и мне.

Он опять спросил:

– Ты понял?

– И опять я кивнул. Не мог же я сказать ему, что ничего не понял!

– Нет, ты не понял, – догадался Параскевич. – Я покупаю это всё для того, чтобы ты не подумал, будто я жадный.

Всё у Параскевича получается тонко, так загадочно, что ничего не поймёшь. Я заметил, что трубочку он ест не так, как я. Он сначала обгрызал её, обдирал слой за слоем, а когда оставался всего один слой вафли, начинал откусывать с конца. Это он здорово придумал! Под конец самое вкусное остаётся.

– Параскевич, – спросил я, – а как ты ешь бутерброд с колбасой?

– Я сначала откусываю с той стороны, где хлеб потолще, а колбаса потоньше.

– А когда ты ешь пирожки, ты на начинку смотришь? – спросил я.

– Конечно, – ответил Параскевич. – Только нелюбознательный человек может съесть пирожок, не поинтересовавшись, как выглядит начинка.

– А сосиски? – спросил я. – По какому принципу ты ешь сосиски?

– Я их чищу постепенно, – ответил Параскевич. – Если сразу очистить, неудобно держать и сок течёт по пальцам.

– И я, Параскевич! Я точно так же! – крикнул я. – А кожицу отдаю собаке…

– Не кричи, – поморщился Параскевич. – Я кожицу кошке отдаю. По-моему, нет смысла отдавать кожицу собаке: для неё это слишком мало.

Мы ещё долго с Параскевичем говорили. Мы обсудили, как лучше есть манную кашу и яйца всмятку, потом, как лучше начинать купаться – сразу нырять или постепенно входить в воду. Всё у Параскевича было продумано. Не встречал ещё такого человека!..

Мы пошли прогуляться по парку, и, когда проходили мимо детской площадки, Параскевич меня удивил: уселся в лодочку для самых маленьких и меня пригласил:

– Ну-ка, Водовоз, давай развлекаться.

Мне неудобно было – кругом малыши с мамами и бабушками, но я всё же сел. Мы стали раскачиваться.

– Сильней! Сильней! – приговаривал Параскевич.

Да он ли это? Можно было подумать, что это какой-то первачок резвится. Две девчушки смотрели на нас: одна держала палец во рту, а другая смеялась и подпрыгивала, наверно представляла, что и она с нами раскачивается. Вот уж неловко было мне! Я несколько раз говорил «хватит», но Параскевич приговаривал: «Ещё, Водовоз! Ещё!» Наконец он накатался.

– Хорошее занятие, – сказал он. – Отвлекает от забот.

Параскевич мне всё больше нравился. Я подумал: хорошо бы подружиться с ним.

– Хочешь, будем вместе строить штаб? – предложил я. – Мы с Толиком Сергиенко в прошлом году построили, но он уже завалился.

– Что? – спросил Параскевич. – Штаб?

– Штаб, – сказал я. – Яма, а сверху доски.

– Водовоз, – спросил Параскевич, – у тебя что, есть пушки?

Я ответил, что нет у меня пушек.

– Тогда, может, у тебя есть войско? – спросил Параскевич. – Может, ты полководец?

Я ответил, что я не полководец.

– Вот видишь, – сказал Параскевич. – Так зачем же тебе штаб? Сразу видно, что ты не подумал как следует. Это же бессмысленное занятие.

Я вздохнул. Толик Сергиенко умный парень, но ни ему, ни мне не приходило в голову, что строить штаб бессмысленно. Нам интересно было. Мы долго копали яму, потом доски для крыши доставали. Некоторые во дворе стащили, некоторые от забора отодрали. А какое у нас настроение было, когда мы штаб покрыли и начали лазить в него через узенький люк! Мы чуть ли не обнимались от восторга. Скоро мы сами сделали стереотрубу. Мы высовывали её и смотрели, что творится на земле. Ходили люди, бродили собаки, куры совсем близко подходили к нашему штабу. Мы были почти что невидимками.

– Ну, до свиданья, Водовоз, – сказал Параскевич. – Приходи ко мне в гости. Кстати, два пятака для тебя передал Родионов, а ещё один Лапушкин.

Вот тебе на – ушёл! А я-то думал, что мы подружились.

Я смотрел вслед Параскевичу. Легко ему, наверно, живётся. Всё он знает: как надо поступить, а как не надо, что имеет смысл, а что бессмысленно. Счастливый Параскевич!

После ухода Параскевича я на него разозлился. Подумаешь, вундеркинд! Зря я ему позволил так разговаривать со мной, поучать, как маленького. Я вспомнил, что Параскевич ни разу ни с кем не подрался. А ещё воображает! В общем, я решил, что Параскевич хоть и вундеркинд, но всё же трус и воображала. Я подумал: надо будет ему завтра в школе это сказать.

Но долги свои Лапушкину и Родионову я решил сейчас же отнести. Я даже заторопился, и, пока шёл к Лапушкину, мне казалось, что и Лапушкин и Родионов в это время обо мне плохо думают и, может, даже дома говорят о том, какой я нечестный парень.

Лапушкина я увидел на улице. Он недалеко от своего дома стоял с друзьями.

– Лапушкин, привет! – сказал я. – Получай свой пятак.

Лапушкин посмотрел на пятак в моей руке.

– Ты чего? – спросил он. – Чего ты мне свои медяки суёшь?

– Лапушкин, – сказал я, – может, ты уже забыл, что передал с Корольковым пятак для меня?

– А! – вспомнил Лапушкин. – Ну давай.

Он взял пятак, положил в карман и отвернулся от меня. Зачем я ему был нужен? Рядом с ним стояли трое друзей. Лапушкин опять начал с ними разговаривать. Но не успел я отойти от них и на пять шагов, как Лапушкин окликнул меня.

– Водовоз, – сказал Лапушкин, – у нас к тебе дело есть. Понимаешь, собрались в кино, десять копеек не хватает.

– Видишь ли, Лапушкин, – ответил я, – у меня есть десять копеек, но я не могу их тебе дать, я должен их Родионову.

– Да брось ты! – сказал Лапушкин. – Подождёт Родионов. Да он уже забыл о них – чего тебе нести! Давай-ка нам.

– Нет, Лапушкин, – сказал я. – Как ты не понимаешь! Это же дело принципа, я должен отдать.

Лапушкин обиделся:

– Что ты за человек такой? Нужны позарез десять копеек, а ты не даёшь! Ты что, мелочный?

– Не мелочный, а не могу.

– Мелочный, – сказал Лапушкин. – Я сразу это понял, когда ты мне пятак принёс.

– Лапушкин, дело же в принципе, – сказал я.

– А ну тебя! – ответил Лапушкин. – Знал бы я, что ты такой мелочный, ни за что бы тебе пятак не передавал.

Лапушкин не стал больше слушать моих оправданий, пробормотал: «А иди ты!» – и отошёл. Кто-то из его друзей крикнул мне вслед: «Больше на нашей улице не появляйся, а то плохо будет!»

По дороге к Родионову я размышлял о принципах. Что же это получается? Параскевич бы похвалил меня, если бы я принёс ему пятак, а Лапушкин считает, что отдавать долг не обязательно. Путаница. Попробуй догадайся, какие у человека принципы.

Родионову я сказал:

– Я принес тебе два пятака, которые ты Королькову для меня дал. Хочешь – бери, хочешь – не бери, только ты на меня не обижайся.

Родионов с родителями пил чай в саду. Мать Родионова сказала:

– Как мило!

Отец Родионова засмеялся. Родионов ответил:

– Да ладно тебе. Садись с нами чай пить.

– Если тебе не нужны, то я их сейчас отнесу Лапушкину, – сказал я, – он у меня просил.

Родионов сказал, что пойдёт со мной к Лапушкину, вот только сбегает за курткой. Мне не очень-то хотелось брать его с собой, но не мог же я ему это сказать. Родионов побежал к дому. Ему трудно бегать: он хромает на правую ногу. Дом у Родионовых маленький, одноэтажный. В саду было слышно, как Родионов быстро ходит по комнате. Правая его нога стучит о пол не так, как левая.

Лапушкина с друзьями мы застали всё на том же месте. Я им сказал:

– Вот вам два пятака.

– Молодец! – сказал Лапушкин. – А то мы не любим мелочных. Дим, сколько ты мне должен?

– Тридцать копеек, – ответил Димка Чернов из пятого «В».

– Видишь? – сказал Лапушкин. – Дим, если не хочешь, то и не отдавай, я ни за что не попрошу.

– Ладно, – сказал Димка. – Что я, мелочный – отдавать тридцать копеек. Рубль я бы ещё отдал, а про эти тридцать копеек даже не помню.

Лапушкин с друзьями пошли в кино, а мы с Родионовым решили погулять. Родионов повёл меня через какие-то дворы, по каким-то улочкам – о них я даже не знал. С ним хорошо было гулять, вот только он всё время боялся, что я с ним не долго гулять буду. Он три раза говорил: «Лёня, ты ещё не уходи. Ладно?» Если 6 он этого не говорил, я бы с ним до вечера гулял. А так расхотелось. Я сказал Родионову:

– Идём, провожу тебя, домой.

Я на всякий случай предложил ему строить штаб. Родионов ответил, что он тоже любит строить, только, может, вместо штаба лучше ракету построить и слетать на ней куда-нибудь.

– Родионов, – сказал я, – ты что, космонавт? Это же не реально. Мы же даже секрета горючего не знаем.

Меня что-то потянуло говорить так же, как говорил Параскевич.

Родионов ответил, что можно построить ракету, которой не понадобится горючее.

– Да брось ты! – сказал я. – Давай построим штаб, залезем в него, высунем стереотрубу и будем, как из блиндажа, наблюдать.

Родионов на это ответил:

– Хорошо. Но и ракету тоже. Ладно?

Мне не хотелось его обижать. Я ответил, что подумаю. Мы с ним попрощались у калитки. Родионов ушёл с опущенной головой. Наверно, он понял, что я не соглашусь строить ракету.

Я вспомнил о Толике Сергиенко и подумал, что хорошо бы его навестить. Славно с ним дружить было. Больше ни с кем у меня такой дружбы не получается. У нас всё было общее: и деньги на кино, и школьные завтраки. На переменках мы любили прогуливаться в обнимку. После того как Толик Сергиенко переселился на другую улицу, я попробовал прогуливаться в обнимку с Игорем Первушонком, но ничего не получилось. Я почувствовал: с ним не интересно. Да и Первушонку, видно, неловко было: он ёжился, когда я его обнимал за плечи. С этим Первушонком я чуть было не подружился, но он переехал в другой город.

Мне не терпелось поскорей увидеть Толика, и я не понимал, как это могло получиться, что я его так долго не навещал.

Улица, на которой жил Толик Сергиенко, была застроена новыми домами, и слева от неё был пустырь. Когда я подходил к дому Толика, я услышал, что на пустыре играют в футбол. «Пас! Пас!» – доносилось оттуда. Я пошёл на голоса и увидел играющих, и среди них был Толик Сергиенко. Я думал: представляю, как он обрадуется. И я стал ждать, когда Толик меня заметит, – вот сюрприз будет! Но Толик так увлёкся игрой, что долго меня не замечал, хоть мне и казалось, что он взглядывал на меня.

Наконец он меня заметил.

– Водовоз, привет! – крикнул он. – Ты что здесь делаешь?

Я ничего не успел ответить, а Толик уже побежал за мячом. Вот тебе на!..

Толик как будто забыл обо мне. А я стоял и делал вид, что мне интересно смотреть на игру. Глупо выходило.

Потом Толик опять взглянул на меня.

– Водовоз, – крикнул он, – что ты делаешь на нашей улице? – и опять побежал за мячом.

Я подумал, что будет глупо, если я повернусь и, ничего не сказав, уйду. И в это время, как назло, мяч сильно стукнул меня прямо в лоб. Все засмеялись, и Толик Сергиенко тоже.

Вот оно как – я ему уже не друг! Всё забыто. Забыто, как мы строили штаб, как сидели за одной партой, как вместе ходили в школу и из школы. У него новые друзья. Я повернулся и пошёл, и Толик Сергиенко, наверно, не заметил, что я ухожу. А ведь мы были такими друзьями! Сколько мы завтраков вместе съели, сколько раков выловили в речке за городом! На душе у меня было скверно.