Текст книги "Лингво. Языковой пейзаж Европы"
Автор книги: Гастон Доррен
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
28
Потайные разговоры
Шелта и англо-цыганский
Некоторые варианты английского традиционно называются криптолектами (или тайными языками), потому что были выработаны группами, которые хотели общаться между собой тайно от окружающих. Примером криптолекта может служить кант, на котором говорили преступники в XVI–XVIII вв., а также полари, который возник в среде геев в начале XX в., когда активные гомосексуалисты считались уголовными преступниками. В обоих языках было столько собственных существительных, прилагательных и глаголов, что непосвященный человек ничего не мог понять, несмотря на явно английскую грамматику.
В настоящее время на Британских островах бытует по меньшей мере две англоязычные группы людей, которые вставляют в свою речь так много нестандартных слов, что используемые ими языковые смеси имеют собственные названия. Одна из них – это шелта, на которой говорят ирландские путешественники. Другая – англо-цыганский язык, на котором говорят британские рома или английские цыгане. Это тайные языки?
Ответ неочевиден. В частности, шелта очень мало изучен и окружен множеством мифов и заблуждений. Прежде всего носители этого языка никогда не называли его шелта. В зависимости от диалекта сами путешественники называют его гаммоном или кантом, хотя последнее название довольно неудачно, учитывая криминальные ассоциации, связанные с другим, более старым кантом. Когда лингвисты в конце XIX в. обнаружили шелта, его провозгласили новым кельтским языком. Что было довольно странно, потому что грамматика шелта не имеет с кельтскими языками ничего общего. Лингвистов, вероятно, сбила с толку фонология (звучание) шелта, которая действительно напоминает ирландский гэльский, да и некоторые слова шелта имеют ирландские корни. Путь к этим корням был долог и извилист, но это и естественно, утверждали ученые, разве это не доказывает, что путешественники умышленно искажали слова, чтобы сбить с толку непосвященных?
Согласно нынешней точке зрения, ирландские путешественники как этническая группа когда-то говорили по-ирландски, затем прошли через период билингвизма и теперь для них, как и для большинства остальных жителей Ирландии, родной язык – английский, но в него входит множество слов ирландского происхождения, а по ходу дела добавляются новые слова. Поскольку они жили в некоторой изоляции от основного населения Ирландии, неудивительно, что их язык развился независимо от ирландского английского. В шелта, несомненно, отразилось стремление отгородиться от остального мира, но к этому все не сводится. Например, в число новых слов вошли обозначения для белки и слона – зачем бы они могли понадобиться тайному языку? Какую информацию, связанную с дикими грызунами и экзотическими толстокожими, хотели бы путешественники скрыть от окружающего мира?
Ирландские путешественники в 1954 г. В наше время традиционные повозки практически исчезли, уступив место современным трейлерам.
Romani wagon: National Library of Ireland/Wikipedia.
Об англо-цыганском известно больше, но по крайней мере одно заблуждение в отношении этого языка чрезвычайно распространено. Несмотря на свое название, он не является английской разновидностью цыганского языка – индийского языка (или группы языков), на котором говорят цыгане в большей части континентальной Европы. Когда цыгане появились в Британии (вероятно, в начале XVI в.), они действительно говорили на цыганском, но этот язык вышел из употребления еще в XIX в. Современные английские цыгане, как и ирландские путешественники, говорят по большей части на английском, но при этом используют много цыганских слов – вот эта смесь и называется англо-цыганским.
Оба языка можно использовать для того, чтобы окружающие ничего не поняли, и каждый их носитель подтвердит, что иногда так и происходит. Но это не значит, что они тайные, что на них говорят прежде всего для того, чтобы скрыть что-то от непосвященных. Присмотревшись к их реальному применению, исследователи выяснили, что основная задача этих языков – обеспечить внутригрупповое общение: с помощью специфических слов языка шелта или цыганского языка говорящий ссылается на общие со слушателем ценности и призывает его к солидарности. Употребление этих слов облегчает разговор на темы, которые иначе по какой-то причине могли бы оказаться неловкими.
Специалист по цыганскому языку Ярон Матрас приводит пример, когда тетя спрашивает четырехлетнюю девочку, где та взяла кусок хлеба, который ест. Девочка отвечает: I chored (stole) it (я его украла), имея в виду, что взяла хлеб со стола, который семья накрывала для гостей. Используя это цыганское – и потому внутрисемейное – слово, девочка признается в своем проступке и вместе с тем взывает к родственным чувствам тети. Аналогичный пример приводит и Алиса Бинчи, изучавшая речь ирландских путешественников: в приемной врача, полной посторонних, одна путешественница говорит другой: Galyune, the needjas are all sunyin’ at me, I’m aneishif, что означает: God, the people are all looking at me, I’m embarrassed (господи, все на меня смотрят, мне так неловко). Она не скрывает от окружающих ничего предосудительного, но говорит на шелта, чтобы вызвать сочувствие у другой путешественницы.
Во всем этом путешественники и цыгане, разумеется, не одиноки. Политиков многие из нас обвиняют в отъявленной лжи, а вот наши дети всего лишь рассказывают небылицы, да и сами мы лжем исключительно во спасение. Про преступников мы говорим, что они воруют, но свое воровство канцтоваров с работы предпочитаем называть заимствованием, а неподачу налоговой декларации – уклонением от уплаты налогов. Смена лексики во избежание неловкости – типичное человеческое поведение.
Использование этнических слов ради налаживания связей тоже широко распространено. Если два уроженца, допустим, Йорка или Абердина встречаются в другом регионе, они так и норовят ввернуть в разговоре какое-то местное словечко, даже если в целом придерживаются нормативного английского. То же самое верно в отношении двух британцев ирландского, пакистанского или тринидадского происхождения. И даже главная особенность тайных языков – элемент скрытности – типична для других контекстов: за границей мы с женой часто обмениваемся замечаниями на нидерландском о поведении окружающих (предположительно не понимающих по-нидерландски). Значит ли это, что мы используем тайный язык?
Так что называть шелта или англо-цыганский тайными языками было бы неправильно. Тем не менее их носители долгое время принадлежали к маргинальным слоям ирландского и британского общества, а маргиналы всего мира стремятся не доверять представителям государства, и у них припасена масса историй для обоснования такого недоверия. Может, шелта и англо-цыганский языки возникли не как тайные языки, но нетрудно понять, почему их скрытность стала цениться как дополнительное преимущество.
Слово bloke (парень) могло быть заимствовано из шелта. А если слова pal (приятель), cove (пещера), chav (гопник), rum (в значении странный) и lush (пьяница) взяты, как принято считать, из цыганского, то англо-цыганский явно мог служить проводником.
Koarig – женские половые органы. В английском нет слова, занимающего среднее положение между анатомическими терминами (vulva, vagina), непристойными вариантами, обозначаемыми с помощью звездочек, и эвфемизмами (yoni, flower, cooch). Koarig ближе всего к последней категории слов, но шелта придает ему уличный шик.
Часть 5
Основа основ
Языки и их лексика
Слова – это самые маленькие частицы языка, имеющие самостоятельное значение даже сами по себе. Но значения постоянно меняются (португальский), как и в некоторых случаях имена людей и географические названия (Латвия). Для носителей сорбского камнем преткновения является скромный определенный артикль, а для бретонцев серьезную проблему представляют числительные. Если говорить о существительных, то у итальянцев широчайший выбор весов и размеров, а саамы исключительно точны в описании снега.
29
Экспортно-импортные операции
Греческий
Что бы мы делали без древнегреческого? Как разговаривать о науке и культуре без таких слов, как дерматология, атом, алфавит или метафора? Конечно, мы могли бы их не заимствовать, а по примеру исландцев изобрести доморощенные термины типа кожезнание, мельчайшая частица, буквенный ряд и какбытность. Но даже исландские островитяне не смогли полностью противостоять грекам и включили в свой язык такие слова греческого происхождения, как xenon, lýra и arkitekt. Думаю, не будет преувеличением сказать, что язык Гомера, Платона и Софокла пронизал и обогатил все европейские языки.
А если так, то можно предположить, что язык современных Афин можно проследить прямо до языка древнего города, как реку можно проследить до самых истоков. Однако на самом деле не все слова современного греческого настолько греческие, насколько кажется. Они демонстрируют – или скорее скрывают – разные степени «гречистости».
Многие из новогреческих слов, которые вошли в другие европейские языки (так называемые интернационализмы), являются исконно греческими. Они существовали в Древней Греции, были заимствованы римлянами и позднее вошли в другие европейские языки. Например, слово prógnōsis с древних времен означало предвидение, предсказание (только в новогреческом отбросили последнее s). А philosophía означало и означает философию от досократовских времен до постмодернистов. Слово dēmokratía всегда означало демократию. Подобные слова являются подлинно фамильными ценностями.
Однако некоторые слова из греческих запасов существенно поменяли значение со времен своего появления на свет. Например, древнегреческое слово plásma исходно обозначало сформированную вещь – понятие достаточно широкое, чтобы в него включить фигуру, образ и фальшивку (а впоследствии и такие слова, как существо и даже красотка). Оно никогда не означало плазму в современном биологическом или химическом смысле – эти понятия появились только в XIX–XX вв. Аналогично, слово призма, возникшее из греческого prísma (буквально: что-то распиленное), лишь недавно получило свое оптическое значение, хотя в качестве геометрического термина его использовал еще Эвклид. Слово программа произошло от греческого prógramma, означавшего письменное публичное оповещение или эдикт. В наше время у слова программа целый букет значений: от расписания, теле- или радиопередачи до компьютерного приложения. Сохранив во многих случаях исходные значения слов, новогреческий добавил и их международные значения – лингвисты называют это заимствованием значений. «Гречистость» таких слов ниже, чем слов prógnōsis, philosophía, dēmokratía и тому подобных, которые сохранили практически неизменными и форму и смысл.
Таким образом, на нашей шкале есть «фамильные ценности», на которых никак не сказался их международный успех, а также слова, которые получили дополнительные международные значения и тем самым слегка утратили аутентичность. В дополнение к ним есть еще третья, очень распространенная категория: составные слова иностранного происхождения. Многие из них были созданы западной наукой в XIX в., когда ученые, черпая вдохновение в двух классических языках, создали множество неологизмов, которыми мы пользуемся до сих пор: фармакология, эмпатия, онтогенез, андроид, гиподермальный, идеолект, ихтиофобия и многие, многие другие.
Эти составные слова сложены из блоков, которые легко объединять друг с другом. Если ихтиофобия – это боязнь рыб (буквально рыбобоязнь), а фармакология – наука о лекарствах (лекарствознание), то не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что ихтиология – наука о рыбах, а фармакофобия – боязнь лекарств. Хотя составные части этих слов имеют греческое происхождение, сами слова греческими определенно не являются. Однако новогреческий принял их с распростертыми объятиями, поскольку они и полезны и понятны. В Греции наука о лекарствах называется pharmakología, а инструмент для прослушивания происходящих внутри пациента процессов – stēthoskópio[4]4
Здесь новогреческие слова транскрибированы по той же системе, что и древнегреческие. Так делать не принято, поскольку в современном языке некоторые буквы произносятся иначе, но так виднее преемственность.
[Закрыть]. Греки обращаются с этими словами как с родными, а многие, скорее всего, и считают их родными. Но логичнее считать такие слова заимствованиями, хотя корни у них и греческие.
Иногда в результате такого процесса возникают двойники, один из которых является более греческим, чем другой. Например, научный интернационализм phonetic построен на основе греческого слова phōnē (голос, звук) (телефон – буквально: далекий голос) и означает относящийся к звукам устной речи. В греческом слово phōnētikós ныне приобрело такое же научное значение, но в «домашнем обиходе» это прилагательное имело значение голосовой, как, например, голосовые связки (phōnētikés chordés). Аналогичная история со словом osteopátheia – греческое название остеопатии. Исходя из значения его частей, это слово должно значить болезнь костей, и именно в этом смысле оно применяется в новогреческом. Одно слово означает сразу и болезнь и метод лечения.
Lesbía – еще одно греческое слово, получившее свое современное значение с помощью заимствования, когда британские викторианцы интерпретировали стихи Сапфо с Лесбоса как эротические. Эту картину, изображающую Сапфо и Алкея, нарисовал сэр Лоуренс Альма-Тадема (чьим родным языком, между прочим, был фризский).
Sappho And Alcaeus by Lawrence Alma-Tadema: Walters Art Museum/Wikimedia.
Есть ли еще какие-то степени «гречистости», помимо трех уже перечисленных: фамильные драгоценности, заимствованные значения и вполне понятные реимпортированные слова? Есть еще маргинальный четвертый уровень: низкосортный реимпорт. Примером может служить слово Utopia. Созданное в Англии Томасом Муром, оно явно опирается на греческие слова ou (нет) и topos (место). Ни один грек не сотворил бы такое слово, но теперь они охотно заимствовали utopia (точнее, outopía). Это напоминает «сделанное в Японии» слово walkman: оно не кажется английским, но это не мешает англичанам его использовать.
Точно так же при перечислении основных регистров мужских голосов греки используют импортные термины: mpásos (произносится как basos), barýtonos и tenóros. Это должно казаться им странноватым, потому что буквальное значение barýtonos – тяжелый глубокий тон, что лучше описало бы самый низкий голос, чем слово mpásos, которое происходит от латинского слова bassus, означающего просто низкий. Еще одна странность со словом stēthoskópio. Мы-то его используем не задумываясь, а вот грекам должно быть чудно, что медицинский инструмент называется наблюдатель за грудной клеткой, хотя предназначен для прослушивания.
Не то что бы греков такие тонкости сильно волновали. Они в восторге от того, что никакой из живых языков не повлиял на европейский лингвистический пейзаж больше греческого. И никакие иностранные поделки и сомнительные двойники не уменьшат их гордости – или, если использовать древнегреческое слово, их hyperēphanía – за свой язык.
30
Прибытие в Порто
Португальский
Для римлян слово plicare исходно значило складывать или скатывать. И для каталонцев, итальянцев и французов, унаследовавших это слово (в виде pleagar, piegare и plier соответственно), оно по-прежнему значит складывать. Но в своих путешествиях на восток, на запад и даже за море слово насобирало удивительный букет разнообразных значений.
Одно из них – уезжать. В этом смысле его используют румыны в форме pleca. Это значение может показаться странным, но для любого туриста логика очевидна: перед тем как уехать, палатку надо скатать. Аналогично, когда мы посылаем кого-то складывать вещички, нам не важно, упакует он свои вещи или нет, важно, чтоб он убрался. Согласно одной из теорий, за сдвиг значения слова со складывать на уезжать отвечают римские армии, которые занимали территорию современной Румынии во II в. Но более правдоподобна другая версия, по которой складывали вещички сами румыны, которые многие столетия вели в основном кочевую жизнь. А уж странствующие пастухи знают толк в сборах.
Лиссабонский памятник португальским мореплавателям, многие из которых прибывали (chegaram) в интересные места, – отсюда его название: Памятник открытиям.
Chegadas: Kyller Costa Gorgônio/flickr.
Пока румыны проводили средневековье в сухопутных кочевьях, на другом краю Европы португальцы исследовали моря. Не случайно название их страны и второго по величине города – Порто – происходит от латинского слова portus (порт). Они тоже получили plicare в наследство от латыни – и, следуя привычке заменять pl в начале слова на ch, превратили его в chegar. Но, будучи моряками, они складывали и скатывали совсем другие вещи, прежде всего паруса. И не тогда, когда уезжали – тут-то они, конечно, паруса разворачивали и поднимали, – а когда прибывали в пункт назначения. В результате в португальском слово приобрело прямо противоположное значение: прибывать.
Кстати, то, что португальское слово прибывать связано с мореплаванием, ни в коей мере не является исключением. В течение столетий плавание было единственным способом быстро преодолевать большие расстояния. У тех же самых каталонцев, итальянцев и французов, которые сохранили за словом plicare значение складывать, для приезда тоже используется морской термин: arribar, arrivare, arriver. Это слово буквально значит сходить на берег – от латинского ad (на) и ripa (берег).
Еще один язык присвоил plicare значение, промежуточное между португальским и румынским – английский. По-английски ply может значить складывать или слой (как в слове plywood – фанера), но может значить и регулярно двигаться по – как в предложении the ferries ply the route from Newhaven to Dieppe (паромы ходят по маршруту Нью-Хейвен – Дьепп). В этом случае слову plicare пришлось пройти более извилистым путем. В латинском языке возник глагол applicare с приставкой ad-[5]5
ad– базовая форма приставки, которая видоизменяется под влиянием корня.
[Закрыть], означающий что-то вроде следовать курсом. Через старофранцузское apl(o)ier слово превратилось в английское apply. В значении двигаться по слово потеряло свой первый безударный звук и превратилось просто в ply.
В итоге слово plicare породило в индоевропейских языках множество разных слов (в этом абзаце курсивом выделены его русские потомки). История plicare эксплицитно показывает, что при переходе из одного языка в другой значение слова может измениться. Это должно служить нам предостережением, потому что людям свойственно имплицитно полагать, что родственные слова в разных языках имеют сходные значения. (Реплика в сторону: а если у заимствованного слова не возникло нужного значения, то слово приходится заимствовать заново. Похоже, именно так и происходит со словом application: поскольку у слова аппликация нет значения «прикладная программа», в русском языке появилось – пока неофициально – слово аппы (от apps), в котором уже совсем трудно опознать потомка plicare.)
31
Знакомьтесь – снорбы
Сорбский
Сорбы стесняются своих артиклей: им кажется, что в порядочном славянском языке не место таким противным словечкам, как the или a. Честно говоря, славянскому – да и неславянскому – миру до этого нет особого дела. Мало кому известно, что около пятидесяти тысяч жителей юго-восточного закоулка бывшей ГДР говорит не на немецком, а на языке, похожем на чешский и польский и называющемся сорбским. Однако для самих сорбов это важный вопрос самоидентификации.
Стиснутые со всех сторон немцами, сорбы хотели бы, чтобы их язык звучал так же, как языки их славянских братьев. А в чешском и польском артиклей нет. И все-таки чешский и польский часто используют слова jeden (один) и ten (тот). Строго говоря, это не артикли. Один – это числительное, а тот – указательное местоимение. Но числительные и указательные местоимения – это как раз такие слова, которые с течением времени могут превратиться в артикли. Английский артикль the начал свою жизнь как указательное местоимение мужского рода (that было его близнецом среднего рода), а старым обозначением для слова one (один) было слово an, которое произносилось так, что рифмовалось со словом rain, но уже смахивало на артикль, в который оно позже и превратилось. Аналогично во многих романских языках неопределенный артикль мужского рода un произошел от латинского числительного unus (один), а определенный артикль женского рода la произошел от латинского указательного местоимения illa (та). Даже в наше время артикли не всегда легко опознать. Une maison (французский), una casa (итальянский и испанский), ein Haus (немецкий): все это может значить и (некий) дом и один дом – в зависимости от контекста. Аналогично, das Haus – это не только (конкретный) дом, но и тот дом, хотя в последнем случае скорее скажут das Haus da (этот дом там). Коротко говоря: границы размыты.
В Восточной Германии сорбская культура и язык были возрождены после многих лет притеснений во времена фашизма.
Числительное или местоимение не превращается в артикль в одночасье. Проходят столетия, в течение которых слово постепенно становится все больше похожим на артикль. В английском, французском и многих других западноевропейских языках этот процесс уже завершился. А в чешском и польском – нет. В этих языках слова один и тот употребляются намного чаще, чем в русском (еще один славянский язык), но реже, чем артикли в английском, немецком и французском. Причем в чешском и польском эти слова обычно можно опустить, и предложение от этого не станет неправильным. В языках с настоящими артиклями, например в английском, артикли обязательны. Так что словам один и тот в чешском и польском еще только предстоит превратиться в настоящие артикли.
А в сорбском? Зависит от обстоятельств. В книгах, переведенных столетия назад, всюду, где в немецком стоял определенный артикль, писали ton (тот). В те времена это звучало совершенно нормально. И в современной разговорной речи это по-прежнему так. Другими словами, сорбское указательное местоимение тот находится на пути к превращению в артикль. Более того, если нынешние сорбы хотят использовать тот как указательное местоимение, они часто говорят: тот там, чтобы отличить такой случай от обычного использования слова тот в качестве артикля. Но официальная точка зрения сорбов заключается в том, что в славянских языках артикли неуместны. В результате культурные сорбы (назовем их «снорбами») на письме избегают артиклей. Про конкретного учителя они говорят ton wučer, но пишут просто wučer, без слова ton.
Самое смешное, что сорбы ошибаются. Неправда, что в славянских языках нет артиклей. Раньше их действительно не было. Две тысячи лет назад их не было почти ни в одном европейском языке – только древние греки, по своему обыкновению, обгоняли время. Но с тех пор многие языки вырастили у себя артикли. Первыми это сделали романские языки, потом, наступая им на пятки, германские, а чуть позже к ним присоединилось и несколько славянских языков: болгарский, македонский и, по-видимому, сорбский. С этой точки зрения сорбский на шаг впереди польского, чешского и русского. Артикли – признак прогресса! Сорбам пора отбросить смущение и с гордостью представить свои артикли на всеобщее обозрение.
