Текст книги "Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока"

Автор книги: Гарольд Лэмб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Одиннадцатое прегрешение Баки

Бабур чувствовал себя одиноким. Черные одежды, которые он надел в знак траура по Исан и своей матери, не были только данью приличию, – он остро чувствовал свою утрату. С грустью он вспоминал и о друзьях, с которыми пережил голод и невзгоды, лишившись своего престола в родной долине. Даже скудоумного Живодера не было рядом – одному Аллаху ведомо, где он теперь. Жизнерадостная атмосфера товарищества очень поддерживала Бабура, и однажды он заметил, что «смерть среди друзей – пиршество».

Чувствуя приближение своей кончины, его мать настояла, чтобы он взял себе новую жену – Айша уже давно оставила его. Послушно, но без видимой радости, он выбрал на эту роль некую Зайнаб Султан-биким – свою двоюродную сестру по самаркандской линии. Она так и не стала ему по-настоящему близким человеком и через два года умерла от оспы. Царевна Зайнаб Султан не подарила ему детей. В то время, когда Тигр посвящал себя изучению новых земель, она ждала его в Кабуле.

В это время домочадцы стали для него причиной самого серьезного беспокойства. Его младший брат Назир окружил себя собутыльниками и старался не сближаться с занятым Бабуром. Слабый Джахангир нуждался в заботе и тщательном присмотре. Баки Чаганиани, который больше всех настаивал на том, чтобы идти в Кабул вместо Герата, постоянно пытался настроить Тигра против его брата; в то же время тщеславные старейшины племен обдумывали заговор, чтобы заменить сильного Бабура слабым Джа-хангиром. Однажды, во время поездки вдоль неизведанной реки Инд, Джахангир поделился с ним тайной, доверенной ему Баки, – военачальники хотят под каким-нибудь предлогом отослать Бабура с несколькими приближенными из лагеря и провозгласить Джахангира государем. Бабур взвесил предостережение и пришел к выводу, что заговорщиками – Джахангир не назвал никого, кроме Баки, – были бывшие приближенные Хосров-шаха (еще не расставшегося со своей головой). Однако обойтись без них он не мог, – во всяком случае, пока в стране находился Муким, претендент на престол, а за северными перевалами хозяйничали узбеки.

Часто говорят, что мысль о завоевании Индостана посетила Бабура во время одной из его поездок, когда он выехал из желтого ущелья Хайбер и остановился у серых вод Инда. Едва ли в это можно поверить. Его разношерстная свита предпринимала эти поездки в грабительских целях – они искали зерно, скот и буйволов за пределами Кабула, чтобы прокормить себя и жителей столицы. По всей видимости, в течение этого, 1505 года рядом с Бабуром не было человека, на которого он мог бы положиться и оставить у себя в тылу. И свое первое впечатление от Индии он описывает без всякого энтузиазма.

«Я никогда еще не бывал в областях жаркой полосы и пограничных с Хиндустаном местах. Когда мы достигли Нингнахара, перед нашими взорами предстал совсем другой мир; трава – другая, деревья – другие, звери – другие, птицы – другие, нравы и обычаи народа – другие. Я удивился, и действительно, там есть чему удивляться».

На обратном пути Бабур и его спутники с трудом преодолели безжизненную иссохшую равнину, где лошади падали замертво, а вслед за тем их лагерь был сметен внезапно налетевшим ураганом.

Возвращаясь домой с отарами угнанных с пастбищ овец, Бабур неожиданно вышел к большому озеру и составил его жизнерадостное описание.

«Недвижная поверхность стоячей воды предстала перед нами, весьма обширная. Степи на противоположной стороне не было видно. Вода, казалось, сливается с небом. Горы и холмы на другом берегу, словно горы и холмы в мареве, которые кажутся висящими, тоже как будто висели между небом и землей; между небом и водой то и дело появлялось и исчезало что-то ярко-красное, как вечерняя заря. Это продолжалось до тех пор, пока мы не приблизились к воде; подойдя близко, мы поняли, что это дикие гуси: не то десять тысяч, не то двадцать тысяч, очень много диких гусей. Там оказались не только эти птицы; на берегах водится бесчисленное, несметное количество всяких других птиц. На берегу оказалось много птичьих яиц».

Как обычно, Бабур не ушел от похожей на марево стоячей воды, пока не выяснил со всем тщанием, какие речушки впадают в озеро, когда они пересыхают и какое количество воды остается в этом природном резервуаре после того, как ее часть забирают для орошения долины. Читая его записки между строк, можно почувствовать, что он был полон решимости понять эту горную Землю Каина и сделать ее своей землей. Вскоре он проникся к Кабулу истинной любовью.

Сначала он, безусловно, выдержал роль правящего монарха и выделил Джахангиру собственную вотчину, отдав ему второй по значению город Газ-ну, а также наделил землями своих приближенных. Получив что-нибудь в подарок, – а в Кабуле они были редкостью, – он старался сделать ответный подарок. Едва ли можно найти ущелье, которое он не подверг своему осмотру. Он собирал совещания по любому поводу – даже в тех случаях, когда к нему прибывали представители диких племен, держащие в зубах пучки травы в знак своей покорности. Подавив сопротивление афганских племен, укрывшихся в вырубленных в скалах горных крепостях, он складывал пирамиды из голов убитых врагов, чтобы отметить место сражения памятным курганом. Это был древний монгольский обычай, и, судя по всему, именно тогда Бабур впервые начал его применять. Нередко случалось и так, что он отпускал всех пленных на свободу, чтобы продемонстрировать невежественному народу свое милосердие. Афганцы очень отличались от дружественных горных племен Ферганы, которые признавали его своим законным государем. Ему никогда не удавалось реквизировать у них достаточное количество зерна, чтобы накормить людей, последовавших за ним с берегов Аму. Кроме того, он переоценил продуктивность горных пастбищ, и «страна жестоко потерпела», – признавал он.

Единственная предпринятая им попытка изменить экономику своего нового государства привела к восстанию.

Как обычно, – на своих ошибках, – Бабур учился управлять страной. Десять лет назад он был ребенком, во все глаза разглядывающим чудеса Самарканда и втайне мечтающим о троне Тимура, который достался ему лишь на сто дней; оказавшись в изгнании, этот мальчик устраивал беззаботные скачки со своими товарищами, веря, что Бог не оставит его своей милостью. Теперь он понял, что сан монарха не означает ничего, – разве что обязанность руководить населением, да к тому же кормить семьи подданных. Теперешний умудренный Бабур не стал бы слушать предсказателей; он спокойно выслушивал советы Баки Чаганиани, тщательно взвешивая их в уме.

Скрывая свое недоверие, он придирчиво оценивал каждого, кто выезжал в походы вместе с ним, – Тигр не позволял себе праздного отдыха в кабульском Доме Цветов. Отважный всадник в погоне за врагами направил своего коня в реку, но обнаружил, что за ним не последовал никто; после секундного колебания воин вышел на берег и один пошел в атаку на врагов, которые обратились в бегство, выпустив в него одну-две стрелы. Было ли это рисовкой или свидетельствовало о смелости и самообладании, которые служат лучшими помощниками в безнадежной ситуации? Бабур публично похвалил его, а затем отметил его личной благосклонностью. Баки начал собирать в свою пользу дорожную пошлину в окрестностях Кабула. Было ли это проявлением неуважения к власти? Бабур назначил Баки, вместе с полудюжиной других приближенных, в охрану и стал наблюдать, как поведет себя Баки, получив почетную должность. Очень скоро Баки поставил у своих ворот людей, которым было поручено бить в литавры, оповещая о его появлении. Такой привилегией пользовались только законные государи.

Следующее оскорбление со стороны Баки было непростительным, – во всяком случае, в глазах Бабура. Брат Хосров-шаха – к тому времени последнего уже не было в живых, – стада которого насчитывали несколько десятков тысяч овец, прислал для нужд армии, испытывавшей острую нехватку продовольствия, всего лишь пятьдесят голов. Бабур воздержался от публичных упреков, хотя и не скрыл своей ярости. На что Баки, имевший обыкновение по всякому поводу надменно требовать отставки, попросил разрешения оставить свой пост. К его удивлению, Бабур, обычно не соглашавшийся с ним и уговаривающий его остаться, немедленно удовлетворил эту просьбу. Обескураженный и недоумевающий Баки послал к государю доверенного человека, чтобы напомнить об одном обещании – Бабур обязался простить ему девять оскорблений (таким правом пользовались приближенные вельможи при дворе Чингисхана – их не подвергали наказанию, пока количество проступков не превышало священное число девять). В ответ Бабур вручил посланцу список из одиннадцати оскорблений, нанесенных ему Баки.

Итак, не имея повода остаться, Баки отбыл вниз по реке, вместе со всеми домочадцами, – в Хайбер, где его караван попал в засаду вождя Юсуфзаиса, который предал Баки смерти и взял себе его жену.

«Хотя мы отпустили Баки, не сделав ему никакого зла, но его зло вышло ему навстречу, и он стал пленником своих собственных дел». Это прозвучало очень похоже на поминальное слово по Али Досту.

Так или иначе, но для Тигра пришло время разобраться со свирепыми независимыми племенами, угнездившимися на горных вершинах и перекрывавшими зимние дороги. Среди них выделялись Юсуфзаис (Юсуф Заис), Изахаил (ИсаХаил) и в особенности туркмены-хазары, которые оказывали поддержку Бабуру по пути в Кабул. Когда они убили одного из так почитаемых им дервишей, Бабур с небольшим подвижным отрядом неожиданно выступил на них в поход в самый разгар зимы. Зимний лагерь и конная база афганцев располагались в высокогорной местности Дара-и-Хуш, и у них были все основания чувствовать себя в безопасности.

«Той зимой выпало очень много снега. В этих местах в стороне от дороги снегу было коням по брюхо. Воины, вышедшие ночью в дозор, из-за обилия снега до рассвета просидели на конях. [В походе Бабур настолько ужесточил дисциплину, что часовым, заснувшим на посту, вырывали ноздри.] Дара-и-Хуш – диковинная долина. Почти на полкуруха от устья этой долины тянется узкий проход, дорога пролегает по склону горы. Ниже дороги – крутизна в пятьдесят – шестьдесят кари, выше – узенькая тропинка, по которой всадники проезжают один за другим. Миновав эту теснину, мы шли до времени между молитвами и, не нагнав хазарейцев, заночевали в одном месте. Нашли жирного верблюда, принадлежащего хазарейцам, и привели его; этого верблюда убили, и мы сделали из части его мяса шашлык, а остальное сварили в котле и съели. Никогда не едали мы такого вкусного верблюжьего мяса, некоторые не могли отличить его от баранины.

Утром мы снялись с лагеря и двинулись на зимовье хазарейцев. Шел первый пахр, когда от передовых подъехал человек и сказал: «В одной теснине хазарейцы укрепили препятствиями переправу через реку, подкараулили наших людей и дерутся с ними». Услышав это, мы быстро двинулись вперед, проехали часть дороги и достигли того места, где хазарейцы подстерегли наших и дрались. В ту зиму выпал очень глубокий снег, идти без дороги было трудно, берега и ложе реки сплошь покрылись льдом; из-за льда и снега нельзя было перейти реку против тех мест, где не было дороги. Хазарейцы нарезали и набросали у истоков множество веток, они стояли, конные и пешие, в ложе реки и на берегах и сражались, пуская стрелы. Мухаммед Али Мубашир-бек был один из тех беков, которым я недавно начал оказывать благоволение; очень смелый, достойный милостей и хороший был йигит. Без кольчуги он проехал вперед, к дороге, забросанной сучьями. Ему выстрелили в шулятные ядра, и он тотчас испустил дух. Мы шли быстро, у большинства из нас не было кольчуг. Над нами пролетело несколько стрел; Ахмед Юсуф-бек волновался и все время говорил: «Вы идете совсем голый. Я видел, как две или три стрелы пролетели у вас над головой». Я отвечал: «Будьте смелее! Немало таких стрел летало у меня над головой».

Так шли дела, когда Касим-бек, одетый в латы, нашел на правом берегу переправу через реку и перебрался на другую сторону. Когда он пустил коня, то хазарейцы не смогли устоять и побежали; йигиты, схватившиеся с хазарейцами врукопашную, бросились за ними, сбивая их с коней. Касим-беку в награду за это дело был дан в удел Бангаш, Капак Кули Бабе за смелые действия в этом походе мы тоже пожаловали деревню. Султан Кули Чанак шел следом за хазарейцами, из-за глубокого снега нельзя было сойти с торной дороги. Я тоже поехал с его йигитами. Невдалеке от зимовки хазарейцев мы наткнулись на стада их овец и табуны лошадей; я собрал до четырехсот или пятисот овец и двадцать пять лошадей. Султан Кули и еще два-три человека находились поблизости. Я сам дважды участвовал в набегах. Впервые это было в тот раз; и еще я ходил в набег на туркменских хазарейцев, возвращаясь из Хорасана; тогда тоже гнали много овец и коней. Жены и дети хазарейцев пешком поднялись на снеговые холмы; мы несколько поленились, да и время было вечернее. Повернув назад, мы расположились в жилищах самих же хазарейцев».

На обратном пути люди Бабура разыскали убийц дервиша. Их нашли в пещере, выкурили из нее и зарубили мечами.

В этих продовольственных набегах по землям афганских племен, отказывающихся снабжать зерном Кабул, Бабур проявил себя как безжалостный убийца. Часто лишь Касиму удавалось удержать его от кровопролития.

«Если другие возьмут в руки палки, я подниму с земли камень…»

Жестокая расправа с туркменами-хазарами принесла ожидаемый результат. Слухи о ней распространились по горным селениям. Независимые племена, будь то монголы, тюрки или афганцы, поняли, что Тигра следует опасаться. Однако эти набеги, пусть и доставившие городу жизненно необходимое продовольствие, не доставили удовлетворения самому Бабуру. Править такими методами означало быть еще хуже, чем сам Шейбани.

Долгими зимними вечерами Бабур трудился над описанием своей новой страны. Сидя возле задуваемой ветром жалкой масляной лампы, он вынужден был заворачиваться в овчину, – и это после его хвалебной оды климату. Он писал и все чаще вспоминал о Газне, но не только потому, что подарил ее Джахангиру.

«Сеять в Газне очень трудно; все пространство, которое засевают, каждый год приходится заново покрывать землей;…кочевое население Газны – хазарейцы и афганцы. Сравнительно с Кабулом, в Газне все всегда дешево. Жители этой области – хани-фиты [29]29
  Ханифиты – последователи особого толка ислама, получившие название по имени основателя толка Абу Ханифы; толк возник в VIII в., отличался относительной терпимостью и потому приобрел широкое распространение.


[Закрыть]по исповеданию, люди чистой веры и хорошие мусульмане; людей, которые постятся три месяца, там много. Своих жен и женщин они тщательно скрывают и охраняют. Мулла Абд ар-Рахман – один из великих людей Газны. Это был ученый человек. Он постоянно преподавал науки, был весьма благочестив, богобоязнен и воздержан в жизни».

Бабур не забыл и о могилах великих султанов прошлого. «Гробница Султан Махмуда находится в пригороде; так как там могила султана, то его называют «Рауза»; хороший газнийский виноград привозят из Рауза. Могилы сыновей Махмуд Султан Масуда и Султан Ибрахима тоже находятся в Газне…» Здесь Бабур переключается на грабительские набеги прошлого года, закончившиеся у стоячей воды, затем снова возвращается к размышлениям о минувшем величии Газны: «Газна весьма незначительная область. Я всегда удивлялся, почему государи, которым были подвластны Хиндустан и Хорасан, владея такими землями, сделали столицей столь ничтожное место. Во времена Султан Махмуда там было три-четыре плотины. На реке Газне, в трех йигачах к северу от города, выше по реке, Султан построил большую плотину. Высота этой плотины сорок или пятьдесят кари, длина – около трехсот кари. Воду там накапливают и по мере надобности пускают на посевы. С тех пор эта плотина разрушена».

Даже проблема восстановления орошения Газны вызывает у Бабура размышления о деятельности султана – последнего настоящего султана, под чьей властью находился весь исламский мир… Великий государь, Маликшах, держал у себя на службе ученого и астронома Омара Хайяма, который развлекался тем, что писал еретические стихи… а султан Санджар, истинный повелитель тюрков, был благочестив и милостив к тем, кто говорил на персидском, но нетерпим к варварским ордам кочевников. До Юнус-хана, правившего Каменным городом, Санджар был последним из истинных божьих помазанников до того, как в Каменном городе воцарился Юнус-хан и для ничтожных царств, управляемых ничтожными царями, настала эпоха саморазрушения. «Наш мир лежал в обломках, народы разделились, одни отнимали имущество у других и все они жаждали плодородных земель».

Эти размышления привели Бабура к идее о необходимости единовластного султана – того, кто возьмет под свою защиту медресе и мечети ислама и всех верных последователей его учения. Не имеет значения, какой титул будет носить такой государь. В старину человека, обладавшего такой властью, называли падишахом, царем царей, императором.

Землетрясение разразилось в тот момент, когда Бабур страдал от болезни, находясь на пути в Кандагар. Насколько можно судить, в этом природном явлении, которое вызвало у него горячий интерес, никакого предзнаменования он не увидел.

«В это время произошло такое землетрясение, что большинство крепостных валов и садовых стен обрушилось. В городе и в деревнях рухнуло много домов, под развалинами осталось множество мертвецов. В деревне Памган повалились все дома, семьдесят– восемьдесят зажиточных домохозяев погибло под стенами. Между Памганом и Бектутом кусок земли шириной в полет большого камня оторвался и упал вниз на расстояние полета стрелы. На самом месте провала появились ручьи. От Истергача до Майдана землю до того взрыло, что в некоторых местах она поднялась на высоту роста слона, в других настолько же провалилась вниз; в расщелинах кое-где уместился бы человек. Во время землетрясения над вершинами гор поднялась пыль. Нурулла Тамбурчи играл тогда передо мной на сазе, тут же лежал еще другой саз. Нурулла схватил в руки оба саза, он настолько плохо владел собой, что сазы стукались один о другой. Джахангир-мирза находился в это время в Тепа и сидел на айване верхней постройки одного из зданий, воздвигнутых мирзой Улугбеком. Когда началось землетрясение, он бросился вниз, но не пострадал. Один из приближенных Джахангира-мирзы находился в той же пристройке, стена пристройки упала на него, но Бог его сохранил, и ему нигде ничего не повредило. В тот день земля сотрясалась тридцать три раза; бекам и воинам было приказано заделать и починить бреши и щели в крепостных стенах и башнях; в двадцать дней или в месяц ценою больших усилий трещины и проломы в крепости были заделаны».

Невзирая на болезнь и землетрясение, в течение следующей весны Тигр не прекращал своих поездок, пока недуг не вынудил его передвигаться в носилках. Для поддержания духа и восстановления после болезни по возвращении в Кабул он перенес свою резиденцию в новые Четыре Сада. Здесь он врачевал свои нарывы, одновременно пытаясь вылечить их с помощью слабительного. И здесь его застигли плохие известия.

Еще раньше, по возвращении из похода по Инду, он узнал о бегстве Назира. Юный царевич вместе со своей охраной отправился через северный перевал, довольно неубедительно заявив, что собирается выступить против узбеков, сам же пошел дальше, направляясь к крепостям Бадахшана. Теперь и Джахангир оставил его почти таким же образом, – отправившись на запад, он с боями прошел через страну хазар, соединившись с некоторыми дружественными племенами, ходившими в набеги вместе с узбеками, а затем скрылся из виду в окрестностях Герата.

Бабуру было известно о том, что кое-кто из приближенных пытался настроить податливого Джахангира против него; в помощь Джахангиру в Газну отправился Касим-бек, которому было поручено выяснить, что там происходит. Явившийся теперь в Четыре Сада Касим вынужден был сообщить своему повелителю, что не смог помешать нашептыванию заговорщиков. Для того чтобы смутить Джахангира, они воспользовались даже незначительным происшествием, случившимся во время соколиной охоты. Царевич пустил сокола на перепелку, и сокол упал на нее, чтобы схватить, но вдруг перепелка бросилась на землю. Тогда послышались возгласы: «Взял он ее или нет?» Касим ответил: «Раз он так обессилил добычу, неужели он ее выпустит? Возьмет!» Джахангиру эти слова внушили опасение, поскольку заговорщики убедили его в том, что именно он и был перепелкой в когтях у Касима.

Прежде чем Бабур смог прийти к какому-то решению, более важные известия прервали его мрачные раздумья..

Над страной снова нависла зловещая тень узбеков – так тень парящего в небе сокола падает на стайку перепелок, клюющих на земле зерно. Целый год Шейбани-хан держался в далеких северо-восточных областях, осаждая город, который выдержал немало нашествий со времен самого Тимура. Древняя крепость, стоявшая там, где воды Аму впадали в широкий залив Аральского моря, служила приютом людям науки и странствующим купцам. Здесь, между пустынной землей и небесным сводом, между населенными кочевниками степями и возделанными южными долинами, стоял Хорезм, так называли его арабы, а тюрки – Ургенч. Выдержав десять месяцев ожесточенной осады, Хорезм пал жертвой предательства.

Шейбани отвел свои войска, сосредоточив их в Самарканде, – так волк прячется в логове после удачной охоты. Теперь, когда у него в тылу были Самарканд, Хорезм, Андижан и Кундуз, он собирался двинуться на Герат – последний оплот Тимуридов, звезда которого еще не успела закатиться.

Престарелый Хусейн Байкара созвал в Герат своих сыновей. Человек, неоднократно отказывавший сыну Омар Шейха в помощи, теперь сам нуждался в ней и призывал Бабура встать под знамена своей армии. Саид Афзал, сын Толкователя снов, явился в Четыре Сада и принес Бабуру послание.

После некоторых размышлений Тигр решил, что должен идти.

«У нас было много причин для того, чтобы идти в Хорасан. Во-первых: когда великий государь, правящий с престола Тимур-бека, призывает своих людей, сыновей и беков, то правильно будет пойти и нам против такого врага, как Шейбани-хан. Если другие пойдут пешком, нам следует идти хотя бы и на голове; если другие возьмут в руки палки, я подниму с земли камень! Во-вторых: Джахангир-мирза показал свою враждебность, и было необходимо если не утихомирить его гнев, то дать отпор его поведению».

Теперь Тигр мог подвести итоги богатой событиями весны 1506 года. Ему наконец удалось разоблачить своего визиря-заговорщика Баки; должно быть, он понял, что давно следовало избавиться и от брата. В своей новой, неуправляемой стране он навел некое подобие порядка и создал продовольственный запас. На некоторое время удалось усмирить занимавшиеся грабежом племена. Уйти за перевалы, закрытые всю зиму, взяв с собой только небольшое войско, состоящее из надежных людей, и проделать путь в пять тысяч миль, продвигаясь вдоль узбекских флангов, было крайне опасно. Тем не менее, решив идти в Герат, Бабур был готов на все эти испытания.

Однако он не мог избавиться от чувства ответственности за Джахангира; но не мог и ответить отказом на просьбу своего старого дяди. Как вообще никогда не мог противостоять призыву к оружию. Он был полон решимости встретиться лицом к лицу со своим врагом – Узбеком.

Итак, оставив Кабул и Газну на попечение нескольких опытных военачальников, Бабур выступил в поход на запад, навстречу своим злоключениям.