Текст книги "Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока"

Автор книги: Гарольд Лэмб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Бабур становится воинственным изгоем

Сын Омар Шейха не удержал в руках бразды правления своим маленьким государством и был пренебрежительно оттеснен превосходящими его силой заговорщиками. Вскоре он осознал, насколько незавидно его положение. «Никогда ранее я не расставался таким образом со своими приближенными и родной страной». Он предавался горьким размышлениям и плакал, когда его никто не видел. В то время он находился в самом опасном возрасте – ему было почти пятнадцать. Его младшего брата Джахангира оберегали как полезную марионетку – в полном соответствии с предсказаниями Исан. Сам же Бабур, – бывший властелин Самарканда и полководец, – стал для своих недругов препятствием и был обречен на уничтожение. (Два его двоюродных брата, искавшие убежища в южных областях, были приняты со всеми почестями, а затем устранены: одного из них ослепили, вырвав ему глаза; второй, царевич Байсункар, «такой милый и красивый царевич», вскоре был зарезан по приказу предателя-хозяина.) Кольцо вокруг Тигра сжималось, и два последующих года он скитался по стране в поисках безопасного убежища.

Он и думать не хотел о том, чтобы оставить долину. Касим-бек отправился на север, чтобы попросить помощи у дяди Бабура, Махмуд-хана, – старшего сына Юнус-хана. В это время мать Бабура, сестра хана, находилась в руках мятежников. Махмуд-хан довольно охотно выступил в поход, но вскоре понял, что обстоятельства складываются не в пользу его оптимистически настроенного племянника; оценив положение, его приближенные удовольствовались подношениями от военачальников Танбала и посоветовали своему повелителю отказаться от напрасного риска. Маневры Бабура, имевшие целью соединение обеих армий, окончились ничем, к его горькому разочарованию.

Отступление дяди привело к тому, что он лишился и собственного войска. Настали тяжелые зимние месяцы, и из лагеря начали разбегаться воины, почуявшие беспомощность Тигра. Их семьи остались в Андижане, к тому же беглецы не верили в возможность захватить хорошо укрепленный город. «Тех, что остались со мной и избрани для себя тяготы и пребывание на чужбине, насчитывалось, вероятно, около двух или трех сотен, и знатных и простых. Мне пришлось очень тяжело, и я поневоле плакал».

Однако именно тогда заговорщики отпустили из Андижана его семью. По возвращении несгибаемая Исан дала внуку мудрый совет. Практически в тот же час Бабур поспешил в Ташкент – но не вымаливать помощь у Махмуда, а якобы для того, чтобы навестить теток и собрать войско для освобождения своей матери. Заполучив внушительное количество воинов с севера, он целеустремленно повел их, чтобы осадить, а затем и захватить пограничный город в родной долине, но его новые военачальники вполне разумно считали, что у него не хватит сил удержать эту крепость. Волей-неволей ему пришлось отказаться от своей добычи, захватив с собой лишь несколько отборных дынь особого сорта: «это дыни шейхи, кожура у них в пупырышках и потому похожа на шагрень; это очень нежные дыни… мякоть у них толщиной в четыре пальца; удивительно сладкие это дыни».

Вернувшись в свой единственный город, он обнаружил, что больше не может оставаться там, в Ходженте. Возле реки Сыр, на караванной дороге, связывающей Самарканд с Ахси, произошла небольшая стычка; местные жители зарабатывали себе на жизнь переправой через реку и сбором миндаля и не намеревались снабжать продовольствием войско из нескольких сотен человек. Бабур, верный своему обыкновению, не хотел сидеть сложа руки и бездействовать. Объединив вокруг себя костяк своего отряда, он теперь пытался найти для него убежище – в горах, среди зерновых полей и пастбищ. По дороге туда его перехватил гонец от султана Али, несостоявшегося союзника по осаде Самарканда. Преследователи царевича-изгнанника приближались. Не имея возможности укрыться за городскими стенами, Бабур, как и прежде, решил найти приют у горцев, живущих на самых вершинах, где его люди могли рассчитывать на пойманную дичь и сушеные фрукты.

Оказавшись в этих местах, его спутники начали настаивать на том, чтобы, перейдя через горный хребет, спуститься в отдаленные города, которыми правил Хосров-шах, кипчак по происхождению, бывший в Самарканде министром. Однако Бабур отверг это предложение. «Хосров-шах совершал все ежедневные молитвы, – отмечал он, – но был человек нечистый, развратный, тупой, без понятия, вероломный и неблагодарный». К тому времени до Бабура уже дошли слухи о том, как Хосров-шах поступил с сыновьями своего прежнего повелителя – одного из царевичей он ослепил, а остальных приказал убить. «Сто тысяч раз проклят до дня воскресения тот, кто совершил столь гнусный поступок. Всякий, кто услышит о подобных делах, пусть проклинает его».

Немногие люди вызывали у Тигра подобный гнев, но Хосров-шах занимал в этом списке первое место. Многие современники находили Хосров-шаха человеком добродушным, но в глазах Тигра его бывший первый министр оставался негодяем, взошедшим на престол по трупам детей своего повелителя. Кроме того, невзирая на солидное войско и богатство Хосров-шаха, Бабур был убежден, что тот «не набрался бы смелости сразиться с петухом в курятнике».

Отказавшись от поддержки одного из наиболее сильных правителей, который мог оказать ему помощь, преследуя свои политические цели, Бабур повел своих спутников к хребтам Белых гор, чтобы укрыться в хижинах гостеприимных горцев. Здесь, среди голых вершин, он чувствовал себя в безопасности и не боялся быть застигнутым врасплох. Однако во время одиноких прогулок он много размышлял над своим положением, приходя к выводу, что надеяться ему не на что. Возвращаться в Ходжент по караванной дороге стало опасно; учитывая это, он вряд ли сумеет позаботиться о своей семье и удержать вооруженных вассалов в таких местах, где обитают лишь дикие племена.

Однажды, предаваясь подобным размышлениям, он получил знамение, – во всяком случае, так он истолковал то, что с ним произошло. Во время одной из прогулок Бабур встретил отшельника, такого же изгнанника, как и он сам, который был последователем мученически погибшего ходжи Кази.

Они предались общей скорби и сообща помолились, жалея друг друга. Ничего не может случиться без божьей воли, напутствовал его отшельник.

В тот же день в лагерь Бабура прибыл гонец из долины. Он привез письмо от бывшего правителя Андижана, который сдал город мятежникам. Этот бек, по имени Али Дост, в награду от Танбала получил Маргилан, третий по значению город Ферганской долины. Теперь Али Дост раскаялся в своем злодеянии и, признав Бабура своим истинным повелителем, умолял его прибыть в Маргилан, обещая открыть перед ним ворота этого города, чтобы искупить свое преступление. Это событие показалось взволнованному изгнаннику ответом на молитву отшельника. Он даже не задумался о том, что Али Дост получил свою награду, в то время как ходжа Кази был повешен своими врагами.

«Едва пришла эта весть… как мы, нисколько не задумываясь и не задерживаясь, в тот самый час, когда солнце близилось к закату, быстро двинулись в Маргилан. Между тем местом, где мы находились, и Маргиланом будет примерно двадцать четыре – двадцать пять йигачей. Всю ночь, пока не взошла заря, и все утро до полуденной молитвы мы шли, нигде не останавливаясь. В час полуденной молитвы мы стали лагерем в селении Тангаб близ Ходжента. Дав коням остыть и покормив их, мы в сумерках выехали из Тангаба под бой сигнальных барабанов. Проехав всю ночь до утра и весь день до заката солнца и еще одну ночь, мы перед рассветом находились в одном йигаче от Маргилана. Тощий бек и еще кое-кто, почувствовав сомнение, доложили мне: «Али Дост – человек, совершивший многие дурные дела. Ни один из нас не был посредником в переговорах между ним и вами. На что же нам рассчитывать, направляясь туда?»

Для сомнений у них были основания. Остановившись на некоторое время, мы посоветовались. В конце концов порешили на том, что сомневаться следовало раньше. Трое суток, не отдыхая и не останавливаясь, мы мчались вперед, так что ни у коней не осталось сил, ни у людей. Как же мы можем вернуться отсюда, а если бы и вернулись, куда мы пойдем? Раз уж мы столько проехали, надо двигаться дальше. Ничего не случится без божьей воли.

В предрассветный час мы подъехали к воротам крепости Маргилана. Али Дост Тагай стоял по ту сторону запертых ворот, пока мы не договорились об условиях. Тогда он отворил ворота и выразил мне почтение. Оставив Али Доста, мы спешились внутри крепости возле подходящего дома. Со мной было людей знатных и простых двести сорок человек».

Вскоре преданный Касим-бек привел из горных убежищ еще сотню воинов; приближенные раскаявшегося Али Доста принесли Тигру клятву верности, и он обнаружил, что снова возглавляет внушительное войско и находится под защитой крепких городских стен. Поверив в удачу и чувствуя себя победителем, он решил испытать свою счастливую судьбу, отправив Касима и нескольких преданных военачальников за новыми рекрутами. Бдительные горцы откликнулись на призыв сына своего государя и начали прибывать в город. По долине распространилась весть, что Бабур снова в силе. Когда трава налилась соком, с северных перевалов спустились войска его дяди, учуяв в воздухе запах добычи. В Ахси и Андижане простой народ брался за оружие. Великодушный Бабур приобрел популярность на базарах и улицах, – по сравнению с ним Танбал и остальные руководители мятежа были жестокими правителями. Флюгер народных симпатий повернулся в сторону сына Омар Шейха, и скальная крепость Ахси вновь оказалась в самом круговороте набегов и сражений, предел которому положила монгольская конница Бабура: когда войско Танбала подошло к городу на лодках, всадники на неоседланных конях отразили их атаку, ведя бой прямо в реке.

В вихре побед, отступлений и буйных набегов, в которых Тигр принимал самое деятельное участие, столица долины – Андижан – признала его своим государем. Предводитель монгольских наемников бежал из долины, а его всадники перешли на сторону Бабура, когда он пообещал им полное прощение за все прошлые грехи. Таким образом, после двух лет изгнания, в июне 1499 года, Бабур снова стал повелителем Ферганы. По крайней мере, так ему казалось.

Первое решение, которое он принял в этом качестве, оказалось крайне неудачным. Его верные приближенные питали вполне обоснованную неприязнь к монголам, о чем неустанно нашептывали государю. «Эти люди учинили беззакония, – воззвали к нему беки, – они схватили и обобрали близких к нам правоверных мусульман, а также ходжу Кази и его близких. Были ли они настолько верны своим бекам, чтобы быть верными нам? Что будет плохого, если мы велим их взять, тем более что они у нас на глазах разъезжают на наших лошадях, носят нашу одежду и едят наших овец? Кто может это стерпеть?»

Когда к этим увещеваниям добавились голоса его товарищей, разделявших с ним нелегкие дни изгнания, Бабур пошел на уступку и приказал молчаливым монголам вернуть хозяевам всю собственность, которую те смогут опознать.

«Хотя это было разумно и правильно, – рассуждает он, – но мы немного поторопились. При завоевании стран и управлении государством, – заключает он с сожалением, – некоторые действия внешне кажутся разумными и правильными, но внутреннюю суть каждого дела необходимо и обязательно сообразить сто раз».

Опыт Тигра возрастал, но он еще не умел применять его на практике. Четыре тысячи монголов, подданных его матери, составлявших костяк его армии, отказались подчиниться его приказу. Вместе со своей добычей они покинули лагерь, объявив о своем переходе на сторону Танбала через одноухого военачальника, лично обязанного Тигру. Бабур был бессилен что-либо изменить. С этого времени он стал с ненавистью относиться ко всему, что связано с монголами, хотя они и были его предками, вплоть до самого их названия, которое он произносил «могол».

Невольно уступив главному противнику основные силы своей степной армии, юный монарх поспешил собрать все вооружение, а также людей и животных, которых сумел найти, и даже велел изготовить ручные щиты из кожи для защиты своих пеших воинов, и установить засеки-баррикады из валежника, чтобы защитить лагерь от конных набегов. Лишившись всадников, он мог, по крайней мере, обезопасить себя от их нападения.

Узнав о том, что Танбал с монголами выступил на Андижан, Бабур повел свое наспех сколоченное войско ему навстречу. Торопливо совершая маневры по окрестным деревням, он забыл о недавней предусмотрительности и оставил в тылу прикрытую щитами пехоту. Наутро конница обеих армий вступила в бой, во время которого перевес оказался на стороне опытных беков Бабура – они обратили противника в бегство и захватили несколько ковровых шатров, однако воздержавшись от преследования бежавших монголов, что было, по их мнению, небезопасно. Выигранную стычку нельзя было назвать серьезным сражением, но и впоследствии большинство из них Бабур выиграл, поскольку после них не забывал благодарить и награждать своих подчиненных. «Это была первая битва, в которой я сражался. Великий Господь по своей милости и благости сделал тот день днем победы и торжества. Мы сочли это счастливым предзнаменованием». (И он снова не захотел поразмыслить, почему Али Дост отказался от преследования неприятеля.)

Между тем наступила зима, и обоим претендентам на престол пришлось позаботиться о крыше над головой для своих вассалов. Бабур остановил свой выбор на селениях, расположенных в центре долины, где можно было решить проблему продовольствия за счет охоты. Он был горячим поклонником этой забавы. «Возле реки Айламыш водится много маралов и кабанов, мелкие заросли изобилуют фазанами и зайцами. На холмах таится масса лисиц; эти лисицы бегают быстрее, чем лисицы из других мест. Мы охотились на маралов или разъезжали в мелких зарослях, устраивая облавы и пуская соколов на фазанов. Этой зимой я каждые два-три дня выезжал на охоту. Мы обнаружили, что фазаны стали очень жирными, и фазаньего мяса было у нас вдоволь».

Его подданных не прельщала перспектива провести зиму, предаваясь охоте и сражениям. Пришлось применить силу, чтобы удержать в лагере скудоумного Живодера, – «этот изворотливый человечек» и его сородичи уже седлали коней, чтобы вернуться домой в Андижан. Али Дост, первый вельможа, вызвавший Бабура из горного убежища, с возрастающей настойчивостью требовал разрешения вернуться в Андижан на время самых сильных холодов. Инстинкт подсказывал Бабуру, что, согласившись на это требование, он совершит ошибку, но удержать Али Доста силой он не мог. «Да будет так!»

Закончившийся 1499 год был полон зловещих предзнаменований. Бабур потерял Самарканд и своего сводного брата Джахангира, превратившегося в марионетку в руках могущественных врагов, замысливших уничтожить Бабура.

И вместо перемирия Али Дост выпросил у Танбала мирный договор, предусматривавший обмен пленными и формальное обещание дружбы. По условиям этого договора за Бабуром оставался только Андижан и левый берег реки Сыр. Ахси и правый берег переходили под власть коалиции: Султан Али – Танбал – Джахангир. Не в силах противостоять попустительству Али Доста, Тигр был вынужден наблюдать за тем, как его враги разбивают свой лагерь на противоположном берегу реки.

В довершение всего юного соискателя престола склоняли к тому, чтобы он оставил свою законную вотчину – долину Ферганы – и попытался вернуть себе Самарканд. Во время перемирия к нему прибыли гонцы от самаркандских беков, предложивших ему свою помощь в захвате города. Юный оптимист принял этот тайный визит за счастливое предзнаменование. Заветная мечта занять самаркандский престол подкреплялась нерушимой верой в свою счастливую звезду и убеждением, что все пути человека предопределены Всевышним. Итак, Али Дост, подстрекаемый Танбалом, снова подготовил сдачу родного Андижана, но на этот раз все произошло с ведома его легковерного государя. Бабуру и в голову не приходило, что шансов вернуться на престол Тимура у него не осталось.

Тем временем европейцы, повстречаться с которыми Бабуру было не суждено, шли своим путем, сознавая, что конец пятнадцатого века принес с собой значительные перемены. Пьер де Байяр, наконец посвященный в рыцари за особую воинскую доблесть, проявленную в битве при Форново в Италии, продолжал вести себя так, будто по-прежнему жил в отошедшую в небытие эпоху Средневековья, и стремился служить своему королю без страха и упрека и с верой в Господа. Однако Никколо Макиавелли, никому не известный молодой посол республики Флоренция, состоявший при французском дворе, уже осознал всю тщетность междоусобных стычек. Во время своих путешествий Макиавелли стал свидетелем крушения княжеств в Италии, пытающейся, подобно Лаокоону, сбросить с себя оковы священной христианской церкви и империи. Острый парадоксальный ум Макиавелли не оставлял права на существование ни церкви, ни империи. Каждое явление объяснялось естественными причинами или чистой удачей. Изучение исторических наук подтверждало его мысль о том, что только беспощадное проявление воли может привести к власти. Эпоха помазанников божьих закончилась; на смену ей пришло время деспотов, создававших свою судьбу собственными руками.

В то же время в морских портах Португалии, оставшихся за пределами интересов Макиавелли, царило оживление. Вернулся Васко да Гама – ему удалось остаться в живых, его корабли привезли богатые грузы из далекой восточной страны Калькутты, расположенной на Малабарском побережье Индии; подписанный несколько лет назад декрет папы римского отдавал эту новую область земного шара во власть португальской короны. В 1500 году по григорианскому летосчислению да Гама, подданный Педро Альвареса Кабраля, вывел в море дюжину галеонов с лучшими мореплавателями, чтобы открыть для своего короля новые торговые порты и расширить индийские владения португальской короны.

Все эти события происходили за двадцать шесть лет до завоевания Северной Индии человеком, известным современной истории как первый из династии Великих Моголов.

Глава 2 Изгнание из Самарканда

Женщины

Пока Тигр был вынужденно ограничен стенами Андижана, три женщины, неотступно следовавшие за ним из одной ставки в другую, получили короткую передышку и возможность провести зиму в родном доме среди привычной прислуги. В отличие от остальных родственников женщины, за единственным исключением, хранили Бабуру верность. Его бдительная бабушка, водворившаяся в свою башню, чувствовала приближающуюся старость и донимала его своими подозрениями относительно Али Доста, считая, что он, так же как и покойный сын Якуба, опутал ее внука золотыми сетями, позволяя ему лишь формально числиться государем. Ханзаде, которая еще не имела собственной семьи, вместе с Бабуром мечтала о возвращении в Самарканд. В то же время мать непрерывно ворчала, что Тигру вот-вот исполнится девятнадцать и что настало время привести в дом жену.

Судя по всему, в этот период Бабур был полностью захвачен чтением. Со своими любимыми книгами он не расставался даже во время прогулок в горах. Там, на горных склонах, он встречался с праведниками, учениками Ахрари, которые возлагали на него большие надежды. Юный правитель пытался изложить свои незрелые философские идеи в стихах, составленных, в зависимости от настроения, то на тюркском языке, которым объяснялся простой народ, то на ученом персидском.

Однако он ни с кем не обсуждал женщин и отношений между полами.

Его мать задалась целью ввести в дом ту самую невесту, с которой его обручили еще в детстве. Принцесса Айша прибыла из Самарканда в сопровождении кормилицы и прислуги, привезя с собой сундук приданого, – теперь это была взрослая женщина, чужая и неизвестная до тех пор, пока Бабур, в качестве супруга, не откинул покрывало с ее лица. Это произошло в Ходженте, на главной дороге. По прошествии некоторого времени его первоначальная страсть утихла, и между супругами установились довольно прохладные отношения, – его излишняя сдержанность порождала обиду с ее стороны. Возможно, из-за тесной дружбы с Ханзаде он не нуждался в обществе другой женщины. «Я входил к ней один раз в десять или двадцать дней. Моя застенчивость возрастала, и моя мать, то и дело понуждая меня, заставляла посещать ее раз в месяц или сорок дней».

Его невнимание к Айше имело свои причины. В то время, как он признавался, в его сердце зародилась страсть к юноше из обоза по имени Бабури, так похожему на его собственное. Не в силах избавиться от этого наваждения, Бабур написал стихи, в которых попытался рассказать об овладевшем им любовном безумии.

«До этого я ни к кому не чувствовал склонности и даже не слушал и не говорил о любви и страсти. Среди стихов, написанных мною тогда, были строки, в которых я говорил о себе как о неопытном и робком любовнике. Когда Бабури пришел ко мне в покои, я от стыда и смущения не мог даже взглянуть в его сторону.

 
Я смущаюсь, едва увижу перед собой любимого,
Другие смотрят на меня, а я отворачиваюсь.
 

Где уж мне было общаться или разговаривать с ним! От волнения и опьянения страстью я не мог даже поблагодарить его за посещение или умолять, чтобы он не покидал меня.

Однажды в пору такой влюбленности и страсти со мной находилось несколько человек, я проходил по какой-то улице. Внезапно мне встретился Бабури. От смущения я не мог посмотреть ему в лицо или завязать разговор. В великом беспокойстве и волнении я прошел мимо.

От волнения, любви и страсти, от кипения и безумия молодости я ходил с обнаженной головой и босой по улицам и переулкам, по садам и виноградникам. Иногда я, словно юродивый, бродил один по холмам. Бродил я не по своей воле; не выбирал я, куда идти и где оставаться. Я не обращал внимания ни на друзей, ни на посетителей, не заботился об уважении к себе.

 
Желание лишило меня власти над собой,
Не знал я, что это происходит от любви к прекрасному лицу».
 

В конце концов Бабуру удалось преодолеть свою страсть к этому юноше. Видимо, больше ничего подобного с ним не случалось. Однако Айши он лишился – после рождения дочери, прожившей всего несколько месяцев, она оставила Бабура. В его отношениях с женщинами, искренне привязанными к нему, прослеживалась необъяснимая фатальность, которая распространяюсь и на рожденных от них детей.

Однако юный монарх, озабоченный натянутыми отношениями с Айшой и болезненным ослеплением мальчиком Бабури, убедился, что его полновластный вельможа готовит заговор. Бабур больше не нуждался в непрестанных предостережениях Исан, призывавшей его смотреть на происходящее открытыми глазами. К этому времени у него сложилось исчерпывающее представление о характере Али Доста. «Али Дост Тагай, из беков тумана Сагаричи, родич моей бабушки по матери, Исан Даулатбиким. Он был деспотом по натуре. Я оказывал ему большие милости, чем те, которыми он пользовался во времена Омар Шейха-мирзы. Говорили, что он человек деловой, но за те несколько лет, что он был при мне, он не сделал ни одного дела, о котором стоило бы говорить. Служа султану Абу Саиду-мирзе, он притязал на умение вызвать дождь посредством камня «яда». Это был сокольничий, человек с негодными свойствами и повадками, скряга, смутьян, тупица, лицемер, самодовольный, грубый, жестокосердый».

Бабур мог рассчитывать на преданность лишь одного человека; и за махинациями Али Доста при их скромном дворе они с Исан наблюдали вместе.

«После нашего возвращения в Андижан повадки Али Доста стали совсем иные. Он начал дурно обращаться с людьми, которые были при мне в дни скитаний и испытаний. Кого-то он прогнал; Тощего бека заточил и лишил имущества; избавился от Касим-бека. Объявил, что Халифа, близкий друг ходжи Кази, замышляет убить его в отместку за кровь ходжи. Сын Али Доста вел себя как претендент на престол, собирал вокруг себя людей знатных и угощал за своим столом по-царски. Отец и сын совершали подобные дела, рассчитывая на поддержку Танбала».

Воспользовавшись условиями мирного договора, Танбал держан свое войско наготове, расположив его на противоположном берегу реки; учитывая близость противника, Тигр не мог помышлять о том, чтобы поднять своих преданных сторонников против придворной клики Али Доста. Думать об отъезде из Андижана тем более не приходилось. «К чему? Мое положение было исключительно сложным; ни одно слово не произносилось открыто, но я был вынужден выносить оскорбления со стороны отца и сына».

Терпение Тигра имело пределы, – заговорщики не могли этого не понимать. Понаблюдав за сыном Али Доста, который через несколько недель собирался занять престол Андижана, он непременно предпримет попытку сопротивления, чем бы она ни закончилась. На этом строился их расчет, и надо сказать, вполне обоснованный.

Однако Бабур бездействовал. Этот ловкий ход объясняется, вероятно, искушенностью Исан, – он сделал вид, что проглотил предложенную наживку. Тигр объявил о своем намерении захватить Самарканд и собрал войско, чтобы возглавить поход.

Обстановка в Самарканде очень напоминала ту, что сложилась в Андижане. Стоявшая у власти клика Султан Али лишила городских вельмож всех источников дохода. Положение осложняли знатные семьи, владевшие обширными поместьями в округе и считавшиеся привилегированным классом – так называемыми тарханами; свой титул они получили еще в дни правления Тимура и не собирались терпеть унижения, усугубленные утратой земель и состояния. Некоторые из молодых наследников взялись за оружие и сели на коней, присоединившись к монгольскому контингенту армии. Полководцам Султан Али удалось одержать верх над восставшими тарханами. («Султан Али-мирза хоть бы одно дело довел до конца».) Помня о великодушии, проявленном Бабуром во время его стодневного правления, непокорные тарханы настойчиво предлагали ему вернуть престол, опираясь на их поддержку.

В подобном клубке интриг на роль посланца нужно было выбрать человека, вызывающего к себе доверие. Именно такой человек и доставил последнее письмо из Самарканда – это был монгол по происхождению, который проявил себя при обороне Андижана, защищая ходжу Кази. Ему Бабур поверил. Больше того, он спешно отправил монгольского гонца в Ахси, к своему брату Джахангиру, чтобы заверить его в строгом следовании условиям договора, по которому вся Ферганская долина отходила Джахангиру, а Бабур возвращал себе Самарканд.

«Я сам выступил в поход на Самарканд во главе своего войска. То было в месяце зу-ль-када [12]12
  Месяц зу-ль-када соответствует июню.


[Закрыть]».

До сих пор Тигр во всем полагался на советы своей бабушки. Но он никогда не мог воздержаться от искушения выступить на врага, почти не имея военной поддержки.

Если говорить о Европе, подобные поступки были вполне в духе юного шевалье де Байяра. Однако Байяром руководил незамысловатый кодекс западного рыцарства, предписывавший обнажать меч в интересах своего короля и во славу Бога. Ответственность уроженца Азии была неизмеримо большей. Традиции обязывали Бабура заботиться о каждом, кто находился у него в подчинении, – о воинах его армии и таджиках, населявших города долины. Наследие монгольских предков предписывало ему управлять страной, придерживаясь Ясы великого Чингисхана, хотя самого Бабура в большей степени привлекали законы шариата – основы ислама. Безжалостный эмир Тимур раз и навсегда разрешил противоречие между двумя традициями – монгольскими законами и исламом, – допуская лишь формальное выполнение их требований на время воплощения своего грандиозного замысла по созданию в Самарканде нового центра среднеазиатской культуры. Тимур замыслил основать в Азии новый Рим, который был призван служить оплотом против кочевых племен и ограничить влияние Китайского Дракона, чей престол он надеялся позднее подчинить себе. Теперь китайское присутствие распространилось до Кашгара и Тибета, находившихся всего в нескольких днях пути от родной долины Бабура.

Итак, стремясь воплотить волю Аллаха и чувствуя на себе ответственность за «нашу страну и наш народ», которые еще не были нацией в полном смысле слова, Бабур чувствовал себя призванным восстановить распавшийся доминион Тимура – культурное государство, сосредоточенное вокруг Самарканда. Стремясь овладеть этим городом, Тигр не просто искал безопасного убежища, но пытался выполнить своего рода долг и осуществить мечту Тимура. И не задумывался о том, возможно ли это.

В июне на Самарканд двинулись узбеки – самые опасные из кочевников.

В те времена в Центральной Азии титулы отражали скорее историю рода, чем существующее положение вещей; слово «султан» происходило из арабского языка; «шах» и «мирза» – из персидского; «хан» – из тюркского и монгольского. Обычно эти слова являлись не более чем почетными титулами или создавали видимость благородного происхождения, иногда же просто самовольно присваивались, – именно так поступил никому не известный кипчак тюркского происхождения, который стал правителем Кундуза и назвал себя Хосров-шахом, то есть в буквальном переводе – повелителем царей. Однако слово «хан» после монгольского имени указывало на царское происхождение – так же, как слово «мирза» обозначало принадлежность к роду Тимуридов. Бег или бек в Европе назывался бы сеньором. Бабур обычно указывал вместе с именами и все титулы, например Султан Али-мирза, называемый в книге Султан Али. Если говорить о женщинах, ханум и биким указывали на принадлежность к царской фамилии. Слово «монгол» приводится в соответствии с орфографией Бабура – «могол», «могул», «мугал». В последующих главах книги используется все больше и больше цитат, поэтому титулы и оригинальная орфография будут встречаться довольно часто.