Текст книги "Лучшее за 2004 год. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

Соавторы: Майкл Суэнвик,Говард (Ховард) Уолдроп,Вернор (Вернон) Стефан Виндж,Паоло Бачигалупи,Кейдж Бейкер,Уолтер Йон Уильямс,Джон Герберт (Херберт) Варли,Нэнси (Ненси) Кресс,Роберт Рид,Терри Бэллантин Биссон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 69 страниц)

Ветер с моря пронизывал его тонкий плащ и раскачивал на столбах фонари. Ночное небо постепенно затягивала прозрачная пелена облаков.

– Погодите, профессор! – окликнули сзади.

Мацуи поморщился, но все-таки замедлил шаг. Отдуваясь, его нагнал Лейф Хендерсон, молодой преподаватель астрономии.

– Хорошая речь, сэр…

Мацуи хмуро кивнул.

– Вот только, боюсь, я зря сотрясал воздух.

– А я так не думаю, – возразил Хендерсон. – В нашем отделе тоже есть парочка сторонников Чеснатта, куда же без них, но я вам вот что скажу: студенты старших курсов как-то не горят желанием запечатлеть свои имена в науке, заново открывая все те же луны Юпитера. А первокурсники – те просто спят и видят, как бы сотворить нечто действительно новое!

Мацуи глубже засунул руки в карманы. Похоже, он делался староват для беспрестанных интриг, процветавших в университете.

Он сказал:

– Чеснатт кое в чем прав… Хотим мы того или нет, мы живем в гигантской тени познания прежних времен. Мы из нее, может быть, никогда так и не выберемся… В особенности если каждый раз, когда кто-нибудь претендует на открытие, наши интеллектуальные, так сказать, археологи будут тут же доказывать, что то же самое или по крайней мере похожее уже было сделано в прошлом. Где, спрашиваю я, настоящий стимул для новшеств?

Хендерсон пошел рядом с Мацуи.

– Однако наши предшественники были не всеведущи, – сказал он. – К примеру, они не смогли победить смерть. Да какое там, они с самими собой-то совладать не могли! – И молодой ученый поднял глаза к темному небу. – И, если на то пошло, они не сумели совершить межзвездного перелета. Мы уже лет пятьдесят как должны были бы получить сигналы с "Пришествия", если корабль благополучно вынырнул на той стороне. Или, еще вероятнее, они должны были бы уже вернуться. У них там было четыреста лет, чтобы сделать новые двигатели!

– Мне, – сказал Мацуи, – хочется думать, что сигналы пришли, но у наших приемников просто не хватило чувствительности их уловить. Или, возможно, триста пятьдесят световых лет – все-таки слишком большое расстояние для подобных сигналов. И они там гадают, почему мы не вышли на связь… почему не вылетели следом за ними. С их точки зрения, наш мир просто взял и намертво замолчал…

Пешеходная дорожка перед ними в этом месте делилась надвое. Корпуса физики и астрономии располагались по правую руку, административный – слева. Ученые остановились на развилке.

Мацуи посмотрел на такую знакомую дорожку… Он ходил по ней всю свою сознательную жизнь. Сперва студентом, потом выпускником-ассистентом, и наконец – профессором. С первых же дней своей преподавательской деятельности он придавал огромное значение творческой мысли. "В этом и состоит смысл науки! – доказывал он коллегам. – Древние достигли блистательных высот, но Время их поглотило. Настала нам пора совершать собственные ошибки…"

– Мир меняется, Хендерсон, – проговорил он задумчиво. – Еще лет десять, и население перевалит за миллиард. Четыре века назад мы пережили истребление, но все-таки избежали участи динозавров. Потом пробились сквозь второе Средневековье. Судя по всему, наш биологический вид предназначен для великих свершений… Но сколько дурацких шишек мы себе набиваем на этом пути!

И он с горечью топнул ногой.

Хендерсон некоторое время молчал. Было слышно, как вдалеке гремит о скалы прибой.

– Маятник раскачивается, профессор, – сказал он наконец. – В этом году победил Чеснатт, да, но будут и еще годы. Ради нового познания нам придется отрешиться от прошлого. Обязательно придется!

– Вот только я вряд ли до этого доживу, сынок, – усмехнулся Мацуи. – Как же мне не расстраиваться?… У человечества есть определенные желания и потребности. Но каковы они и каким образом люди станут добиваться их осуществления, для меня так и останется тайной. Человеческая жизнь слишком коротка… Я не смогу увидеть общей картины. Вот бы узреть дальнюю перспективу, тогда ясно было бы, за что мы боролись!

Хендерсон не ответил.

– Прости, – сказал Мацуи. – Мы, старики, иногда делаемся болтливы… особенно на ночь глядя. Вот и на меня порой нападает желание пофилософствовать… Раньше для этого требовалось опрокинуть пару кружечек пива, но теперь хватает всего лишь прохладного вечера после неудачных бюджетных дебатов. Уж ты меня извини…

Хендерсон переступил с ноги на ногу.

– У нас в департаменте, – сказал он, – хотят присвоить ваше имя комете…

Глаза Мацуи внезапно наполнились слезами, по счастью оставшимися незамеченными в темноте.

– Очень мило с вашей стороны, Хендерсон…

Потом Мацуи ушел прочь, но, добравшись до своего жилища, не свернул на крыльцо. Он шел и шел вперед, пока не достиг крутого обрыва, нависавшего над океаном. Край скалы был огражден металлическими перилами. Их усеивали капельки выпавшей влаги. Мацуи положил руки на перила и ощутил их холод. Пена прибоя под луной, казалось, светилась… Мацуи стал думать о лунном свете на воде, об отражениях звезд. Волны с грохотом разбивались внизу, скала содрогалась, и был миг, когда Мацуи ощутил себя неотъемлемой частью той самой "общей картины", которую не надеялся обозреть, – исторического пути человечества на планете и самой планеты в Галактике. Живой, пульсирующей частицей…

Спустя время он вернулся в свой заваленный книгами коттедж. Позже выяснилось, что его предположения сбылись, – Чеснатт сменил его на посту главы нескольких комитетов, но Мацуи это уже не слишком расстраивало. Он помнил, как его руки лежали на холодных перилах, а луна казалась далеким прожектором, и он ощущал себя частицей Вселенной.

Мысли начинают двигаться медленней… Или успело произойти слишком много событий, так что нас начало клонить в сон? А может быть, наш караван просто растянулся – длинная вереница тел, обломков корабля и всякой всячины: книг, одеял, инструментов, сублимированных продуктов, обрывков бумаги… да мало ли чего человечество намеревалось захватить с собой к далекой звезде. Или это греет нас приблизившееся Солнце? Постепенно проходит переохлажденное состояние, благодаря которому сохранялось сознание и взаимосвязь. Зато мы знаем, что снова набираем скорость и мчимся к центру системы, когда-то давшей нам жизнь. Мы – все четырнадцать тысяч – проделали очень долгий путь. Туда, а потом обратно. Мы забыли свои отдельные мечты, но сберегли общую. Путешествовать. Найти путь к выходу из пещеры. Заглянуть за следующий холм… Обрываются последние мысли, но мы успеваем обменяться чувством, похожим на радость. Мы возвращаемся домой…

Капитан Фремария сидела с мужем на одеяле, расстеленном на холме, который возвышался над местом будущего старта. Прожектора, освещавшие корабль, были выключены, но она знала: там, внутри, продолжают трудиться рабочие команды. Они заправляют двигатели, в последний раз все проверяют… На рассвете старт.

– Рассматривай это просто как еще один полет, милый, – сказала Фремария мужу. – Ты же знаешь: мне доводилось летать на гораздо менее надежных машинах…

А у самой от мысли о предстоявшем задании екнуло сердце. Она прямо-таки слышала грохот реактивных двигателей… Получится ли у нее? Идея оседлать такую мощную машину никогда прежде не выглядела до такой степени крамольной. Пока шли тренировки, мысль о самом полете была отстраненно-теоретической. Однако – вон он, корабль. И часы тикают. И уже никуда не денешься. Временами Фремария чувствовала себя приговоренной.

– Не напоминай, – буркнул муж. – Я просто хочу увериться, что у тебя все будет в порядке. Вот бы какой-нибудь знак…

– Сама бы не отказалась получить его, – вздохнула она. Собственно, никто ведь ее силой в кабину не загонял. И, пока не заработают двигатели, еще не поздно будет сказать "нет".

– Если подумать, за нами ведь стоит такая история… – Муж придвинулся ближе и взял ее руку в свою. – После стольких веков человечество снова выходит в космос. Все только об этом и говорят, гадают, что будет потом. Отправимся ли мы на Луну? Или, может, на Марс? Осталось ли там хоть что-нибудь от старых колоний?… – Он фыркнул. – Ну а мне только бы знать, что ты-то благополучно вернешься…

Фремария молча кивнула. Через три часа ей предстояло явиться в центр управления полетом. Там ее начнут готовить к размещению в орбитальной капсуле. Предполагалось, что космический аппарат совершит десять оборотов вокруг Земли, после чего опять войдет в атмосферу, и, если все пойдет хорошо, Фремария посадит короткокрылый корабль на авиабазе имени Мацуи.

– Я буду не так уж и далеко, – сказала она. – Если бы туда, наверх, ходил поезд, ты добрался бы ко мне всего за пару часов.

Муж рассмеялся, но смех прозвучал вымученно.

Ветра совсем не было – первый раз за несколько недель. Фремария самым пристальным образом следила за метеорологическими прогнозами, но пока все говорило о том, что старт корабля будет происходить в идеальных условиях. Вот и теперь в ночном небе не было видно ни облачка. Неровная линия горизонта очерчивала край бездонной чаши, усыпанной первозданными звездами.

– Даже не припомню настолько ясного неба, – сказал муж.

И тут тьму над ними рассек длинный мазок зеленого света.

– Загадай желание, – сказала Фремария.

– Уже. Сама знаешь какое… – И он сильно сжал ее руку.

По небу, пылая, пронесся еще один метеор, даже ярче первого.

– Редкое явление, – заметила Фремария. – Один за другим!

Он не успел ответить – сверкнул третий, а потом и четвертый. Все они пролетели с той же стороны, что и первый.

– Красота какая, – вырвалось у него.

Фремария откинулась на одеяло, чтобы лучше видеть.

– Метеорного дождя на сегодня не предсказывали, – заметила она. – А Леониды [Леониды – метеорный поток с радиантом (областью неба, из которой, как кажется, разлетаются метеоры) в созвездии Льва. Наблюдается в ноябре, максимум приходится на 17-18-е числа.] появятся еще через месяц!

Великолепный болид прочертил половину неба, прежде чем угаснуть.

Фремария прижалась к мужу, опустив голову ему на плечо… Небесная феерия продолжалась добрых два часа. Иногда метеоры вспыхивали целыми группами, а некоторые сгорали до того ярко, что даже отбрасывали тени. Потом они стали появляться все реже и реже… И наконец в небесах все опять успокоилось.

– Видела ты когда-нибудь нечто подобное? – спросил муж. – Или хоть слышала?

– Нет. – Фремария поневоле задумалась о непостижимых тайнах Вселенной. – Как хочешь, но это точно был знак!

– Точно. – Теперь он рассмеялся по-настоящему.

Фремария посмотрела на часы…

– Ну, мне пора.

Она встала и отряхнула брюки. Муж снова взял ее за руку, но мысли капитана Фремарии были уже заняты кораблем и полетом. Вновь и вновь она прокатывала в голове всю последовательность запуска. Не бывает и быть не может такого, что бы все прошло без сучка, без задоринки. Значит, в конечном итоге все будет зависеть от нее, от ее способности принять правильное решение и подчинить себе корабль. И она хотела совершить хороший полет. А потом еще и еще.

Они стали спускаться с холма к зданиям центра.

Еще Фремария размышляла об истекших столетиях. Предполагалось, что корабль "Пришествие" улетел к звездам. Получилось ли у древних? Этого никто не знал, но человечество собиралось совершить вторую попытку. И ее полет должен был приоткрыть дверь к звездам.

– Боишься? – спросил муж.

Фремария помедлила на тропинке… Корабль ждал ее. Она видела, что часть вспомогательных ферм была уже убрана. Скоро кораблю совсем ничто не будет мешать, а она усядется в пилотское кресло и будет слушать обратный отсчет, готовая в любой миг перехватить у автоматики управление и, если понадобится, все сделать вручную. А потом – могучий рывок многотонной ракеты! И в конце разгона – блаженство невесомости. Какая легкость! Какое ощущение первого шага на долгом пути к свободе…

– Я готова, – просто сказала она.

При этих словах над ними вспыхнул последний одинокий метеор и разорвал небо своим прощальным полетом. Муж и жена следили за ним взглядами, пока он не исчез.

– Как быстро они сгорают, – сказал он.

Фремария посмотрела на свой корабль, потом снова на небо.

– Но прежде, – сказала она, – они проделывают такой долгий путь…

Джеффри А. Лэндис – Глаза Америки

Geoffrey A(lan) Landis. The Eyes of America (2003). Перевод М. Семеновой

Джеффри А. Лэндис – физик, работающий в НАСА. Недавно он принимал участие в разработках межпланетного полета с посадкой на Марсе. Кроме того, он часто публикуется в таких изданиях, как «Analog» и «Asimov's Science Fiction». Некоторые его рассказы заинтересовали «Interzone», «Amazing» и «Pulphouse». Джеффри А. Лэндис пишет немного, однако популярности у него не отнимешь. Его рассказ «A Walk in the Sun» принес ему в 1992 году премии «Небьюла» и «Хьюго». Кроме того, в 1990 году он получил «Небьюлу» за произведение «Ripples irl the Dirac Sea». Еще одного «Хьюго» удостоился рассказ «Falling Onto Mars», а «Elemental» несколько лет назад вошел в шорт-лист «Хьюго». Его первой книгой стал сборник «Myths, Legends, and True History», а в 2002 году он опубликовал свой первый роман – «Mars Crossing». Он живет с женой, писательницей Мэри Терзилло, в городке Брук-Парк, штат Огайо.

В публикуемом здесь рассказе, написанном лукавым и прозорливым пером, он знакомит нас с альтернативной Америкой, чуть-чуть рановато вступившей в век средств массовой информации…

*

Это был воистину год торжества просвещения, год многообещающей юности века, достойная отправная точка для будущего, год, когда люди широко раздвинули границы свободы. В двери стучалась эпоха технических чудес, посрамлявшая все рассуждения о возможном и невозможном. Человек уже послал сигналы по эфирным волнам через Ла-Манш, он укротил могучую Ниагару и заставил ее трудиться в ярме. Железнодорожные рельсы пролегли в тоннелях, насквозь пронизавших великие Скалистые горы. Америка – юный гигант – победила одряхлевшую Испанскую империю в войне, длившейся всего три месяца. Люди вслух рассуждали о воздушных кораблях, которые вот-вот полетят на Луну, о телефонах, готовых пробить бреши в туманных стенах между мирами…

Итак, стоял 1904 год. Что за новые чудеса он готовился явить человечеству?

В комнате густыми клубами плавал дым. Собственно, так тому и полагалось быть: комнаты, где принимаются действительно важные решения, всегда безбожно прокурены.

– Чертовы демократы, – ворчал Горовиц. – Готовы похерить все, за что мы сражались!

– Да уж, – отозвался Маркус Ханна, сенатор от штата Огайо. Он являлся официальным председателем республиканской партии, Горовиц же – ее теневым лидером. – Вы утверждаете очевидное. Однако что мы имеем?

– Черт бы побрал этого коммуниста, этого анархиста, свинтуса этого! – продолжал клокотать Горовиц. – И какого рожна ему понадобилось застрелить Тедди? Тедди, мать его, сейчас нам был бы нужен, как никогда!

Леви Горовиц в кругу немногочисленных друзей и близких политических единомышленников именовавшийся "Легги", то есть "Долговязым", на самом деле был невысок ростом и тучен. На публике его видели редко, а когда видели, то неизменно с изжеванной сигарой в зубах. Скоро уже двадцать лет как Легги являлся незримой силой за спиной республиканцев – с самого 1884 года, когда с помощью тщательно отобранных и хорошо оплаченных репортеров он продвинул своего кандидата, Джимми Блэйна, в верхушку партии вместо Честера Артура.

При этом Горовиц с горечью понимал, что ему самому вершин официальной власти не видать никогда. Его нипочем не изберут – ни в этом столетии, ни в следующем. Евреев не принято избирать на высокие посты. Даже в Америке, наиболее просвещенной державе этого мира. Что ж, Горовиц успешно приспособился к существующему порядку вещей. Генералы и президенты исправно плясали под его дудку, и началось это не вчера.

– Так или иначе, Рузвельта уже не вернешь. Над покойничком шесть футов земли, – заметил Ханна. Впрочем, по его личному убеждению, республиканской партии от Рузвельта и прежде проку было немного. Уж больно ненадежен был паршивый ковбой, делавший слишком много ошибок. Стоит ли, однако, плохо говорить о герое войны, к тому же покойном?…

Ханна давно и прочно усвоил: не стоит. И он сказал:

– Лучше подберем кого-нибудь другого!

– Чертов анархист, – не унимался Горовиц. – Черт бы его побрал с потрохами!

– Уже побрал, – сказал Ханна. – Довольно об этом. Кто у нас остается?

– Чертов Брайан, чтоб ему…

– За Брайаном массы, – заметил Ханна.

– Свиное стадо! – Горовиц выплюнул сигару и растер ее ногой по полу. – Все они просто стадо свиней.

Именно такова была в кратком изложении проблема, стоявшая перед республиканской партией. Погиб Теодор Рузвельт, сраженный пулей свихнувшегося от наркотиков анархиста, и кто вышел на первый план? Уильям Дженнингс Брайан с его популистскими речами, рассчитанными на последнее быдло. При этом Брайан был совершенно неутомим: знай, носился туда-сюда по стране, перескакивая с поезда на поезд и не пропуская ни единого занюханного городишки. Он рассуждал об американском империализме как о чем-то вполне скверном. Он спрашивал слушателей, видели ли они хоть одним глазом ту "полную чашу", что обещал им Мак-Кинли. Дикция у него была великолепная, обещания сыпались как из дырявого мешка. Брайан успешно очаровывал людей – и пожинал щедрый урожай голосов. Даже Горовиц признавал, что в умении повести за собой к сияющим вершинам со стариной Брайаном трудно было тягаться. Златоуст, да еще при павлиньем хвосте. Чего стоили его фразы об "Америке, распятой на золотом кресте" или о "лемехах мира"!

Был бы он при этом еще и республиканцем, то бишь истинным патриотом, цены б ему не было. Увы, Брайан был демократом. То есть лишь немногим отличался от коммуниста. Или даже от чего похуже.

– Вот вам мое мнение, – сказал Ханна. – Надо продвигать Джона Хэя.

– Выставить Хэя против Уильяма Дженнингса Брайана?… – Горовиц отмахнулся от предложения, точно от плохой шутки, и вытащил из жилетного кармашка еще одну мятую сигару. – Да вы смеетесь. Брайан его сомнет, как страничку из прошлогоднего каталога распродаж. После чего им же и подотрется…

– Тогда, может быть, Хендерсона?

– Ни единого шанса. Никому из этих стариков против Брайана не выстоять. Нужна какая-нибудь новая кандидатура.

– Кто же, по-вашему?

– Вундеркинд, – объявил Горовиц. – Любимец Америки, маэстро электричества. – Ханна недоуменно моргнул, и Горовиц добавил: – Волшебник парка Менло…

– Вы говорите об… – Ханна аж задохнулся, – об Эдисоне?

Горовиц вытащил из саквояжа газету и бросил на стол. ЭДИСОН УХОДИТ В ОТПУСК, гласил заголовок. ОН УТОМЛЕН И НА ВРЕМЯ ХОЧЕТ ОСТАВИТЬ ИЗОБРЕТАТЕЛЬСТВО.

– Он по крайней мере не дешевка, – сказал Горовиц. – От чего бы ему не попробовать стать президентом?

– Но… он же совсем не разбирается в политике…

Горовиц зажег сигару, глубоко затянулся и выпустил густое облако дыма.

– Оно даже и к лучшему, – проговорил он с улыбкой.

– Нет, – сказал Эдисон. – У меня другой работы полно. Даже слушать вас не желаю!

Он был уже далеко не вундеркиндом; как-никак, ему исполнилось пятьдесят пять лет. Только в глазах по-прежнему светилась неуемная энергия мальчишки, играючи познающего мир. И смотрел он на своих собеседников, как мальчишка, который тяготится наскучившим разговором и только ждет, как бы удрать играть во двор. Стильный габардиновый пиджак на нем был измят, точно он в нем спал, галстук небрежно повязан и успел съехать набок.

Горовиц пытался настаивать…

– Нет, – повторил Эдисон. – Политика меня не интересует. Знаете, джентльмены, ваши предложения более чем лестны, но, боюсь, вы пришли не по адресу.

Поднявшись, он повернулся к окну, намеренно обратив к Горовицу спину, и стал смотреть вдаль, за Ист-Ривер.

Этот жест было трудно истолковать превратно – он вежливо выпроваживал посетителей из своего офиса в Ист-Сайде. Однако Горовиц был упорен.

– Вы спятили или просто оглохли? – поинтересовался изобретатель. Он вновь повернулся к Горовицу, и на сей раз его глаза горели раздражением. – Черт возьми, я же ясно сказал "нет"! И вообще – почему я?

Наконец-то прозвучал вопрос, которого так долго ждал Горовиц.

– Знаете ли, мистер Эдисон, мистер Брайан имеет репутацию добросердечного малого, но он – человек, прочно погрязший в трясине прошлого, – сказал Легги. – Придя к власти, он благополучно пустит по ветру все наши завоевания. Во имя своего драгоценного "простого рабочего" он, ничтоже сумняшеся, низведет нас с уже завоеванных вершин обратно во тьму. Он, извините меня, глупец, причем глупец, уверенный, что его действиями руководит лично Всевышний. Между тем, став президентом, он погубит Америку!

Горовиц тщательно подбирал слова, так что Томас Альва Эдисон слышал именно то, что ему всего более хотелось бы услышать. Словесная удочка была закинута, теперь Горовиц осторожно вываживал рыбку. Он отчаянно льстил, но лесть была очень точно дозирована и оттого незаметна.

– Наступил век науки, мистер Эдисон, – завершил он свою речь. – Ну и на что прикажете нам надеяться, если мы не сумеем заручиться водительством человека науки, причем человека с вашим положением? Мы пришли к вам как смиренные просители. Ну, сами скажите, есть ли кто-нибудь равный вам? Найдется ли человек, равный вам по прилежанию и уму? Если такой есть, скажите мне лишь его имя, и мы на коленях поползем умолять его сделаться нашим кандидатом. Ибо помочь нашему делу способен лишь великий ученый. Присоединяйтесь же к нам, мистер Эдисон… Ведите нас! Расскажите нам, как правильно руководить Америкой! Вы – наша единственная надежда.

И Эдисон медленно кивнул головой.

– Да, – сказал он. – Наступил век науки. Вы совершенно правильно выразились. Точнее не скажешь…

– Люблю выборы, – сказал Сэмюэл Клеменс. – Вот он, великий американский спектакль! Барабанный бой и трескучая болтовня, причем в количествах, которых в мире нигде больше не найдешь… К тому же всегда интересно, кто кого побьет: лицемеры дураков или дураки – лицемеров?

Сэм Клеменс сидел в парикмахерской и был, как всегда, великолепен в белом полотняном костюме. Он уже решил, что в новом столетии станет носить только белое. Это придавало ему исключительность и неизменно потрясало толпу, а Сэм был шоуменом до мозга костей, как, в общем-то, и полагается уроженцу штата Миссури.

– Будьте добры, мистер Твен, чуть-чуть потише, – попросил один из присутствующих. – Мы тут речь мистера Эдисона слушаем…

Сэм явился в парикмахерскую не ради стрижки; в тот год он как раз отращивал львиную гриву, проверяя, насколько ему пойдет такой имидж. Он собирался понаблюдать за игрой в шашки, послушать разговоры посетителей – о выборах, о чем же еще! – и, возможно, самому с важным видом вставить словечко. А то вдруг удастся подхватить какой-нибудь слух или удачное словцо, – все пригодится если не для статьи, так для устного выступления… И нате вам пожалуйста, – его натурально спихнули с подмостков. И кто же? Кукла. Говорящая кукла!

У Сэма, естественно, имелся эдисоновский фонограф, да у кого их не было. Необходимая принадлежность, последнее веяние моды. Но… эта кукла представляла собой миниатюрную – полтора фута ростом – копию самого Эдисона. И она говорила его откровенным и простым голосом.

– Я собираюсь приставить Америку к делу, – вещал крохотный Эдисон. – Заставить ее работать. Великие достижения оплачиваются честным трудовым потом. И я так вам скажу: если Америка стала великой страной, то это потому, что мы не боимся работы!

– Ну-ну, – сказал на это Сэмюэл Клеменс. – Знаю уймищу народу, готового из шкуры выпрыгнуть и пойти на что угодно, лишь бы отвертеться от этой самой работы. Наверное, мистер Эдисон водит знакомство с какими-то совершенно иными людьми…

– Нас ждет блистательное будущее, – продолжала говорить кукла-Эдисон. – Мы будем стоять гордо и прямо…

– Что ж, приятель, честное обещание, – ответил Сэм. – Более честного я от политиков до сих пор, признаться, не слышал. – Все посетители парикмахерской при этих словах обернулись к нему, отвлекшись от говорящего Эдисона, и Сэм добавил: – Будущее от нас никуда не денется, это уж точно. Полагаю, оно наступит без особой зависимости от того, какой фигляр победит. А насчет славного – что ж, можно и свинью блистательной назвать, если очень захотеть…

По совести говоря, на самом деле Сэм еще не составил себе однозначного мнения об Эдисоне. Как изобретателем, он им восхищался, это да. Он сам себя считал отчасти изобретателем, но факт оставался фактом: на данном поприще с Эдисоном не мог равняться никто. Однако, черт возьми, о чем думал этот человек, ввязавшись, ни больше ни меньше, в президентскую гонку, да еще кандидатом от партии республиканцев?… Республиканцев Сэм ненавидел всей душой. Их империалистические идеалы вкупе с ура-патриотизмом должны были, по его убеждению, привести Америку к гибели. Неужели Эдисон был настолько слеп, что не понимал – в политику идут одни идиоты, шарлатаны и аферисты?… Впрочем, Сэму мошенники иногда даже нравились. Некоторые как рот раскроют – заслушаешься. И к тому же, не будь их, с кем бы он пульку расписывал?… Но – Эдисон?…

Он решил, что должен непременно своими глазами на него посмотреть. И хорошенько поговорить с ним. Нужно же объяснить человеку, как его подставляют!

Он невольно задумался, а играет ли Эдисон в преферанс?

Уильям Дженнингс Брайан трудился как вол. Он мотался туда и сюда по стране, иногда выступая по пятнадцать, а то и по двадцать раз на дню – на каждой остановке поезда. Исключением являлись лишь воскресные дни, когда он ограничивался одной-единственной речью, происходившей после посещения церкви. Он тратил столько сил, что приходилось есть шесть раз в день, а группа поддержки после каждой речи вытирала его насухо полотенцами, чтобы к следующему выступлению он выглядел по возможности бодрым и свежим.

Эдисоновы говорящие куклы явились сущим наказанием. Они донесли его предвыборную агитацию до каждого салона, до каждой парикмахерской и кафе, сколько их было в Америке. Команда Брайана занялась лихорадочными поисками и выяснила, что компания "Виктор", производившая графофоны, таки могла втиснуть говорящую машинку внутрь куклы, изображавшей Уильяма Дженнингса Брайана; тем более что там использовали для записи плоскую круглую пластинку "виктрола", а не цилиндр, как у Эдисона. Соответственно, компания Эдисона подала в суд. Но пока длилось сражение юристов, куклы Брайана бились с куклами Эдисона за уши Америки.

В то лето родилось великое американское развлечение: брали обеих кукол и устраивали между ними дебаты. Кукла-Брайан объявляла крестовый поход за демократические принципы и права простого трудящегося человека против грабительской плутократии и империализма республиканцев. Кукла-Эдисон рассуждала о будущем, о том, что Америка призвана поставить весь мир на колеса прогресса и просвещения и распространить их, как ранее электричество распространило повсюду свет. (При этом, насколько мог судить Сэмюэл Клеменс, реальных проблем не поднимала ни та ни другая кукла.)

Самоновейшие записи речей расхватывали, как горячие пирожки.

– Ни одна банда грабителей поездов еще не планировала свое дело настолько тщательно и в то же время настолько бессовестно, – пищал миниатюрный Брайан, – как то ограбление, что задумано плутократией в отношении величайшей нации мира…

– Новшества, новые подходы и честный трудовой пот – вот что составило нынешнее богатство Америки, и эти качества по-прежнему живы в нашем народе, – отвечал крохотный Эдисон.

Его техническая команда сутками не вылезала из лабораторий, изыскивая все новые способы массового и по возможности дешевого производства цилиндров. Изобретались новые материалы на замену непрочному воску. Новинка следовала за новинкой; компания "Виктор" тотчас отвечала новыми графофонными дисками с записями речей Брайана.

И каждую неделю появлялись свежие записи, которыми можно было заряжать кукол.

– Эдисон побивает меня с помощью света, – сказал Брайан.

Он стоял в маленьком офисе частного железнодорожного вагона, нанятого для его избирательной кампании. Возле заваленного мягкими подушками кресла, с которого он только что встал, громоздилась большая куча газет. Брайан быстро просмотрел их все и отбросил.

– Мало того, что плутократы тратят каждый доллар, украденный у честных рабочих, – этот Эдисон еще и сулит провести электричество в каждый фермерский дом!… То-то фермеры загодя раскупают его чудесные говорящие машинки… Естественно, он не сможет выполнить обещанное, но вот поди ты их убеди!

– Значит, надо тоже пообещать им электричество, – сказал ближайший советник Брайана. Звали его Кэлвин Калхаун. Брайан пользовался славой человека, никому не раскрывающего секретов своей предвыборной стратегии. Однако Кэл, для которого вершиной личных амбиций была секретарская работа при великом человеке, являлся одним из немногих, кому Брайан поверял свои сомнения. – Только подумайте, какая выгода для простого народа, – люди больше не будут зависеть от тирании Солнца!

– Я не стану охаивать Солнце, которое есть дар Божий, – коротко ответствовал Брайан. – И что бы ни твердили мне советчики, я не намерен морочить свой народ лживыми обещаниями. Нация разорится на одной меди для проводов! Либо придется вводить новый налог, а на это я никогда не пойду. Я твердо намерен давать исключительно выполнимые, реальные обещания!

– Есть один человек, – заметил Кэлвин, – который сказал… То есть сам я не знаю, но он утверждает, будто может передавать энергию без проводов. Он якобы научился управлять молнией…

– Кто этот человек? – спросил Брайан.

– Его зовут Никола Тесла.

– Так в чем же проблема?

– Ну… – замялся Кэл. – Кое-кто говорит, он сумасшедший…

Никола Тесла был величайшим, единственным и неповторимым соперником Эдисона в области электричества. Так, Эдисон снабдил Нью-Йорк электричеством постоянного тока. Тесла выбрал переменный ток – и с помощью мистера Вестингауза вовсю электрифицировал нацию…

Так следовало ли считать претензии безумного серба такой уж небывальщиной? Вряд ли способность повелевать молнией составляла большее чудо, нежели автомобиль герра Даймлера, снабженный пневматическими шинами и работающий на газолине!

Тесла договорился встретиться с Брайаном в Нью-Йорке, в отеле "Уолдорф-Астория", где у него была комната. Брайан нанял для встречи небольшую гостиную с обоями в розах, напоминавших капустные кочаны, и замысловатым мраморным столом с золочеными часами, на которых красовались аллегорические фигуры Времени и Влюбленных.

– Я могу создавать, но способен и разрушать, – сказал Тесла. Он был облачен в безукоризненный костюм и рубашку с отстегивающимися манжетами, а бледно-голубой галстук был завязан сложным узлом. – Я могу заставить Землю звенеть подобно колоколу. Я могу пробудить энергию резонанса и одним щелчком… – тут он вправду щелкнул пальцами, – уничтожить здания, города, целые континенты! – Его взгляд, пронизывающий и напряженный, словно у проповедника в религиозном экстазе, почти пугал. – Я саму Землю мог бы пополам расколоть… Электричество? Я вызову с безоблачных небес молнию, и меня не опалит ее электрическое пламя. Бог? Вы говорите о Боге? Так я вам покажу Бога – Бога молний. Дайте мне мою динамо-машину – и у меня в руке окажется все могущество Бога!