Текст книги "Искатель. 1967. Выпуск №3"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Глеб Голубев,Николай Коротеев,Франтишек Кауцкий,Всеволод Слукин,Юджин Джонс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Федор попятился от старика, словно боялся, что тот вскочит и погонится за ним. Он побежал к канаве и стал мыть руки, рубашку и тихонько скулил:

– Мамочка… мамочка…

– Эй, парень!

Федор подумал, что это немцы. Не оглядываясь, кинулся к лесу, свалился в кювет.

– Не бойся, парень! – крикнули ему от железнодорожного полотна.

Наконец Федор решился обернуться. На рельсах стояла дрезина-качалка. На ней сидели четверо: двое в форме железнодорожников и двое в обычной одежде.

– Ты что здесь делаешь? – по-прежнему не слезая с дрезины, спросил сидевший с краю в форме железнодорожника.

– Н-ничего…

– Ты ранен? Отстал от поезда?

– Нет. Мамку убили. С самолета стреляли. А поезд ушел. Я видел. Вот мамку-то как…

На дрезине стали негромко переговариваться.

Один из сидевших на дрезине, в серой кепке и сером пиджаке, шевельнул качалку. Дрезина двинулась. Федор очень испугался, что его оставят здесь, в лесу, одного с мертвым стариком, по глазам которого ползают муравьи, и убитой матерью. Он кинулся к дрезине, схватился за скобу сиденья:

– Дяденьки! Дяденьки, возьмите?

– Раненые есть тут? Не мертвые, раненые?

– Нет. Не знаю… Возьмите!

– Тише! – приказал тот, который был в серой кепке и сером пиджаке, и обратился к железнодорожнику: – Послушай. Вроде рельсы стучат.

Железнодорожник спрыгнул с дрезины, приложился ухом к рельсу.

– Едут. Надо сматываться. А то не успеем до подъема добраться.

– Садись, малец! – приказал мужчина в серой кепке.

Устроившись на краешке скамейки, Федор спросил вдруг:

– Кто же их похоронит?

– Потом похороним, – сказал мужчина в серой кепке. – Нам надо путь на подъеме минировать. Фашисты близко.

Дрезина быстро набирала ход.

Только потом Федор осознал все, что произошло на разъезде.

* * *

После беспокойной грозовой ночи разведчики весь день пробыли на передовой, наблюдая за обороной противника.

– Федор был прав, – заметил Русских. – Лучше всего нам справа по болоту просочиться к ним в тыл. Слева, по лесочку, конечно, лучше. Он прямо к нашим траншеям подходит. Но это-то мне и не нравится. Наверняка заминирован.

Младшему лейтенанту не ответили, приняли его замечание как окончательное решение командира, которое обсуждению не подлежит, тем более что правота его была явной. Когда стемнело, группа прикрытия проводила их через ничейную землю и ушла. За ночь разведчики преодолели болото и вышли на северный склон лесистого холма, поросший старым мшистым ельником и осиной, поднялись к вершине. Обзор оттуда был действительно хорош. Вражеская оборона была словно на ладони. Только наш правый фланг там, где лесок подходил к траншеям, не просматривался.

Время перевалило за полдень, солнце ушло вправо, и можно было спокойно пользоваться биноклями.

Русских, Королев и Иванов считались лучшими специалистами по наблюдению. Они поделили оборону противника на участки, и каждый проверял и перепроверял товарища, пока все трое не убеждались, что они действительно обнаружили огневую точку.

Противник постреливал лениво, скорее для порядка. Наши так же сдержанно отвечали. С вершины холма, который походил на остров, окруженный болотами и потому не привлекавший к себе особого внимания, особенно чувствовалось-противник копит силы, готовясь к жестоким боям.

Закончив наблюдение, разведчики спустились с холма, миновали болото и вошли в лесок, скорее перелесок. Осинки, а их было большинство, перемешались с орешником, цветущей белыми хлопьями калиной и высоченным дудником. Где-то в перелеске бил родник или родники, потому что по низинке петлял тихий ручеек, прозрачный и очень холодный. При приближении разведчиков жабы и лягушки с плеском плюхались в воду, мутили ее. Пришлось остановиться и подождать, пока течение унесет муть и можно будет всласть напиться.

Впереди пошел Лапотников, у которого был удивительный нюх на мины. Хотя Федор и предполагал, что перелесок, наверное, минирован, фашисты то ли пренебрегали лазейкой, то ли поставили мины вдоль опушки. Во всяком случае, Лапотников вел товарищей по руслу, которое оказалось заиленным только вблизи болота, а дальше было плотным, песчаным, словно хорошо утоптанная тропа.

На полдороге до наших позиций Русских задержался на минуту, передал планшет с картой старшему сержанту Королеву и приказал, чтоб они быстро двигались в штаб, где ждут этих данных, он и Федор останутся и доразведают холмик. Всем, мол, здесь делать нечего, а время дорого.

– Ждите через час-полтора, – сказал на прощание Русских.

Младший лейтенант и Федор выбрались на край перелеска.

Выслушав высказанные Федором соображения, что немцы наверняка не преминут поставить здесь пулемет, младший лейтенант улыбнулся:

– Из тебя, Федор, генерал получится…

Устроившись удобно под кустом волчьей ягоды в соседстве с жимолостью, они пролежали целый час, но взгорок на той стороне овражка казался все таким же безобидным.

– Ну, еще минут десять – и айда, – сказал Русских. – Ни черта там нет. Не статую же там фрицы поставили. Хоть бы пошевелился кто.

– Может, фриц как раз спит после обеда, – пошутил Федор и хмыкнул.

– А ты, генерал, не смейся. Может, ты и правду сказал, Место спокойное, тихое. Обзор что надо. Двое могут дрыхнуть, а третий мечтать.

Неожиданно, словно чертик из коробки, на вершине взгорка появился солдат. Он высунулся по пояс, деловито поправил маскировочный дерн. В солнечном свете матово засветился вороненый ствол пулемета.

– Вот так, генерал, – сказал Русских. – Готовь гранаты. Там пулеметный расчет. Близко подбираться не будем. Метров на тридцать – и по моему сигналу.

– Хорошо. Чего они всполошились?

– Похоже, у нас зашумели. Добрались наши, их встречали.

Разведчики отползли в перелесок и оказались в тылу у вражеских пулеметчиков. И отсюда взгорок выглядел как обыкновенный взгорок.

– Хорошо, гады, замаскировались, – шепнул Федор.

Командир кивнул. Они находились уже в метрах пятидесяти от огневой точки. И тут шальной, снаряд, пущенный артиллеристами, вздыбил землю около разведчиков.

Всплеск взрыва ослепил Федора. Грудь его сжали тиски, и никак не удавалось вздохнуть.

«Дышать… дышать», – забилось в мозгу.

Он сумел вздохнуть, а открыть глаза было уже легко. Облако, стоявшее прямо над ним, колыхалось и норовило соскользнуть вбок, скатиться куда-то. Что-то черное, красное застилало глаза.

«Русских. Где Русских?» – и тут Федор повернулся, увидел младшего лейтенанта. Тот полз к нему.

– Федор! Жив!

– Жив, Антон, жив! – Федор вдруг почувствовал, что может двигаться. Он быстрым движением провел по лицу, размазал кровь. Но это пустяк, боли он не ощущал.

Они подползли друг к другу, прижались головами. Русских дышал тяжело, прерывисто:

– Жив… жив, Федя…

– И ты, пошли к своим…

Младший лейтенант помолчал:

– В живот меня… Понимаешь… Не выйти мне.

– Дотащу.

– Уходи! Слышишь, я приказываю – уходи.

Федор отодвинулся даже, чтобы увидеть лицо младшего лейтенанта.

– Не в себе ты, Антон Петрович… Не пойду один… И отсюда не уйду…

– Доннер веттер! Ахтунг! – донеслось до разведчиков.

Фашисты копошились у пулемета и не оглядывались назад, туда, где разорвался снаряд.

– Уходи… уходи… пока не… – Русских упал лицом в землю.

– К чертовой матери! Не пойду! Гады! Они-то живы.

Ярость, ослепляющая, как взрыв, охватила Федора. Он поднялся. Взял в левую пистолет, в правую – гранату и двинулся к пулемету. Он шел не скрываясь.

Перед взгорком он остановился, хотел отереть кровь – она застилала глаза, – но только размазал ее по лицу.

Он мог бросить гранату отсюда, снизу – пять метров отделяло его от окопа, И кинул бы гранату, стоило кому-нибудь из фашистов оглянуться. Но они занимались пулеметами… И теперь его ярость стала холодной и веселящей. Федор усмехнулся и поднялся на взгорок. Расставив ноги, занес гранату и заорал:

– Хенде хох! Шнель! Шнель! Гады! Быстро! Руки.

Трое пулеметчиков оторопело обернулись.

– Форвертс! – Федор повел пистолетом. – Шнель!

Он кричал как одержимый, поводил пистолетом, тряс гранатой. С каждой минутой он становился все страшнее.

– Быстро! Туда! Шнель!

Солдаты и унтер с поднятыми руками послушно вышли из окопа и торопливо двинулись к кустам, около которых лежал Русских.

– Взять! Хенде! Хенде! Шнель!

Унтер поднял ноги младшего лейтенанта, двое солдат подхватили раненого под плечи.

– Форвертс! Гады! Шнель! Шнель! – командовал Федор.

Немцы с раненым на руках спустились в овражек и, подгоняемые криками, быстро пошли в сторону наших позиций. Группа была не видна ни из тех, ни из других траншей.

Федор шел позади и кричал, кричал, подскакивая то к одному, то к другому, тряс пистолетом и требовал:

– Шнель! Шнель! Гады! Быстро!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дверь в землянку была открыта. Солнце освещало обшивку из старых досок, Федор дремал. «Спи, – приказал Королев, – во сне все болячки быстрее заживают». И Федор старался.

А тут у землянки послышались шаги многих людей. В солнечном свете заблестели ярко начищенные сапоги, и незнакомый зычный голос проговорил:

– Вот где вы его прячете!

Сверкнули два ряда орденских планок.

Федор соскочил с нар, сунул ноги в сапоги. Генерал-майор спустился в землянку.

– Здравия желаю, товарищ генерал!

– Вольно! Твое-то как здоровье? Садись, солдат, – генерал снял фуражку и тоже сел.

– Я тебя непременно хотел найти, Матвеев. Посмотреть на тебя хотел.

– Извините, товарищ генерал, что одет не по уставу.

Приглядевшись к ладной, высокой и широкоплечей фигуре Федора, генерал сказал:

– Ничего. Приказом командования вы, рядовой Матвеев Федор Тимофеевич, награждаетесь орденом «Славы» третьей степени. И вам присваивается звание ефрейтора.

Федор замер.

– «Славу»! Товарищ генерал…

– «Славу», Матвеев, «Славу» третьей степени. Вот. Не часто один по три «языка» приводит. Да еще в качестве санитаров, – улыбнулся генерал.

– Служу Советскому Союзу! – и неожиданно для себя тихо сказал: – Младшему лейтенанту бы тоже «Славу». Самый боевой орден.

– Русских этого ордена не дали бы. Им награждают только рядовых, сержантов, старшин. «Слава» – солдатский орден.

– Мне отец показывал дедова «георгия», – сказал Федор. – Тоже говорил, что солдатский…

– Ишь ты, славная у тебя семья.

– А отца наградили золотой саблей. Он партизанил в гражданскую. В Сибири.

– Ну, брат! – глаза генерала стали ласковыми. Он с интересом посмотрел на парнишку и продолжал: – Есть у этого ордена еще одна особенность. Отличительная! Всеми орденами награждают и в мирное время. Даже Героя Советского Союза присваивают.

– Летчикам, которые спасли челюскинцев. Они ведь сняли людей со льдины.

– Да. А вот «Слава» – боевой орден. Его можно заслужить только на фронте. За личный солдатский подвиг. Понял, Матвеев?

– Так точно, товарищ генерал. – Федор вскочил с табуретки, стал «смирно».

– Вольно, вольно, Матвеев. Ведь у нас не служебный разговор. Чего из госпиталя бежал?

– Это я виноват, товарищ генерал. Люба не виновата.

Генерал нахмурился:

– Какая еще Люба?

– Медсестра в санбате. Невестой она была… младшего лейтенанта. Я и упросил отпустить.

– В долгу, значит, у тебя фрицы за младшего лейтенанта.

– И за него.

– Садись, солдат, садись. Приказываю. А еще за кого!

– За маму… – присаживаясь, ответил Федор.

– Большой счет. За всю войну, до нашей победы, им не рассчитаться с тобой. С какого же ты года?

– С… двадцать шестого…

– Как же ты на фронт попал? Семнадцатилетний-то!

– Партизанил… Полтора года… Я эти места как свои пять пальцев знаю. И дальше, на запад, товарищ генерал… Потом по заданию перешел линию фронта. Попросился в разведку. – Федор шмыгнул носом от волнения и рассердился на себя за это: «Как девчонка».

– Попросился, значит… С четырнадцати лет воюешь…

Федор поднялся, лихо прищелкнул каблуками:

– Так точно, товарищ генерал.

– Отец-то где? Садись, садись.

– Когда мы с мамой уезжали к бабушке под Смоленск, на Магнитке был. Начальник цеха. А теперь… не знаю, где… товарищ генерал, никто не отвечает.

Федор снова поднялся и совсем не по-солдатски прижал руки к груди:

– Я просто не знаю, где его искать. Но буду еще писать, обязательно буду!

– Не отправлю я тебя в тыл, – спрятав улыбку, сказал генерал, разгадав причину волнения Федора. – Честно скажу – жаль лишаться такого солдата. Но носа не задирай, – генерал поднялся. – Отца твоего найду. Такой человек не иголка… Так ты – с гранатой и пистолетом «Хенде хох! Шнель!» – и они пошли? – Генерал улыбнулся.

– А чего же им было делать? – потупился Федор. – Подорвал бы я их – и точка. Разозлился я очень, товарищ генерал. Чувствую, не дотяну командира до своих. А тут, гады, лопочут, с пулеметом колупаются. Ну, думаю…

– Ведь и себя бы подорвал?..

– Себя? – удивился Федор и с жаром продолжил: – Антону осколок в живот. Его надо было тащить. А тут… рабочая сила пропадала, товарищ генерал.

Генерал раскатисто рассмеялся:

– Ну, брат… рабочая сила…

– Простите, товарищ генерал, может, я… – смутился Федор, «Неужели генерал не видит, что не умею я с генералами разговаривать? А кто умеет? Влепит он мне и за медсанбат и за вранье про семнадцать лет».

– Все верно, рядовой Матвеев! – генерал протянул руку и, пожав Федорову руку, задержал ее в своей. – А ведь годик-полтора накинул ты себе? Ладно, ладно… Это между нами, – подмигнул генерал и вышел из землянки.

Не затих еще скрип ступенек под генеральскими сапогами, как в землянку юркнул Тихон Глыба с встревоженным лицом. Но, увидев улыбающегося Федора, он присел на нары и облегченно вздохнул:

– Пронесло… А я уж думал, в машину тебя – и в тыл.

Спустился в землянку и Королев.

– А вот и еще начальство пожаловало, – обернулся Глыба. – Сразу – в старшины. Федор, теперь Королев командует, до прихода нового комвзвода. Ты слушайся.

Федор молча лег: голова все-таки кружилась.

– Чего ты, Тихон, взъелся?

– Отправил бы генерал Федора в тыл… Вот и все.

– Не отправил бы, – ласково проговорил Королев. – Он сам в семнадцать ротой у Азина командовал. Я знаю.

Федор слушал с закрытыми глазами.

Воспоминания – боль. Не тревожить их – вроде ничего, а тронешь – хлынут потоком, как из прорванной плотины.

Никогда не мог вспомнить Федор отца таким, как на фотографии в семейном альбоме: усатый молодец оперся об эфес сабли, а по обеим сторонам от него сидят боевые товарищи в таких же заломленных папахах, в шинелях и кожаных куртках, кто в крагах, кто в сапогах, кто в обмотках. Отец в сапогах. Он командир. И руки его положены на эфес совсем не обыкновенной сабли – это золотое оружие: на ножнах – на снимке не разглядишь – два золотых перекрещенных клинка, а сами ножны и эфес отделаны червленым серебром.

Отец рассказывал, что эта сабля принадлежала какому-то колчаковскому офицеру, которого он зарубил в схватке. И по решению всего партизанского отряда отца наградили золотым оружием за личные заслуги.

Сабля висела над кроватью отца.

Стоило Федору прикрыть глаза, и он видел золотую саблю и всю избу с тремя оконцами, огромной печью и будто обонял чуть сладковатый запах угара, которым пропитывается изба за зиму. Но лица отца… таким, каким оно было до той страшной ночи, он припомнить не мог. Именно та ночь стала его первым и осознанным воспоминанием детства.

Тогда он проснулся потому, что кто-то сильно, безостановочно бил в оконную раму и кричал:

– Тимофей! Тимофей!

Белая фигура отца метнулась по избе, мать белым пятном шарахалась от стола к печке и обратно.

– Куда ты их задевал? Где спички?

Отец ударом распахнул створки окна:

– Что?

– Горит! Горит!

– Да говори толком! – зло крикнул отец.

– Эта железяка твоя! Скорее, Тимофей!

Однако отец упрямо стоял и спрашивал:

– Толком говори!

Голова ночного сторожа Михайлы замоталась за окном в какой-то невыразимой муке:

– Железяка, которая вместо лошади!

Отец сорвался с места.

– Что в сарай поставили, – продолжал мотаться за окном сторож. – Ты еще ее керосином кормил! Ну, как ее звать?!

Одевшись на ходу, отец ударом ноги распахнул дверь, выскочил во двор. Послышался топот его сапог, голос старика Михайлы. Мать все еще металась по избе в поисках спичек, потом тоже убежала.

В открытое окно с улицы доносились взволнованные голоса.

Федор вырвался из кровати.

Как он мог оставаться дома, когда произошло такое! Горел трактор, о котором всю зиму только и говорили на селе. Сколько вечеров собирались сельчане в их доме, до одурения чадили злым самосадом, судили и рядили, подсчитывая, что может лошадь и что может трактор.

Никак не мог Федор найти сапоги. Грязь не подсохла на дворе, хоть весна, и со дня на день пора было начинать пахоту. Федор заплакал с досады, хотел босиком сигануть через окно, да вспомнил, что в сенях сапоги оставил – грязные. Накинул шубенку и как был без шапки – за всеми.

Все село всполошилось – бегут к горящему сараю. Отблески огня прыгают в окнах домов, тревожные отсветы бродят по стенам. Ночь темная, безлунная, огонь ярче яркого. Федор искал отца и мать.

Неожиданно толпа смолкла, замерла. Федор без труда протиснулся меж взрослыми, влез в первый ряд.

– Тимофей! – это был голос матери. Федор увидел ее. Она стояла близко к огню и смотрела куда-то вверх. И Федор посмотрел туда же. Ворота сарая, в котором находился трактор, охватило пламя. Соломенная крыша тоже была в огне, лишь один подветренный угол постройки еще не горел. И по этому углу, цепляясь за венцы, лез к крыше его отец.

– Тимофей! – снова крикнула мать. – Остановите его!

Позади в толпе слышались голоса:

– Попробуй останови…

– Чего же ворота не открыли?

– Они-то и загорелись.

– Пашка поджег!

– Кому ж еще надо!

– Мироеды!

– Облили керосином и подожгли. Попробуй сунься. Постаралось кулачье!

Клубы дыма заволокли фигуру отца.

– Тимофей! – мать бросилась к углу сарая. Федор упал, вскочил, побежал за ней. Он не плакал.

Он твердо помнит, что не плакал. Попробовал заплакать, но слезы мешали видеть. Он вытер их.

Вдруг в сарае послышалось тарахтенье.

Толпа онемела.

В тишине трещал пожар, и из этого полымя доносился рокот мотора. Потом мотор взревел. С хрустом разлетелись пылающие ворота сарая. И из пламени выполз горящий трактор, за рулем – отец Федора.

Толпа ликовала. Бросились тушить трактор и тракториста…

Вот после той ночи лицо у отца перетянули ожоговые шрамы. Страшное стало у него лицо.

Вспоминая об этой ночи, – а Федор не любил вспоминать о ней, – он не мог припомнить каких-либо своих чувств. Словно он там не присутствовал. Он помнил, как били самосудом Пашку, который действительно поджег сарай с трактором. И забили бы насмерть, если бы не отец…

В землянке появился вестовой из штаба, и Королев ушел вместе с ним.

– Значит, идем? – спросил его вдогонку Федор.

Кузьма не ответил. Пристроив форсисто пилотку, он вышел.

Федору захотелось поворчать, мол, командирит, так и нос задрал, но он промолчал, потому что младшему лейтенанту он не рискнул бы задать вопрос, а субординация есть субординация.

Может, Королев за пополнением пошел.

«Кузьме определенно всучат кого-нибудь», – подумал Федор. Он опять забрался в угол на нары, отвернулся к стене и почему-то вдруг насупился. Сердился он на всех.

Вскоре вернулся Королев. С ним пришел кто-то.

– Знакомьтесь, – сказал старшина. – Иван Булатов.

Пользуясь тем, что у него повязки на голове и руках, Федор не поднялся.

«Этот Булатов сегодня на дело пойдет, а я буду на нарах валяться», – зло подумал Федор и еще крепче зажмурил глаза. Он слышал, как разведчики знакомились с новым Иваном, как на груди у того позвякивали медали, когда он тряс руку.

«Ишь, хвастается», – злил сам себя Федор.

Вот они уже рядом.

– Иван, – говорит «тройной».

– Иван, – отвечает Булатов.

– Придется тебя, сынок, по фамилии отличать.

– Федор спит? – спросил Королев.

– Уснул.

– Это Федор, который троих приволок? – опросил Булатов.

«Паршиво, что сразу не встал», – подумал про себя Федор.

– Разведчик – золото, – сказал Королев. – К ордену, генерал сказал, к «Славе».

«Просыпаться» после таких слов просто подлость. И Федор старался дышать как можно глубже и спокойнее, даже посапывал на всякий случай. Злость прошла, потому что злиться на товарищей, оставляющих его в тылу, при первейшем же рассуждении оказалось просто глупо…

И все-таки было как-то и тоскливо и беспокойно, сосало под ложечкой.

Так пролежал Федор весь вечер. Даже ужинать не вставал. Сначала ждал, что его разбудят. Но «тройной» Иван остановил Тихона:

– Чего беспокоить человека? Наесться всегда можно. Ты вот выспись всласть.

Глыба проворчал в знак согласия что-то неразборчивое.

По настроению Булатова Федор понял: тот очень рад, что попал в разведку, и волнуется перед поиском.

– Я и на гармошке могу, – услышал Федор голос Булатова. – Только инструмента нет. Неделю назад прямым попаданием блиндаж разбило. Сами-то уцелели – у соседей схоронились, будто знали.

– Есть у нас инструмент, – сказал Королев. – Вернемся с задания, покажешь, чего можешь. Жаль Федора сейчас будить.

* * *

– Не везет нам на музыкантов… – проговорил «тройной» Иван. Его длинное лицо было сумрачно. – Еле выбрались. Крепко затянули фашисты оборону.

– И «язык» – черт те что, – поморщился Глыба. – Обозник какой-то. Видать, только появился.

– Обозник тоже дай бог сколько знать может… – заметил Королев.

– Особенно с полными штанами, как этот, – не унимался Глыба.

Разведчики вернулись из поиска голодные, обросшие и злые: погиб Булатов.

Прихватив гармошку, которую он поставил на видное место перед приходом разведчиков, Федор отнес ее обратно в темный угол.

– Чует мое сердце – послезавтра опять пойдем, – сказал Глыба, – до черта техники у немцев напихано. Нужен стоящий «язык».

– Нужен-то нужен, а как его взять? – протянул «тройной» Иван. – Как пить дать – не просочиться нам. Нипочем.

Федор слишком хорошо знал Ивана – тот не станет понапрасну говорить, да еще такое. Королев глянул на Ивана серьезно, как бы соглашаясь с ним.

– Завтра с утра пойдем на передовые посты. Говорят, оно мудренее вечера. Надо искать лазейку.

Утро мудренее не стало. Еще затемно Глыба, Королев и Федор ушли на передовые посты – изучать вражескую оборону.

Вместе со старшиной Федор в густых утренних сумерках отправился на НП.

Выпал иней, и ночная тьма поредела. Рассвет наступил как бы раньше и длился дольше. Затянутое сплошным пологом небо светлело исподволь. Было зябко. Воздух колол ноздри и першил в горле. Земля и травы запахли очень сильно, когда стали оттаивать.

Разведчики поступили чрезвычайно нагло, заняв под НП взгорок, прострелянный противником до такой степени, что выглядел перепаханным. Фашисты обстреливали его регулярно с десяти до половины одиннадцатого и с шестнадцати тридцати до семнадцати. Они «воспрещали» использовать взгорок под пулеметное гнездо, вести на нем сооружение дзота. Они воспрещали все стационарное, но НП разведке нужен был лишь как точка с широким сектором обзора. И то ненадолго.

Перед взором Федора открылась передовая. «Классическая передовая», как сказал бы младший лейтенант Русских. Наши позиции протянулись вдоль опушки леса. Сразу за первой линией траншей начинался пологий склон лощины. По дну ее не то чтобы тек, а сочился ручей. Крохотная узкая пойма его поросла густой жесткой осокой, кое-где поднимались хилые купины лозняка, далеко справа, где стояла разрушенная теперь запруда, росли пять старых ветел. Они торчали в разные стороны, словно перессорились между собой еще в молодости, а уйти подальше друг от друга не хватило сил.

Правый берег ручейка, названия которого на карте не значилось, занимал враг. Склон там поднимался круче, но совсем незначительно. На середине склона протянулся перелесок метров в двести шириной. Он обрывался у тех самых старых ветел. За перелеском шло поле, судя по цвету соломы – овса. Дальше – опять полоса перелеска, видимо овражистого, потом взлобок – и село.

Вправо и влево тянулись поля. Там расстояние между рубежами было больше, а местность совсем открытая. О том, чтобы пробраться в фашистский тыл или взять «языка» на передовой, и говорить не приходилось.

Здесь же, на немецком рубеже, перемежались поля и перелески, можно было что-нибудь придумать, найти лазейку во вражеской обороне и прошмыгнуть.

Но прошмыгнуть-то оказалось негде.

Склоны лощины, конечно же, пристреляны с нашей и с противной стороны, как стрельбище. Да и укрыться на этих склонах попросту невозможно. Даже воронки от снарядов и мин не могли послужить убежищем. Они располагались ниже огневых точек и просматривались почти до дна со взлобков. Только, пожалуй, кратеры от авиабомб можно было посчитать надежными укрытиями.

Эти-то крупные воронки старшина и поручил Федору нанести на план.

Разведчики проторчали на взгорке до десяти часов и успели уйти, прежде чем фашисты принялись его обрабатывать.

Убедились, что их оборона тут действительно настолько плотная, что комару носа не просунуть. Четыре дня дежурили разведчики на своих наблюдательных постах. По вечерам собирались, прикидывали так и сяк – ничего не получалось.

Вечером в землянку пришел начальник разведки. Он попал к ужину и долго сидел молча, будто только проведать пришел, а потом вдруг:

– Хоть и дало начальство сроку неделю… Да не дождалось. Посылают сегодня дивизионную разведку.

Королев нахмурился, потрогал усы, прокашлялся, но ничего не сказал. Глыба усмехнулся, а «тройной» Иван потрогал свой длинный подбородок, словно желая убедиться, что выбрит он достаточно тщательно. Федор опустил глаза, хотя ему, наверное, как и каждому, хотелось сказать, что весть не из приятных, но знают ли дивизионные разведчики передовую так, как они? Конечно, дивизионные могли иметь сведения и по другим участкам, но появление капитана означало одно: выбрано именно их месторасположение. Может быть, они что-то просмотрели?

– Приказ, который нам дан, не отменяется, – добавил, помолчав, капитан.

Капитан продолжил:

– Они собираются на стыке пройти, – начальник полковой разведки ткнул пальцем в карту.

Молчащий Лапотников дернул головой:

– Мины там, новые противопехотные – прыгающие «лягушки».

– Они саперов с собой берут.

Капитан, прищурив глаз, чтоб не мешал дым папиросы, спросил:

– Как же вы думаете выполнить приказ?

– Не знаем еще, товарищ капитан.

– Осталось три дня, – капитан поднялся. – Срок на пределе.

Глубокой ночью противник поднял такой тарарам, что и без иных сведений стало ясно: не прошли дивизионные.

Потом разведчики долго торчали на передовой. Когда начинался артиллерийский и минометный обстрел, фашисты исчезали из траншей по проходам во вторую линию окопов. То же делали и наши. Но стоило затихнуть минометному или артиллерийскому обстрелу, как по ходам сообщения фашисты, как и наши солдаты, переходили в первую линию.

Первые дни так же поступали и разведчики. Но сегодня Королев решил присмотреться к позициям и остаться во время обстрела в блиндаже.

Ждать минометного налета долго не пришлось.

Разведчики спрятались в блиндаже. Здесь был и кое-кто из хозяев.

– Чего это вы? – удивился Глыба. – К богу на свиданье торопитесь?

Один из солдат махнул рукой:

– От этой курносой не набегаешься.

Сидеть под огнем в блиндаже Федору приходилось не часто, да и не доверял он почему-то накатам. Чутко прислушивался к стрельбе. В поле, там хоть по звуку слышишь недолет, перелет, а в воронке – так любо-дорого. Русских говорил, что снаряды в одно и то же место почти никогда не попадают. А тут, в блиндаже, и рядом разорвется фугас, а накат съедет – накроет.

Сначала фрицы вроде баловались, а потом принялись долбить передовую всерьез. Разрывы слились в свирепый, оглушающий гул. Земля под взрывами дергалась, тряслась. Крякал и трещал накат. Уши заложило.

Едва смолкло, разведчики выскочили из блиндажа.

– Сейчас наши вдарят! – погрозил кулаком Глыба. При первых же залпах фашисты скрылись из первой линии.

– Королев, – потряс Федор своего командира.

Тот нахмурился, но не обернулся.

– Товарищ старшина, – сначала Федор подумал было обидеться на Кузьму: отвечал же тот на неуставное обращение в землянке, чего же тут требует? Но мысль, мелькнувшая у него, представлялась такой неожиданной, рискованной и в то же время верной, что обида отошла на самый задний план. – Товарищ старшина! А ведь среди фрицев тоже смелые есть.

– Убедиться хочешь? – усмехнулся Глыба.

– Ну да! Можно и так поверить.

Сердитый Королев оторвался от бинокля:

– Загадки да ребусы на последней странице «Огонька» печатают. Дело есть-так говори.

– Я и говорю… Наверное, и у фрицев есть солдаты, которые остаются в блиндажах во время нашего обстрела. Наши дают огня, – очень торопливо заговорил Федор, боясь, что его не дослушают до конца. – Мы подбираемся к ихним траншеям…

– Давай, давай… – Королев вновь приник к биноклю, безнадежно вздохнул.

Но Федора уже нельзя было остановить.

– …мы подбираемся… наши – молчок. Мы в блиндаж. Хватаем этого храброго вояку. Наши – огонька, чтоб удержать фрицев во второй линии. Мы сидим в блиндаже. Опять наши молчок. Мы – на нейтралку. Наши – отсечный. А мы с «языком» к себе.

– Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить, – длинно, как ругательство, проговорил Глыба.

– Это вы, ребята, зря! – ехидно сказал Иванов.

– Точно получится! – горячился Федор.

– Загнуться под своими минами? – спросил Глыба. – Нет, Федя, это ни к чему. Пошутить – так не ко времени.

– Товарищ старшина, – обратился «тройной» Иван к Королеву. – Товарищ старшина, давайте хоть по времени прикинем. С минометчиками поговорим.

Королев долго молчал, будто не слышал, потом повернулся, тронул согнутым указательным пальцем усы, широко улыбнулся:

– А ведь действительно дело!

– Конечно, Кузьма, дело… Простите, товарищ старшина, – вытянулся Федор, но Королев только рукой махнул.

– Наши начинают. Засекайте время, – приказал Королев. – Осторожней, черти! Снайперу на мушку не угодите. Они во время обстрелов что осенние мухи.

Федор приник к щели. Отметив время, он мысленно рванулся через ничейную полосу к немецким траншеям. До них пятьсот метров.

«Нет, так не пойдет, – остановил сам себя Федор. – Двигаться надо ползком, – от воронки к воронке. Хорошо, что Королев поручил мне нанести их на план!»

Остальную часть дня заняло совещание с начальником разведки.

Налет назначили на одиннадцать дня.

«Домой», в свою землянку, разведчики вернулись поздно, усталые, притихшие. Ужинали торопливо, словно старались поскорее лечь отдыхать и остаться наедине со своими мыслями о завтрашнем дне.

Уже когда Королев задул коптилку, Федор неожиданно спросил:

– Кузьма, а куда же пчелы денутся? Ульи ихние разбиты…

– Пчелы?

– Да.

– В дупле попрячутся. Одичают.

– А обратно их приручить можно?

– Спи, Федор! Вернемся – расскажу. Долго говорить надо. И что тебе до них? – ворчливо удивился Королев, но ему стало очень приятно, что Федор вспомнил о пчелах, и в такую минуту: «Нет не задубела душа у парня!»