Текст книги "Мы вернёмся на Землю"

Автор книги: Гавриил Левинзон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Гавриил Александрович Левинзон
Мы вернёмся на Землю

Дорогой друг!

Когда ты будешь читать эту книгу, перелистывай по одной странице, иначе ты можешь пропустить что-нибудь важное: скажем, секрет, как слетать на ближайшую звезду, или описание того, как следует вести себя, чтобы не получить двойку, когда ты приходишь в школу с невыученными уроками. Способ этот вполне надёжен, и Лёня Водовоз, главный герой повести, с успехом прибегал к нему, пока… Впрочем, подробней ты узнаешь об этом, когда дойдёшь до соответствующей главы.

Познакомишься ты и с друзьями Лёни Водовоза, которых больше всего привлекают в людях искренность и великодушие, смелость и бескорыстие. Они часто размышляют об этом и о многом другом, например о том, можно ли построить космический парусник, как лучше всего есть сосиски и за что следует любить людей.

Пролог

Всем хорош наш город, вот только дожди часто. Случаются недели, что они льют без разбору по чётным дням и по нечётным, утром и вечером, да ещё и в обед поливают тротуары, хоть всем уже давно ясно, что это лишнее.

И в тот день, помню, с утра шёл дождь. Я всё подходил к окну и смотрел на небо. И только тучи унесло за телевизионную вышку, только показалось солнце и началось подмигивание капель на деревьях, я выбежал на улицу и пошёл к остановке автобуса. У нас в городе реки нет, так мы ездим купаться на озеро за город. Раньше я ездил со своим другом Толиком Сергиенко, но он как раз в это лето переехал жить на другую улицу.

На пляже было пустынно, только вороны расхаживали, и помню, одна стояла над клочком промасленной бумаги и, наверно, раздумывала, съесть ей ту бумагу или нет.

Я выкупался и улёгся на песке. Закрыл глаза. Всегда, когда вот так лежишь, мечтать начинаешь. Разные истории мне представлялись; во всех этих историях я совершал благородные поступки, и некоторые из этих поступков прямо-таки подвигами можно назвать. Особенно хорошо получилась история про то, как я нашёл пять тысяч и вернул их дяденьке, который потерял деньги. Дяденька хотел дать мне пятьдесят рублей. Но я не взял, конечно. А когда мы с ним расстались, я обнаружил у себя в кармане пятьдесят рублей – он незаметно сунул. И вот я лежал, улыбался и раздумывал, как лучше истратить эти деньги. В это время я услышал:

– Эй, пацан, ты что, спятил?

– Он мечтает…

Тот, который это сказал, подошёл ко мне и бросил на песок возле моей головы портфель. Он был долговязый; глаза какие-то водянистые, а когда разделся, оказалось, что очень волосатый. Поодаль раздевались ещё двое.

Не очень-то приятно, когда замечают, что ты мечтаешь, но я утешился, когда подумал, что их трое. Может, в подкидного дурачка будут играть и меня четвёртым возьмут. Раньше такое случалось.

Они пошли к воде, и вдруг долговязый обернулся и крикнул:

– Эй, пацан, а ну, подальше от портфеля!

– Да я не жулик! – сказал я. – Вы что!

– Ладно, ладно! – прокричал он. – Тебе сказано – выполняй!

Чем-то я ему не понравился.

Они вышли из воды, разложили на подстилке еду; долговязый в маленькие стаканчики водку налил.

Я отвернулся. Но долговязый и из-за этого ко мне придираться начал:

– Чего отворачиваешься? Смотри-ка, делает вид, что не хочет. Колбасы хочешь?

Я ответил, что не хочу.

– Врёшь, хочешь, – сказал долговязый. – На, ешь.

Я сказал:

– Да не хочу я!

Я всё ждал, что они начнут в карты играть. Но вместо этого они разные истории начали рассказывать. Смешные! Особенно мне понравилось про человека, который шёл по улице с бананом в ухе. Ему кричат: «Гражданин, у вас банан в ухе!» А он вытащил из уха банан и спрашивает: «Что вы сказали? А то у меня банан в ухе». Вот чудак. Я хохотал над этой историей не знаю как, раза два перекатился со спины на живот и с живота на спину. Мы в нашем классе уж если смеёмся, так вовсю: или на пол садимся, или к стенке прислоняемся. Когда не очень смешно, мы всё равно так смеёмся. Так уж повелось. Но в тот раз на самом деле смешно было: это ж надо – сунул в ухо банан и идёт по улице!

– А ты брось смеяться, – сказал долговязый. – Ты ничего не понял, ясно?

– Да ну! – сказал я. – Что я, дурак, что ли?

– А что – нет? – спросил он. – Может, ты отличник?

– Не отличник, – сказал я, – но понимаю не хуже вас.

Долговязый набрал в пригоршню песка и бросил в меня.

Я решил уйти от этой компании. Собрал свои одёжки и уже пошёл, но долговязый окликнул меня:

– Ты куда? Давай-ка поиграем.

Он подбрасывал теннисный мячик. Я согласился. Мы начали играть в детскую игру – в штандар. Мне понравилось. Я носился по песку и два раза такие трудные мячи поймал, что долговязый даже похвалил: «Ну-ну, молодец».

Сначала всё по-честному было, но под конец я заметил, что долговязый и его дружки всё время меня вызывают, когда мяч вверх подбрасывают. И вот обидно: они меня не по имени звали, а отличником. «Отличник! Отличник!» Ну и носился же я!

В общем, я проиграл – они мне набили десять, а у них по восьми было. Поставили меня лицом к будке для раздевания, отсчитали шесть шагов и начали в меня мячом бросать. Изо всех сил. Первый раз мяч в будку попал – даже доски задрожали. Долговязый спрашивал:

– Ну как, ты всё ещё себя умником чувствуешь? – и приговаривал: – Ну, я-то не промахнусь…

Я старался не вздрагивать и не заплакать. Мяч стукался то в меня, то в будку. Эти трое хохотали.

Один сказал:

– Смотри-ка, не плачет…

А другой ответил:

– Он потом будет плакать. Помнишь, как тот толстячок.

Я решил, что ни за что не заплачу. А когда это всё кончилось, даже насвистывать попробовал. Они вроде не замечали меня и о чём-то разговаривали.

– Может, ещё сыграем? – спросил долговязый.

Я уже оделся.

– Гады! – сказал я и убежал. Я слышал, как они смеются.

Я всё же расплакался. В парке. Очень уж обидно было.

Дома я осмотрел спину в зеркале – красная и в синяках. До самого вечера у меня было паршивое настроение. Я придумывал разные истории про то, как мщу долговязому. В одной истории я в его квартире стёкла побил, в другой – попал из рогатки прямо в лоб. Вот так я утешался.

Но дня через три я об этом уже перестал вспоминать. И совсем бы, наверно, забыл, если бы недавно не встретил долговязого.

Сидел я вечером дома и смотрел по телевизору матч «Динамо» (Москва) – «Динамо» (Киев), и вдруг входит моя сестра Мила и с ней долговязый. Я сначала даже не узнал его: разодетый и улыбается. Мила говорит:

– Знакомьтесь. Это Валентин.

Мои родители встали и поздоровались с ним за руку. Я вскочил со стула и – бочком из комнаты. Вот ведь как глупо! Выходило, как будто не он передо мной, а я перед ним виноват: я боялся, что неловко получится, если он меня узнает. Я очень переживаю, когда что-нибудь неловко выходит. Поэтому и не люблю с мамой на базар ходить. Она думает, что мне не хочется помогать ей нести покупки, но не в этом дело: мне стыдно, когда она начинает торговаться. Возьмёт курицу и спрашивает: «Сколько стоит этот цыплёночек?» Я тогда подальше отхожу – не могу этого слышать. Если бы я продавал курицу и мне такое сказали, я бы не знаю как возмутился! Но тётеньки, которые торгуют на базаре, не возмущаются.

Я выскочил в другую комнату, а оттуда в переднюю, а из передней в уборную. Мне не надо было в уборную, но я там постоял, пока не надумал, что делать дальше. Я решил убежать на улицу. Да только ничего не вышло: в передней стояла мама.

– Дикарь! – сказала она. – У-у, невежа! – «У-у» получается у мамы басом; вы бы услышали – обязательно бы засмеялись. Но я не смеюсь: уже привык. – Иди поздоровайся с человеком. Иди, иди, ничего с тобой не случится, – и потащила за руку.

Долговязый на меня посмотрел и улыбнулся.

– Какой славный парень! – сказал он. – Ты, наверно, отличник?

Вижу – не узнал. Сначала я всё же боялся, что он меня узнает, и старался стоять к нему боком. Но скоро перестал опасаться. Я думал о том, что вот сейчас в нашем доме он совсем не такой, как тогда на пляже. Мама встанет – и он встаёт. А тогда на пляже!.. Получалось, как будто там был совсем другой человек. А этот бы так не сделал. Этот вон что-то говорит, а мама и Мила смеются, и видно, что он им очень нравится. Так как же это получается?

Я здорово над этим голову ломал. Да и было над чем подумать. Плохой он или хороший? А заодно я начал думать о маме, Миле и о себе. И выходило, что хотя мы и хорошие, но бываем и плохие. Вот недавно шёл я по лестнице и увидел на ступеньке соседскую кошку. Взял и наступил ей на хвост. Она взвизгнула, взвилась, отскочила и, пока я спускался по лестнице, всё мяукала. Если бы кто-нибудь это увидел, то подумал бы обо мне, что я последний негодяй. Так, наверно, и с долговязым тогда получилось.

Он в тот вечер рассказывал смешные истории. Правда, я их на пляже уже слышал, но всё равно смешно было, а когда он начал изображать, как один человек у них на работе выступает на собраниях, я засмеялся во всё горло. Он на меня посмотрел и подмигнул. И тут я заметил, что долговязый очень похож на одного артиста, который играл в фильме коммерческого директора (я уже не помню, как этот фильм называется). У того артиста тоже всё смешно получалось. И я долговязого прозвал про себя коммерческим директором.

Когда он ушёл, мама и Мила стали его нахваливать: «Какой воспитанный!» А папа хоть и читал книжку, но всё же на них поглядывал и усмехался. Ну ясно, он хороший. Тогда на пляже у него получилось, как у меня с кошкой. И зачем я ей на хвост наступил? Не подумал. Хвост лежал на ступеньке, и так удобно было на него наступить. Ух ты чёрт! А ещё после того, как кошка закричала, качал головой и делал вид, что не хотел наступить.

Я отрезал в кухне колбасы и пошёл искать кошку. Я её искал и во дворе, и на улице. Но так и не нашёл. Я съел колбасу сам.

Драка и мои размышления о невезении

Пока я сообразил, что мы дерёмся, Грищук меня раз пять ударил. Он бы мне ещё добавил, если 6 я не додумался, что надо быть спокойней. Я сделал обман влево и съездил Грищуку в бровь. Наконец-то! Потом я ему ещё раз съездил. Подумаешь, боксёр!

Но всё равно ничего хорошего из этого не вышло. Вдруг появился наш директор, оттолкнул меня от Грищука и начал отчитывать. Он очень сердился, и правое плечо у него дёргалось. А Грищук тем временем пятился, пятился и нырнул в толпу ребят. Так уж повелось: если что-нибудь случается, то зачинщиком считают меня.

– Я тебя отстраняю от занятий, – сказал директор под конец. – Иди за родителями. – Он ещё раз дёрнул плечом и ушёл. А о Грищуке даже не вспомнил.

Горло у меня перехватило: я боялся, что разревусь на глазах у ребят. Только этого не хватало! Потом будут говорить: «Грищук так отделал Водовоза, что он нюни распустил». Наш отличник Корольков шагнул ко мне и хотел что-то сказать, но я повернулся и побежал к дверям школы.

Я остановился на лестнице в котельную. Сколько раз я видел, как на этой лестнице плачет салажонок, которого обидели. Это место у нас любят все плаксы. А вот теперь я сам стою здесь, а ребята выходят из столовой и смотрят на меня.

Ко мне подошёл Корольков.

– Сматывайся! – сказал я. Но Корольков только вздохнул и остался.

– Лёня, – сказал он, – это я привёл директора.

– Я так и знал, – сказал я.

– Я принёс тебе пятак, – сказал Корольков.

Я взял у него пятак и приложил под правым глазом. Корольков смотрел на меня так, как будто это не у меня под глазом болело, а у него. Съездить бы ему за это!

– Пожалуй, одного будет мало, – сказал он. – Я пойду возьму у ребят ещё.

Корольков принёс ещё три пятака и приложил к моему лицу. Мне пришлось их держать двумя руками.

– Ты на меня не сердишься? – спросил Корольков.

– Эх, Корольков, – сказал я, – зачем ты это сделал? Теперь в классе все будут думать, что я слабак.

– Я боялся, что Грищук тебя изобьёт, – сказал Корольков. – И вообще пионерам нельзя драться.

– Дурак ты, Корольков! – сказал я. – По-твоему, всем надо спускать?

Корольков переминался с ноги на ногу.

– Лёня, – сказал он. – Я тебя прошу, не называй меня ябедой! Ведь я же тебе сам сказал, что привёл директора.

Прозвенел звонок на урок, и Корольков начал быстрее переминаться с ноги на ногу.

– Ладно, Корольков, иди, – сказал я, – я тебя не буду называть ябедой.

Когда я вышел на улицу, солнце светило всё так же ярко и ничего не изменилось из-за того, что мне в этот день так не повезло. На ступеньке парадного напротив школы грелся на солнышке кот, на проводах чирикали воробьи, а с горки от парка бежали два первачка, и сразу было видно, что они опоздали на урок: лица у них были потные и красные, глаза испуганные, они тяжело дышали и озирались. Наверно, они опоздали в первый раз, и им казалось, что это большое несчастье. Счастливые первачки, не знают они ещё, как может быть несчастлив человек! Что я скажу маме? Только начался учебный год, а её уже второй раз вызывают в школу. Вот уж не везёт, так не везёт.

Раньше, когда я читал в книгах о том, что кого-то преследует злой рок, я думал, что такое могло быть только в средние века с рыцарями. Но теперь выходило, как будто и меня злой рок преследует. Я бы так и подумал, если бы не знал, что это предрассудок. Ну взять хотя бы случай, когда моих родителей на прошлой неделе вызвали в школу. Ведь ничего же я не сделал такого… Просто бежал вниз по лестнице, а вверх бежал Димка Чернов из пятого «В», и мы столкнулись. Димка упал и больно ушибся, а меня дежурный учитель отвёл к директору. Ну почему не я свалился, а Димка? Если бы я ушибся, тогда бы его послали за родителями.

А сегодня? Я и не собирался драться с Грищуком. Он сам ко мне полез. С тех пор как я на физкультуре прыгнул выше него в высоту, он всё время ко мне придирается. Да разве это маме объяснишь!

Так и это же ещё не всё. Теперь все в классе будут думать, что я слабак. Попробуй докажи, что если бы не директор, то я бы победил Грищука.

А как я позавчера опозорился! Стоял перед зеркалом возле раздевалки и рожи корчил. Я думал, что меня никто не видит, и хотел попробовать, не получится ли, как у артиста Филиппова. И вдруг слышу смех… Оказывается, Светка Ильина всё видела. Она, наверно, девчонкам из пятого «В» об этом рассказала: теперь они, когда встречают меня, посмеиваются. Представляю, как говорят между собой: «Этот Водовоз из пятого «А» с приветом, он перед зеркалом рожи корчит». Ах ты чёрт! От огорчения я зажмурился. А в это время рядом прогромыхало и меня обдало ветром: это машина проехала. Я и забыл, что перехожу улицу.

Я вспомнил, как Валерка Киселёв из пятого «Д» недавно попал под машину. Его послали за родителями, и по дороге домой с ним это случилось. Теперь он лежит дома с ногой в гипсе, классный руководитель ходит его навещать, а о том, что Валерка на спор вышиб головой стекло, даже и не заикается.

Я медленно переходил улицу и не смотрел ни вправо, ни влево. Когда я уже подходил к тротуару, то услышал, как взвизгнули тормоза. Из кабины «газика» выскочил шофёр со злым лицом и съездил мне по шее.

– Ты, малахольный, – сказал он, – а мне за тебя в тюрьму садиться, да?

Ну вот: ещё и по шее досталось! Может быть, наука когда-нибудь объяснит, как это получается: если уж человеку не везёт, так тут что угодно делай, а всё равно ничего хорошего не выйдет. Настроение у меня совсем испортилось. Ну-ка, какие ещё беды меня сегодня ждут? Я готов ко всему. А домой не пойду. Ну его… Я вспомнил, что у меня в кармане четыре пятака, и решил сначала напиться газировки, а потом сходить в кино.

В кино я сходил за десять копеек. Потом на пятак купил семечек и лузгал их в парке. Какой-то дяденька попросил меня помочь нести большой фанерный щит. Мы принесли щит на овощную базу, и дяденька дал мне двадцать копеек. Я сначала не хотел брать, но он рассердился: «Раз заработал, так бери. Ишь какой гордый!» Я купил два пирожка и вернулся в парк.

Когда я пришёл домой, уже темнело. В столовой сидели папа, мама и наш классный руководитель Ольга Гавриловна. Мама посмотрела на моё лицо и закусила губу. И началось.

– Ты знал, что дома волнуются? – спросил папа. – Или тебе это не приходило в голову?

Они долго об этом говорили, и все были одного мнения, что мне это не приходило в голову. Потом меня начали спрашивать, что я себе думаю. Дурацкий вопрос! Ну что человек может ответить, если его спрашивают: «Что ты себе думаешь?» Я молчал. Но скоро я понял, что мне не отмолчаться. Я сказал: «Он первый полез».

Они долго вели со мной беседу. А мне хотелось есть и было скучно. Я заметил, что у Ольги Гавриловны смешные уши: на пельмени похожи. Если ты что-нибудь натворил, то самое неприятное – это когда ты являешься домой: стыдно. А потом, когда тебя прорабатывают, уже не страшно. Ну подумаешь, проработают ещё раз! Куда от этого денешься?

После ухода Ольги Гавриловны мама повела меня в ванную и велела умыться тёплой водой. Она ощупывала моё лицо, спрашивала: «Он тебе ничего не повредил?», вздыхала и говорила, что мне нужны совсем не такие родители, что мне нужны родители, которые бы меня пожёстче наказывали, потому что я не умею ценить хорошего отношения. Я сказал: «В чём дело?! Накажите меня».

Мама рассердилась и вышла из ванной.

Как трудно быть умным. Первая встреча с пазухой. Тайна учителя танцев

Я должен побить Грищука. Не допущу я, чтобы в классе думали, будто я слабак. Я решил тренироваться каждый день. Боксёрских перчаток у меня нет, так я надеваю варежки и бью в валик дивана. Раз! Раз!

Неожиданно в дверях появился коммерческий директор.

– Ищу мужское общество, – сказал он. – Женщины ушли на кухню стряпать пельмени, а меня отослали к тебе.

Он подошёл ко мне, нагнулся и долго рассматривал моё лицо.

– Понятно, – сказал он. – Противник оказался более техничным. Ты мне можешь его показать, и я с ним посчитаюсь.

– Нельзя, – сказал я. – Я в это дело взрослых не вмешиваю. Я сам с ним рассчитаюсь.

Он шлёпнул меня по плечу:

– Ты благородный парень. За дело! Я за два часа сделаю из тебя боксёра.

Он снял пиджак и стал в стойку. Я тоже попробовал, но у меня вышло совсем не то.

– Чудесно! – сказал он. – Только эту ногу вот так, а плечо вот так, подбородок вот так. – Он отошёл и посмотрел, как я стою.

– Восхитительно! – сказал он. – Противник твой уже деморализован. Остаётся его нокаутировать.

Потом он меня учил, как двигаться приставными шагами. Потом мы разучивали прямой удар. Потом серию: раз, раз – два.

Коммерческий директор был от меня в восторге:

– Какое чувство дистанции! Какая реакция! Ай, ай, ай!

Он водил рукой с обмотанным вокруг кулака полотенцем, а я от его слов так разошёлся, что лупил в руку как заводной. И вдруг – бац! – коммерческий директор съездил мне по переносице.

– А защита! – закричал он. – Не забывай о защите. Однажды Джо Луис забыл о защите, и его чуть не нокаутировал Пелико. Не больно?

Я замотал головой, хотя мне было больно, а из глаз текли слёзы.

– Ну и хорошо, – сказал он. – Боксёр не должен бояться боли.

Я опять начал наседать на его руку с полотенцем. Я её атаковал снизу и сверху, слева и справа, я её колошматил, дубасил, я её загонял в угол, а из угла к окну, я носился за ней, как собака за курицей. Левой, правой – вот это бокс! Но я опять забыл о защите. На этот раз он меня ударил в синяк под глазом. Опять потекли слёзы. Ещё подумает, что я плачу.

– Защита! – закричал коммерческий директор. – Я же тебе говорил, что произошло с Джо Луисом.

Он повесил на спинку стула полотенце и похлопал меня по плечу.

– Талант! – сказал он. – Люблю талантливых людей.

Нас позвали обедать. За обедом коммерческий директор говорил, что восхищён моим боксёрским талантом. Мама испугалась. Она сказала:

– Вы видите, какое у него лицо? Я вас прошу, тренируйте его лучше по бегу.

Коммерческий директор кивнул. Он сказал, что уверен в моём спортивном таланте: не бокс, так бег.

– Ты, – сказал он мне, – прямо-таки создан для бега.

– Откуда вы знаете? – спросил я. – Мила вам сказала, что я победил в классе на тысячу метров?

– Она мне этого не говорила. Мне достаточно было взглянуть на твои ноги, чтобы понять, что ты прирождённый бегун. А ну покажи мышцы.

Я задрал штанину.

– Ну конечно, – сказал коммерческий директор. – Я так и думал. Великолепные длинные мышцы. Это мышцы средневика.

– Я и в высоту выше всех прыгаю, – сказал я.

– Ну понятно, – сказал коммерческий директор. – У меня дома есть хронометр. Хочешь, сделаем прикидку?

Я обрадовался. Мне нравится бегать на время. Только бы не опозориться. Он говорит, что у меня талант, а вдруг окажется, что никакой не талант, а так себе, чепуховина, о которой и говорить не стоит.

После обеда мы с коммерческим директором пошли к нему домой.

Его узенькая комната выходила окном на улицу. У окна стояла большая ваза, и из неё торчала веточка сосны; кроме вазы, в комнате ещё были шифоньер, диван-кровать, круглый стол и столик с приёмником «Рекорд».

– Вот это мой дом, синьор, – сказал коммерческий директор. – Вот это моя кровать, а это моя музыкальная шкатулка.

Мне понравилось, что он назвал приёмник музыкальной шкатулкой.

– А это, – сказал коммерческий директор, – портрет моей мамы. Она живёт в другом городе.

– А портрета папы у вас нет? – спросил я.

– У меня нет папы, – сказал он. – Видишь ли, я сирота от рождения. Угу, так бывает. Был бы у меня папа, так был бы и портрет.

Я вздохнул.

– Ну, ну, – сказал он, – это я так… Я ведь уже взрослый.

Он захохотал. Я не понимал, почему он хохочет, а он положил мне руки на плечи и заглянул в глаза.

– Твоя сестра чудесная девушка, – сказал он.

– Она хорошая, – сказал я. – Только иногда воображает: когда я был маленький, она не хотела со мной ходить в кино.

Он хохотал.

– И ещё, – сказал я, – она не любит рано вставать.

– Предатель! – сказал коммерческий директор. – Ну зачем же ты рассказываешь такое о сестре?

Наверно, я покраснел: лицо у меня горело.

– Я не хотел, – сказал я. – Само получилось.

Он опять захохотал. И чего он хохочет?

– Надо быть умным, – сказал он. – Знаешь, что это значит? Сначала подумай, а потом скажи.

Мне было неловко: я подошёл к открытой дверце шифоньера и начал перебирать галстуки на шнурке. Я цокал языком, как будто разбираюсь в галстуках. Я думал о том, что теперь коммерческий директор будет меня презирать. И хотя он мне только что сказал, как надо себя вести, чтобы быть умным, я опять глупость ляпнул:

– А мне раньше казалось, что вы плохой.

– Да? А почему? – спросил он.

– Потому что… – сказал я. – Потому что в прошлом году вы меня… ну, в общем, побили.

– Не понимаю, – сказал он. – Ты что-то фантазируешь.

– На пляже, – сказал я. – Мячами…

И зачем я начал об этом говорить? Когда я набрался духу и посмотрел на коммерческого директора, он сидел за столом, закрыв лицо руками.

– Я сразу тебя узнал, – сказал он тихо. – Но я надеялся, что ты не будешь об этом вспоминать. То был самый тяжёлый день в моей жизни. Я после того всю ночь не спал.

– Не переживайте! – сказал я. – Пожалуйста, не переживайте! Я всё понимаю. Это может случиться со всяким.

– Ты так думаешь? – Он оторвал руки от лица и посмотрел на меня.

– Да, – сказал я. – Вот у меня был случай с кошкой. – И я рассказал, как наступил кошке на хвост.

– М-да, – сказал он. – Возможно, ты прав. Да-да, ты прав. Ты, оказывается, умница. Ты никому об этом не говорил?

– Нет, – сказал я. – Зачем?.. Вы не беспокойтесь.

– Спасибо! – сказал коммерческий директор. – Ведь ты же видишь, что я на самом деле не такой уж плохой. Правда?

– Правда, – сказал я.

– Нет, не правда! – сказал коммерческий директор. – Мне нет оправдания. И как я мог это сделать?! Когда-нибудь ты об этом расскажешь и будешь прав.

Он так сокрушался! Он обхватил голову руками и покачивался.

– Пожалуйста, не переживайте, – сказал я. – Я никому не скажу. Ну, раз такое случилось, то постарайтесь забыть. Вот со мной однажды было…

Я рассказал, как мы с Толиком Сергиенко выманили двадцать копеек у Славика Уточкина. Этот Славик совсем ещё малыш. И такой чудной! Встретит тебя и обязательно спросит: «А ты катался на машине?» Он всё время о машинах думает. И тогда он нас спросил: «А вы катались на машине?» Мы сказали: «Катались, и тебя сейчас покатаем». Толик посадил Славика на плечи и стал гудеть, как машина. Он его провёз по улице. А потом я провёз. После этого мы ему сказали: «Ну вот, мы тебя покатали, плати за проезд». Славик задумался, а мы испугались, что он не отдаст двадцать копеек, разжали ему пальцы и забрали монетку. Славик ничего не сказал, он только грустно смотрел нам вслед – я два раза оборачивался. И зачем? Лучше бы мне не видеть, как он на нас смотрел.

Я всё это рассказал коммерческому директору, а он кивал и говорил, что очень хорошо меня понимает.

– Вот так и у меня получилось, – говорил он. – Само.

– Само, – сказал я. – Просто непонятно, как это получилось.

– Непонятно, непонятно, – кивал он.

И хотя мы с ним так болтали, мне было не по себе. Я жалел, что начал этот разговор.

Коммерческий директор взял секундомер, и мы вышли на улицу. Я старался не встречаться с ним глазами.

– Ну что, на тысячу? – спросил он.

Я кивнул.

– Беги по правой стороне, – сказал он. – Возле газетного киоска свернёшь, добежишь до гастронома, а потом обратно.

– И это тысяча? – спросил я.

– Не сомневайся. Сам отмерял. Я ведь тоже когда-то бегал. На старт!

– А откуда? – спросил я. – От дерева или от фонаря?

– Ах да, – сказал он, – от фонаря. На старт!

Люблю бегать. Если у тебя хорошие ноги, то шлёпать ими по земле одно удовольствие. Они послушны, как дрессированные лошади, и им очень хочется показать, на что они способны. Они мелькают, выкаблучиваются, задаются; им кажется, что они самые быстрые на свете. Но это до тех пор, пока они не устанут. После этого они уже не такие задорные, они уже трудятся посерьёзнее, напрягаются, только что не кряхтят.

Когда я начал бег обратно от гастронома, им уже было не до форсу, они уже ступали не на носки, а на всю ступню и их уже надо было понукать. Теперь я уже начал посматривать по сторонам и заметил, что на меня обращают внимание. Две девчонки выбежали из магазина и прыснули; какой-то малый в окне трамвая показывал мне, чтобы я догонял трамвай. Я понял, какой у меня дурацкий вид.

И вот тогда я вспомнил, как дружок коммерческого директора на пляже говорил о толстячке, который сначала, когда его били мячом, не плакал, а заплакал потом. Значит, коммерческий директор меня не первого лупил! Так почему же он говорил, что тот день был самым тяжёлым в его жизни, что он всю ночь после этого не спал? Притворялся!

Потом мои родители и Мила говорили, что я совершил нелепый поступок. Кто так поступает? Я не вернулся к коммерческому директору: повернулся и медленно пошёл в другую сторону.

Со мной такое бывает: вдруг человек, которого я считал хорошим, кажется мне уже совсем никудышным.

Однажды я подружился с Венькой Семёркиным из нашей школы. Я тогда учился в четвёртом «Б», а он – в четвёртом «В». Два дня мы с ним дружили, и я эти два дня после занятий до вечера у него торчал. Мне казалось, что он славный парень. Но на второй день, когда я от него возвращался домой, я вдруг подумал, что он гад, и больше уже к нему не ходил. Этот Венька в самом деле неважный человек: всё время он предлагал меняться. Мы ремнями поменялись, авторучками, но так уж получилось, что его авторучка не писала, а ремень был совсем старый. Если б у меня был старый ремень, я б его не стал кому-то всучивать. Разве это по-товарищески?

Я шёл по каким-то улочкам, сам не зная куда, и думал о том, что коммерческий директор посмеялся надо мной: притворялся, что переживает из-за того случая на пляже, послал меня, как дурака, бегать по улице, а расстояние никогда не отмерял. Всё время он надо мной потешался: и когда по боксу тренировал и два раза по лицу съездил, и когда хвалил мои мышцы на ногах. До чего же неприятно оставаться в дураках! Ну да ладно, пусть он меня ждёт. Долго будет ждать. Я вот сейчас пойду домой и расскажу Миле, какой он. Пусть он теперь попробует к нам заявиться.

Но скоро я понял, что только делаю вид, что тороплюсь обо всём рассказать, а на самом деле мне не очень-то хотелось это делать. Ну как я об этом скажу? Ведь это же была игра. И ещё вот что меня смущало: выходило, что когда я с ним тренировался по боксу, то он был хороший, и когда домой к нему пошёл, тоже был хороший, а теперь приду и скажу… Ну что я скажу?..

Я долго бродил по улицам. Я вспоминал, как рассказывал коммерческому директору про кошку и про то, как мы с Толиком Сергиенко выманили двадцать копеек у Славика Уточкина; как утешал его, когда он притворялся, что переживает. Ух ты чёрт! Кто-то рядом со мной засмеялся. Я поднял глаза и увидел парня ростом с меня. Руки он держал в карманах, а грудь выпячивал.

– Чего трясёшь головой? – спросил он.

Я не стал отвечать. А он всё рассматривал моё лицо и шевелил губами. Наверно, считал синяки.

– Где фонари подхватил?

И тут меня потянуло врать. Не мог же я ему сказать, что меня один человек так отделал.

– А! – сказал я и сделал вид, что мне это нипочём. – Ночью небольшая драка была. Их было трое.

– Всего?

– Ну, это сначала, – сказал я. – А потом ещё двое подбежали.

Мы стояли возле клуба швейников. В окне были выставлены разные картинки, и я рассматривал ту, на которой была нарисована тётенька в коричневом платье. Она рада была платью и улыбалась, как именинница. Потом я решил: раз мы молчим, то пойду-ка я дальше. Но только я шагнул, как этот чудной малый ухватил меня за рукав.

– Стой, – сказал он. – Сейчас киношку понесём. Потом бесплатно смотреть будем.

Он мне понравился. Видно было, что он бывалый. Он сказал, что его зовут Пазуха и что он учится в шестом классе, в семнадцатой школе. Мы с ним болтали, пока из подъезда клуба не вышел парень с тоненькими усиками. В одной руке парень нёс большую коробку, в другой – перевязанную шпагатом стопку банок, в каких киноленты держат. Пазуха, как только его увидал, сразу начал орать:

– Что, вышел, да? А мы не понесём!

Вот чудак! Только что меня остановил, чтоб нести, а теперь кричит – не понесём.

– А, вас уже двое, – сказал парень с усиками. – Ну как хотите. Не понесёте, так и не надо.

– Не уговаривай! – закричал Пазуха, хоть парень с усиками и не думал его уговаривать, а покуривал себе сигарету и посматривал на небо.

– Если б было про шпионов, – сказал Пазуха, – то мы бы понесли, а то ведь не про шпионов. Ведь врёшь, что про шпионов.

– Не веришь – не надо, – сказал парень. – Я тебе говорю, что про шпионов, а ты не веришь. Ну и не неси.

– И не понесу! – сказал Пазуха.

Парень не стал ему отвечать.

– Вот трепач! – сказал Пазуха. – Врёт ведь, что про шпионов. Ну да ладно, поверим.

Мне досталось нести коробку. Она была тяжёлая. Пазуха по дороге всё время орал на парня. Он его обзывал вруном, трепачом, свистуном, звонарём. Он два раза ставил стопку на тротуар и кричал, что всё – дальше не понесёт, потому что знает, что кино не про шпионов. Но потом он опять подхватывал стопку, и мы шли дальше.