Текст книги "Однажды в Америке (др. перевод)"

Автор книги: Гарри Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Ну, нашел что-нибудь себе по вкусу? – крикнул мне Профессор.

Я заметил книгу, заглавие которой мне хоть что-то говорило – «Жизнь Джонсона» Босуэлла. Да, подумал я, это должно быть чертовски интересно. Все о чемпионе Джеке Джонсоне. Я вышел с этой книгой.

Профессор спросил:

– Что ты выбрал?

Я показал ему книжку. Он посмотрел на меня с сомнением.

– Ты уверен, что книга тебе понравится и ты сможешь ее понять?

– Шутите, – фыркнул я.

– Это слишком серьезная вещь для мальчика.

– Вы не знаете Лапшу, Профессор, он – умный парень. Самый большой умник на всей Деланси-стрит.

– Хорошо, Лапша, – сказал Профессор, – когда ты ее закончишь, я хочу знать, что ты об этом думаешь.

– Я обязательно вам расскажу.

Глава 2

– Мы с вами еще увидимся, – прошептал он нам вслед, когда мы поднимались вверх по лестнице.

Мы отправились обратно к Джелли.

Макси спросил:

– Что он там сказал насчет того, что нам надо усвоить? Не действовать скоропа… Как он сказал, ты не помнишь, Лапша?

– Скоропалительно?

– Да, точно – скоропалительно. Что он хотел этим сказать?

– Не слишком торопиться, ничего не делать необдуманно.

– Хороший совет. Профессор – умный парень. Да, сначала надо как следует все распланировать: я это не забуду.

Патси, Косой и Доминик стояли у дверей и ждали нас.

– Вы где были, ребята? – спросил Патси.

– Мы с Лапшой заработали по баксу на брата.

Макси вошел в магазин. Мы последовали за ним.

– Дай мне свой доллар, Лапша, – сказал Макси.

– Отдать тебе доллар? – Я заколебался. – Зачем?

– Мы все поделим поровну, – твердо сказал Макс.

Я неохотно отдал ему доллар. Он подошел к старику Джелли.

– Разменяйте, – сказал он, бросив на прилавок две купюры.

Макси разделил два доллара на пять частей. Я взял свои сорок центов с чувством разочарования. Макс ободряюще улыбнулся:

– Не вешай нос, Лапша, мы еще разживемся.

Он купил пачку «Доброго капрала». Мы вышли на улицу. Мы курили, насвистывали и отпускали непристойные замечания вслед проходившим мимо девушкам.

К нам подошел отец Доминика. Он вырвал у него изо рта сигарету и потащил его домой. Мы проводили их свистом.

Я увидел Долорес, которая смотрела из окна своей комнаты на той стороне улицы. Макси помахал ей рукой; она с треском захлопнула окно. Я стоял на тротуаре, мечтая о ней. Моя первая любовь. Я представлял, как на нее обрушиваются всевозможные беды и несчастья, как на улице к ней пристают какие-нибудь пришлые бандиты. В мечтах я отводил себе героическую роль ее защитника – себе и своему ножу. Потом мои мысли обратились к Пегги. Меня охватило странное и незнакомое волнение. Я подумал, не стоит ли она сейчас на своем месте. А может быть, мне удастся потискать пухленькую Фанни.

Я сказал: «Пойду дрыхнуть, пацаны» – и направился вниз по улице к своему дому.

– Чего это ты так заторопился? – крикнул мне вслед Макси. – Не забудь, Лапша, завтра утром в половине пятого.

Я ответил через плечо:

– Приду, не волнуйся.

Пегги у подъезда не было. Крадясь, как кот, я просмотрел снизу доверху все лестницы и коридоры, надеясь найти ее или Фанни. Потом, чувствуя себя одураченным и неудовлетворенным, я поднялся по пяти пролетам лестницы в нашу темную квартиру. В ней было тихо. Вся семья уже спала.

Свечи потрескивали на кухне. На столе стояла тарелка с рыбой и свежий хлеб, которые мать заботливо оставила для меня. Голодный как волк, я набросился на еду и запил ее холодной водой из стоявшего в углу бака.

Я сунул четвертак в газовый счетчик и пошел к себе в спальню, где не было окна. Я зажег свет, разделся, столкнул своего посапывавшего братца на другой конец узкой железной кровати и раскрыл книгу, «Жизнь Джонсона» Босуэлла. Я открыл первую страницу. На ней оказалось предисловие, рассказывавшее о том парне, который написал эту книгу. Я его пропустил. Кому какое дело до автора? Я хотел знать все о чемпионе, о его схватках и о том, правда ли, что он имел связь со многими женщинами и был женат на белой. Я начал читать. Что это за дерьмо, подумал я. Книга была о каком-то парне по имени Сэмюел Джонсон, докторе.

Я с отвращением ее отбросил и взялся за «Бедняка» Элджера. Потом я вспомнил, как Профессор чуть не рассмеялся, узнав, какую книгу я себе выбрал. Он сказал, что я ее не пойму. Я, Лапша, не пойму, что написано в какой-то дрянной книжонке? Это был вызов. Я снова раскрыл книгу.

Мне пришлось пойти на кухню, чтобы взять с полки словарь. Господи, что за куча дерьма! Похоже, этот Джонсон только тем и занимался, что болтал о том о сем и больше ничего не делал. Я с трудом заставлял себя читать. Я заснул с включенной лампой.

Глава 3

Я проснулся как от толчка; газ все еще горел. Мой младший брат лежал на спине и сопел. Я столкнул его на другую сторону.

– Ты, дерьмовый сукин сын, погаси лампу, – пробормотал он.

Я выключил свет. Ощупью я пробрался на темную кухню и зажег газ. Было еще рано. Старый обшарпанный будильник показывал 3:30. Я был голоден, как всегда. Открыв окно, я посмотрел в жестяной ящик, который висел снаружи и служил нам вместо холодильника.

Там стояли несколько тарелок с рыбой и хлебом, предназначенные, очевидно, для субботнего и воскресного обеда. Я отрезал ножом тонкий кусок рыбы. Оторвал кусок хлеба, смахнул со стола тараканов и начал есть. Я думал о том, что собирается делать мой старик, чтобы расплатиться за жилье, и что он намерен делать, чтобы найти работу, прежде чем нас вышвырнут на улицу. Я размышлял, сколько месяцев нам еще осталось – два или три? Я думал о мерзком домовладельце, который заявлялся к нам разодетый в пух и прах и вопил об арендной плате. Я подумал, что, раз он носит в петлице цветок, значит, он гомик или что-то в этом роде.

Мой тюфяк папаша – почему он не может найти себе работу и принести в дом немного денег? Наверное, потому, что у этой старой развалюхи нелады со здоровьем: папаша только и делает, что болеет. Но какого черта он все время ходит в синагогу? Два часа утром и два часа вечером, и так каждый день. А по субботам он вообще оттуда не вылезает, сидит там вместе с другими старыми дурнями, все с бородами и в платках, целый день качаются взад-вперед, взад-вперед на своих молитвах и бормочут разную чушь себе в бороды. На кой черт это нужно? Бьюсь об заклад, их зануда рабби и сам не знает. Отцу следовало бы больше заботиться о том, чтобы найти работу, а не проводить время с безмозглыми стариканами. Нет, это не для меня! Я умный. Когда вырасту, меня туда не заманишь – уж лучше я буду воровать деньги. Господи, какого дьявола я сижу тут и ною? Мне пора бежать.

Я вымыл за собой нож и тарелку, смахнул на пол крошки вместе с тараканами и выпил стакан воды. Я вынул из кармана сорок центов и положил их на стол. Я рассмеялся, представив, как мама и старик накроют деньги клочком бумаги и оставят их до захода солнца. Вот дурачье! Мне стало смешно, что правоверные иудеи не прикасаются к деньгам в субботний день, – ну и дурни!

Я-то не такой. Покажи мне монету, и я тут же ее возьму, в любой день недели, хоть в пятницу, хоть в субботу. Будь это даже миллион баксов! Я посмотрел на часы – двадцать минут пятого. Я выключил газ. Я закрыл дверь и тихо спустился по темной лестнице. На первом этаже я остановился. Из-под лестницы доносились какие-то звуки. Я сунул руку в карман: присутствие ножа меня успокоило. Я погладил его кнопку и прислушался. Несколько минут я слышал ритмичный шорох и чье-то громкое дыхание. Потом послышался резкий мужской вздох.

– О боже, как здорово.

Ему ответило женское хихиканье, к которому присоединился смех мужчины. Хихиканье я узнал. Это была Пегги Бумеке. Я спустился по последнему пролету, громко насвистывая. Под лестницей все смолкло. Я вышел на улицу. Макси был уже здесь и ждал меня.

Я сказал:

– Я слышал, как Пегги и какой-то парень трахаются под лестницей.

– Шутишь! – На лице Макси появилось жадное любопытство. – Давай вернемся и посмотрим, что они там делают.

Макс и я на цыпочках пробрались в коридор. Мы остановились и стали слушать. Некоторое время из-под лестницы доносился только шепот. Потом снова начался ритмичный шорох и тяжелое дыхание, и мы с Максом потихоньку стали подбираться ближе, пока не оказались прямо над тесно обнявшейся парой.

Макси громко сказал:

– Привет, Пегги!

Я никогда не думал, что двое людей так быстро могут отпрянуть друг от друга. Настала наша очередь удивиться. В тусклом свете мы узнали партнера Пегги – это был Уайти, коп, наш участковый! Мы стояли все вчетвером, разинув друг на друга рты. Пегги пришла в себя первая.

Она сказала вполне естественным тоном:

– Уайти, это мои друзья. Познакомься с Макси и Лапшой.

Она подтянула свои трусики и опустила платье. Уайти застегнул ширинку.

Он был раздражен.

– Какого дьявола вы здесь вынюхиваете? Что вам тут нужно в такое время?

Макси нагло спросил:

– А что вы делали под лестницей вместе с Пегги? Завершали свой ночной обход?

Уайти не знал, прийти ли ему в ярость или принять вопрос Макси за шутку. В конце концов на его лице появилась усмешка, которая превратилась сначала в широкую улыбку, потом в смешок, а затем в громоподобный смех. По его щекам текли слезы.

– Да, детки, вы застали меня со спущенными штанами, ну и дела.

Он пытался подавить истерический смех. Пегги тоже боролась со смехом. Копу не хватало дыхания, он хватал ртом воздух. Мы оставили их вдвоем.

В нескольких кварталах от дома на Хестер-стрит возле кондитерской Спивака мы увидели три пачки газет. Подошли ближе. Каждый из нас взял по пачке и взвалил ее на плечо.

Когда мы торопливо направлялись к Джелли, Макси заметил:

– Это единственный раз, когда нам не надо заботиться об Уайти. Мы точно знаем, где он сейчас.

Я добавил:

– Не только в этот раз, но и во все другие. Мы застали Уайти с поличным и теперь держим его на крючке. С этой минуты во время его дежурства мы можем делать все, что угодно.

Макси посмотрел на меня радостно и возбужденно:

– Черт, ты нрав, Лапша, мы держим его за яйца. Пегги – несовершеннолетняя; это уголовное дело. Господи, мы можем его засадить!

Мы оставили пачки газет у дверей Джелли.

– Давай зайдем к Сэму и выпьем по чашке кофе, пока Джелли не открылся, – сказал Макси.

Я замялся:

– У меня ни цента, Макс. Я оставил все деньги дома, своей семье.

– Ну и что? О чем ты волнуешься? У меня-то они есть. – Макс беспечно хлопнул меня по плечу.

У ночного кафе Сэма на Деланси-стрит стоял «форд» с шашечками такси.

Макси сказал:

– Похоже, эта тачка принадлежит брату Косого.

Внутри кафе на высоком стуле перед стойкой мы увидели Крючка Саймона, брата Косого Хайми, который читал газету и ел яйца с ветчиной.

Макс крикнул ему:

– Как дела, Крючок?

Тот поднял голову, кивнул нам и вернулся к газете и еде. Мы сели на дальнем конце стойки и заказали кофе. Мы запустили руки в корзину с горячими бубликами. Мы сидели, макая в кофе бублики.

Макси прошептал:

– Посмотри-ка, кто идет.

Это был Уайти, коп. Он нас не заметил. Он сел рядом с Саймоном и стал к нему прикалываться.

– Будь осторожней, Крючок, а то проткнешь яйцо своим длинным носом.

Саймон оторвал голову от газеты и проворчал:

– А, самый паршивый полицейский во всем Нью-Йорке. Почему ты не на дежурстве и не следишь за порядком на улице?

– Почему я не на дежурстве? В это утро у меня были дела получше. – Он довольно рассмеялся. – Дела, после которых я чувствую себя голодным. – Уайти посмотрел в тарелку Саймона. Коп подозвал Сэма, стоявшего за стойкой: – Принеси мне то же самое, что и Крючку: яиц и ветчины. – Он подтолкнул Саймона локтем. – Скажи, Крючок, как ты можешь есть яйца с ветчиной? Или это кошерная ветчина, и свинья тоже была кошерная?

Саймон раздраженно отложил газету:

– Почему бы тебе отсюда не убраться, пока тебя не застукал сержант?

Но Уайти наслаждался своим юмором.

– Эй, Крючок, а что скажет твой рабби? Он знает, что ты ешь ветчину?

Саймон пробормотал:

– Ладно, ты дождешься, что тебя арестуют. Вот придурок. Ты что, все рассказываешь своему священнику на исповеди?

Макси отозвался эхом, точно голос совести:

– Да, Уайти, ты все рассказываешь на исповеди?

Я прибавил:

– Да, Уайти, ты собираешься рассказать священнику – сам знаешь о чем? – Я подмигнул ему.

Он вздрогнул и взглянул на нас. Мы холодно смотрели на него. В этом безмолвном обмене взглядами мы достигли полного взаимопонимания. Он опустил глаза; ему стало ясно, что мы держим его в руках.

Сэм подошел и убрал со стойки корзинку с бубликами.

– Сколько можно брать на пять центов, детки? Вы уже съели каждый по шесть штук.

Мы допили остатки кофе. С наглой улыбкой я сказал:

– Эй, Уайти, заплати за нас.

Макс взглянул на меня с восхищенным изумлением.

Озадаченный Сэм протянул Уайти его ветчину и яйца.

– Ну и детки пошли, просто сил нет. Что скажешь, Уайти?

Коп пробормотал:

– Ладно, все в порядке.

Сэм стал вытирать стойку, бурча себе под нос и качая головой:

– Ты собираешься заплатить за двенадцать бубликов, двенадцать бубликов и две чашки кофе? Двадцать центов? За этих сопляков?

Уайти мрачно кивнул.

Мы сказали «пока» и со смехом вышли на улицу.

Мы пошли по тротуару, высматривая бычки. Макс заметил довольно крупный окурок сигары с сохранившейся фирменной наклейкой. Он прикурил и несколько раз пыхнул дымом, с видом знатока разглядывая сигарную рубашку.

– Классное зелье, Лапша, попробуй. – Перед тем, как протянуть мне окурок, посмотрел на наклейку. – А, это «Корона Корона». Когда разбогатею, буду курить только такие.

Я несколько раз пыхнул сигарой.

– Ну как, нравится, Лапша?

– Сигара отличная, особенно если учесть, что ее нашли на Деланси-стрит, – прокомментировал я.

Макс рассмеялся:

– Сегодня сходим в финансовый квартал и поищем там еще «Корону».

– И возьмем Федеральный резервный банк, Макси?

– Не шути над Федеральным банком, Лапша. Вот увидишь, когда-нибудь мы его возьмем, надо только поднабраться опыта. – Он смотрел на меня серьезно.

Мы пришли к Джелли. Тот резал бечевку на пачках газет, чтобы выставить их для посетителей. Он дал нам по пятнадцать центов каждому.

– А как насчет коктейлей и пирожных? – спросил Макс.

Я подошел к Джелли ближе и грубо сказал:

– Сделка есть сделка.

– Ладно, ладно, я сделаю коктейли. – Джелли запустил машину. – Возьмите каждый по пирожному. Зачем спорить? – Он пожал плечами и повторил: – Зачем спорить?

– Может быть, добавите еще яйцо? – сказал Макс.

– Еще яйцо? Хорошо, я положу еще яйцо. Зачем спорить?

Джелли разбил яйцо и добавил его в вертящуюся смесь.

Когда он повернулся к нам спиной, Макси стянул со стойки батончик «Херши». Джелли наполнил нам два больших стакана. Мы сидели, не спеша потягивая коктейль. Макси невозмутимо развернул батончик «Херши» и отломил мне половину. Мы откусывали шоколад и запивали его коктейлем.

Джелли увидел шоколадный батончик.

– Где вы взяли этот шоколад? – спросил он сурово.

Макс ответил преувеличенно обиженным тоном:

– А в чем дело, мистер Джелли? Мы купили его у Спивака, когда брали там газеты.

– Да, – ответил я, передразнивая Джелли. – Зачем спорить? Мы его купили.

– Вы купили его у Спивака? Вы далеко пойдете, два шельмеца, вот что. – Он смотрел на нас в праведном негодовании.

– Как тебе это нравится? Он назвали нас шельмецами, – насмешливо произнес Макси.

– А как насчет вас самих, мистер Джелли? Вы что, так законопослушны? – спросил я.

– Законопослушен? – переспросил он.

– Я хочу сказать – вы сами так честны, что можете называть нас шельмецами?

– Так ты это имеешь в виду, говоря «законопослушен»?

– Да, я это имею в виду, говоря «законопослушен».

– Значит, я законопослушен?

– Нет, вы, как и все остальные, преступник.

– Преступник? Что это значит – преступник?

– Это значит – вор, мошенник, шельма.

– Вы воруете, а меня, честного человека, который не ворует, который ходит в синагогу, называете шельмой? Преступником? Почему? За что? – Он возмущенно смотрел на нас.

– Мы украли для вас газеты, это вы нас послали. Вы покупаете то, что мы воруем, выходит, вы такой же, как мы, то есть преступник, – объяснил я.

– Значит, ты думаешь, ты очень умный. Переворачиваешь все с ног на голову, так что я выхожу шельмой, а вы не шельмы. – Он хихикнул. – Ладно, ладно. – Джелли воздел руки кверху, делая вид, что ничего не понял. – Пусть я буду преступник, а вы хорошие ребята. – Он засмеялся. – Ты все переворачиваешь наоборот; ты – умный паренек. Ты работаешь своей башкой, да, Лапша?

– Да, я работаю своей башкой, и вы прекрасно поняли, что я хотел сказать, – вы… вы…

Я уже хотел сказать «шмак»,[4]4
  От shmok (идиш), буквально «пенис» – глупый, надоедливый человек.


[Закрыть] но потом вспомнил о Долорес. Этот шмак в один прекрасный день мог стать моим тестем.

Макс попытался ему объяснить:

– Слушайте, Джелли, Лапша хочет сказать, что, когда вы у себя в задней комнате устраиваете игорный притон, это незаконно.

– Незаконно? Даже если я плачу за разрешение Уайти, копу, десять процентов с прибыли? – Один глаз у Джелли был хитро прищурен. Он просто разыгрывал дурачка. – А как насчет моих конкурентов за углом? Как ты назовешь их, мой умный Лапша? Тоже преступниками?

– О чем это вы? – спросил я.

– О церкви за углом. У них в подвале тоже играют в азартные игры. Два или три раза в неделю. Они играют в бинго. Это азартная игра, и они ничего не платят Уайти, копу. – Джелли засмеялся. – Они делают хороший бизнес, как ты думаешь, умник? Ведь так, Лапша? Ты тоже назовешь их преступниками? Или нет?

– Да, – ответил я, пожав плечами. – Именно так я на это и смотрю. Вы – преступник, Уайти, коп, преступник и ваши конкуренты за углом – преступники.

Старик Джелли хихикнул:

– Выходит, все преступники?

– Да, – буркнул я, – все преступники.

Глава 4

В кондитерской появился Косой. Мы прервали разговор. Он сказал:

– Всем привет, ребята. – Косой выглядел преувеличенно веселым. – Как дела? Что-нибудь случилось?

– Случилось? – саркастически повторил Макс. – Думаешь, ты где – на Диком Западе с бандой Джесси Джеймса? В Ист-Сайде ничего не случается.

– Господи, Макс, долго ты еще будешь это вспоминать? – Все веселье Косого сразу улетучилось. – Я просто пошутил насчет Джесси Джеймса.

– Ладно, Косой, забудем. Я скажу тебе, что нужно сделать. Пойди разбуди Патси и Доминика и скажи им, чтобы приходили к нам в школу.

– Где вы будете, в гимнастическом зале?

– Боже! О боже! – Макс в отчаянии хлопнул себя по лбу. – Где же еще мы можем быть в субботу? В классе, изучать историю?

– Отец Доминика устроит большой шум, если я постучу к ним в дверь, – пробормотал Косой, направляясь на выход.

Макс и я перелезли через пики школьной ограды. Мы углядели, что одно из задних окон в подвале открыто, и спрыгнули в гимнастический зал с высоты пять футов. Там мы сняли с себя всю одежду, за исключением нижнего белья. Мы стали босиком бегать по залу, пока не почувствовали, что вспотели. Макс расстелил на полу мат. Из кармана пиджака он достал бумажную брошюрку с руководством по борьбе джиу-джитсу. Мы отрабатывали друг на друге разные приемы, пока Макс чуть не вывихнул мне руку. Я сразу вышел из себя и ударил его ногой в пах.

Несмотря на боль, он с энтузиазмом крикнул:

– Отлично, Лапша, будем драться всерьез!

Мы сцепились в яростной и бестолковой схватке, злобно пиная и молотя друг друга кулаками. Макси сделал захват сзади, запрокинув мне голову и сдавив, как клещами, горло. Я начал задыхаться, и перед глазами у меня поплыли черные круги.

Я был рад услышать, как наверху открылось окно. Макс выпустил меня из рук. Патси и Косой спрыгнули в гимнастический зал.

Макс похлопал меня по спине.

– Ты делаешь успехи, Лапша. – Повернувшись к Косому, он спросил: – А где Доминик?

Ответил Патси:

– Ему пришлось пойти в церковь, в библейский класс.

– В церковь, – фыркнул Макси. – Пустая трата времени. Ладно, снимайте одежду, ребята.

Под руководством Макса мы приступили к нашим обычным упражнениям, состоявшим из поднятия тяжестей, подтягиваний и кувырков на перекладине. Потом он дал нам немного передохнуть, заполнив время чтением своей книжки по борьбе. Мы провели несколько часов, практикуясь в джиу-джитсу и обычных схватках. Последние пятнадцать минут мы яростно колотили по боксерской груше.

Косой ушел первым. Он сказал, что торопится домой на обед. Стянув майки, мы вытерли с себя грязь и пот. Надели остальную одежду и, помогая друг другу, вылезли в открытое окно.

Макс, Пат и я отправились в кулинарию Каца на Хьюстон-стрит. Когда мы вошли, в нос нам ударил умопомрачительный запах солонины и пастрами,[5]5
  Пастрами – копченая говядина.


[Закрыть] выставленных на прилавках магазина. Одурманенные этим ароматом, мы стояли, как трое алчущих зверей, жадно принюхиваясь и глазея на горячее мясо. Мы трепетали в экстазе. Мы решили взять три сандвича с солониной и еще три – с пастрами под маринадом. Я отдал Максу пятнадцать центов, которые получил от старика Джелли. Он прибавил к ним свои пятнадцать центов, выложил их на прилавок и сказал внушительным тоном:

– Положите на хлеб побольше мяса.

Затаив дыхание, высунув языки и роняя слюну, мы в шесть голодных глаз следили за каждым движением продавца.

С величайшей осторожностью, словно несли самую хрупкую и драгоценную вещь на свете, мы протолкались с тарелками сквозь толпу и сели к ближайшему столу. Мы ели с обдуманной неторопливостью, стараясь получить удовольствие от каждой минуты. Мы не разговаривали. Мы только откусывали кусок за куском. Мы чмокали губами и издавали все звуки, какие делают голодные животные. Два моих сандвича кончились слишком быстро. Я сидел, собирая с тарелки волокна мяса и хлебные крошки. Я облизывал испачканные в горчице пальцы. Я отдал бы пять лет жизни еще за пару сандвичей. Мы с завистью смотрели на посетителя, сидевшего за соседним столом: перед ним лежали три больших сандвича с солониной, книш,[6]6
  Книш – булочка с начинкой, например с картофелем (идиш).


[Закрыть] кусок твердой салями, жареный картофель по-французски и бутылка с сельдерейным тоником «Доктор Браун».

Макс толкнул меня локтем:

– Когда-нибудь мы будем есть так же, как этот парень.

Я решил не говорить вслух, что думаю о Максе и его обещаниях.

Мы с неохотой покинули заведение Каца и пошли по улице, оглядывая тротуар в поисках окурков. На сигаретные бычки мы внимания не обращали. Наконец Макс нагнулся и поднял окурок сигары. Однако, понюхав, выбросил его вон.

– Дешевый табачишко, – сказал он.

Подходя к Джелли, мы все уже дымили сигарами разных марок и сортов. Косой и Доминик стояли у дверей, разговаривая с Долорес. В первый раз в жизни я почувствовал, как я грязен и обношен. Доминик, Косой и Долорес были в своих лучших субботних нарядах, особенно Доминик, одетый в новенькие длинные брюки, в которых он ходил в церковь. Я почувствовал себя неловко в коротких штанах, тесных и обтрепанных. Я ощутил свой грязный, вытертый воротник рубашки и подумал, что прореха в старом пиджаке моего отца должна быть хорошо видна. Покраснев, я стоял безмолвный и охваченный стыдом, глядя на носки собственных обшарпанных ботинок. В первый раз в жизни я почувствовал, как я одет.

Я взглянул на Макса, у которого козырек на кепке был оторван и нелепо висел набок. Он выглядел не лучше, чем я. И Пат тоже. Это меня немного успокоило. Потом я подумал о наступающих холодах, о ледяном ветре, который будет дуть по Деланси-стрит. Мне стало себя жалко. Неужели опять придется подкладывать под пиджак газеты, чтобы защититься от пронизывающего ветра, и засовывать картон под стельки ботинок? Я был уверен, что мой старик не найдет работы и у нас не будет угля, чтобы топить печь. Я мог поспорить, что в конце концов отморожу себе яйца; снова буду кашлять и чихать всю зиму и заработаю хронический насморк. Да, я мог поспорить, что мой тюфяк папаша не найдет работы и ублюдок домохозяин выкинет нас на улицу! И если он так и сделает, я перережу глотку этому козлу с цветочком! Только толку от того не будет никакого; мне надо шевелиться, я должен найти работу. Я должен зарабатывать деньги.

В этот момент Долорес обдала меня холодным взглядом и повернулась спиной. Мне стало не по себе. Если бы я только мог куда-нибудь исчезнуть вместе со своей грязью и поношенной одеждой. Если бы я мог провалиться сквозь тротуар!

Меня охватило отчаяние. Жизнь была дерьмом. Что толку жить? У меня в горле застрял ком. Огромным усилием удалось сдержать слезы. Я испытывал к себе позорную жалость. Сам не заметив как, я отделился от всей компании. Я бесцельно побрел по улице, чувствуя себя мрачным и униженным, полный сожаления к самому себе. Я прошел весь путь до вест-сайдских доков. Я увидел темную, холодную, блестящую воду Гудзона. Потом я направился в Чайнатаун. Так я бродил несколько часов. Стало уже поздно. Я был усталым, голодным и несчастным.

Я обнаружил себя под грохочущей подвесной дорогой. Это был район Бауэри. На улице валялись или бродили, пошатываясь, пьяные. Я подумал о Трубе, ловко и хладнокровно обшаривающем карманы пьяного. Это хорошая идея. Я тоже ограблю пьяного. Если он станет выступать, у меня есть нож.

Я внимательно оглядел всю улицу и переметнулся на другую сторону дороги. Я перевернул лежавшего навзничь дурно пахнущего пьяного и обыскал его карманы. Они были пусты. Даже ботинки с него уже сняли. Тогда я вспомнил замечание опытного Трубы: «Кто лежит в отключке у подъезда, тот всегда уже обчищен. С таких даже пенни не возьмешь. Бери тех, кто еще держится на ногах».

Как шакал, я пустился вслед за большим пьянчугой, который шаткой походкой брел по улице. Меня колотила дрожь: я был возбужден. Может, у него найдется толстая пачка зелени? Он тяжело привалился к стене. В этот момент, откуда ни возьмись, на него накинулся сутулый пожилой мужчина. Я был слишком поражен, чтобы что-то сделать. Я только в изумлении смотрел со стороны. Сутулый быстро и умело обыскал упавшего пьянчугу. Он что-то нашел и положил к себе в карман. Потом ловко стянул с него ботинки и бросился бежать, чтобы продать их на рынке краденого на Байард-стрит. Меня облапошили. Я почувствовал разочарование и презрение к себе. Этот пьяница должен был стать моим. Я первый его увидел. Вот так поступают все люди. Они тащат, тащат вещи прямо у тебя из-под носа. Я поклялся, что больше этого не повторится. Я был зол на себя.

– Ты шмак, – сказал я себе, – ты должен грабить, и грабить быстро, или тебя опередят другие. Наплюй на всех; грабь, грабь и грабь.

Ко мне снова вернулось чувство тоски и обиды. Весь мир был дерьмо. Все и вся против меня. Вдруг кто-то резко ударил меня дубинкой по спине. Вверх и вниз по позвоночнику побежала острая боль. Я потерял над собой контроль. Я напустил в штаны.

Полицейский прорычал:

– Какого черта ты тут делаешь в такое время? Проваливай отсюда, мозгляк, пока я не огрел тебя еще раз.

Как побитая, шелудивая, никому не нужная дворняжка, я поплелся по пустынным улицам в сторону дома.